Моя королева драмы

Лёша, беспардонно распластавшись, лежал на своей кровати, играя в приставку. Периодические маты разбавляли тишину, а вместе с ними раздавался шелест бумаги. Слава читал поверхностно, перелистывал слишком часто, отрывками зевая и порой даже с завистью поглядывал на чужую безмятежность. Прошло два месяца с того случая в участке. И на удивление он был не последний. Слава нашёл Лёшу спустя неделю, случайно проходясь по городу и снова застал его лицо плачевном состоянии. К сожалению страстным вечером это не закончилось, однако они обменялись номерами. И иногда они оба о своём поступке жалели. Лёша писал, когда ему было скучно. Слава писал по той же причине. И в реальности выводить друг друга на эмоции им нравилось куда больше чем в сообщениях. Поэтому спустя ещё какое-то время телефонного общения, они начали пересекаться лично, согласованно. Слава звал его в разные места. Иногда даже, не смотря на всю свою «правильность», заставлял прогуливать и сбегать с уроков. Театры, музеи и изредка кино. Им обоим не нравилось называть это свиданием, поэтому это были просто «встречи», которые зачастую выходили им обоим в копеечку, благо с этим ни у одного, ни у другого проблем не было. Это были так же и прогулки, во время которых они оба жаловались на сложную и тяжкую жизнь. У Лёши почему то всегда всё было хуже чем у Славы, а у Славы наоборот. Но обоим это не мешало. Не мешало так же и делать друг с другом различного рода непотребства. Зачинщиками были они оба. Роли же менялись в зависимости от того «кто первый набросится». Предугадать это было невозможно. Дни вместе пролетали незаметно. Бывало, они просто приходили «в гости», чтобы скоротать время не в одиночестве. Засиживались, делали свои дела, было такое, что даже разделяли в компании друг друга обед. А уже потом, в качестве отдыха проводили совместные вечера. Если им везло, то они могли остаться на ночь, ютясь в одной кровати и не давая друг другу спать, особенно этим грешил Слава. Желание оставаться в постели было так же потому, что тело уж совсем не поддавалось никаким нагрузкам после бурного времяпрепровождения. Правда получалось это только в те дни, когда родители Славы были либо на работе, либо в гостях, а отец Лёши пропадал на работе, объём которой предугадать невозможно, поэтому зачастую такие ночёвки парни проводили дома у Славы. Так же оба отказывались принимать тот факт что они «в отношениях». Никак нет, для них это было что-то вроде дружбы с привилегиями. Хотя и дружбой это было бы сложно назвать. Одно они знали точно. Никакой любви. И каждый отстаивал это по своей причине. Лёша искренне считал что он не педик и на старые грабли не наступит, а секс у него чисто ради удовольствия. Слава считал это просто способом расслабиться с нужным человеком, в нужном месте, в нужное время. Последний начал менять своё мнение чуть раньше. — Не могу больше… — Слава шумно выдыхает и потирает переносицу, устало откидываясь на спинку стула и в перевёрнутом виде смотря на чужую спокойную фигуру. — Лёшка, пойди завари мне чайку. — Я занят. — Это опять картридж с Покахонтас? — Да, — Лёша ответил резко, потом цыкнул и отложил приставку в сторону. — Иди сам налей. — Я устал, — Слава потянулся и выровнялся, обернувшись и берясь за спинку стула, упираясь о её вверх подбородком. — Я в отличие от тебя реально был занят. — Я своё уже отчитал, сам виноват, сделал из себя самого идеального. Надо статус поддерживать, — Лёша таки встал, тоже вытянулся, потянувшись руками вверх и протяжно зевнул. Футболка слегка задралась вверх, но Славу это уже не так будоражило как в первые разы. Хотя конечно привыкнуть полностью он ещё не успел и взгляд невольно примагничивался к чужому проглядывающимся кусочку кожи. — Чёрный будешь. — Я не хочу чёрный, я хочу улун… — Улуна нет, я последний допил с утра. — Я не могу эту вашу индийскую мешанину пить, меня от неё блевать тянет, — Слава насупился как обиженное дитё и успел уже в который раз пожалеть, что решил сегодня поехать к Лёше домой, а не наоборот. Хорошо хоть то что его отца сегодня нет и можно в полной мере раскрепоститься в чужих имениях. — Это ты тюремного чифира не пробовал. Вот там бы тебя вштырило не по детски, — усмехнулся Лёша и шествовал на кухню, а Слава пошёл следом усаживаясь за кухонный стол и прикрывая рот ладонью в очередной раз зевая. — Неженка. — А ты у нас особо страдающий, — промурлыкал парень за столом, наблюдая за движениями туда сюда парня напротив. Рука потянулась к конфетам и взяв одну, даже не глянув на этикетку, Слава закинул её в рот, а потом сморщился. — Фу, боже! Лёша встрепенулся, оборачиваясь, пока Слава выуживая салфетку из салфетницы сплюнул сладость. — Что? — Какого хрена у вас лакрица делает в доме?! Отвратительно! Как это можно есть?! — Мне нравится, чё не так? — сказал Лёша с лёгкой претензией и скрестил руки на груди, пока потихоньку начал закипать чайник. — Кошмарно… Вкусы у тебя конечно так себе… — Соглашусь, — он красноречиво осмотрел собеседника, задержавшись на его рыжих волосах. И этот взгляд был понят на все сто. Слава встал из-за стола и направился к Лёше, перекрыв ему возможность уйти руками, опираясь ими о столешницу по бокам, поймав его в незамысловатую ловушку. — Из-за твоей лакрицы у меня во рту сущий ад… — И что предлагаешь делать? — Исправляй. Они переглянулись. Слава смотрел с виду недовольно, а на самом же деле с ликованием ждал ответа. Лёше не оставалось ничего кроме как закатить глаза, ухватиться за чужой затылок, сжать волосы и притянуть к себе, грубо уткнувшись в губы. Слава вмиг их раскрыл, давая в полной мере ощутить привкус такой поганой для него «сладости». Которая для самого Лёши приобрела в поцелуе некий шарм. Руки Славы перекочевали на таз, сжав его руками. Он смотрел с прищуром, выслеживал чужую реакцию со своей лисьей наблюдательностью. Лёша же сдерживался, чтобы не позволить ему получить то, чего он хочет. Хотя конечно искорки начинали плясать в глазах по мере поцелуя. Такого привычного, что его уже и грязным не назвать. Поцелуй прервал засвистевший чайник. Можно было подумать, что он просто засмущался застав эту сцену и решил вскипеть побыстрее, чтобы не видеть разворачивающегося разврата. С громким «чмоком» Слава довольно отстранился, уже позабыв о недавнем конфузе, а Лёша поспешил взять заварку. Он даже спрашивать не стал насколько крепкий Славе нужен чай. Нужные пропорции он уже знал. Слава как раз таки вновь приблизился, обняв сзади и ткнувшись носом в плечо. Обнял как-то по странному. Не потираясь, как обычно делал, подавая своим телом не самые приличные намёки. Не начиная шептать всякие непотребства. Просто обнял, наблюдая за движениями рук и как-то тяжело вздыхая. — Лёшенька… — протянул Слава в самое ухо. С напускной нежностью, почти приторной. Лёша даже сморщил нос, но не обернулся. — Чего тебе? — Слушай… Тут такое дело… — Он аккуратно провёл пальцем по чужому животу, вызывая лёгкую щекотку. Выводил разные узоры, затягивая разговор, в то время пока кипяток уже журчал в кружках, потопив собой заварку. — Говори быстрей. — Короче, у меня в школе будет проходить концерт… — Лёша слабо пихнул Славу и тот отстранился, ровно настолько, чтобы ему всучили в руки чай. Он же опустил взгляд вниз, говоря так растянуто, словно хотел о чём-то попросить. — Я тут причём? — И я буду должен от своего класса зачитать стих, — Слава сначала аккуратно дунул в чай, но увидев что он разведён, слабо улыбнулся, свободно отпивая, а потом продолжив. — В общем я бы хотел… Чтобы ты пришёл. Лёша замолкает буквально на секунду, а потом говоря сразу же, даже не уследив за своим ртом. — А когда? Слава пытаясь это скрыть, оживился, сжав кружку сильнее. Улыбнулся чуть шире и сделал ещё один быстрый глоток, отвечая с энтузиазмом. — Пятнадцатого числа, в 15:40. Ну там разумеется сначала подготовка, ещё другие люди выступать будут. Лёша раскрыл рот чтобы ответить. И на его собственное удивление ответить он хотел сразу же положительно. Вот так. Не подумав. Хотелось дать себе по лбу за такую неаккуратность со словами. Но он вовремя замолчал. Что-то прояснилось в голове. Что-то щёлкнуло и заставило остановить тот странный, нахлынувший порыв. — Твоя школа… Которая номер семьдесят? — Да. — Тогда нет, — Лёша ответил уже другим тоном. Оборвал всё на корню. Сразу все шансы подступиться или упросить. Слава даже опешил, удивлённо раскрыв глаза. Но давать заднюю не решился, не смотря на то, как резко помрачнело чужое лицо. Он это предпочёл проигнорировать. — Почему? — Не важно, — Лёша сделал глоток, отпил побольше, чтобы проглотить ставший в горле ком. Не помогло. Он стал только больше. Вместе с ним росла ненужная и совершенно неоправданная злоба. Не ясно только, на кого. — Нет уж, будь добр ответь, — Слава поставил кружку на стол, скрестив руки на груди. Он не выглядел устрашающе или опасно. И даже не пытался таким казаться. Он словно ощутил какой-то вызов, на который без раздумий согласился. — Я хочу знать. — Зачем тебе? — Лёша заговорил резвее, обнажил зубы. Чувствовал как начинал печь на языке яд. Он сам не понимал, что уже не сдерживался. И не мог это прекратить. Он был не в ладах со своим же языком. С его самым сильным оружием. — Мне… — Слава был немного сбит с толку, но ответил, начиная хмурится. — Мне хочется знать. Ты судя по всему и не особо то против пойти. Только вот со школой этой у тебя какие-то мутки. Я это давно заметил. Ты её… Избегаешь что-ли? Лёша нахмурился сильней. Рылись в его слабостях, пытались поймать на ошибке. Слава ведь именно такой. Он считывает то, в чём его соперник слаб. Нельзя дать себе проиграть. Даже Славе. Странная злость заколола под рёбрами, но что-то ещё подпитывало её. Еле ощутимый, но скрытый за нарастающими эмоциями страх. — Тебе-то какое дело? — Лёша тоже отставил кружку от греха подальше. — Если я не хочу значит есть причины. Тебя ебать не должно. — А меня ебёт! Я же с тобой не одни сутки знаком! Тебе так сложно объясниться? — Слава тоже начинает дерзить, начинает повышать тон, отходя от холодного спокойствия. Увидел бы кто-то другой, не узнал бы. Конечно, Славочка же не такой. Кто бы поверил, что такой примерный и добродушный с виду парень, бесится от отказа не хуже малолетки? — Не сложно, просто тебя, Славка, это вообще не касается, — Лёша вдруг сделал шаг и ткнул в чужую грудь пальцем, проговаривая каждое слово с особой чёткостью, желая укусить посильней, чтобы яд полностью охватил жертву. Только вот жертва эта была нежеланной. — Мы с тобой ебёмся, не более. Если ты думаешь, что после того, как ты мне хуй в жопу вставил мы охренеть какие друзья, ты ошибаешься. Слава, окаменев, смотрел в чужие глаза. В его голубых озёрах прослеживалось удивление, разрастающаяся злоба и… Обида. Пестрящая и яркая обида. Глаза у Славы всегда говорили о нём гораздо больше, чем его собственные слова или даже эмоции. Всё это он с лёгкостью подделывал. Но свои голубые, тускнеющие искорки в глазах, скрыть был не в силах. — Если я не хочу, значит есть причины. И тебя эти причины вообще волновать не должны. Мы трахаемся и жалуемся друг-другу на жизнь, — Лёша не прекращал, накидывая всё больше. — Если ты надумал там что-то, то спустись с небес на землю. Я не собираюсь тебе всю свою подноготную выкладывать. Слава молчал. Только вот теперь не хмурился, а полностью расслабил лицо. Выглядел просто спокойно, но это только на первый взгляд. Он был зол. Теперь по настоящему. Не когда он громко кричит или поливает что-то грязью, экспрессивно размахивая руками. Нет. Именно зол. И разумеется обижен. — Хорошо. Слава сказал быстро, отвернулся и оставив чай с Лёшей на кухне, ушёл в комнату. Переборщил. Не на того набросился. Он знал как съязвить побольнее. И съязвил. Хотя Слава явно не тот, с кем бы стоило это делать. Он не те придурки, которые уже ничего не значат. Это другой человек. Он значит чуть больше них. Совсем чуточку… Маленькую каплю, крошечную и еле заметную. Лёша очень хочет надеяться, что это так. Надеяться на то, что он может бросить Славу так же быстро и легко. Что ему не будет терзать ничего там, в груди. Там, где не должно. Там где должно быть пусто. Только органы. Сердце которое не может болеть, а только качать кровь. Лёша поджал губы и тяжело выдохнул. Не нужно было. Он сильней разбудил чужой интерес, а вместе с этим ещё и создал конфликт. Ему их видимо и так мало в жизни… Только на Славу ему пожаловаться некому. Потому что никто, кроме как Славы, его язву и гниль не поймёт. Другие слишком правильные для этого. Он тоже оставил свой чай и двинулся в комнату, в которой Слава уткнулся в книгу. Но не так как обычно, это уже была не секундная обида, которая проходит сразу же. Теперь на него злились по настоящему. Чужая спина была ровная, взгляд был крайне острый, а лицо расслабленное. Такое спокойствие пугало куда сильнее обычных, самых нелепых обидок. Стоп, пугало? Пугало Лёшу? Нет, это глупость, как такое может напугать. Слава никто. Просто ёбырь, такой же как и он сам. Не больше. Нечего бояться. Подуется и успокоится. Будет снова говорить всякую заумную хрень, тискаться, дуть губы, просить сделать что-то за него, даже самую лёгкую глупость, и… — Я домой поеду. Слава встал с места, закрыв книгу и положив её в сумку. Он не смотрел в чужое лицо, он просто молча двинулся по коридору к входной двери, беря своё пальто и сразу же напяливая его, даже не дав опомниться. Как-то слишком быстро… Слишком непривычно. Чуждо. — Тебя вниз проводить? — Нет, я сам. Лёша опёрся о стену. Он ничего не мог сделать. Слова не выходили. Застревали в горле, а точнее встречались с тем самым большим комом, который вырос всего за пару минут. У Славы, который уже спешно обувался, такой же. Только в груди. И он не хочет искать ему причину. Лёша открывает рот. — Пок-… Но не успевает. Дверь шумно захлопнулась, а за ней захлопнулся рот Лёши. Он не успел ничего сказать. Слова пропали в шуме. Руки сжимаются, а сам парень громко и раздражённо выдыхает. Трёт лоб. Всё пройдёт. — Нытик сранный… Развёл тут драму… Слава вернётся. Не в последний раз же видятся. Всё образумится когда этот утырок сам поймёт свою ошибку. Снова подставит свою жопу и будет стонать как в последний раз… И всё будет нормально… Всё вернётся на круги своя. *** Ничего не вернулось. Ни через день, ни через три, ни через пять. Слава перманентно молчал, сообщения оставались проигнорированы, а звонки были крайне короткие. Он впервые казался таким немногословным. А в голосе чувствовалась натянутая улыбка, которая своим наличием напрягала лишь сильней. Потому что Лёша теперь видел то же, что и другие люди. «Идеального» Славу. Который вечно лыбится, говорит таким тоном, лживо вежливым, который на самом деле окутан нежеланием вообще как-то контактировать с собеседником. Слава, который не жалуется на недалёких одноклассников, наиглупейших девок и маразматичных учительниц. Слава, который скрывает свою желчь за тонной притворства. Скрывает от Лёши. От того, кто видел его именно таким, лицемерным сучёнышем, обсуждающим всех неугодных с настоящей улыбкой, насмешливой. От этого становилось только хуже. Лёша в один момент решил просто перестать трепать самому себе нервы. Смысл ему гоняться за этим тупоголовым? Если хочет обижаться, на здоровье. Лёша не собирается за ним бегать как собачёнка, не заслужил. Не готов он так унижаться ради чужой веснушчатой задницы. Раздражительность стала для Лёши новым партнёром и сопровождала его беспрерывно. Только она всё же была явно менее приятным компаньоном, чем Слава. С её появлением появились обкусанные ногти и губы. Вечная морщинка меж бровей. Улыбка стала кривей, а на уроках учитель без всякого стеснения акцентировал внимание на том какой же Лёша «хмурый». Стоит ли говорить как реагировал он же на безобидные шутки одноклассников по этом поводу? В общем, хватило недели, чтоб Лёшу настигли последствия своего острого языка. Но собственная язва внутри говорила: Ты всё сделал правильно, нечего ему было лезть в голову. Хотя с большей вероятность Слава хотел влезть не в мозг, а душу. Но ситуация от этого лучше не становилась. Ведь какая была бы реакция у этого недоумка на причины не идти не то что на концерт, а вообще в эту школу. Посмеялся бы? Хуже бы, опозорил. Ведь как ещё можно реагировать на всю ту историю с Володей, Ромой и тем же Денисом? Когда Лёша проебался. И проебался тотально. Тем что пытался себе что-то доказать провоцируя Пятифанова. Тем что позволил Денису понять его мысли и планы, давая ему возможность их разрушать. И делал он ради этого грёбанного Ветрова, на которого пускал слюни, сам того не признавая. Пытался ему помешать, суя нос явно не в свои дела. Был ли у Лёши ещё какой-то выход, кроме как уйти из всего этого цирка? Он ясно вбил себе в голову, что нет. Володя был сам виноват. И Лёша явно не тот, кто должен был за него биться. Он всё сказал как есть, не его вина что после этого пошли издевательства. Да, точно, не его. И точно не его вина, что ему приходилось ночами продумывать какие-то выёбистые планы, в надежде что всё ещё может повернуться в обратную сторону. Не его вина, что Володя ему так, блядь, доверял. И явно не его вина, что его это пиздец как волновало. Побег был не только из школы, но и от ответсвенности. Именно этого и не хотел Лёша. Не хотел, чтобы Слава знал, какой он злоебучий трус. Трус, который ничего не придумал, не смог найти выход. Бессильный и слабый перед временем, которое назад не повернуть. Лёша, который так уверен в том, что он самый сильный и могучий. Что он способен словестно убить даже самого сильного ублюдка. Который на самом деле сам ничем не лучше. Слава бы не понял. Не понял бы страха встретиться с прошлым лицом к лицу. Прошлым так и не забытым, не смотря на все рьяные попытки. Почему-то очень не хотелось, чтобы Слава знал о нём. Чтобы он разочаровался. Хотя почему этого так сильно не хочется? Лёша не хочет знать ответа на этот вопрос. Пытается сбежать от этого так же как и раньше. Сбежать от Славы, от своих мыслей, чувств и… Себя. *** Слава попросту не знал что ему делать. Стих слоился в голове, превращаясь в что-то крайне несвязное. Хотя Пушкин таким явно не являлся. Было ощущение что даже классик вызывает у него совершенно не нужные ассоциации. Евгений Онегин, например, не воспринимался без чужого голоса, который через задумчивые паузы вспоминал отрывки из произведения. Лёша редко соглашался на парное чтенье. Но когда это случалось, то наслаждаться его запинками было крайне забавно и весело. Слава тихо цыкнул и отложил листок со стихом в сторону, обматывая пальцы шнурками от своих домашних штанин. Он не хотел засорять себе этим голову. Он сам не понимал как возвращался к мыслям о недо-друге при каждой возможности. Его образ всплывал в голове неосознанно. При всех попытках Славы отвлечься и вести себя как обычно, это выходило с трудом. Он старался просто быть тем, кем привык. Но быть таким с Лёшей на удивление слишком сложно. Этот образ просто не ложился, становился чем-то чужим в его присутствии. Тех же звонков, хоть и редких, хватало, чтоб вывести из только приобретённого равновесия. Но и они прекратились, так же как сообщения, в которых Слава ждал извинений, но не дождался. Первым извиняться он конечно был не намерен и дело даже не просто в обиде. Он надеялся что вместе с извинениями получит объяснение. Собственное любопытство заставляло удивляться. Сдались ему больно эти причины не приходить, да и сам приход. Лёша ведь и вправду только спит с ним. Но эта информация не хотела укладываться в голове. Славе просто надо. Надо знать что стало причиной резкого отказа. Надо знать что такое скрывалось в его… Товарище? Партнёре? Такая неопределённость тоже выводила из себя. Попросту бесил тот факт, что он не может разобраться в том, с чем напрямую связан. Связан с… Лёшей. Грубым идиотом, который совершенно не подбирает слов. Говорит больно. Режет без ножа. Но даже это было в нём чем-то привлекательным. Знал же Лёша, когда нужно поругаться. Именно тогда, когда Слава на нервах, готовится к чему-то публичному и не может нормально взять себя в руки. И всё это по вине всё того же засранца. Засранца такого бесячего, но желанного до жути. Всё-таки вкус у Славы и правда так себе, стоило признать, ничем не лучше чем у этого придурка. Но разве его вина в том, как забавно он злится? Как мило куксится, когда с издёвкой говоришь ему что-то слащавое, что говорят обычно парочки? Как красиво выглядит его лицо в профиль, когда он на чём-то сосредоточен или крайне напряжён? Как горячо он выглядит, когда уже не в силах сдерживать блядское возбуждение, стоит довести его до пика через чур интимными касаниями? Слава знал, что всё это сугубо вина Лёши, что он так сильно запал в душу своими мелочами, которые сам в себе наверняка и не замечал. Столько напряжения скопилось за всё то время разлуки, что Слава чувствовал что-то крайне вязкое в груди, которое тянулось словно сыр и обволакивало лёгкие, не давая нормально дышать. Он скучал. Конечно скучал. И знал это. Потому что умел смотреть правде в глаза и знал самого себя лучше других. Поэтому мог понять собственные чувства без лишней нервотрёпки. Тело сразило лёгким спазмом, а ладонь со шнурков перебралась к краю штанов. Лёши было слишком много в его жизни. В голове, в доме, везде. О нём говорило всё, даже собственное тело. Оставленные в скрытых одеждою участками тела засосы не давали даже на минутку вытащить себя из этой путаницы, как и царапины на спине, служащие не менее неутешительным напоминанием. Стоило оттянуть резинку штанов с боксерами, как сразу взору предстали багровато-синие следы. Немного лобок, внутренняя сторона бедра. Всё было своеобразно «помечено». Лёша умудрялся возбуждать его даже на расстоянии. Слава шумно выдохнул через нос и откинул голову, заставив её повиснуть на спинке стула. Тело начало отбивать уже заученный ритм, а дыхание потихоньку становилось жарче и жарче. Никогда ещё он не дрочил в одиночестве. Лёша заставляет его заниматься чем-то настолько позорным и постыдным… Как бы не хотелось, но Славе необходима, нужна разрядка. Тем более в следующий раз сверху должен был быть он, а в итоге остался оскорблённый и униженный. Огладив места с засосами, ладонь обхватила основание члена, проезжаясь большим пальцем вдоль. Он почувствовал, как вздрогнул всем телом, а ноги начало сводить в приятной судороге. Лёша дрочил ему редко, обычно стимуляция была совсем другой. Однако, когда это происходило, тот не смотря на всю свою грубую натуру дрочил так медленно, надавливая, отчасти даже осторожно. Слава повторял его движения. Начиная двигаться рукой потихоньку, сжимая руку и вздрагивая от прилива болезненного удовольствия. Он закинул ноги на стул, пятками уперевшись в мягкую ткань и раздвинул ноги «рогаткой». Была бы воля — снял бы с себя весь низ вовсе. Но нужно быть на готове, если кто-то резко решит нагрянуть в комнату. Поэтому закусанная губа сопровождала сдержанные стоны и тихие слова, которые смешивались во что-то несвязное, но выражающее всё его желание. Желание ощутить поверх своих рук чужие, или как минимум жадный, исследующий взгляд. Он давил на головку, а потом резко опускался, неторопливо идя вверх. Дразнил сам себя, представляя как собственными руками управляет кто-то за спиной. В голове он проецировал чужое: «Быстрее», «резче», «грубее». И повиновался. Вторая рука схватилась за край стола, сжимая его пальцами до побеления. А после раскрыл рот, не в силах сдержать рвущийся наружу голос. Он сильней надавил на раскрасневшуюся и мокрую от предэякулята головку. — Л-Лёш… — Он сглотнул, и закрыв рот рукой прислонился лбом к столу, чувствуя как содрогаясь, наконец кончает. Слава прикусил кожу руки, отстраняя вторую от члена, мокрого уже от спермы. Смотря на то, как она поблёскивает в свете настольной лампы, он злобно выплюнул. — Чтоб тебе икалось, урод… Благо коробка салфеток всё так же стояла на столе. И хоть раньше она помогала во время постоянного насморка зимой, сейчас выручила по другой причине. Слава вытер руку и откинул скомканный комочек в сторону. Он встал из-за стола и направился к окну. Машины проезжающие мимо отвлекали. Люди едущие в них явно не обременяли себя теми же мыслями. От этого становилось ещё более паршиво. Чем Слава хуже них и почему должен волноваться по мелочам? Хотя, Лёшу мелочью назвать было сложно. По многим причинам, но одной из них Слава не хотел признавать больше всего. Руки опёрлись о подоконник, а лоб прислонился к холодному стеклу. В такие моменты в голову закрадываются мысли, что он выглядит подобно герою какой-то дешёвой мелодрамы. Ну хоть не порнухи… — Ты такой дуралей, Тихонов… — говорит он тихо, заставляя пар осадком остаться на стекле. — Если ещё раз позвонишь, я точно не сдержусь. Слава с лёгкой надеждой кинул взгляд на раскладушку лежащую на столе. Но никто не позвонил. *** Лёша чувствовал чью-то руку на плече, агрессивно его треплющую. Пришлось поднять голову, потирая переносицу и посмотреть на раздражитель. Гриша Розин был соседом, а вместе с этим единственным парнем, который не был подвержен влиянию слухов. Даже если они были правдивыми. Его подсадили к нему случайно, заставив поменяться местами с другой особой. Гриша любил рисовать животных, делился фруктовыми сосачками и обожал рассказывать про свою девушку. «Хороший парень» чаще всего о нём отзывались только так, потому что обидчив никогда он не был, а задирать его просто не за что, никогда ни с кем не ругался и на конфликт не провоцировал. Настолько наивный, что эта наивность больше похожа на глупость. Но Лёшу устраивало. Хотя конечно он порой был слишком навязчив, например как сейчас. За то не дулся лишний раз, как некоторые. — Лёшк, просыпайся! Ты тетрадь сдал? — Ща… — Лёша протяжно зевнул и опустившись к рюкзаку начал рыться в содержимом. С самого начала урока он тетрадку не доставал, прекрасно зная что он просто ненужный урок географии проспит. — А знаешь что? — Протянул Гришка с улыбкой, при этом выпятив слегка свои зубы. Не дождавшись ответа, он радостно пропищал. — Я с Лизкой помирился! — Да что ты? — Лёша хлопнул тетрадью по столу, приподняв одну бровь. Хоть его лицо и лучилось скепсисом и полнейшей незаинтересованностью, Гриша продолжил. — Да! Помнишь я рассказывал? Она обиделась, что я её ко мне домой не приглашаю! Думала, что я там кого-то от неё прячу! — Он вдруг заметил что слишком громко говорит, привлекая внимание всех, кроме сидящего напротив Лёши и сбавил тон. — Так вот… Я короче её встречаю после школы, говорю, пошли ко мне! Она сначала отказывалась, а потом, когда я её повёл, как втопила! Гриша облизнул губы, смотря на реакцию своего не самого внимательного слушателя. Тот просто принял свою участь, подперев рукой щёку и посмотрев а-ля: Ну и? — Вот… А я короче чего не звал то её раньше… У меня ж дома ремонт не доделан! А она в конце-концов девушка приличная такая… Ну и я знаешь чё? Я короче сказал ей перед входной дверью: жди! А потом завёл её чисто в комнату, а там я лепестки роз везде рассыпал! У меня мама из цветочного принесла. А ещё эти… Как их… — Он почесал затылок. — Свечи на батарейках! Там же в комнате не видно ни шиша, одни свечки! Ну короче, понравилось ей. Мы потом буратино в темноте пили, облила она меня! Гриша посмеивался с такой теплотой, что только смотреть и удивляться, насколько этому влюблённому придурку мало жизни надо. Лизка то его, девка вообще не из простых. Родители вон, на машине в школу возят. На машине далеко не самой дешёвой марки, даже Слава на такую заглядывался. И чем её этот обалдуй привлёк? Пацан как пацан. — Ну… Поздравляю.? — Лёшу похлопали по плечу. — Спасибо Лёшк! — Гриша улыбнулся во все тридцать два, а потом спросил заинтересованно и слегка взволнованно. И что было не привычно, все эти эмоции были крайне настоящие. — Ты чёт как-то совсем приуныл в последнее время… Всё ништяк? Лёша поджал губы. Честно обсуждать всё это не хотелось, тем более с таким простачком как Гриша, который точно всей глубины ситуации понять будет не в силах. — Да так… Тоже поссорился кое с кем. — Ой… Ну ты это… Не волнуйся, если поссорился то и помиришься! — Видя, что слова никак соседа не воодушевили, Гриша спросил осторожно. — А чё… Прям серьёзно чтоль? — Ну видимо кое-чьё эго я задел. — Цыкнул Лёша, чем заставил Гришу слегка смутиться, но позиции он не сдал. — А помириться хочешь? Лёша отвёл взгляд, чувствуя будто его вновь вынуждают говорить то, что он озвучивать явно не намерен. Но Гриша был на удивлением хорошим слушателем. Открыться ему, хоть и не полностью, хотелось подсознательно, даже Лёше. Ну либо не открыться, а выпустить накопившееся недовольство. — Да. Разумеется, как можно не хотеть? — пришлось приложить усилия чтоб не огрызнуться в чужую сторону. — Ну, а вдруг не ты виноват. Я вот когда с мамой ругаюсь иногда, вообще мириться не хочу, — сказал Гриша, а потом медленно добавил. — Ну… Сначала… Потом всё-таки мирюсь… — И что ты при этом чувствуешь? Гриша немного удивился вопросу, явно его не ожидая, а потом неловко попялился на парту. — Ну… Стыдно мне. А ещё это, не хочется по началу. — Вот видишь и мне не хочется, хотя я виноват, — заключил Лёша, сам не заметя как быстро он за время диалога принял собственную вину, хотя до этого её яро отрицал. Неужели открывался он не только Грише, но и самому себе? — Но потом-то мне хорошо, что я с мамой помирился, — возразил Гриша, осторожно, чтобы не показаться грубым, но всё-таки слегка перебивая. — Я же маму не хочу обижать. Я её люблю. Лёша замер на секунду. Последние слова Гриши были такие уверенные, что Лёша мог бы ему позавидовать. А именно тому с какой лёгкостью он готов силу собственных чувств. Даже к матери, хотя казалось бы для многих это естественно. Не важно. Он не боялся озвучить это вслух.

А ты, Лёш, любишь?

Лёша ощутил как вдруг прошлись по телу мурашки. Он чуть ли с места не вскочил, желая просто удрать от этого. От того, что только-что пронеслось в его голове. От того, что эта мысль вообще закралась в его голову. Мысль странная, мысль неправильная и уж точно не правдивая. Но рука Гриши держала. Хоть и не крепко, но не давала в очередной раз убежать. Убежать от самого себя. Такого слабого, обнажённого, раскрытого. — Я… — Лёша понял что не может издать и звука, у него пересохло в горле. — Слушай, Лёшк. — Гриша на удивление говорил так серьёзно и вкрадчиво, что совершенно не был похож на себя обычного. Будто подменили. Даже озорство и волнение сменилось какой-то сокрытой суровостью, которая проникала собой как можно глубже в голову, не жалея оппонента, — Если не знаешь, стоит ли мириться, подумай, что будет если ты этого не сделаешь и какие могут быть последствия. Иногда, это лучшая мотивация. А потом он вдруг беззаботно улыбнулся, подхватил свою тетрадку вместе с Лёшиной, выглядя так, словно всего разговора не было от слова совсем. — Я пойду сдам тетрадки наши. Лёша мог лишь провожать его взглядом, чувствуя как после разговора у него ужасно вспотели ладони. Слова которые промелькнули в голове шальной мыслью, вызывают дрожь. Что за чертовщина? Что этот придурошный ему наговорил? Почему Лёша просто его не заткнул? Хотя если бы попытался то без мата там бы явно не обошлось. Да и без истеричных криков, тоже. Гриша разумеется не нёс никакой коварной цели и вероятно даже не подозревал, что своими словами задел что-то глубоко внутри. Он говорил не думая. Возможно говорил очень полезную и важную вещь. Но считал ли он её таковой? Лёша считал, что это огромная несправедливость, что такой колкий язык находится во владении такого непонимающего парнишки. Хотя сейчас он ему, от части благодарен. *** Лёша расхаживал по комнате склонив голову. Он конечно сначала не хотел применять совет на практике, но смахнув это на «нечего делать», всё-таки принялся за его исполнение. Он думал. Очень много, но думал не о том. Словно что-то блокировало мысли о будущем, которое хочешь не хочешь, но настать сможет. И всё бы ничего, только светлым оно вовсе не было. Что будет если не извинится? Ну, Слава продолжит дуться. Потом извинится сам. Потом продолжит с ним ебаться, как ни в чём не бывало. Почему придёт сам? А как иначе? Он хоть и гордый до пизды, но не готов жертвовать еблей. Не так ли? Это ведь так? А если не извинится то… Всё. Не поебутся и хрен с ним… Подумаешь, не такая уж и проблема. Лёша найдёт кого-то другого, ещё лучше. Но есть ли лучше?. Есть ли кто-то ещё готовый впитывать его желчь? Готов ли кто-то принимать все те не сдержанные грубости? Хочет ли кто-то после школы приходить к нему и упиваясь чаем жаловаться на всё идиотское человечество? Будет ли кто-то будить его, тыкая в щёку и без неожиданно заявляя, что вы сегодня оказывается едите в торговый центр? Знает ли кто-то насколько Лёше нравятся укусы за ухом, в области мочки уха и сладострастное шептание? В том то и дело. Лёша не уверен что сможет найти ему замену. Слава стал чем-то новым, а потом настолько обыденным, что его уже не замечаешь, но стоит ему пропасть хотя бы из поля зрения, как сразу становится непривычно. В плохом смысле. Как бы он не хотел к нему привязываться и сопротивлялся этому, Слава привязал его сам. Аккуратно, незаметно, улыбаясь и отвлекая, не давая заметить подставы. Будто бы зверя приручал, подкармливал сладеньким, заставляя сначала привыкнуть к рукам, потом к голосу, запаху, присутствию. Будут ли другие люди таким как он? Нет. Точно нет. Лёша знает. Просто уверен. Ни у кого не будет такой же блядской ухмылки и красивой речи, которая на самом деле пропитанна гнилью. Никто не будет настолько плох как он, не будет хорош. Как бы это не звучало слащаво, Слава такой один. И Лёша готов признать, он отхватил джекпот. Он осел на кровать, обхватив ладонями голову и жмурясь, до пятен перед глазами. Почему этот ублюдок так прочно залез ему в голову? Почему он так сильно впился в него? Как клещ, напитавшийся его кровью. Только он напился и ушёл. И Лёша хочет вернуть своего кровопийцу обратно. Хочет. Он это признал. Всплыла мысль, которая эхом пронеслась в голове, во время разговора с соседом. Любит ли.? Нет. Нет, ни за что. Он никогда не любил, с чего бы ему любить кого-то сейчас? Это не любовь, просто… Он просто привык. Привык к Славе и не хочет свою привычку искоренять. Потому что это будет очередной потерей. Потерей, виной, которой его страх и попытка сбежать. Лёша устал бегать. Пусть теперь бежать будет он хотя бы не один. Слава побежит. Хочет не хочет, но побежит. Лёша не даст ему остаться там, стоять где-то позади. Не брошенного, а наоборот. Он остался сам, по своему желанию. Это желание надо изменить. Лёша готов пойти на это. Пойти ради себя, своей привычки. Не из-за любви про которую Лёша даже слышать не хочет. Такая вещь как «любовь» не принесла в его жизнь ничего хорошего. Люди под её влиянием приносили ему один лишь вред, а становиться таким же, равно стать самому себе противником. А из-за привязанности. Обычной такой, совершенно не любовной, которая не имеет ничего общего с этим хреновым чувством… Только вот цена за его возвращение слишком высока. Нужно написать или нет, лучше позвонить и рассказать всё как есть. Открыть эту занавесу тайны. Только вот будет ли этого достаточно? Слава, мать его, не посчитает эту причину достойной. И Лёша всё равно в его глазах окажется трусом, который так и не пришёл. Нет, так нельзя. Дело даже не в Славе, а в собственных убеждениях. Лёша устал не только убегать, но и быть трусом, прячась ото всех как будто он какой-то слабак. Но это ведь не так. И он давно это всем доказал. Всем кроме себя. И это огромное упущение. Лёша встал с кровати смотря перед собой. Руки слабо подрагивали, а разум кричал об обратном. Всё это было глупо и странно. Он не привык быть глупым. Лишь однажды, в том участке, сглупил и теперь делает это вновь. Но ему ведь можно побыть немного безрассудным? *** Слава проснулся рано утром, заранее заготовив с утра вещи. Утренний душ, укладка волос. Подборка парфюма из многочисленной собственной и отцовской коллекции. У отца только они были более резкие, а собственные более мягкие, подобранные специально по типу кожи. Рука потянулась к флакончику в стороговатой, угловатой, прямоугольной форме. Лёше этот запах больше всех нравился. Говорил, что мускус ему идёт. И хоть Слава пытался понять насмешка это или нет, однако то, как он к нему извечно принюхивался после их использования, заставляло к этим словам прислушаться. Он готовился к этому, прихорашивался. Ради кого? Ради себя. Хочется показать себя с лучшей стороны. И пусть Слава догадывался что в зале будут не только незнакомые зрители, но и вероятно не самые приятные в его жизни личности, проявить себя было одной из главных целей сегодняшнего вечера. И не нужен ему никакой Лёша. Подумаешь. Не увидит его выступления. Это всё сугубо его вина… Сам потом жалеть будет. С зачёсанными назад волосами и в опрятной, выглаженной рубашечке, он ковырял еду в тарелке. Нет. Всё-таки часть мотивации выступать явно отпала. Если бы Лёша всё-таки пришёл… Наверняка бы растрепал его зализанные волосы, смял бы рубашку сжав её в руках, сделал бы всё, лишь бы испортить старания утренних часовых процедур. Но Слава хотя бы был бы… Рад? Доволен, что хоть один человек реально пришёл потому что хочет? И пришёл не ради кого-то бесталантного, а ради Славы, который правда готовился. Ладно… Ладно… Просто хрен с ним. Слава просто попросит снять это на видео у учителя и дело с концом. Захочет — посмотрит. Не захочет — не посмотрит. Всё в его руках. Если и после концерта он не объявится с извинениями, Слава выскажется ему сам. Потому что ждать уже нет сил. Мыслей о Лёше было слишком много. Их Слава перекрывал всё ещё продолжающимися сборами. Кое-как впихнул в себя еду и шлефанув всё чаем, он направился к выходу. Начищенные ботинки поблёскивали. Сменку Слава носить и не собирался. Оно того не стоило, да и смысл, если доезжает он на машине? Машине, которая уже ждала его внизу. Родители не стали провожать сына и попыткой себя успокоить была лишь мнимая мысль, что они так молча уверены в его идеальном выступлении. Желать удачи ему не нужно, потому что он добивается всего сам. Слава не боялся и не переживал. Ни когда спускался вниз, ни когда ехал в машине, откинув голову назад. Водитель молчаливо поглядывал на него в зеркало. Подвозил он Славу редко, но когда это случалось, старался молчать. Однако язык у него был длинный. Не дай бог остановиться на заправке — он не упустит возможности поболтать даже с первым встречным. Видимо длительное и молчаливое нахождение за рулём наводило на него скуку. — Сэр, может вам водички? — предложил мужчина, поворачиваясь. — Николай, смотрите на дорогу пожалуйста… — Я просто заметил вы в последнее время не в настроении… — Вздохнул он, отстукивая какой-то ритм по рулю. — Валя за вас всё волнуется. Говорит есть вы стали плохо… — Валентина говорит много, — уже раздражаясь выдал Слава, потирая переносицу. В последнее время домработница и правда стала какая-то слишком навязчивая. Тем более, когда дело касается его питания. — Такие порции в меня пичкать. Конечно мне плохо. — Ну вы не злитесь на неё… — Чуть поникши пробормотал Николай. — Она ж женщина в возрасте, сами понимайте, ни детей, ни в внуков. Одна совсем… Одна. — Это же не даёт ей право проверять мой желудок на прочность. — Ну… Вы поговорите, может поймёт… — Очень надеюсь. Тишина повисла в воздухе. Радио не играло, излишние звуки раздражали всех в семье Славы, поэтому молчание душило ещё сильней. Дорога заставляла думать, много и долго, а самое главное нежеланно. Одна… Слава тоже будет один? Глупость. Наверняка родители определят ему жену. Ну или если повезёт, он сам. Дети наверняка будут. Хотя особую любовь он к ним не питал, но наследник то нужен. Как минимум отец завалит его вопросами о внуках раньше, чем Славе успеет исполнится 20. Жизнь уже расписана за него. Так что имеет же он право повеселиться сейчас, когда его вольное время ещё не истекло? Когда он может вертеть людьми как хочет. Когда может без стеснения трахаться с другим парнем… И опять он вернулся к нему. Слава трясёт головой и берёт воду, которую Николай любезно оставил в подставке посередине. Вода скатилась на подбородок и капнула на штанину. Сейчас его охватило какое-то странное головокружение. Укачало? Да. Лёша укачал. На своём корабле, который качает подобно качелям. Ебучий Титаник, которому однажды суждено разбиться. Но Лёша, как умелый капитан, выруливает и обходит каждый айсберг на своём пути. — Приехали! — Провозгласил водитель выходя из машины и открывая другую, для утирающего край лица Славы. Он вышел резко, входя в волосы пятернёй и зачёсывая их назад. — Вас проводить? Дежавю. — Нет, я сам. *** Лёша чувствовал небывалый ранее стыд. Он поблагодарил водителя за поездку, не глядя всучив ему пару купюр, где точно должна была быть сдача и буквально выскочил из машины. Это трынцец. Он успел лишь глянуться в окно уезжающего авто. Отцовские чёрные очки, которые он обнажал из футляра при первом появлении солнца, будь то даже зима. Тёмно-зелёная толстовка, с закинутым на голову капюшоном из-под него выпирал козырёк кепки, тень которого ложилась на и без того еле различимое лицо. Кепку эту купил ему Слава, когда Лёша затащил его силком в «Секонд-хенд» настаивая на том, чтобы тот купил себе в кои-то веки что-то, что стоит меньше крыла самолёта. Ну и дешёвая кепка сразу прилетела ему в руки со словами: «её пади кто-то вшивый носил, ты лысый, тебе не страшно, держи». Что насчёт толстовки, то узреть его в ней успел лишь Слава, и он же пару раз её у него «одалживал», сводя всё к тому что эта «безвкусица» хотя бы согревает. Чёрные штаны и видавшие жизнь кроссовки. Всё говорило о том, что он либо какой-то фрик, либо душевнобольной, либо пиздецки плохой сталкер. Он склонялся к третьему варианту. Но лучше быть душевнобольным сталкером фриком, чем встретиться с удивлённым карими глазами, чёрными озлобленными и самое неприятное, болотно зелёными. Он не знал какую эмоцию они отразят. Но явно счастье в них не замерцает. В отличие от ярко-голубых, которые в момент ссоры стали тускло-прозрачными. Лёша понимал — назад пути нет. Обратно он уже не уедет. А если и попытается, то как минимум точно обозначит для себя, что он трус просравший деньги на дорогу. Это как минимум было неприятным бонусом в купе с обидной правдой. Было видно как некоторые младшеклашки уже покинув школу часами ранее, что-то задорно обсуждая, гуляют. Такие компашки были всегда, и будут. У Лёши тоже была. Но это всё просто обязательное для ребёнка прошлое. Хоть и не для каждого. Но он как минимум прожил то время счастливо. Хоть и потом бросил всё, сбежав, как крыса с тонущего корабля. Один лишь вид школы заставлял погрузиться в целый океан ностальгии. В очень буйный и шумный океан. Который гостеприимно принимает в своё тёмное дно, со всеми его обитателями. Ноги не хотят идти. Противятся и становятся то ватными, то деревянными. Всё тело отвергает попытку зайти в это здание по собственной воле, по собственному желанию. Всё здесь навевает воспоминания. От самых лучших и светлых, до самых отвратительно мрачных. И Лёша помнит каждое из них, настолько, что способен пересказать их не то, что по памяти, а так будто видит перед глазами. Его там не ждут. Никто и никогда не будет рад видеть его там снова. Но он всё равно идёт. Не смотря на все противоречия и огромное нежелание идёт. Наконец задерживая взгляд на ручке двери и отворяет её, чувствуя как в здании ненамного теплее, чем на улице. Те же крючки для курток, та же гардеробщица. Расписание и доска объявлений, благо без пропавшей детворы. Отцу бы прибавилось работы. Двери кабинетов с поблёскивающими номерками. Плитка, по которой он когда-то самолично прыгал, словно в классики. Подоконники, обшарпанные, где он отколупливал кусочки краски, что-то ими художничая на стенах. Шаг за шагом и становилось всё страшней. Он чувствовал, как начинают холодеть руки. Кончики пальцев замерзали настолько, что было ощущение, будто они останутся такими навсегда. Он чувствовал, как-то и дело вздрагивает. Особенно, когда слышал озорные голоса учеников, которые предвкушали концерт. Все они мешались воедино. И взрослые и детские. Самое страшное было услышать чей-то знакомый. Лестница не прекращалась, словно росла и росла, ведя куда угодно но не вверх. Идти до третьего этажа было мучительно. Потому что он чувствовал себя вором, который пробрался в дом, знал его наизусть, но ужасно боялся что его заметят хозяева, выгнав взашей. Только он ничего воровать не собрался. Он пришёл возвращать. Возвращать свои привычные будничные дни, где рядом с ним, мотая ногами, сидел рыжий выпендрёжник, бубнящий что-то под ухом. Люди шли вместе с ним, подталкивая друг друга, или наоборот прижимаясь поближе, чтобы не потеряться в потоке. И Лёша готов был поклясться — на него таращатся. На него точно смотрят. Все знают кто он. Они просто молчат, насмехаясь, шутки ради. Лишь бы он опозорился побольше. Лишь бы задохнулся в своей ничтожности. Актовый зал шумит. Много кто просто активно болтает, улыбаясь. Ожидание было для кого-то томительным. Но для Лёши их ожидание было не сравнимо с тем, что испытывал он сам. Потому что для него, это было настоящее, мучительное время, которое тянулось слишком долго. Дольше чем все возможные спектакли на которые он ходил со Славой. Он сел на самый последний ряд. И всё равно, что в чёрных очках он видит явно хуже чем мог бы. Это не так важно. Важнее будет хотя бы просто услышать Славу, ему не нужны глаза чтобы быть на его выступлении. Ему нужна смелость. Мысли о нём по странному успокаивали. Давали понять, что его появление тут не просто так. Он видел парочку незнакомых лиц. Видимо так же приглашённые гости. Нарядные, да и возраст у них постарше. Как вообще Лёша смог незаметно прошмыгнуть? Хотя как незаметно, он всё ещё был уверен, что его появление заметили и со своим «камуфляжем» он привлёк больше внимания, чем мог бы. Эти люди открыты на все сто, улыбаются и кажется кому-то машут. Он же, сгорбившись в три погибели старался просто отдышаться. Он слегка приподнял очки, потирая глаза. Надо сосредоточится. Он посмотрит на Славу и просто уйдёт отсюда, так, словно его и не было. Дождётся на улице и скажет всё как есть. Что да, он дурак, да, сказал лишнего. Извиняться будет позорно. Но и уходить просто так, ничего не увидя, будет ещё хуже. Актовый зал наполнялся всё активней. Даже задние места уже были заняты. Но Лёша не оглядывался. Себя не хотелось показывать от слова совсем. Если бы у него была возможность купить шапку невидимку, он бы точно отдал все деньги за возможность её приобрести. Да что уж там, банк бы ограбил. Так он хотя бы смог смотреть на Славу не за тёмными линзами и не в самой жопе от сцены. Спустя пару минут, наконец по рядам прошёлся учитель, попросил всех быть потише и лишь мельком глянув на Лёшу, встал рядом. Он его помнил. Учитель ИЗО у младших классов. И ещё парочку учителей встали к рядам, шикая на особо разговорчивых и взбудораженных зрителей. На всякий пожарный, пришлось натянуть капюшон посильней, да так что и он появился перед глазами толстым контуром. Вышел завуч, объявляя о начале концерта так гордо, с вскинутым подбородком, будто перед президентом выступали. Торжественно, даже музыка была. Постарались не плохо. Ну конечно, а как иначе, когда столько учеников было привлечено к происходящему? Зал наполнялся оглушающим хлопаньем. Люди восторженно прикрикивали, заставляя жмуриться и морщиться от шума. Слишком громко. Слишком много рук и глаз. Цоканье каблуков завуча, эхом раздалось по сцене. Следом за ней появились второклашки, топая друг за дружкой в одинаковых нарядах, со своими танцами. Самодеятельность Лёша никогда не понимал. Особенно, когда это были мелкие бестии, которые метались туда-сюда по сцене, под какую-то сахарную песенку о дружбе. Слишком много стараний вкладывала эта мелкотня в свои подрыгивания. Сколько у них ушло времени чтобы научить детей этому? И как долго дети мучались чтобы их учения оправдались и были исполнены в совершенстве? И так ли правдиво учителя прикрывали рот, чтобы не обнажить умилительной улыбки, или это тоже всё было выучено приличия ради? Лёше не было дело. Раздражительность росла всё сильней, смещая страх, который медленно угасая, оставлял неприятную тяжесть в груди. После пришли уже ученики средних классов со сценкой. Сценкой не менее посредственной, чем танцы. Лёша бы ещё попытался это оценить. Однако видно, как всё, что сейчас говорилось ртами детей — было всего лишь чем-то отфильтрованным, без капли искренности. Наряженные во что-то нелепое, отыгрывали «типичных учеников» и «типичных учителей». Дети не сыграли бы реально смешную сценку, с настоящими школьными реалиями, им бы просто не дали это сделать. Даже посыл тут отполирован до блеска — ученье свет, неучение тьма. Как будто это было не очевидно. Блевать хотелось. Лёша попросту не хотел смотреть, склоняя голову и выдыхая с какой-то усмешкой. Он не мог избавиться от чувства ненужности. Он тут лишний. Может это не в детях дело? Может он просто неправильный человек, в неправильном для него месте. Всем же весело. Все чувствуют себя в своей тарелке. Наслаждаются в конце концов. А он прячется в своём укрытии, мысленно обесценивая каждые увиденные им старания. Люди хлопали после каждого выступления. Задорно и радостно улыбаясь. Они выглядели так будто были рады тут находиться. Будто им действительно нравилось смотреть на эти наигранные телодвижения и слушать эти неуверенные голоса. Нет. Всё не так. Абсолютно. Хватит заниматься самообманом. Всё это притворство. Каждый здесь — всего лишь искусственная пластмасса, которой играют, вертят как хотят. Заставляют смеяться своим игрушечным ртом, хлопать склеенными пальчиками. Все здесь, всего лишь подобия людей, ненастоящие, глупые. И он такой же… Такой же. И исключений среди этого лже театра не-… — Ребята, а каких русских классиков вы знаете? — Толстой! — Лермонтов! — Тургенев! — Крылов! — Маковка! — Обос-… Сенечка! — Пушкин! — Правильно, ребята! Сейчас к нам выйдут ребята из 11 «В» и прочитают стихи великих русских поэтов! Всё в миг замолчало. И ненастоящие люди тоже. Потому что теперь его очередь быть тут своим. Смотреть на то, где он сможет увидеть хоть что-то настоящее. Даже, если сначала вновь придётся узреть чужие наигранные попытки выдавить из себя больше, чем они способны. — Федя Тарханов! Александр Блок «Пусть я и жил, не любя»! Пусть я и жил, не любя, Пусть я и клятвы нарушу, — Все ты волнуешь мне душу, Где бы ни встретил тебя Не его голос. Не его задорный звон. Но почему-то всё равно задевает. Прав ли он был, когда говорит, что через стихи можно говорить с человеком на расстоянии? О, эти дальние руки! В тусклое это житье Очарованье свое Вносишь ты, даже в разлуке! И в одиноком моем Доме, пустом и холодном В сне, никогда не свободном, Снится мне брошенный дом. Прав ли он был, говоря, что просто нужно вслушаться, понять, ощутить, вспомнить. Вспомнить того, кого он пока не видит. Но с трепетом ждёт. Старые снятся минуты, Старые снятся года… Видно, уж так навсегда Думы тобою замкнуты! Кто бы ни звал — не хочу На суетливую нежность Я променять безнадежность — И, замыкаясь, молчу. Люди опять шумят. Опять хлопают чему-то бездарному. А знают ли они что будет потом? Он выходит вперёд, ослепляя собой всю ту ничтожность, что смела тут быть до него. Его глаза — аквамориновый рай. Его волосы — шумящий листопад. Его рубашка — сглаженная бумага. Его голос — сдержанная насмешка. Он прослушивает имя. Ему и не нужно. Это роковое имя он не забудет никогда. — . Александр Сергеевич Пушкин «Простишь ли мне ревнивые мечты». Он видит как губы, растягиваясь в улыбке, напоминают смятую складку на одежде. Такая же неправильная и портящая всю картину. Неужели Слава сам не понимает как фальшиво она выглядит? И как глаза всё говорят за него. Глаза такие тусклые, обиженные не только на него, но и на весь зрительный зал. Нет. К ним он безразличен. Ему не безразлично лишь то, что среди каждого из них, ему не на кого посмотреть. Потому, что каждый этого не достоин. — Простишь ли мне ревнивые мечты, Моей любви безумное волненье? Ты мне верна: зачем же любишь ты Всегда пугать мое воображенье? Окружена поклонников толпой, Зачем для всех казаться хочешь милой, И всех дарит надеждою пустой Твой чудный взор, то нежный, то унылый? Как он и думал. Слава говорит совершенно. Его голос слышно даже отсюда. Тот же самый, что и всегда, до дрожи привычный и дающий о себе знать даже в самых потаённых уголках головы, появляясь словно нездоровая галлюцинация. Слышно его чёткую уверенность, его пестрящий задор и присущая стихотворению тоска. Но тоска тут не просто так. Слава сам не понимает, что она проскальзывает в его голосе. — Мной овладев, мне разум омрачив, Уверена в любви моей несчастной, Не видишь ты, когда, в толпе их страстной, Набирает воздуха в лёгкие. Он ни за что не собьётся, он довёл всё до полного идеала, до такого идеала, которым является он сам. — Беседы чужд, один и молчалив, Терзаюсь я досадой одинокой; Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокой! Хочу ль бежать: с боязнью и мольбой Твои глаза не следуют за мной. Заводит ли красавица другая Двусмысленный со мною разговор… Лёша уверен. Выбор стиха тут не простой. Он не хочет себе льстить, разочаровываться. Но хочется в это просто верить. Слава никогда ничего не делал просто так, не такой он человек. Ни одно его касание не лишено смысла, никогда он не сделает что-то «Просто так». Его поступки продуманы, его слова подобраны. А уж этот стих тем более. И этому очень хотелось поверить. Поверить, как самой убийственной лжи. — Спокойна ты; веселый твой укор Меня мертвит, любви не выражая. Скажи еще: соперник вечный мой, Наедине застав меня с тобой, Зачем тебя приветствует лукаво?.. Что ж он тебе? Скажи, какое право Имеет он бледнеть и ревновать?.. В нескромный час меж вечера и света, Без матери, одна, полуодета, Зачем его должна ты принимать?.. Говорит сакрально. Лёша видит как некоторые девочки смотрят на него искрящимися глазами. И правда, чёрт рыжий. Совратитель. Сердцеед. Знают ли они, как потом он отзовётся об их очарованности им? Знают ли они о том, насколько он порочен и опошлён собственными фантазиями и действиями? Лёша невольно чувствует какое-то спокойствие в груди, которое растекается внутри так сильно, что перехватывает контроль. Такое чувство будто что-то приобняло его за плечи, обвеяло собой, давая возможность наконец расслабиться, даже не зная о коварстве, которое для него подготовили на десерт. Но Лёша этого даже не заметит. Потому что Лёша уже ничего не понимает. Настолько, что он уже не сидит сгорбившись. Он выпрямляется, вытягивая шею и бесстыдно пялится. — Но я любим… Наедине со мною Ты так нежна! Лобзания твои Так пламенны! Слова твоей любви Так искренно полны твоей душою! Тебе смешны мучения мои; Но я любим, тебя я понимаю. Мой милый друг, не мучь меня, молю: Опять что-то неправильное звучит в его голосе. Тон в конце буквально срывается на какую-то просьбу. Того хуже — мольбу, такую чужую, такую странную и ранее необузданную. Каждый в этом зале будет думать что это просто хорошая игра. Нет. Его попытки замаскировать свой истинный порыв — вот хорошая игра. — Не знаешь ты, как сильно я люблю, Не знаешь ты, как тяжко я страдаю. Говорит он в конце и прочищает горло. Но секунду его улыбка наконец-то слезла с лица. Он выглядел опустошённым. Слава сказал всё, что хотел. Вывалил всё, что хранил А потом вновь поднял голову, обнажая оскал, который выражал язвительное дружелюбие. Третьего человека Лёша даже не слышит. Он смотрит. Поглощает тот образ, который успел застать. Такой Слава ему ещё не ведом. В тени, его улыбка выглядит ещё более пугающей. Натянутая струна, всё никак не лопнет. Но погоди, Слава, разве ты не видишь? Не видишь как он на тебя смотрит? Как он буквально глазеет на каждый твой вздох и не может отпустить его без своего внимания? Неужели ты не можешь стереть эту улыбку с лица, показать свою истинную натуру. Показать собственное превосходство. Хотя бы перед Лёшей. Ты не видишь? Слава не видит. Он не знает. Он просто надеется уйти отсюда поскорей. Пропустить этот день, как миллион предыдущих. Ведь в этом нет ничего особенного. Нет ничего особенного в том, чтобы вновь предстать перед другими. Кто-то всё-таки посмотрит на него со злобой и разочарованием. Но не будет обратного. Не будет такой же радости и гордости, такой же настоящей как и ненависти в глазах его соперников. Но Славе этого и не нужно. Ему не нужно чьё-то одобрение. Он похвалит себя сам. Третий парень заканчивает стих и вставши по росту, все парни откланялись. Но стой. Неужели ты не увидишь его? Не поймёшь, что он на самом деле пришёл? А вдруг потом не поверишь? Решишь, что это всё выдумка, лишь бы отхватить прощение? Хренов рыжий ублюдок. Нет. Лёша не может. Не может уйти ни с чем. Он столько преодолел ради этого. Он столько думал. Столько мучался от выбора. Хлопки. Хлоп-хлоп-хлоп! — Слава… Нет, заткнитесь. Его же не слышно из-за вашего шума! Вы же мешаете! Хлопки снова. Хлоп-хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп-хлоп! — Слава! Он оборачивается. Слегка морщится от шума, ведь и сам его не терпел. Слышит, но не может увидеть кто. Не может разглядеть, хотя правда пытается. Нет. Нет, ты должен увидеть. Пожалуйста, посмотри на меня. Пожалуйста, ты же знаешь кто я. Ты же слышишь. — Слава! Слава хмурится, неужели думает, что это шутка? Или что ему кажется? Тебе не кажется. Я здесь. Приглядись. Точно… Ты же не видишь. Я же спрятался ото всех. От прошлого, от себя, от тебя. Хлопки. Хлоп-хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп-хлоп! Тогда он откроется. Лёша скидывает с себя капюшон, так же срывая кепку, откидывая её куда-то в сторону, совершенно не задумываясь. Грубо стягивает очки и пихает их в карман. Тяжело дышит, краснеет, но не мнётся. Он не может больше. Не может больше бежать. — Слава! Хлопки стихают… Хлоп-хлоп-хлоп… Хлоп… Слава увидел. Он медленно присматривается, пытается понять не кажется ли ему. Не кажется, Славка, он тут. Он сводит брови, прикусывает губы. И ужасно ждёт. Очень сильно, ждёт, когда ты, блять, среагируешь на его появление. А Слава раскрывает рот удивлённо, не понимает, мираж ли это. Так внимательно, что под его взглядом ощущаешь себя ничтожно маленьким. Его лицо проясняется, а тошнотворная наигранность начинает трескаться, как засохшая гуашь. Заместо неё появляется осознание, и он прикрывает рот ладонью, будто пытаясь спрятать свои настоящие чувства. Но нет, не сдерживается. И смеётся. Теперь его взгляд наконец прояснился. Словно слегла с глаз пелена. Наконец-то в них появилась радость. Начинает смеяться, прикрывая рот ладонью. Так тихо-тихо, но Лёша услышит. С такого расстояния, всё равно услышит. Потому что ему это важно. Потому что его заметили. Потому что его простили. И потому что он сам сча... — Ты.? Холодная волна осознания прошлась по телу. Зрачки сузились, а дыхание спёрло. Он забылся. Слишком сильно, настолько, что только что сделал что-то непоправимое. Окружённый сладким дурманом радости, он совершенно забыл почему прятался, почему боялся. Те самые карие глаза, которые он так страшился увидеть, смотрят с шоком, смотрят буквально через ряд стульев. Он был так чертовски близко, так близко, что становится ещё хуже лишь от осознания этого. Он обернулся. Полный непонимания рассматривает Лёшу, будто бы тоже пытаясь понять, не кажется ли ему. Только когда он понимает, что это не обман зрения, то сразу же меняется. Удивление исчезло на его лице так же быстро как и появилось, не оставив после себя и следа, лишь безразличие, которое граничит с ожидаемой злостью. Лёше захотелось исчезнуть. Рядом с ним были чёрные глаза. Рядом с ним были болотные. Рядом с ним были голубые. А рядом с ними со всеми ещё тысяча разных. На него смотрит каждый. Все видят его насквозь. Видят Лёшу. Столько удивления в них. Столько насмешки, которой возможно и не было, но Лёше казалось, что она там пестрит в первую очередь. Все они видят пылающие щёки, вздымающуюся грудь и полные ужаса глаза. Нет. Он не мог. Не смог сдержаться. Зачем он это сделал? Неужели это того стоило? Каждый пожирает его взглядом. Ему уже не скрыться в капюшоне или на самом последнем ряду. Его видят насквозь. Всё тело пронизано дрожью. И никто ведь не постеснялся, все желали посмотреть на него, все внимали его страху и волнению. Самое страшное было смотреть на ярко-рыжие волны. На их обладателя, которому на плечо положили руку, словно пытаясь успокоить. Но разве можно успокоить это буйство, плещущее в нём в переизбытке? И Лёша знает что оно оправданно, более чем. Он не сможет ему противостоять. Выдать причину, почему он тут. Ему нет ни оправдания, ни объяснения. Потому что он сам не желал его видеть, никогда больше не желал и прямо об этом заявлял. А тут нарушил немую клятву, сам, своими руками открыл эти двери и подверг себя опасности. Он сглотнул, начиная отходить в сторону. Но ноги подвели. Всё, что он успел, это ухватиться за спинку стула, чтобы хоть как-то устоять на месте. Бежать. Бежать. Снова бежать. Кто-то приподнялся, а учитель сделал шаг вперёд, что-то ему пытаясь сказать. Но Лёша ринулся назад. Стул упал, с громким грохотом, а сам он двинулся к двери. В голове всё ещё слышались эти хлопки, будто ироничный смех над его глупостью. Было слишком громко, он слышит буквально всё. Каждый шёпот, каждый шорох сзади. Прямо за его спиной. Почему эти звуки были такими оглушающими? Почему ноги дубели с каждой секундой, а тело становилось таким чужим? Почему в один момент он просто перестал себя контролировать? Воздух не желал поступать в лёгкие, он копится где-то в глотке, но не проходит внутрь, заставляя задыхаться, открывая рот, выглядя при этом как дохлая рыбёшка, которая всё ещё бездумно пытается надышаться перед смертью. Он глотает кислород, словно огромные комки и чувствует как от их объёма слезятся глаза. Ему плохо, до безумия. Голова кружилась, начиная пульсировать от переизбытка мыслей, эмоций, всего. В глазах плыло, темнело, превращалось в единый бред. Когда этому придёт конец? Когда ему наконец дадут отдохнуть… Когда… — Лёша! Уже выбежав из зала, он почувствовал как его схватили за руку, не дали уйти. Держали так, будто ужасно боялись отпустить. Держали крепко, прямо за запястье. Держали такими горячими руками, что под ними кожа будто плавилась. Нет… Это не он. Только не он… Пожалуйста. — В раздевалку, быстро, — Локоны растрепались, а тяжёлое от бега дыхание приятно оседало на коже. На него смотрели, как на утопающего, которого кое-как удалось спасти. Смотрели эти превосходные аквамарины. Не он. А Слава. Славка. Говорит со всей серьёзностью, забавно насупившись. Одним своим видом отрезвляет. Одними глазами и одними руками, которые так приятно отогревали заледеневшие кожу, ощущаясь уже не как жидкий металл, а солнечный, лучистый свет. Лёша знает куда идти и молча повинуется. Никто кроме него не сможет ему помочь. Они оба это знают. Поэтому оба просто молча прислушиваются друг к другу. Кто-то тоже выходит из зала, высматривая двух сбежавших и что-то крича в уже пустой коридор. Видимо это были их имена. Но уже поздно, скрывшись за дверьми раздевалки они жались к стенке. Дышать провонявшим потом воздухом было конечно не из приятных, но Лёше было достаточно просто дышать. Он осел на лавочку, пытаясь впитать как можно больше воздуха пока есть такая возможность и вглядывается в потолок. Слава стоял над ним, такой же красивый и нарядный, только тяжело дышащий, хмурящийся и явно чем-то встревоженный. Он наклонился поближе, обхватывая подбородок Лёши пальцами и мотая голову туда-сюда, будто пытаясь что-то высмотреть, совершенно не жалея силы. — Тише-Тише… — Слава потянулся к карману, доставая нарядный неиспользованный носовой платок и прошёлся им по чужому лбу, видя выступившую на нём испарину и старательно её избегая, — Ашь вспотел весь… Фу. — Как ебаться со мной так мы пожалуйста, — Кое-как выдавил Лёша сквозь шумное дыхание, пытаясь отчаянно привести его в норму и сосредоточиться на руках на собственном лице, — а как вспотел та-… — Закрой свой рот, Тихонов. Про нашу еблю я уже достаточно много слышал, — Грубо огрызнулся Слава. Это подействовало и Лёша вправду прикрыл рот, молча давая утирать блестящее влагой лицо. Он же смотрел вниз, разглядывая чужие начищенные ботинки. Надо же, даже они были безупречны, так же как и их хозяин. Руки всё ещё были в треморе, а дышать хоть и стало легче, но всё равно, воздуха будто бы не хватало. В глазах не так давно темнело, а сейчас просто двоилось, создавая ощущение какой-то странной невесомости. Смотреть на двух Слав поначалу было весело, но ему и одного достаточно… Если ради двоих таких засранцев, придётся совершать подобные незабываемые приключения вдвойне, Лёша вероятно просто кончится на месте. — И что это был за маскарад? — Спросил Слава, сложив платок в несколько раз и убрав обратно. Он грозной фигурой стоял напротив и не стеснялся нависать сверху. Тень, что ложилась на Лёшу, была почти не видна, темнота раздевалки не давала ей становиться чётче, — Ты в розыске? Убил тут кого-то чтоль? — Я не настолько ёбнутый. — Ну кто тебя знает. Ты так рванул будто смерть увидел, — Слава скрестил руки на груди, надзирательно присщуриваясь. — Можно и так сказать, — с горькой усмешкой пробубнил Лёша, чувствуя как за место холода пришло обжигающее тепло. Молчание было до жути неприятным. Тем более после такого долгого времени, когда они друг друга не слышали. Сейчас казалось, что молчать — это делать огромное упущение. Им ведь этого так не хватало, а сейчас играют в эту глупую молчанку. Вот же он, прямо напротив. И потрогать можно и поговорить. Но у Лёши всё ещё клубится воздух в лёгких, становясь таким жёстким и твёрдым, что хотелось себе всю грёбанную грудь разорвать, лишь бы наконец освободить себя от этой ноши. Но ладони, приземлившиеся Лёше на плечи, словно чувствовали этот внутренний переполох, продолжавший набирать обороты, и аккуратно переместились куда-то на середину груди, прощупывая аккуратными пальцами пульс, который отбивал что-то похожее на марш. Главное чтоб не похоронный. — Ты расскажешь? — и вот опять. Тон Славы сейчас очень напоминал то, как он говорил во время выступления. С такой же скрытой просьбой, которую он прячет в напыщенности и превосходстве. Лёша посмотрел на его лицо, теперь находящееся чуть ниже, из-за того, что Слава присел на корточки, и понял. Отказать он уже не сможет. Даже если очень попытается умолчать, слова просто выйдут из него сами. — Это пиздец какая долгая и дебильная история я… — Я никуда не тороплюсь, — сразу оборвали его и убрали руку, вместо этого подпирая ей подбородок, укладывая локти на чужие коленки и равнодушно вскидывая брови. Лёша посмотрел куда-то в сторону. Он хотел рассказать. Правда хотел. Потому что он уже понял, Слава готов его выслушать. Они оба в одной тарелке, только Слава разве что не сбегает, а если и делал это когда-то, то точно не так масштабно. Наверное… Они знают друг о друге слишком мало. Но в тоже время готовы доверить друг-другу намного больше чем другим. — Короче, я тут уже учился раньше и… Тёрки у меня были кое с кем, — Признавать, что он проигрывал Пятифанову, Лёша пока не решился. Учитывая насколько популярна эта фамилия в их школе, да и не только в ней, но и в посёлке, Славе бы явно долго думать не пришлось о ком идёт речь, да и не факт, что он оставит эту информацию без насмешки, которую слышать сейчас ну никак не хотелось. — Очень серьёзные, скажем так. Я там предположил, что он человечек голубых кровей, вывести его пытался, но… Я короче там ещё с одним парнем дру… Общался… У меня же те тёрки были… А тот с кем я общался ну… Под руку попался и… — Продолжай. — Я… Слава говорил куда уверенней и чётче чем его собеседник, своим настроем давая понять — отступить он уже не даст. Интерес в нём был очевиден с самого начала, ещё до ссоры, в отличие от абсолютного спокойствия. Хотя так конечно было только лучше. По крайней мере жалеть о своём рассказе он не начал, пока. — Продолжай, Лёш, я слушаю. Этот же Лёша сейчас себя чувствует максимально слабым, понимая, что даже полноценно посмотреть на Славу не в силах. Разве он только что не пришёл к выводу, что способен ему довериться? Так почему сейчас опять метается туда-сюда? Нет… Пути назад нет. Лёша отвёл глаза в сторону, неохотно продолжая. — Ну и как-то так вышло, что мы начали с ним встречаться и… Спалили нас, тотально. Начал пиздец происходить. Ну и я. Ушёл. Разгребать всё то, что тогда произошло, было бы слишком муторно. Не моя вина, что с ним потом началось… Всякое… — Лёша поморщился от неприязни к себе же, понимая что последняя часть прозвучала как пиздецки жалкое оправдание. — Да и тем более я ничего толком и не сделал. Уехал и уехал. Не я же на него людей стравливал. Ну… Почти… Хотя хуй с ним, не почти. Я сам на него всё сбагрил. — Лёшка, — Слава привычно прервал его, вставив руку вперёд, а потом слабо улыбнулся, говоря будто бы с неверием. — Ты поэтому сюда не хотел идти? Лёша сглотнул. Что он хочет сказать? Что он сделал слишком много чтобы вот так просто возвращаться? Что он сглупил? Что блять, хочет сказать этот придурок с такими наигранно наивными глазами? — Ну… Да?.. — Ты просто не хотел с ними увидеться? — Да. — И ты не захотел мне рассказывать это, почему? — Блять, я чувствую себя на допросе… — Лёша, ответь, пожалуйста. — Потому что я повёл себя как… Трус блять… Слава смотрел на него. А как смотрел, Лёша даже боялся подумать. Он пялился куда-то в стену, хотя Слава буравил его своими голубыми очами специально, чтобы обратить внимание. В один момент он не выдерживает и берёт его за щёки, заставляя посмотреть на себя насильно. К удивлению Лёши, Слава… Улыбался? Да и улыбался очень задорно. Так задорно, что даже тихо хихикал, похожий на какого-то дурачка. Он слегка сжал руки на его щеках и направив к себе, чмокнул. Но к сожалению сгруппировавшийся Лёша помешал попасть к губы, поэтому поцелуй пришёлся в край носа. — Ты такой долбаёб, Лёшенька. Лёша ошарашенно на него глядел, в то время как Слава весь буквально искрился весельем. Его такое поведение было. Странным? Да не то чтобы. Скорей неожиданным. — Наш мистер идеальность матерится? Мне не послышалось? — Закройся, а, ты меня так утомил! — Мы не виделись 2 недели! — Ты меня на расстоянии утомил, дурик! — Слава оттянул щёки Лёша, говоря почти ему в губы. — Ой, то фто ты на меня дрочил твои проблэмы! — прошипилявил Лёша и попытался выбраться, пока чужая улыбка дрогнула на лице, становясь скорей нервной. — Откуда ты… Лёша замолк, проморгавшись, а потом смеяться уже начал он, с всё ещё растянутым лицом, звуча при этом так забавно, что Слава и сам прыснул. — А я то думаю, що мне не спится… Слава закатил глаза, выпуская его лицо из рук и фыркая. — Ясно теперь чего ты стрёмный такой, недосып плохо на тебя влияет. Лёша хотел что-то добавить, но его вновь чмокнули, уже в подбородок, смотря в глаза и продолжая лыбиться, с этими забавными ямочками на щеках. Ровными бровями, который приподнявшись вверх делали лицо на вид доброжелательным. Родинкой, которая всегда приманивала к себе не только взгляд, но и губы. Смех стих, а на замену ему пришла приятная тишина, не то что до этого. Теперь они просто молча глазели друг другу в глаза, пытаясь с их помощью что-то прочитать. И у них получалось. По крайней мере они ясно видели, что в глазах друг друга отображается ничто иное как их отражение. Спустя пару минут улыбка медленно сошла с лица Славы, вновь приобретая серьёзность. Благо не было в этой серьёзности ничего предостерегающего. Только что-то вновь побуждающее сердце напомнить о себе, своим усиленным ритмом. И Лёша понял — разговор ещё не окончен. Это просто была передышка. Ему дали возможность прийти в себя, чтобы он не закрылся и не прервался во время более углублённого разговора. А он будет. — Тебе… Стыдно за то, что ты сделал? — Слава поднялся с места и присел рядом, сложив руки на колени. Он никогда не был любителем выслушивать чьи-то слёзные истории. Но из Лёши хотелось его тайны вытащить. Не важно чем, кусачками, пинцетом, но вытащить. Вытащить как какого-то паразита. Он своего добьётся. Даже если Лёша вдруг разозлится и развяжет драку, ему всё равно, он обязан знать. — Я не знаю, Слав. Это пиздец как давно было… И. Я же ещё и припёрся сам, он меня видел и… — Волнение прошлось неприятным морозом по загривку, заставляя невольно выпрямиться. — И что? Это же давно было, значит никак тебя больше не касается. Слава не видел в его поступке ничего особенного. Он разумеется не знал всей ситуации целиком, слышал что-то подобное, но никогда не интересовался напрямую, ему и своих проблем было достаточно. А если бы он и погрузился в эту пучину чуть глубже, то точно не стал бы строить какие-то догадки на слухах. Лёшин побег не был для Славы чем-то странным или ужасным. Разве бы он на его месте поступил иначе? Он не знает, с ним такого не было. Но никакого отвращения к этой истории он не испытал. Разве что какое-то неприятное покалывание в груди, которое появилось буквально на секунду. Значит он у Лёши не первый. Это объясняет его опыт. Неприятно. Честно говоря. Но он успеет об этом поговорить. У них есть ещё много времени. Главное не потерять его, как неделями ранее. Сейчас важнее довести этот разговор до ума. Даже, если постепенно непонятно откуда взявшаяся злость наполняла собой разум. — Да как не касается? Я же типо взял, ушёл и… — Ушёл и ушёл. Я бы тоже свалил. Больно нужны мне эти проблемы. Если он тебя так горячо любил должен был понять, что тебе эта возня не всралась, — Равнодушно вываливал Слава, заставляя Лёшу немного прихереть. Да. Как он и думал. Он всегда на его стороне, потому что сам сделал бы тоже самое. Он сам так сказал. Он сам это подтвердил. Сам заверил его в этой уже очевидной истине, — Да и ты же не к нему пришёл, а ко мне, в чём проблема? — Я ему сказал чтоб он мне на глаза не попался, а сам припё-… — Лёшины попытки зачем-то защитить собственных неприятелей Слава прерывал на корню. Он не давал ему усомниться в своих действиях. — Так ты ко мне припёрся, дурик. Сказал бы он тебе что-то по этому, не сказал, увидел, не увидел. Какое дело если это в прошлом? — Слава начинал закипать, сам не зная почему. Единственным подозрением были отговорки Лёши, которые Слава считал до жути глупыми и ненужными. Скрестив руки на груди он откинулся на стену, прислоняясь к ней затылком. — Лёш, без обид конечно, но если это реально было давно, то ты ему уже не сдался к херам собачим. Это ты всё что-то печёшься и паришься из-за херни всякой. Видя недоверие в глазах Лёши, он недовольно закатил глаза и цыкнул поднимаясь с места. Ну не мог он усидеть на месте с его переполняющими эмоциями. Он положил руку себе на грудь, выглядя при этом излишне театрально. Если бы не его тон, который в отличие от позы никак не отличался излишней драматичностью, то можно было бы подумать, что он обесценивая всё сказанное, придуривался. — Лёш, даже если ты сделал что-то тупое или трусливое, это было давным давно и тебя, если ты это сделал, уже волновать это не должно от слова совсем, а знаешь почему? — Он ткнул пальцем в лоб Лёши и грозно зыркнул, говоря с ядовитой усмешкой. Теперь его очередь ужалить по больней, незаметно для себя говоря это с особым садизмом, будто желая отомстить. — Потому что ты нихуя не исправишь, Лёшенька. Ты сделал что-то и ты должен жить с этим до конца. Ты мудак. Ты самый настоящий мудак и трус. Но это не искоренить. Так смысл тебе тратить на это нервы? Он ввёл руку в свои волосы и растрепал их, заставляя потерять свою укладку, создавая на голове что-то на подобии урагана. Рыжие локоны завитками падали на глаза, на лицо, добавляя ему некой небрежности. Даже тени на рубашке словно стала чётче, добавляя всеми виду в купе какой-то грубости и неровности. Слава улыбнулся, широко, крайне гадко и мерзко. Ещё немного и оголит свои клыки, заранее их облизав, чтобы яд блеснул на них, предостерегая. Грубый. Противный. И какого-то хуя до ужаса красивый — Ты… — Поэтому прекрати себя уже оправдывать. Ты поступил как мудак, потому что ты и есть мудак. И тебе не нужно искать для этого причин, — он наклонился, сталкиваясь лицом к лицу, не давая даже отойти после его слов, накидывая ещё и ещё. Лёше это нужно вдолбить, чтобы отличные от только что сказанных слов мысли не всплывали в голове. — И тебе очень повезло, Лёшенька, что я такой же. Лёша оторопело разглядывал его, не смея даже звука издать. Он прекрасно знал, что о нём не сказали ничего хорошего. Его буквально обосрали с головы до ног, совершенно не скупясь на не самые вежливые слова. За то говоря правду. Правду, которую он какого-то хрена знал, но то ли пытался отрицать, то ли попросту забыл. Слава такой же. Это было понятно всегда. Ясно как день. С их первой встречи в участке. С их первого похода в театр. С их первого совместного завтрака. С их первой ссоры. Совершенные мудаки. — Ты такой… — Лёша наконец отмер, поджав губы. Щёки непроизвольно начинали краснеть и дело уже было не в стыде, а в осознании. Осознании такого смущающего, что прописать кое-кому в его насыщенную рожу стало ужасно важным желанием, — гандон Славка… Злость отпустила Славу в этот же момент, а улыбка из озлобленного оскала превратилась в ласковый месяц. — Хочешь меня одеть? Лёша подскочил с места, резко схватив собеседника за плечи и утыкая лопатками к стене, заставляя ойкнуть. Но улыбка всё ещё зияла на чужом лице как какой-то трофей, который он вывесил завистникам на зло. И Лёша ужасно хотел этот трофей отобрать. Отобрать с чужих губ и поселить её где-то внутри себя, чтобы она никуда и никогда не убежала. Такая гадкая, но такая греющая, что больше напоминала всё больше и больше разгорающийся пожар. Руки с плеч перебрались на спину, а сам Лёша резко поддался вперёд, утыкаясь в изгиб белого воротника. Пахнет как всегда, духами. Слава будто специально делал всё, что угодно, чтобы заполнить собой буквально всё. Даже воздух пропитал этим ароматом, который преследует Лёшу на протяжении двух месяцев, сохраняясь не только в памяти, но и на постельном белье. Настолько вкусно, что невольно начинаешь жмуриться и жаться к чужому телу сильней и сильней, руками сминая одежду, будто в попытке ощутить тело рядом как можно ближе. Слава отвечал, он обвил своими руками шею, тоже сжав ладонями, только уже не рубашку, а капюшон толстовки, и прижался к участку оголённой шеи, горячо выдыхая через нос и касаясь его краешком губ. Так хорошо ещё не было никогда. Никогда не было так хорошо знать, что ты гад, который никогда не заслужит прощения. Но ты такой не один. — Ты не просто ёбырь, Слав… — Сказал Лёша шёпотом, так и не отпрянув. Ему всё равно, если его слова прозвучат слащаво, именно так как он ненавидит. Ему необходимо это сказать, пока он может, пока он признаёт это и не боится быть таким открытым, — Ты. Ты такая тварь вроде. Но я даже не знаю как сказать. Я к тебе вроде привык… И… Поэтому… — Ты не умеешь делать комплименты, да? — Усмешкой перебил его Слава, хитро наблюдая за реакцией, смотря при этом искоса, по лисьи. — Это что-то на извинения не похоже. — Кто бы говорил, ты мне за сегодня тоже ни единого слова хорошего не сказал, — буркнул Лёша, притворившись задетым и отвернул голову, под сдавленные смешки со стороны. Как бы он не любил всю эту излишнюю обидчивость своего «партнёра» и сам никогда её не проявлял, в этот день всё уже шло так странно и необыденно, что этому порыву хотелось поддаться. — Ладно-ладно… На правду не обижаются, — слова коснувшиеся ушей пробудили не так давно всплывшие воспоминания той первой встречи. Эта ностальгия отличалась от той убийственной. Она была спасающим плотом, на который можно было забраться, любуясь окружающими спокойными волнами, а не грозным и огромным цунами. Слава освободил одну руку, ведя ею вверх с шеи до скулы, с характерной для таких прикосновений щекоткой и поворачивая к себе. Он и сам посмотрел в чужую с сторону, не прекращая с каким-то азартом лицезреть всё ещё разгорающееся в глазах Лёши стеснение. Слава рывком заставил нагнуться, сжимая чужой подбородок и прошептал, сладко-сладко, именно так как ему нравилось, чтобы возыметь над чужими эмоциями полный контроль, — спасибо, что пришёл… Лёша вздрогнул. Только на этот раз дрожь была приятной. Такой, какой она бывает в присутствии только одного человека. Того самого, который удовлетворённо косится на него. Вместо холода всё тело охватило жаром, медленно проходящим, так медленно, что успевал задеть все пальцы своим пламенем. Лёша понял именно сейчас, как ему чёрт возьми не хватало всего этого раньше. Стресс попросту затмил все возможные желания, накопившиеся в нём и сейчас рвущиеся наружу, стоило Славе лишь немного надавить. Хотелось получить ещё, утолить эту неожиданно взявшуюся жажду прямо сейчас. Но что-то мысленно говорило ему: «терпи до последнего». Слава не стал грубо прикусывать его ухо, или продолжать шептать всякие фразочки далеко не самого приличного характера. Он будто тоже хотел выдержать какую-то паузу, перед чем-то грандиозным. Хотя и сам прикосновений и ласк желал не меньше. Тот день с самоудовлетворением только сильней его раздразнил, раздразнил настолько, что уже руки чесались запустить руки куда поглубже. Но нужно подождать, идеальный момент ещё не наступил, пока нужно довольствоваться малым, а следом и получить сполна. Слава на последок только оставил на мочке лёгкий поцелуй и окончательно отошёл на шага два назад, с упоением любуясь полученным результатом. А именно, румянцем, заполонившим чужое лицо с щёк до тех самых ушей, который Слава залюбил до розово-красного цвета. Глаза то и дело блестели, а зелёный цвет в них стал будто лишь насыщеннее. И с большей вероятность можно сказать, что так сильно на оттенок повлияло что-то запредельно соблазняющее. Не острая и колющая угроза, а мягкое предостережение, мол: «не лезь, а то наброшусь». Чтобы разглядеть его не потребовалось много сил, Слава был уверен, что в его голубом переливе видно тоже самое. Видно точно так же, как и сочащуюся тоску, перебарывающую всё пошлое. — Поехали домой? — Спросил Слава и отвлекая себя, стряхнул с уже помятой рубашки невидимую пыль. Не дав Лёше даже открыть рта, он смело ринулся вперёд, как обычно выровняв спину, словно каменная статуя. — Стоять, а вдруг там кто поджидает? — Лёша кое-как отходит от охватившего его ступора и поспевает следом, одёргивая за рукав, как-то отчаянно сжимая его в ладони. Сжимая так сильно, что на пальцах ощущалось неприятное трение ткани. Слава поворачивается, скептично глядя на него пару секунд и не менее заинтересованно приподнимая бровь, пытаясь понять шутка ли это. Но не увидев на неё даже намёка, он закатил глаза заговорив с притворным волнением. — Ага, бывший твой, на стрелку позвать хочет, — Лёша его сарказма явно не оценил, хмурясь и морща переносицу, специально покрепче сжав кулак. — Да Господи! Скажешь, что ты со мной, на выступление пришёл, панику словил и удрал. Ты же не звезда какая-то, чтоб тебя каждая собака знала. — Вот тут ты не будь так уверен! Может на меня ищеек стравливали или прям щас стравили! Выйду и убьют меня! — Лёша уже издевался, будто бы пытаясь отомстить за чужое безразличие и полную несерьёзность. Слава, если задуматься, был совсем не против показаться с тем, кто фактически чуть ли концерт не сорвал. Мало того, что показаться, но и обозначить, что он с Лёшей знаком и видимо довольно близко, раз один его имя кричит на весь шар земной, а другой за ним со сцены вдогонку бросается. Не смотря на всю услышанную историю, о которой знали не один и не два человека, он всё равно не стремился отсиживаться, а совсем наоборот. Ему абсолютно было поебать на репутацию, исходя из всего перечисленного. Он не боялся вопросов и видимо был готов отдуваться за чужой проступок. Лёшу это осознание настигло всего на пару секунд, но уже разгорающийся пыл издёвки было не остановить. Оно не дало этой мысли развиться дальше, откладывая её в долгий ящик. Лёша, на манер Славы, положил на сердце руку, готовясь к своей самой худшей актёрской игре. — Ты не звезда, Тихонов, — безэмоционально выдал Слава, пока Лёша корчился от «страха», подгибая коленки и драматично откидывая голову, словно раненый и вот-вот убитый. Он характерно охал и ахал постепенно опускаясь вниз и держался за Славу всё сильней, не давая открыть дверь. Он же наблюдал за чужими искорёживаниями с не меньшим скепсисом, но в один момент, обречённо выдохнув, добавил, не удержавшись от чего-то крайне мягкого в голосе, которое проскочило так быстро, что Лёша бы и не заметил. Только теперь он в Славе замечал всё. — ты алмаз. Лёша вдруг замолк, подняв голову и начал пялиться на Славу широко раскрывая глаза. На него смотрели в ответ, всё с теми же лёгкими морщинками, что образовались на лице от улыбки. Всегда ли Слава так улыбался? Всегда ли от него исходил какой-то не ведомый ранее свет? Можно ослепнуть, можно удержать рядом. Хотя силой этого делать не нужно. Слава сам не против остаться. Заглядевшись, Лёша уже и забыл, что не просто держал чужой рукав, а буквально его оттягивал, налегаясь всем телом. Времени подумать лишний раз не было. Думать вообще не хотелось. Хотя бы сейчас просто бездумно смотреть снизу вверх, не задумываясь о том как это выглядит со стороны. Но хрупкое равновесие этого момента было сломано. Резкий звук рвущихся ткани раздался по всей раздевалке противным треском, заставляя вздрогнуть — Блять! А следом за ним гулкий звук удара чего-то тяжёлого на пол. Славина улыбка сошла с лица с той же скоростью с которой пал Лёша. Сколько же мягко говоря ахуя было в его глазах, когда он понял, что от его рукава безжалостно оторвали меньше половины. Вторая его часть была зажата у Лёши в кулаке, который он всё никак не смел разжимать, поражённо смотря в потолок. Прийти в себя он смог лишь спустя пару секунд, когда ноющая боль в позвоночнике запульсировала, привлекая к себе внимание. Слава был готов поклясться, что у него вот-вот начнёт дёргаться глаз. Упавший партнёр, который подобно таракану лежал на спинке не в силах встать, вызывал то ли смех, то ли слёзы. Хотелось просто отчаяться, даже сил злиться уже не было. Хотя скорей не сил, а желания. Лёшин сегодняшний поступок кажется перекрывал все его оплошности. Но он сделал пару шагов вперёд, нависая сверху и шуточно начал пинать Лёшу в бока, вызывая ничего кроме приступа смеха у них обоих. Если Лёша смеялся от щекотки и абсурда, то Слава делал это скорее истерически. — Почему каждый раз наши встречи заканчиваются тем, что ты портишь мою одежду?! — Лёша перекатился на бок, закрывая живот. — Не уворачивайся, вредитель! — Я не… Пха-ха! Виноват, что твои лохмотья… — На этих словах его ткнули носком обуви в поясницу. — Ха-ха! Такое говно по качеству… — Говно тут ты! А я теперь как оборванец! Что это за хуй-…хрень?! — он демонстративно помахал рукой, — Купишь мне такую же! — Е-Ещё чего… — постепенно успокаиваясь пробурчал Лёша, поднимаясь на локтях и потирая глаза. — Почувствуй себя наконец обычным человеком, выпендрёжник. Ходишь в «брэндах» своих. — Не гоже крестьянам до уровня пустоголовых простолюдин опускаться, — горделиво фыркнул Слава. Всё возращается на круги своя. Снова Лёша сам того не замечая закатывает глаза, а Слава проявляет свою истинную насыщенную натуру. Как же они по этому скучали. — Ой-ой-ой, какие мы важные. Сударь, может вас ещё на ручках поносить, чтоб вы туфельки лощёные не замарали? — Наконец встав с пола сказал Лёша, наигранно кланясь, хотя спина от этого спасибо не сказала, и протестующие заспазмировала сильней. Слава хихикнул в ответ, совершенно забыв о порванной одежде и своей недавней «злобе». И пока Лёша продумывал в голове как бы ему сейчас так безболезненно выгнуться обратно, Слава с огромным удовольствием воспользовался его беспомощностью. Поцелуй в макушку получился крайне неожиданным, да настолько, что испугавшийся Лёша резко поднял голову, заехав лбом в чужой ничем не повинный нос. — Ай! — теперь пришла очередь Славы сгибаться, хватаясь за ушибленный нос и жмурясь. — Злоебучая ты мондавошка, Тихонов! Лёша вмиг перебежал вперёд, откидывая руки держащие подбитый нос и обхватывая чужое лицо, грубо, но скорей от волнения чем от злости, заставил посмотреть на себя. Слава смотрел исподлобья, а глаза его покраснели от накативших слёз, которые тот в силу гордости проливать не стал, удерживая их мерцающими каплями на глазах. — Блять, Славка, я случайно, я не ожидал просто… — А если бы ты мне его разбил?! — Ну значит хуёво было бы… — Он ощупал Славин нос, под его болезненное шипение, — Не морщи. — Ты мне нос решил таким же кривым как у тебя сделать? — доносится недовольное мычание, но попытки вырваться подбитый не делает. — У меня идеальный, ровный нос. — Он горбатый как шакал. — Заткнись, помни в чьих ты руках. Щас договоришься и точно тебе разбитый шнобель организую, — и Слава замолчал, вжав голову в плечи и обиженно выпятив губы, — не так уж всё и плохо, крови даже нет. — У меня сосуды просто крепкие. А ударил ты очень больно… Завтра отёк пади будет… — Ой, не переигрывай, — Лёша притянул его лицо ближе. И вместо так и не озвученных извинений, мягко, а главное осторожно поцеловал кончик покрасневшего носа, заставив обомлевшего от неожиданной ласки Славу вмиг под его руками расслабиться и расплыться, словно подтаявший кусочек льда. — Королева драмы… — Я красиво стих рассказал? — Как-то крайне наивно и неожиданно выдал Слава, утыкаясь в его ладонь щекой. Лёша даже успел поверить во всю искренность этих слов. В чистое любопытство и наивность, которая есть либо у детей, либо глупых не готовых к суровой жизни взрослых. Но Слава не был ни тем ни другим. Скорей всего, вся искренность заканчивалась на его желании нарваться на похвалу от такого человека как Лёша, который ничего хуже совершенства оценить не согласен. И Славе очень повезло, что он этим совершенством был. — Ну… Неплохо, — Лёша отвёл взгляд в сторону, не желая показывать, что на деле привирает. Это не «неплохо». Это было превосходно. Настолько, что полностью ослабило его бдительность, сделало из него шута, который на потеху толпе раскрыл своё истинное лицо. Только сейчас это не так пугало как до этого. Уши от нелепой попытки скрыть свои правдивые мысли, слегка зарделись и от внимания Славы это не ушло. Он самодовольно усмехнулся и прищурился, пытаясь разглядеть ложь. — Настолько неплохо, что ты не сдержался и раздеваться начал? — Он не прекращал гаденько хихикать, видя как растёт чужое смущение в купе с раздражением. — Хочешь, дома тебе снова зачитаю… — Не надо мне ничего зачитывать! Сдались мне больно стишки твои! — Не смей называть творчество великого поэта «стишками», бездарь! — А то что? Он мне во сне явится? — Я тебе во сне явлюсь! — Ну тогда это не сон, а кошмар… Слава резко поддался вперёд и накрыл чужой рот ладонью, грубо перекрывая словам путь наружу. И Лёша ничего не мог сделать, кроме как пробурчать в неё что-то и покорно заткнуться. — Значит так, сейчас мы выходим отсюда и ты ждёшь меня на лестнице, а я зайду в зал заберу твою кепку, — на чужое недоумение в глазах он цыкнул, — А что ты хотел? Там её оставить? Это вообще-то мой подарок. А подарками так не разбрасываются. Ты не только бездарь, но и ещё и неблагодарный. Лёша крайне натурально делал вид, будто его разглагольствования даже не слушал, продолжая смотреть куда-то в сторону и ждя, когда эти «дедовские причитания» стихнут и рука наконец сойдёт с его лица. Слава, сразу после того как закончил говорить, убрал её и отряхнул, будто ему её испачкали в чём-то липком. Сам он поднялся, идя к двери, потирая всё ещё видимую шишку на носу. Лёша уже молча шествовал за ним, хотя все ещё колкое сомнение таилось где-то внутри, не давая в полной мере выдохнуть и расслабиться. — Не оборачивайся и не смотри по сторонам, просто иди вперёд, понятно? — Слава приподнял бровь, обхватывая дверную ручку покрепче, чтобы на сей раз никто ему не препятствовал. — Чё ты со мной как с пятилеткой? — Насупился Лёша, сдержав желание снова взять за уже и без того оборванный рукав, о трагичной судьбе которого говорили торчащие нитки и валяющийся на полу огрызок ткани. — Потому что ты себя так и ведёшь, — Легко ответил Слава и открыл дверь, впуская внутрь прохладный ветерок, растрепавший собой рыжие блестящие от лака локоны. Некоторые из которых, выглядели как расслабленные пружинки. Покачивались и слегка подпрыгивали, вслед за ровным и уверенным шагом. Он закрывал своей хоть и не самой широкой спиной Лёшу, идя вперёд словно телохранитель, готовый принять на себя вражеские пули. Только их не было, и Слава это прекрасно знал. Но он подыгрывал всё ещё обеспокоенному Лёше. Даже если ему стало легче после их разговора, он не отошёл окончательно. Нужно довести его измученную адреналином тушку до дома в целости и сохранности. Странное чувство собственничества теплилось в груди, заставляя то ли собой гордиться, то ли наоборот предостеречься. Собственничество? Да. Оно. Оно появилось гораздо раньше, просто до этого предпочитало не появляться, чтобы в один неожиданный момент выпрыгнуть, как чёрт из табакерки. И случилось это сегодня, когда оно дало о себе знать в полной мере. Слава прекрасно понимал, что он мог быть не первым. Но он не предполагал, что он не первый парень. Ладно девушки, это одно. Но значит ли теперь это, что и Лёшка кого-то во все щели имел? Или его имели.? Слава выдохнул, сжимая кулаки и утыкаясь ногтями в мягкую кожу рук. Нет. Хватит об этом думать. Они обсудят это потом, когда Лёша наконец соберётся с мыслями и передохнёт после всего произошедшего. А пока что стоит отставить ревность и молча доехать до дома, наконец-то проведя время там не в одиночестве. Лёша шёл следом и на удивление прямо следовал указаниям. Смотрел чётко на чужой затылок, чуть ли не просверлив его взглядом и не смел оборачиваться. А когда пришёл момент разминуться, пялился на пол, замечая впереди замаячившие ступени. Шум из актового зала говорил о продолжении концерта. Видимо, обошлось. Иначе бы ему пришлось отдуваться не только за своё появление, но и за сорванное мероприятие. Осталось только ждать. Ждать Славу. Славу, ради которого и затевалась вся эта канитель. Ради которого он явился сюда. Ради которого сыграл роль клоуна в цирке, который сам яростно презирал. Стоило ли это того? Лёша поджал губы, чувствуя на них самый неповторимый вкус. Вкус других губ. Тех, которые вероятно целуют лучше всех других. И не нужно это проверять. Это просто факт. Ни у одних других не будет такого же необычайно приятного привкуса, который сохранялся даже спустя такое длительное время одиночества. «Ты такой же как и я». Губы растянулись в лёгкую улыбку. Стоило. Однозначно стоило. *** — Неужели опять осадки? Говорили же что последние недели будут солнечными…- Слава протянул руку, чувствуя как благо тёплые капли распадаются на крошечные осколки в его ладонях. Дождь шёл не достаточно сильно, чтобы казаться стеной. Но достаточно, чтобы его шум слышался при падении на асфальт и листы деревьев. Ветер придавал ему ещё большей мощи, заставляя намокнуть даже пол под большим школьным козырьком. Слава, с великим разочарованием наблюдал за тем, как переливается мутное небо в уже образовавшихся лужах. А потом, не менее опечалено перевёл взгляд на ботинки, которые явно под такую погоду ни один здравомыслящий человек не оденет. Но сегодня он даже не глянул прогноз, это казалось настолько неважным из-за всего произошедшего в прошлом. Но непосмотренный прогноз казался чем-то безумно мелким в и без того наполненный то радостью, то полнейшим пиздецом. — Что? Наше сахарное Величество боится растаять? — Лёша, оттолкнув его в бок, ринулся вперёд и ступил на мокрую землю, жмурясь от осадков, которые приятно расстилаются на лице ручейками. — Давай-давай! Вылезай! Слава нахмурился и подавился возмущением, ступая неуверено вперёд. — Идиот! Тыж заболеешь! — Но его слова не работали, Лёша стоял буквально напротив, героически позволяя дождю мочить его всё сильней и сильней. — У меня иммунитет. С такой заразой как ты не первый день вожусь, — Он смеялся и в один момент схватил Славу за рубашку, тяня на себя. В ответ он громко вскрикнул и ухватился за его толстовку, взволнованно оглядывая землю под ногами. Благо обувь была всё ещё была достаточно чистая, исключая пару упавших капель. — Ты что творишь?! Вылизывать мне их потом будешь! — он замахнулся и не смотря на силу замаха, ударил излишне мягко по голове будто бы и ударить не хотел. — Странные у тебя фетиши, Славка… — Я странный? А кто под ливень сунулся и меня за собой потащил? — Слава сильней ухватился за чужие плечи, пытаясь приподнять ноги, спасая их от грязевой участи. — Не липни, мы как педики выглядим… Стоило этой фразе проскочить мимо чужих ушей, как взгляд Славы сменился с полного осуждения и недовольства, на что-то сначала удивлённое, а потом до мурашек хитрое. Вдруг, он опустился на всю стопу, перестав боязно поджимать ноги и мёртвой хваткой обхватил чужую ладонь, крепко на крепо переплетая пальцы. — Да что ты? А хватать меня и с такой довольной моськой под дождь пихать совсем не по пидорски… — Протянул он в конце, всё сильней и сильней сжимая ладонь, не давая Лёше их расцепить, хотя он очень пытался. — Это другое! Пусти! — Ну нет, милый мой, раз уж ты испоганил мою обувь, пойдём так. — Да там буквально три капельки! — И за них ты будешь втройне отрабатывать, — и после этих слов Слава уже более уверенно вышел вперёд, позволяя рубашке поглощать в себя хаотично падающие капли. Она льнула к коже, настолько что потихоньку просвечивались её участки, давая понять, что под рубашкой абсолютно всё голое. Лёше пришлось сглотнуть и болезненно сжать чужую ладонь, в качестве «мести». — Если нас так кто-то увидит… — То что? Казнят нас? — Ага, тебя сожгут, а меня на гильотину. — Не волнуйся, дождик потушит огонь и я тебя спасу, — Промурлыкал Слава, чмокая Лёшу куда-то в скулу, так быстро, что тот даже не успел открыть рот. — Даже не знаю, что лучше. Остаться без бошки или торчать тебе долг за спасение. — Ты мне и так долг торчишь… — Чужая возмущённая вскинутая бровь, побудила не менее возмущённый и громкий ответ. — За рубашку! И ботинки! — Да я ж случайно! — За случайно… — он хмыкнул носом, а потом на манер Лёши, немного хамлавато ответил, — Сосут отчаянно. Лёша глупо захлопал глазами и хмыкнул, не собираясь оставаться без боя. Он потёр нос свободной рукой, не отрывая зрительного контакта. Словно взяли на слабо и даже если это невероятно глупо, он сдаваться не собирается. — А чё, погнали, вон, полицейский участок по пути, вспомним былые времена, — и гаденько улыбнулся на последок. — Уверен папеньке твоему очень понравится, на новеньких рабочих камерах, запечатлить то, как сынишка его ротиком работает, — Слава сымитировал рукой нужные движения, заставив Лёшу недовольно насупиться. — А потом отошлёт эти записи твоим родителям, пусть понаблюдать за тем, как их девственный божий одуванчик от хуя на весь посёлок стонет, — На этот раз уже Слава наморщился и цыкнул. — Закрой свой поганый рот. — Заткни. — Дома будем, заткну как следует. Идти вот так, под ручку, сначала казалось таким неправильным, до того момента, пока Лёша попросту перестал это замечать. Когда ладони обоих расслабились и просто цеплялись друг за друга, не разрывая этот хлипкий замок. Честно, ему стало так всё равно. В один момент и правда, смотря на удаляющуюся школу, на пустые улицы, где лишь изредка кто-то зазывает друг друга в тёплые дома, становится так легко. И так легко лишь от осознания того, что всем глобально похуй. И Лёше похуй тоже. Всем глубоко насрать с кем он идёт под ручку. И Славе тоже насрать если его кто-то увидит в таком положении. Такая лёгкость в его шаге, взгляде, лице, всё говорило о его спокойствии. Лишь только типичная напряжённая и ровная осанка, которую можно было разрушить, лишь одним жарким поцелуем в холодный от дождя затылок. И она разрушится, словно хлипкая башня, из которой вытащили кирпичик. — Слав... Имя само сорвалось с губ, запрыгало, и приземлилось на чужое плечо, отряхнувшись. Соскочило так, что приятно коснулось дрожью аккуратных ушей, прокатившись по раковине и проникая куда-то в самый мозг, там пригнездившись. Слава повернул к нему голову, чувствуя как капля, полупрозрачным ручейком со лба стекает на ресницы, а Лёша держится, чтобы не стереть её одним движением пальца, как убитая тапком букашка. — А поехали на автобусе. На его лице не заиграло отвращение, скорее непонимание. Он слегка призадумался, поджав губы и тряхнул головой, убирая промокшие волосы с лица. — Зачем? — Я хочу чего-то нового, с тобой. Славино лицо блещет ещё большим непониманием, но оно проясняется спустя пару секунд. Он слабо улыбается, и качает головой, словно услышал что-то до безумия глупое, но такое очаровательное. И это так и было. — Что может быть нового в автобусах? — Ты. Слава вздыхает, как-то даже грустно, будто смиряясь с чем-то неизбежным и свернул в сторону автобусной остановки, на которой ещё не сошёл потрёпанный временем транспорт, с сразу взывающей цифрой четырнадцать. — На тебя что-то явно сегодня нашло… Не узнаю. — Это не надолго, не волнуйся. — А как продлить? Они поднимаются по взмокшим ступеням внутрь, видя водителя, одной рукой держащий руль, другой прикуривая. Приклеенная скотчем надпись, с ценами оплаты за проезд и трясущийся освежитель для машины. Не очень громкое радио, по которому сейчас шло какое-то интервью. Иконы, стоящие рядом с фотографиями, прямо напротив водителя, и бордачёк для денег, любезно открытый для новых попутчиков. Руки аккуратно расцепились. Этот толстобрюхий, повидавший жизнь мужчина явно не оценит двух парней, самозабвенно держащихся за руки. Таких мокрых, уставших с виду, желающих наконец обрести покой. Покой, который они сами нарушали. — Заплати за проезд. Слава кротко кивнул, пока Лёша пробирался внутрь, видя несколько людей, не менее уставших и почти погрузившись в дрёму. Он и сам бы уснул, но не может снова терять минуты возможности побыть не в одиночестве. Не хочется спать тут, его ждёт дом, где он в кои-то веки побудет с кем-то рядом. Слава роется в карманах штанов, выуживая помятую сотку и вручая водителю, со словами: «сдачи не надо». Ему, может быть, и не хотелось ехать здесь. В провонявшем транспорте, с потемневшими от времени креслами, заляпанными окнами, над которыми старая, но крепкая резинка, держащая что-то на подобие занавесок. Тут был не так уж и тепло, может быть совсем чуточку. Характерный шум мотора не затихал, автобус ждал всё больше людей, будто в отчаянии оттягивая время, надеясь что когда-нибудь снова наступит жаркое лето и он будет заполнен до краёв. Лёша сел, почти успев продвинуться к окну, но Слава опередил, шустро продвигаясь вперёд и улыбаясь, почти коварно. Но сил спорить не было. Славино лицо, освещённое синеватым светом из-за закрывающей окно ткани, выглядело как восьмое чудо света, которое хочется как вандалу, испортить, разрушить. Но он только вздыхает и позволяет ему устроиться поудобней, разумеется, брезгуя всякий раз, когда спина касается спинки просевшего кресла. — Ты доволен? — Не-а. — Ну и хорошо. Слава аккуратно заглядывал в окно, но не смел ни к чему прикоснуться. Лёша просто наблюдал за ним. Слава и сам не доволен. Его и спрашивать не надо. Им обоим всегда будет мало. Всегда было, всегда хотелось ещё и ещё. Коварная жадность поглощала их обоих, но в один момент, позволила им встретиться и делиться ей друг с другом. Лёша невольно двигается ближе и кладёт голову на чужое мокрое и противное от влаги плечо. Слава не дёргается, не противиться, лишь кидает боковой взгляд и вздыхает, выравниваниясь, сам не понимая, хочет ли он сделать так, чтоб Лёше стало комфортно, или совсем наоборот. — Знаешь, я кажется начинаю что-то понимать… — В плане? — Я боялся не этого парня, ни других. Я боялся показаться слабым или бегущим за прошлым. Будто я хочу это вернуть. Я боялся реакции, такой, будто они знают меня насквозь, меня всего, — Слава хмыкнул в ответ, убирая волосы за ухо. — Но они не знают. И не узнают. Я не бегу за ними, я не бегу за ним. Я сделал то, что должен был. Я правда исхуячил ему жизнь но… Я не знаю жалею ли я об этом. — Ты и не должен это знать. Какой смысл если ты узнаешь? Пойдёшь извиняться? Но нужно ли это тебе? И нужно ли это им? — Лёша прислушивается, слегка приподнимая голову, но не отлипая от чужого тела. — Я сомневаюсь. — Я не уверен, что хочу оставить всё как есть… — В плане? — Я… — Лёша сглотнуть, говоря так, будто не верит в собственные слова. — хочу сделать хуже. Слава промаргивается и молчит. Но не надолго. Хрипловатый смех доносится откуда-то со стороны, в прикрывающую рот ладонь. И так каждый раз, словно застеснявшаяся леди, не желающая показывать своего искреннего хохота. А Слава ведь так и смеялся. Однажды Лёша даже услышал как он случайно во время смеха прихрюкнул. Пожалуй, более запоминающего звука, он не слышал никогда. — Ты и вправду такой мудак, Тихонов… — он убрал ладонь с лица, а потом ткнулся ледяным носом, всё ещё слегка красным после удара, чужого лба. — Если что… Ты знаешь к кому обратиться. — С радостью. Мотор загудел разочарованно. Кажется к его печали присоединилось не только одиночество выцветших сидений, но и чужая коварность. Парочка злодеев, которые с виду похожи на двух приведений, обретших покой. Хотя на самом деле, они два самых настоящих мстительных духа. «Наденька, ну раз уж мы так соскучились по летним светлым денькам, почему бы нам по многочисленным просьбам не спеть об этом песню?» «Ой, Дим, знаешь же ты, что предложить! По просьбам наших слушателей, песня «Город Сочи» исполнителя…» Автобус тронулся с места, а радио заголосило громче. «Вот ведь как бывает в жизни подчас, Наша встреча караулила нас.» Слава откинул голову, выдыхая наконец и расслабляясь, под усыпляющую тряску, в пол уха слушая доносившийся голос. «Я заметил твой смеющийся взгляд И влюбился, как пацан, в первый раз. А ты стоишь на берегу в синем платье, Пейзажа краше не могу пожелать я.» Капли, тарабанившие по крыше, словно подпевали, не давая Лёше полноценно прикрыть глаза, заставляя вслушаться. «И, распахнув свои шальные объятья, Ласкает нас морской прибой-бой-бой. А впереди еще три дня и три ночи, И шашлычок под коньячок — вкусно очень.» Кто-то впереди из людей приподнялся, видимо проснувшись и огляделся. Взгляд потревоженной женщины встретился со взглядом Славы, который колко стрельнул в неё, заставляя больше не глазеть так удивлённо на его умиротворённого соседа слева. «И я готов расцеловать город Сочи За то, что свел меня с тобой.» Лёша разглядывает промокшие нитки на порванной одежде и тянет к ней руки, пока Слава, подпирая кулаком подбородок, смотрит в окно, всё-таки через силу позволив свету пробиться внутрь через уже свободное от занавесок окно. «У тебя далеко дом и семья, И меня с курорта ждут сыновья. Так что в этой бесшабашной любви Между нами получилась ничья.» Он оттягивает белые обрывки, пока они закручиваются вслед его пальцам. Но никто не возражает. Пусть он домучает бедную рубашку до конца, а потом купит новую. «А ты стоишь на берегу в синем платье, Пейзажа краше не могу пожелать я. И, распахнув свои шальные объятья, Ласкает нас морской прибой-бой-бой.» Автобус не останавливается, едет всё без остановки словно их не существует. пока водитель, затушив уже давно сигарету, притоптывает ногой в такт. Но к сожалению и ему и автобусу приходится остановиться, потому что рядом замаячили новые пассажиры. «А впереди еще три дня и три ночи, И шашлычок под коньячок — вкусно очень. И я готов расцеловать город Сочи За то, что свел меня с тобой.» Двери открываются и входят какая-то компания из трёх парней. Они смеются, почти заглушая ритм песни, в который Слава только-только вслушался, пытаясь отбивать его пальцами о колено. Они подозрительно на них косятся, шествуя к задним сиденьям и на этот раз отвечает Лёша. По его телу не проносится разряд тока или холодный пот. Ему не страшно. Ему не страшно опираться о чужое плечо, мирно дыша в него. Ему не страшно смотреть в глаза чужакам, которые в омерзении что-то друг другу шепчут. «Мы расстанемся с тобой навсегда, Нас затянут суетой города. Только изредка всплакнут две души — Как же счастливы мы были тогда.» Слава вздыхает и кладёт свою голову на чужую. — Мне не нравится. — Мне тоже. А потом переглядываются, открывая рот и подпевая только друг другу, чтоб никто не услышал. — А ты стоишь на берегу в синем платье, пейзажа краше не могу пожелать я. — И, распахнув свои шальные объятья, ласкает нас морской прибой-бой-бой… — Слава сглотнуть, ёжась от холода, — Я не буду дальше… Мне стыдно. Лёша усмехнулся. — Слабак… — прочистив горло Лёша заголосил чуть громче, — А впереди еще три дня и три ночи, и шашлычок под коньячок — вкусно очень… И я готов расцеловать город Сочи… Но Слава таки перехватил, перебивая и касаясь губами кожи. — За то, что свёл меня с тобой. Последние слова они уже не говорили, только молча наслаждались компанией друг друга. И да, пусть сзади будут бухтеть какие-то ублюдки, которым что-то там не нравится. Пусть они и сами будут ничем не лучше их. Пусть в мире будут существовать их грехи и недруги.

За то в этом мире, они точно такие же.

*** Дверь захлопнулась, а после пары прокруток замка, закрылась. — Мда… Ничего не меняется, — А ты чего-то ожидал? — Ожидал, что ты хотя бы приберёшься, — констатировал Слава снимая обувь и отставляя её подальше, с тоской глядя на её перепачканный вид. — Ну простите, ваше высочество, у меня прислуги нет, чтоб дом в идеальной чистоте держать, — Лёша закатил глаза и сразу снял мокрую толстовку, пока Слава куксился и следовал его примеру, начиная стягивать с себя уже обсохшую рубашку. — Давай я подарю, тебе нужнее, — и в конец обнаглев кинул одежду прямо в чужое лицо, даже не дав к этому неожиданному выпаду подготовиться. Лёша стянул кинутую ткань и отбросил куда-то в сторону. Сейчас её вид больше походил на половую тряпку. Хмуро и весьма угрожающей фигурой он приблизился к безразличному Славе, который на его наступление отреагировал полнейшим спокойствием. — Ещё и куревом всё пропахло, ты курил? — Слава характерно помахал руками, пытаясь развеять терпкий запах, который сейчас был скорей мутным воспоминанием. Настолько тонкий и незаметный, что действительно приходилось принюхаться. — Курил, но давным давно, как ты это то унюхал? — У меня абсолютное обоняние. — Со рта тоже пахнет? — Ну давай проверю. После этих слов сразу же одни губы накрыли чужие, сминая их на этот раз крайне грубо и с какой-то потребностью. Потребностью заставить Славу выгнуться в его обвившись талию руках и ответно выдохнуть в поцелуй, податливо приоткрывая рот. Только на этот раз, Слава упорно отвечал, да так, что явно намекал на своё желание в этот раз быть главным. И Лёша невольно начинал подчиняться, сводя бровки и самостоятельно что-то сдавленно мыча. Слава делал всё напористо. Его руки обхватили край футболки, прижимая к себе, краями подушечек проникая под неё и незаметно касаясь голой кожи. Язык облизывал губы, заставляя их блестеть, краснеть и слегка припухнуть. Он Лёшу терзал, настойчиво и до невозможности хорошо. Так, что ноги сами направлялись в комнату. Так, что они сами подгибались и заставляли поддаться назад, падая на кровать, которая так много времени принимала в свои холодные, но мягкие объятия его одного. Слава разорвал поцелуй, сопровождая это шумной одышкой. Руки теперь смело лезли под одежду, добираясь до быстро-быстро вздымающейся груди. Они пронеслись по ней пальцами, а потом задели напряжённые соски. Лицо Славы опустилось ниже, куда-то к шее, дыша в неё носом и беспардонно гуляя губами, оставляя мокрые следы. — Щекотно… — И только? — Лёша крупно вздрогнул, чувствуя как начал учащаться под чужими руками пульс. Он сглотнул, прикрывая глаза, и безоговорочно доверяясь, слегка раздвинул ноги в сторону. — Ещё шишка дымится… — Ну это у тебя первостепенное, — цыкнул Слава и чуть сильней сжал пальцы, заставляя Лёшины руки содрогнуться, а самого его чуть не упасть. — Ляг нормально… — Сегодня разве твоя очередь.? — Сегодня, Лёшенька, ты искупляешь свои грешки, — и пока тот самый Лёшенька медленно опускался на спину, чувствуя как сминается одеяло под его спиной, Слава устраивался между его ног, убирая руку с груди и кладя её на напряжённые бёдра партнёра. Лёша молча смирился, прижимая краешек пальца к губам, готовясь вот-вот в стоне его закусить. А стоны будут. Слава выбьет их из него любой ценой. Лёша сразу поддался вперёд, к тумбочке, пытаясь дотянуться до неё, да так, что неожиданно для обоих донёсся хруст в шее. Слава тихо хихикнул, качая головой и пприговаривая. — Лёш, хрустишь как старый дед… — У тебя на этого старого деда стоит, не возмущайся, — и кинул в уже протянутые руки шуршащую упаковку контрацептивов и почти использованный бутылёк смазки, а ещё, что было самое главное, влажные салфетки, которыми Слава сразу же предпочёл воспользоваться, — Давай, приступай. — Приступаю. Отставив смазку и презервативы в сторону Слава бесшумно расстегнул пуговицу штанов, поглаживая образовавшийся ещё чуть ли не у самого порога бугор, явно просвечивающийся через трусы и более того, штаны. А Лёша молча наблюдал, чувствуя как комок внизу живота становится всё больше и больше, от этого растянутого зрелища. Слава обожал его дразнить и делал это при любой возможности. Даже сейчас, он медленно стягивал с себя бельё, будто не просто раздевается, а исполняет какой-то до жути опошлёный танец. Вот его настоящее призвание — совращать. А не всякие стишки на сценке рассказывать, как третьеклассник. Слава окончательно оголил себя, принимаясь уже за Лёшу. Пальцами он специально задевал места, где предположительно располагались самые чувствительные точки, а знал он о них из уже не одно месячного опыта. Он готов был делать это закрытыми глазами, если понадобится. Стягивать одежду так же медленно как и с самого себя, наблюдая за тем как нетерпение всё больше и больше разрастается в глазах напротив. — Ты можешь пошевеливаться?.. — Мы никуда не торопимся… — Он наклонился, заправляя выбившуюся прядку за ухо и кротко целуя член Лёши в головку. — Ты сегодня уже раздевался перед другими… Теперь моя очередь. — Так я для тебя раздевался.! — попытка противостоять закончилась рваным стоном и откинутой головой. Слава успел смазать пальцы и двое из них уже погрузить внутрь. — Б-блять… — Для меня? Для меня надо наедине… А сегодня тебя видело так много людей… Ты как будто бесплатный стриптизёр на свадьбе, все на тебя пялятся и все довольны, — Ловкие движения становились чуть грубее, а кончики пальцев уже доставали до простаты, мягко надавив на неё и вызывая стон, через сжатые плотно губы. — Кроме жениха… Лёша готов признаться, прелюдии Славы всегда были чем-то из рядя вон выходящего. Они могли длиться достаточно долго, могли казаться чем-то не нужным в их затяжном «сексуальном сотрудничестве», но каждый раз, ощущать себя под хоть и не самыми опытными, но изящными и аккуратными руками, всегда было приятно. Слава никогда не переусердствовал. Он знал когда нужно остановиться и всегда умело манипулировал временем, не давая понять как долго Лёша пребывает в этом запретном экстазе. — Тш-ш… Расслабься, — Слава коснулся губами его ушей, целуя в самый край и делая пальцами ножницы, — Ты напряжён внутри, это потому что я вставил два пальца? — Б-блять, я в душе не ебу… Давай побыстрее… — Он поджал губы, пытаясь отвернуться от сладкой ласки. Она казалась куда страшнее любых пошлостей, ведь к ней привыкаешь сильней. А привыкать к Славе дальше уже некуда. — Не бурчи. Лёшины слова были разорванные новым стоном, когда третий палец погрузился внутрь, сразу устремляясь глубже, задевая чувствительную точку теперь всё чаще и чаще. Лёшины ладони примостились на спину Славы, сжав лопатки. Интересно, прошли ли старые царапины? Лёша даже не вспомнил о них. Но ничего, он если что, готов оставить новые. Вслед за руками пошли и зубы. Чем быстрее был темп, тем сильней они вгрызались в ни чем неповинные плечи. Слава реагировал шипением прямо на ухо, которое лишь побуждало сделать это снова, только в другом месте, чтобы россыпь следов красноватыми пятнами сразу привлекала к себе внимание. Он и сам в стороне не оставался. В отличие от терзающего Лёши, он оставлял аккуратные засосы. Такие же идеальные как и их автор. Очень хотелось оставить их где-то за ухом, на затылке, чтобы сразу стало видно, чтобы не прятать их как что-то позорное. Но за то, их можно было сохранить как что-то личное. Личные засосы на груди и ключицах, видеть которые способен только он один. Да и оставлять, тоже. Пальцы с оглушающим шлюпом вышли наружу, а блестящая на них смазка теперь привлекала внимание на стояке. Презервативная упаковка теперь шуршала где-то на полу, её содержимое же теперь было одето на жаждущий внимания член. И внимания только одной персоны. — Всё время забываю как у тебя мелкий хер… — не теряя попытки раззадорить Славу шепчет почти задыхаясь от похоти Лёша. Нормальный был у Славы хер, даже более чем. Настолько более, что после него Лёша напрочь отказывался куда-то идти или ехать. Сегодня будет точно так же. Только что-то подсказывает, что он в этом желании будет не одинок. — Правда? Ну ничего… Сразишь меня потом своим гигантом, — натянув улыбку, вызывающую ещё один приступ возбуждения, Слава устроился поудобней, прислоняя готовку к входу. Вся прелесть Славы такие моменты — его чёртова сокрытая за трепетом и заботой садистская натура. Даже не садистская, скорей натура чёртова наблюдателя. Наблюдателя, который получал упоение лишь глядя за тем как в сладкой истоме меняется всё в человеке, от лица до надрывного голоса. И сейчас, он точно так же, словно гипнотизируя, следил за тем, как в удовольствии начинают заламываются брови Лёши, дрожат ноги и приоткрывается от вскрика рот, и всё это только от медленного погружения внутрь. Слава входит осторожно, ждёт пока член полностью не пропадёт внутри и лишь потом решается двигаться, потихоньку, чувствуя как полностью его обволакивает чужое тепло. Тело Лёши на удивление послушное. В такие моменты он сам за собой много не замечает. Например, как сильней притягивает к себе, ногтями болезненно впиваясь в чувствительную кожу и резко ведя вниз, наслаждаясь буквально каждым звуком, который издаёт Слава после такого действа. А звуков он издаёт много. Достаточно, чтобы Лёша становился всё более раскрепощённая, позволяя голосу прорезаться всё сильней. И Слава под действием боли, с таким старанием причиненной Лёшей, начинает ускоряться, двигаясь беспорядочно и сбито. Бёдра сталкиваются друг с другом, а тела сами пытаются прильнуть ближе. А тоска вылезает наружу, обнажая слабости обоих. И эти слабости — они сами. Славина слабость в этих грубых зелёных осколках, вонзающихся под его кожу, заставляя вздрагивать, будто на морозе. Губы, которые хочется зацеловать до крови, голос, который хочется заслушать до слуховых галлюцинаций, тело, которое хочется исследовать вечно, подобно запретным знаниям, недоступным простым смертным. Горбинка на носу, напоминающая неаккуратный штрих скульптора, который в итоге стал изюминкой. Лёшина слабость мерцающая как драгоценный камень ласка. Родинка, похожая на идеально начерченный круг подавляющая внутренний перфекционизм. Рыжие тучевые облака, которые всегда пахнут безопасностью и влагой. Ладони, обвивающие будто спасательный жилет. Просвечивающиеся рёбра, похожие на тернистую лестницу в рай. Они слабости друг друга, которые в себе пока признать не готовы. — Б-блять… Я сейчас… — Лёша закидывает ноги, обвивая ими движущееся в него тело, не давая отстраниться. Контроля более не существует, в такие моменты было ощущение, что они могут творить всё, совершенно безнаказанно. Грабить, убивать, взламывать, всё. Всё, пока объединены в одно целое. — Я-я тоже… Погоди… — Славина рука спускается ниже, обжигая своими руками порочную кожу. Но у него такая же. Слава чуть ли не плачет, потому что хорошо. А Лёша эти слёзы ждёт, ждёт до безумия, сам готовый заплакать. Отвечает на всё с ним сделанное вдвойне, желая как-то отблагодарить за всё эти подаренные ощущения. Впервые такая благодарность сочилась из самого сердца. Впервые стало не наплевать. Пару резких движений, пару попыток протянуть ещё хотя бы чуть-чуть и всё-таки они оба приходят к разрядке. Стонут вместе, жмурясь и цепляясь друг за друга губами, словно репейник. Им нужно ещё отойти, а сделать они это могут в поцелуе, пока оба пытаются выместить весь восторг вот так, в таком вот незамысловатом контакте, который был им безумно необходим. Слава через время выходит, снимая использованный презерватив и чуть-чуть не долину его до полупустой мусорки падает сверху на измученного им Лёшу. Он недовольно морщится от веса тела напротив и слабо тычет своей головой в чужой лоб. Слава довольно улыбается, чувствуя как вспотели чужое тело, и обессиленно укладывает голову на грудь. — Пиздец, Славка, это было… — Лёша пытается выровнять дыхание, а рука входит в растрёпанный рыжий ураган, который он с удовольствием растрепал ещё сильней, — это было лучше чем в прошлые разы… — Ты просто соскучился по мне… — Слава приподнимает голову, улыбаясь, — Хотя может я и вправду стал настолько хорош. — Мечтай, до меня тебе ещё далеко. — Ну конечно, ты же у нас опытный. — Ой, не начинай. — А я буду, чтоб жизнь тебе малиной не казалась. — Я тебе щас твой гандон использованный в рот запхаю, умолкни. Под усмешку Славы тишина таки настигла комнату. Комнату, в которой теперь хранится слишком много секретов. В этой комнате было и так много чего до этого. В этой комнате Слава впервые стал с кем-то воистину близок. В этой комнате Лёша впервые испытал тоску. В этой комнате…

В этой комнате у них обоих поселилось что-то совсем-совсем новое.