Пересечение разных миров

— А мир… Весьма сильно изменился, — как-то неловко говорит Спикер-титан, скромно садясь на наиболее крепкие обломки верным питомцем подле более гордого Камеры-титана, который на них едва не развалился, явно себе ни в чем не отказывая, отчаянно сминая кулаки, которые были облачены в черную ткань довольно отвратительного качества, сильно ежась, словно какие-то костлявые руки любовно погладили ему сначала плечи, а потом — стройные бока, на которых можно найти шрамы разной текстуры, глубины и вида, даже от телевизионного титана следы когтей найдутся — Не так ли, парни? — ещё и смотрит на них печальным взглядом, звуча ещё более грустно, что на корне языка этот самый телевизор начинает ощущать привкус скисшего молока, отчего мелко морщится. Камерамэн ему на это лаконично кивает, чуть вытягивая ноги, ложа одну из рук для удобства под голову, внимательно смотря на товарища — пусть природы телевизора в нем нет, тоже ощущает, что что-то не так, Спикера явно что-то да гложит — но, в прочем, ему плевать, он не собирается решать чужие проблемы, ему ещё от своих избавиться надо. Хотя, строго говоря, не одного Спикера что-то гложит, разъедая изнутри подобно кислоте — все титаны в той или иной степени ощущают последнее время себя сильно не в себе. Причём, кажется, не с того дня, как они очнулись у скибидистов, а с того типа «дня рождения», которое они уже на инерции выделяют кавычками. А вообще, среди них есть тот, у которого голова болит далеко не из-за той клоунады, что главные скибиди-старики для них устроили, а из-за того, что за ним тенью следуют два обожателя, один из которых — его биологический дед. Все титаны не в себе, и как бы они не пытались это скрыть — по ним это видно, и как хорошо, что скибидистам хватает ума прятаться (в любом случае, если это маленькие особи), тем самым не попадаясь исполинам на глаза, продлевая себе жизнь, ибо вряд-ли титаны будут с ними церемониться, даже учитывая, что титаны скибидистам теперь — товарищи и друзья, а то, в какой-то степени, и братья. В прочем — лишь одна родственная связь здесь имеет действительную силу. Потому что она биологическая, и, в какой-то степени, прямая. Оператор злобен, колонка опечален, а телевизор ещё пока не определился, что же именно он чувствует. Наверное, он удивлён, причем неприятно, а еще, в какой-то степени, разве что более слабой, взаимно любит. Но все ещё не так сильно, как кто-то любит его, и в этом вся проблема. От него ждут взаимности по полной программе, в то время как сам ТВмэн ни любить, ни даже быть любимым, не желает — и деться ему от этих принудительных чувств некуда. Разве что под землю или в топку, но почва его не примет, а таких печей, рассчитаных на титана, ещё не создали. В какое же невыгодное положение он себя загнал. Или же его загнали другие? — Ты даже не представляешь насколько, Спикер, — с задумчивостью мурлычет ТВмэн, поглаживая подбородок, перехватывая взгляды титанов, тяжковато вздыхая — Да уж, в 19 веке такое даже в самых смелых фантазиях представить не могли. В прочем — сейчас и 19 век кажется больной сказкой. — А в 20? — интересуется Спикер, сразу приобретя уставший, но заинтересованный вид — рассказы о том, как когда-то жило человечество, всегда поднимали ему настроение, но при этом вводили телевизора, что все это застал и пережил, в некую задумчивостью, которая больше схожа с печалью — возможно потому, что где-то внутри все ещё скучает по тому, что взяло — и все же элегатно прошло мимо него, хотя и сильно близко перед глазами — настолько все в их семье думали о своем, что все упустили, о чем теперь и жалели, ведь пропустили, по сути, золотые времена, которые уже никогда не вернутся. — Ну… В 20 подобное уже предполагали. Думаю, при желании, можно найти всякие книги, фильмы, комиксы, посвящённые концу человечества из того времени. Какой-нибудь апокалипсис, зомби, восстание машин, смерть в ядерном пепле, и, может, гибель от вируса, были, должно быть, популярной темой. Сейчас уже точно и не вспомню, — ТВ с задумчивостью коснулся лба, чуть хмурясь — Не то, чтобы у нас в семье это было в почете, но я и Полицефалия что-то из этого смотрели или читали. — Подожди! — говорит Спикер, чуть трясет головой, садясь удобнее — Вроде же ТВ-ученый практикуется в предсказании будущего, нет? — Есть такое, — кивает телевизионный монстр — И, как правило, все, что он нам нагадает, имеет дурную привычку сбываться. А что? — Тогда почему твой брат не увидел… Это? — титан делает жест рукой, который, похоже, под собой подразумевает абсолютно все произошедшее, начиная от загадочного появления даже не первого скибидиста, а, пожалуй, скибиди-вируса, который, в прочем, все ещё считается байкой и легендой — Если он мог… — Я не знаю. — обрывает его ТВ и тяжко вздыхает — Нас, ну или, по крайней мере, меня и Полицефалию, он в это не посвящал. Я даже не знаю, как именно он это будущее предсказывал — видения у него какие были, во сне, хрустальный шар, картами гадал, а то, возможно, и просто запах особый чуял. Как минимум карт я у него не видел, а колбы разных лабораторий ему хрустальным шаром и стали. Может, он видит не прям всю картину будущего, а только отдельные и самые значимые моменты недалеко будущего, которые уже могут привести… К настолько масштабным последствиям. Потому, возможно, заранее что-то делает, чтобы будущее изменить, а то, может, просто к будущему заранее начинал морально готовиться, заодно и подготавливая нас. Я знал, что он практикует подобные «глупости», как я это называл, и не верил ему до тех пор, пока его пророчества не стали сбываться. Вот тогда уже и стало не смешно. — ТВ отвел взгляд в сторону, поджав губы, как-то напряженно помолчал — а потом добавил: — Возможно, он… Даже не знаю. Увидел что-то настолько плохое, что-ли? — монстр повел плечами — Может, он увидел чью-то смерть, а заодно и предшествующие ей события. Вот и придумал, как именно это будущее поменять. — Он мог увидеть твою смерть? — вздыхает колонка. — Да, — кивает монстр — Строго говоря, он мог увидеть чью угодно смерть. И Джи-мэна, и… Нашего деда, и из альянса какого-нибудь хрена. Он вполне себе мог увидеть даже свою смерть, и, что естественно, решил ее заранее предотвратить. Увидев взгляд колонки, телевизор поспешил добавить: — Но, все же, думаю, если он что-то и увидел, то это была не чья-то смерть. — Почему? — удивился Спикер, так невинно похлопав глазками, что где-то этим напомнил ТВ-титану несколько более старшего по возрасту, чем он, Полицефалию, образовав в душе титана этим какую-то небольшую, но все же пропасть. — Потому что, как правило у ТВмэнов, если ТВ-ученый увидел в будущем смерть какого-то родственника, то мы заранее совершаем убийство другого. Чтобы будущее пошло по другой ветке. Ну… Перекрываем одну смерть другой, так что-ли? Даже и не знаю. Мы меняем все, к чему прикасаемся. «Это точно про вас.» — показывает ему Камера-титан, внезапно напомнив про свое существование. — Ой, да что ты… Показываешь, — мрачно фыркнул ТВмэн. «А что, это не так?» — глухонемой выдавил из себя улыбку. — Я не спорю, что это так, инвалид. Только, боюсь, к вам, Камерамэнам, это тоже относится, — ТВ-титан любезно оскалился — Я бы даже сказал, что ещё больше, чем к нам, ТВмэнам. «Прекрати называть меня инвалидом, животное.» — лицо Камеры сразу приобрело угрожающий вид, а кулаки предупреждающе стиснулись. — С чего бы это, мммм? — зверь издевательски ухмыльнулся, как будто даже заурчав. — Может потому, что это — грубо? — невинно прощебетал Спикер. — Нет. Потому, что их фракции не нравится, что это — констатация факта, — ТВ покачал головой — Инвалиды первой группы в чистом виде, которые при этом свою недееспособность в некоторых моментах не признают, наивно думая, что они — вполне себе обычные. И за их титаном, — фиолетовое стекло его глаз злобно столкнулось с не менее злым голубым светом глаз глухонемого — Это тоже водится. Самообман до добра не доводит, Камерамэн. Хватить жить в мире иллюзий. Вся твоя фракция убедила себя в том, что она абсолютно здорова, только потому, что вы другой жизни не знаете. Хотя я думал, что появление двух других фракций вас переубедит. Но, видимо, нет. Вы не только глухонемы, но ещё и непроходимо глупы. Пока вам кажется, что вас создали здоровыми и полноценными, потому что вас приучили так думать, на самом деле вы получились достаточно деффектными. И более того — вы со своей, пожалуй даже, неполноценностью, пошли на войну. Есть ощущение, что вы все — все-таки инвалиды? — монстр фыркнул и демонстративно сложил руки на груди, повернувшись к другим титанам спиной, очевидно считая разговор законченным. А вот Камерамэн был другого мнения на этот счёт. Пусть даже ТВ-титан и мертв, а значит, что не дышит, удар под дых, к тому же очень сильный удар под дых от разозленного Камерамэна, действительно выбивает из него что-то — жаль, что не дурь, которой в нем достаточно много — монстр не успевает перестроиться, как его бьют куда-то в щеку, другой рукой вцепившись в волосы, для удобства подтащив труп ближе, намереваясь его избить — титан-Камерамэн зол, причем сильно зол, ТВ-титан задел его за живое, он обидел этого гиганта, за что глухонемой гигант всерьёз намерен его избить. — Камера, нет, стой! Прекрати, прошу! — восклицает Спикер, сразу же зашевелившись на своем уже насиженном месте. Камере, похоже, плевать, он был всерьёз настроен отстоять честь себя и своей фракции, пусть даже и в такой грубой форме, в каком-то смысле даже отключив слух, которого у Камерамэнов и так особо нет, так что слова Спикера остались проигнорированными. — Отцепись от меня, инвалид! — злобно шипит ТВмэн, пытается оттолкнуть от себя Камеру, упираясь ладонью ему в лицо, под таким напором падая на спину, давая Камере больший простор для действий. На базе Клокмэнов ужин среди мелких образцов начинался в 19 вечера, но, как правило, перед этим местные механизмы пили чай (точнее его детальную имитацию, но не суть) — обычно это мероприятие начиналось в 17 вечера, после чего они до 18 пили чай, потом расходились — и уже начинались приготовления к ужину. Сейчас К-097 было сложно вспомнить, какой рацион был у них, на базе альянса — кроме того, что времена изменились, вся его память представляет из себя один большой провал, как, в прочем, и у всех тех, кто был заражен, особенно длительное время, — недавно он из рабочего интереса решил проанализировать, что он помнит в принципе, и выяснилось, что он почти все забыл. Или, может, эта скибиди-тварь из него что-то удалила? Агенты, прежде всего, роботы, а это значит, что и память у них можно удалять, либо же переносить на другой носитель, под которым подразумевается другое тело. Жаль только, что если что-то и удаляют, то удаляют уже навсегда, без возможности восстановления. Но, возможно, это шанс такого потерянного Камерамэна на новые воспоминания? Чтобы от 097 была какая-то польза, он выполнял мелкие поручения, пока что более крупное ему не доверяли. Вот как сейчас — после ужина он убирал со стола сервиз и тарелки под чутким руководством Светлячка, даже не представляя, как много шума он им этим простым действием поднял, переодически задевая бедрами все углы, какие только можно, опасно гремя тарелками, которые он за раз схватил все, шатко прижав довольно хрупкими руками к груди, сверху нагрузив себя ещё несколькими кружками. Кроме того, что это со стороны и так особого доверия не вызывает, так ещё и напрягает то, что он абсолютно не вдается в подробности того, что делает, в откровенную летая где-то в облаках. Может, пытается установить связь с так называемым «Раем для агентов»? Была такая байка в альянсе, и верили в нее агенты, которые боялись умирать, по сути, за просто так. Но вот все же ученые существование подобного места отрицали, предпочитая быть суровыми реалистами, и ещё на пол ставки любителями белого мартини, когда Спикеры алкоголь в мир Камерамэнов завезли. — Меня сильно напрягает, как он с посудой обращается, — с явным недоверием сказал Время, обращаясь к Джонатану, чуть склонившись к его уху, сложив руки на груди, прижавшись спиной к самой дальней стене их трапезной. — Не будь с ним так строг, — более снисходительно говорит Кукушка, смотря на 097 прямо-таки с гордостью и даже каким-то обожанием, сминая в руках салфетку, создавая тихий шелестящий звук — Он жить среди нас ещё учится. К тому же — войди в его положение. Кроме того, что глух и нем, так ещё и совсем один остался. — И что? — грубо отзывается Время — Это исключительно его проблемы, и вдаваться в подробности я не собираюсь. — Ты грубый, — вздыхает механизм, переводя на их большого парня взгляд, пытаясь заглянуть тому в глаза. Возможно, Время бы ему как-нибудь грубо, в своей фирменной манере, ответил, если бы они оба не услышали мерный стук набалдашника трости, да медленные и шаркающие шаги — коллективно свернув головы влево, Время и Кукушка увидели, что по их души надвигается их главный Клокмэн, опираясь на свою трость, и лицо его выражает какое-то особенно тяжелое негодование — злоба и недовольство, обычно, и так в его стиле, но сегодня он выглядит прям смурнее обычного. — Добрейший вечерочек, — если бы у Джонатана был головной убор, то он бы его почтительно снял. — Привет, — ограничился Время, добавив ещё короткий кивок головой, с неким раздражением ожидая, когда их калека, наконец, до них доползет. — Да-да, давно не виделись, — мрачновато отозвался Клокмэн, очевидно, и сам не радуясь тому, что заставляет их ждать, мысленно проклиная телевизионное семейство, ТиВи — особенно — Ну что, как наш… Новоявленный постоялец? Справляется со своими новыми обязанностями? — Ну… Как видишь, — отзывается Время, сделав неясный жест рукой, который можно трактовать как «50 на 50», — Если, конечно, ещё видишь. — в глазах большого парня появилась издевка. — Спасибо, что беспокоишься о моем здоровье, — скептично отозвался механизм — К вашему великому разочарованию — зрение у меня ещё достаточно хорошее. А это значит, что я вижу, какому риску мы подвергли свою посуду. — Во-во. Кабы он нам ее всю не побил, — согласился Время, сердито поправив шляпу. — Господа, успокойтесь. Я уверен, что все будет хорошо, — попытался убедить их Кукушка, заработав не менее сердитые взгляды уже в сторону своей личности — В конце-концов, нам всем надо просто привыкнуть. Нам — к нему, а ему — к нам. И к нашим законам и укладу жизни. Пожалуйста, не будьте с ним настолько категоричны. — А ещё нам надо привыкнуть к тому, какой же этот 097 шумный, — поморщился Время — Интересно, Камерамэны всегда такие шумные? Или это нам «повезло» подобрать такой шумный образец? — Страшно представить, как много операторов могло погибнуть только от того, сколько шума они создавали, — с наигранным сочувствием вздыхает Клокмэн с тростью, тяжко вздыхая, — И ведь никак ему не объяснишь, что он больно много шумит. — Да даже если мы ему это донесем, — мудрым тоном, который вообще не присущ Времени, говорит большой Клокмэн — То шуметь он меньше не станет. Объяснить-то можно. Проблема в том, что он нас абсолютно не слышит. Хотя меня, вроде, при большом желании услышать способен. — Боюсь, только, ты его, сам того не замечая, запугиваешь, и он под толщей страха тебя даже по губам не читает, — с мрачной улыбочкой сказал Джонатан — А ты, — он обратил внимание на сразу напрягшегося и злобно сощурившегося стандартного Клокмэна — Только и делаешь, что набалдашником трости его тыкаешь с таким рвением, словно хочешь в нем новые дыры пробить. — Чтоб не расслаблялся, — обиженно отозвался их главный. — Серьёзно, будьте с ним мягче, парни, — попросил их Кукушка, — Хотелось бы, чтобы он с нами жил, а не мучился. — Много хочешь — мало получишь, — негромко буркнул Время, с сильным неодобрением косясь в сторону 097 — Мне этот оборванец не нравится. — Кстати об этом, — сразу как-то оживился их главный — Не знаю, как вам, но лично мне и его внешний вид не нравится, мой внутренний эстет бьётся в агонии при виде его лохмотьев. Вам не кажется, что стоило бы приодеть его? — Было бы неплохо, — разумно кивает Джонатан — Но во что? — Ну… Телосложением он не сильно превосходит тебя или даже меня. — сообщает Клокмэн — А значит, думаю, что ему можно подобрать что-то из нашего. — А, даже так? — как будто сам себе сказал Кукушка — Хорошо, я тебя понял. Время, кажется, выплывает из темного угла, сразу же перехватывая 097, крепко прижимая к себе, едва не отрывая от земли — испуганный Камерамэн сразу же начинает сопротивляться, даже издает какой-то мычащий звук, пытается пнуть захватившего его — увидев, что это был уже знакомый ему Время, он сразу же еще более испуганно сникает, пытаясь сбросить с себя грубые огромные руки, с интересом склонив голову на бок, как-бы спрашивая, что происходит. — Иди за мной, — едва ли не по слогам говорит ему великан, склоняясь ближе к лицу робота — И, желательно, без глупостей. 097 торопливо согласно кивает, пряча глаза в пол — ему, определенно, стыдно за то, что он посмел напасть, и одновременно страшно, словно большой парень ведёт его на расстрел. Хотя, учитывая, как к нему тут относятся — не все, но многие, — это тоже было вполне возможно. Вздохнув, — достаточно шумно и нервирующе для Времени — 097 одним пальчиком аккуратно потеребил большого парня за локоть, привлекая к себе внимание, после чего попытался одной рукой показать слово «Куда?», под которым имелось ввиду, куда именно его тащат — но Время лишь состроил суровое лицо — и смял своей огромной рукой пальцы Камерамэна, которые ещё и угрожающе хрустнули — не всерьёз, лишь осадил. И добавил: — Ничего не делай, просто иди за мной. К-097 на это затравленно кивает, сразу как-то бледнея и скукоживаясь — он этот звук не слышал, лишь ощутил физически, как у него угрожающе затрещали металлические кости, которые просто смехотворно-маленькие на фоне этого большого парня — силы на какое-либо сопротивление его покинули, благо, что сам ещё пока в чувстве — вы не подумайте, он не трус, просто, скорее, здраво оценивает разницу их размеров, также, как и понимает, что они друг для друга прежде всего чужаки, а значит, что большой парень был вполне в состоянии его пришибить — может намеренно, а может и случайно — и ему ничего за это не будет. Так что не в интересах 097 сильно выкаблучиваться, пусть и пониманиет, что эти механизмы могут с ним сделать все, что угодно. Даже в состоянии убить и съесть, хотя они, вроде, другими фракциями не питаются, это исключительное право ТВмэнов, о которых 097 мало что знал — да и не то, чтобы очень хотел. Боялся об эти знания пораниться. Ведет большой парень его быстро, торопливо, словно они могут не успеть — хотя вот Клокмэнам такое как раз не грозит — 097 даже не успевает рассмотреть убранство местных и пока ещё неизвестных ему коридоров, коих тут, на самом деле, довольно мало — лишь беспокойно вертит головой, пытаясь от Времени, который его за руку грубо тянет, не отстать, невольно начиная ещё сильнее нервничать — куда такая спешка? Что и почему они могут не успеть? 097 не может спросить, а Время и не ответит. Идиллия. Как оказалось, притащили его, судя по всему, в гардеробную — она из себя представляет достаточно большую, полностью деревянную глухую комнату с единственным источником света в лице одинокой голой лампочки, чей теплый желтый свет угрожающе моргал (очевидно, источник света стоило бы заменить, но вряд-ли Клокмэны будут этим заниматься), более желтых досок, которые сверху щедро покрыли слегка янтарным лаком, в которой много всяких шкафов, в которых у Клокмэнов хранится словно бы даже бесчисленное количество одежды — стимпанковской, умилительно-кукольной, эти механизмы любят себя всячески украшать и прихорашиваться, точно милые маленькие куколки, — там пришедших уже ожидали Кукушка и Будильник, причем первый прижимает к груди какой-то бумажный сверток, а у второго просто было замечательное настроение — в прочем, пожалуй, как и всегда. А вот Джонатан как будто даже нервничал, 097 понял это по его более обеспокоенному лицу. Что же именно могло нарушить покой слуги? — Раздевайся, — сухо обратился Время к 097, что как будто ещё сильнее скукожился, аккуратно вытянув шею, без слов прося повторить громче (при определённом диапазоне Времени, если он начинал кричать, что до появления 097 было редкостью, то оператор его даже начинал слышать), на что большой парень лишь раздраженно вздыхает сквозь крупные зубы — и, вцепившись одной рукой и в так подранный пиджак, резко его срывает, сильно рвя пиджак в районе подмышек и плеч рукавов, чем сильно пугает 097 — Камерамэн сразу же резко отскакивает ближе к стене, напуганно прижимаясь к стене спиной и сползая по ней на корточки, испуганно выставив вперед руки. Джонатан на такую реакцию Камерамэна лишь тяжко вздыхает — малыш оказался морально достаточно слабым и даже просто не готовым к иной среде обитания, в которую попал по случайности благодаря вражескому паразиту — Кукушка его ни в чем не обвинял, лишь в очередной раз удивлялся, как при всей своей малодушности, которой в агентах оказалось не мало, эта фракция, у которой как раз из-за их инвалидности и все проблемы, пошла на войну, чьи масштабы предсказать было просто невозможно. Не будь хотя бы этот оператор глухонемым — у них бы и не возникло проблем с коммуникацией, и они бы прекрасно понимали друг друга, возможно, даже бы и Клокмэны этого Камерамэна больше уважали — но, видимо, создатели фракции операторов, кои были людьми, здорово посмеялись над своим творением, сделав полными инвалидами по речи, и частичными инвалидами по слуху, которые, в прочем, все равно граничат с полной (инвалидностью). Подавив тяжёлый вздох, Джонатан, удобнее перехватив сверток, тихонько приблизился к оператору и мягко опустился перед ним на корточки, заботливо коснувшись рук робота — которые даже тактильно казались более человеческими, чем руки механизма с весьма говорящей кличкой — 097 сразу же прижимает их к груди, уставившись на Кукушку грустными и испуганными глазами — парень, очевидно, уже успел надумать себе всякое, это, похоже, у альянса тоже — особенность как вида. Благо, что у любого Клокмэна хорошо развито искусство актера — по другому с таким Богом, который, очевидно, сам себя короновал, жить просто невозможно — Джонатан улыбается своей самой нежной услужливой улыбочкой, которая у него всегда готова на тот случай, если начинает попахивать жаренным, и показывает: «Ничего страшного не случилось, малыш. Мы просто хотим, чтобы ты переоделся в более приличную, нашу одежду.» — жест, обозначающий у него что-то, что принадлежит Клокмэнам, кажется как будто даже выделяют отдельно — очевидно, К-097 такое не очень приятно, но он заставляет себя это проглотить, приняв, как данность, ведь полностью осознает свое положение — после чего Джонатан мягко впихивает как будто ещё более напрягшемуся Камерамэну сверток с одеждой — «Мы тебе образ подобрали, но, может, у тебя есть какие-то особые пристрастия? Что-то по цветам или элементам декора?» 097 на это лишь отрицательно кивает — нет в нем ничего такого, он относится к первым партиям Камерамэнов, которых сейчас среди современных называют типовыми — такие ничем не интересовались и особенностей внешности или характера не имеют, представляя из себя ординарные копии без самовыражения — оператору, очевидно, подобное больно признавать, но и корчить из себя необыкновенную личность он не станет только потому, что не умеет — и кто ещё, спрашивается, из них устаревший механизм-кукла, а кто — сверхсовременный робот-андроид, что представляют из себя почти точную копию человека? «А как же моя… Нынешняя одежда?» — глаза 097 становятся ещё более несчастными — «Это все, что осталось у меня, как напоминание об альянсе…» «Альянса больше нет, малыш,» — напоминает ему Кукушка, не подозревая, какую пропасть образует этим в душе 097 — «Так зачем тебе травить этими напоминаниями душу? Не лучше ли освободить себя для чего-то нового?» — серые глаза смотрят спокойно, без осуждения, как и положено комнатным старинным часам, в то время как печальные голубые глаза робота постоянно перебегают то из стороны в сторону, то смотрят в лицо Джонатана, то опускаются к снова ослабевшим рукам, сжать которые в кулак казалось физически невозможно. Именно сейчас Камерамэн вновь понимает, как же ему одиноко и плохо. А эти часы ему как-то помочь не пытаются. В прочем — правильно делают. Не обязаны. «Пожалуй, ты прав.» — оператор горько и криво улыбается, кое-как показав жест пальца вверх, что у операторов является символом одобрения, который в прочем, предательски быстро опадает — Джонатан, несмотря на милую улыбочку, словно бы с подозрением кивает, наконец отступив, давая 097 простор и некую свободу в действиях — Камерамэн на ослабевших ногах встает, держась за гладку стену, ощущая ее непривычную текстуру достаточно хорошо — на базе Камерамэнов все равно такой гладкости не было, — подмышкой зажимая сверток, образуя этим много бумажного шума. Который все равно не услышит. Как жаль. — А знаешь, — авторитетно заявляет Джи, скалясь в своей фирменной манере, которая, в прочем, была скорее уже особенностью их вида — безумно и некрасиво, так, что сильно торчат челюсти с деснами, — за это, должно быть, внучки и говорили, что у скибидистов юродивые лица — Мне этот город и так особо не нравился. Какой-то… Он больно простой был. Думаю, сейчас, когда займемся его восстановлением — можно добавить в него больше изящности. Как считаешь? — и оборачивает голову в сторону скибиди-ученого, на лице которого отразились тяжесть и усталось — босс сразу отсекает вариант того, что это дед переживает за сохранность самого младшего и теперь уже единственного внучка, предпочитая думать, что это у ученого возрастное — в прочем, пусть считает так, ученому это только на руку. — Ага, — немного даже мрачновато буркает скибиди-ученый, плетясь сзади босса, спрятав руки в карманы халата — Можно. Только где ты найдёшь ресурсы, чтобы все это воссоздать? — Ну… Просто эти завалы разберём, нет? Разве, так нельзя? — Можно, — бросает учёный, как будто особо не вслушиваясь — По всякому можно, Джи. — и, чуть подумав, бросает: — У меня сейчас голова больше о другом болит. — О, начинается, — мрачнеет вслед за ним Джи, раздраженно закатывая глаза — Давай, просвяти, по поводу чего на этот раз? Хотя нет, подожди! Дай угадаю! Это из-за титанов, да? Или из-за этой историей с?.. — С распятием, — безрадостно напоминает ученый — Почти угадал. Меня больше беспокоит, с чего этот «Король», — дед по привычке выделяет пальцами кавычки — Опять активизировался. Вроде бы только прогнали. И чего он забыл подле… — дедушка уже хотел было брякнуть «внучка», но вовремя прикусил язык и поспешил исправить: — Титанов. — Может, ему больно надо, — фыркнул Джи — Может, они ему что-то должны. Вот только что? — Учитывая, что фракции альянса ни разу не пересекались с Клокмэнами, а значит, что Камеры и Спикеры об их существовании вообще не в курсе, — это вряд-ли, — морщится дед — ТВмэны с ними однажды пересеклись. И то — это были мелкие образцы. Но вот титаны их фракций даже если и пересекались, то в контакт не вступали. Кхм, до этого времени. Скибиди-ученый, на самом деле, прекрасно понимал, что все дело здесь в любви Короля к его внуку, вроде бы любви в одностороннем порядке, ибо пока внучек сильно тёплые чувства в ответ к нему не проявлял — но как-то озвучивать это для Джи-мэна желания не было, определенно, дедушка опасается, что самый главный скибидист захочет этим как-то воспользоваться, обернув все в свою пользу — а он мог, действительно мог, ибо изначально не горел желанием забрать себе ещё и телевизионного титана, да и сейчас его не сильно жаловал. Скибиди-ученый даже понимал, что если босс узнает — вполне попробует выйти на связь к Клокмэнам, используя ТВ-титана как щит, а то даже и свой золотой пропускной билет в часовую общину, и если Король действительно так прикипел к его внуку, то в состоянии ради этого пойти и на контакт — вряд-ли, конечно, на какие-то услуги, если они будут идти в ущерб часовщикам, хотя, с другой стороны — а кто его знает? Может, он в состоянии ради своей любви ущемить собственную гордость — а мелкие часы его все равно за это не осудят, не посмеют осудить — культ личности Короля среди них развит достаточно хорошо, чтобы они закрывали на причуды своего создателя глаза. Но при этом дедушка сомневался и в искренности чувств Короля, в душе надеясь, чтобы за этим стояли, скорее, корыстные цели и темные мотивы, чем искренняя любовь, резкое появление которой вообще ощущается достаточно странно — нет, конечно, подобная инфантильность в чувствах, раньше была присуща людям, а сейчас ей могут быть подвержены скибидисты и даже агенты — но вот ощущать это от существа, которое управляет временем, как-то… Больно подозрительно, что-ли? Джи-мэн тут трав, Королю как будто что-то надо, только не от всех титанов в целом, а от внучка, которого дед никому отдавать не намерен. Вопрос только, что именно? Вроде бы его внук не обладает чем-то таким, что можно было бы этому часовщику предложить. — Может, — брякает босс, глупо ухмыльнувшись — Он с ними дружить хочет. — Ага, конечно. Компанию он себе выбрал для этого максимально дурную, — огрызается дед, отгоняя перед глазами образ часового-титана — Печальная колонка, которая как будто 24/7 думает о суициде, озлобленный на всех глухонемой нарцисс, который и на своих наброситься без нашей помощи может, и оголодавший труп монстра, который в состоянии откусить кому-нибудь физиономию. Не в обиду титанам, конечно, но компания из них так себе. Я бы им внука не доверил, если бы они между собой не были достаточно знакомы. Хотя и этот… Король — тоже не сильно лучше. Капризный, наглый и самовлюбленный, считает, что самый умный, и вообще!.. — ученый вовремя прикусывает себе язык, понимая, что его начинает уносить куда-то не туда — Короче, кадр тоже так себе. А знаешь, что самое страшное? — ученый выдерживает паузу — С ним ничего придумать нельзя, он как кот, который гуляет сам по себе. — Ну, будем честны, это и про наших титанов тоже, — вынужден признать Джи — И все же. Мне кажется, ты слишком сильно из-за этого переживаешь, успокойся. Не похитит же, в конце концов, этот часовщик их у нас, не так ли? — Ну… Нет? — дед неуверенно повел плечами, не желая даже мысленно допускать развязки событий, где этот Король крадет у него внука прямо из-под носа — Либо же… Не должен? Да уж. Вот бы ещё понять, что именно ему нужно — было бы замечательно, — вздыхает ученый, чуть кося глаза в сторону. Определенно, ему уже надоело думать и говорить об этом, но все же в нем что-то неприятно шевелится, заставляя переживать за сохранность внука, которого дед уже достаточно раз терял. Нет, он, конечно, пытался себя убедить, что его внук уже давно не ребёнок, хотя и ведет себя порой весьма несмышленно, а в опасной ситуации способен выпускать клыки и когти в прямом смысле — но, тем не менее, дед все равно изводит себя переживаниями — это присуще родственникам или даже просто близким людям, причем не важно, мама и папа это, или дедушка с бабушкой, например. Это просто человеческий инстинкт, пережитки прошлого, для кого-то — просто далекого, а для кого-то — уже и человеческого. «Ну а с другой стороны», — подумал ученый, немного даже печально смотря на обломки зданий — «Может, все же, чувства этого часовщика — не так уж и плохо?» — и сам же озлобленно трясет головой, стискивая ладони в кулаки, понимая, о каких глупостях он подумал! Эти чувства очень плохи, они угрожают, в первую очередь семейному счастью деда и внучка (хотя, возможно, не такому уж и семейному, если быть честным хотя бы с собой), а уже в последнюю — спокойствию самих Клокмэнов, ибо мало ли, старые часовые механизмы придутся внучку по вкусу — хотя вот дед был бы не против скормить их прожорливому потомку, особенно этого глупого Короля, прям в первую очередь. Не, ну а что? Избавились бы от препятствия, так сказать. Дед вполне в состоянии возложить на алтарь своего счастья, и заодно и счастья внука, даже целую фракцию, которая, если так подумать, особого зла в мир ещё принести не успела, да и не собиралась. Вопрос только, сможет ли пойти на этот шаг внук, в котором такие чувства, как чувства справедливости и даже прекрасного, ещё не иссякли, по капле заполняя его все же достаточно прогнившую, но ещё пока не до конца, душу. «У нас все было бы прекрасно, если бы этот часовщик не появился.» — думает дед так, как будто не искренне в это верит, а прежде всего пытается убедить в этом себя. Хотя если себя он ещё убедит, то внука — нет. Даже даль, на самом деле, что домострой уже не имеет той былой силы, что была в нем раньше. Земля опасно задрожала, словно на нее уронили что-то очень тяжелое, причем два раза — и Джи, и ученый, сразу коллективно почувстовали это, пусть и чуть более плохо, чем если бы они были в самом эпицентре, а потому сразу удивленно уставились друг на друга, как бы без слов спрашивая, что произошло — в прочем, по тому, как сразу опасно помрачнел ученый, стало понятно, что дело здесь не в сейсмическкой активности, которой в этой местности просто нет, а в титанах, что, судя по всему, опять что-то не поделили. Причём уже очевидно, что это были Камера и ТВ — Спикер никого на конфликт старался не выводить, особенно единственных товарищей, которые ему были в состоянии «просто по приколу» в морду дать (хотя у внучка повод все же есть), а вот Камера и ТВ постоянно вели какую-то свою небольшую борьбу, бывало, как, очевидно и сейчас, доходило до драк, но вот что именно они не могли поделить — никто из них не говорил, постоянно твердя, что ничего страшного между ними не произошло, и что все хорошо. Только вот на самом деле вся эта их междоусобица была очень разрушительной, для титанов трех фракций особенно. Ничего удивительного, что скибидисты когда-то всерьёз строили планы, как бы нефилимов между собой рассорить — альянс бы от их ссоры сразу начал трещать по швам, особенно учитывая, что по уровню неприязни к оппоненту и упрямству глухонемой с трупом вполне себе конкурировали. Вряд-ли бы Камера и ТВ нашли бы в себе смелость признать их неправоту и пойти на уступки, и так альянс бы и нашел свою смерть. Только вот если колонку и оператора перепрограммировать ещё можно, то вот немертвого — нет. Он, в отличие от них, был рожден человеком, пусть и продолжает сейчас зверьем, а его хотя бы переубедить будет гораздо сложнее. Титанам никогда не дружить, никогда. И если при альянсе у них ещё были способы закрывать глаза на своих внутренних демонов, то сейчас, оказавшись в лапах скибидистов, они оказались со своими внутренними демонами заперты, и теперь им придётся с ними считаться. Новые «товарищи», к слову, ситуацию им только усугубляли, отчего все нефилимы где-то внутри (внутри себя, а не души, вряд-ли у всех них она есть в ее традиционном понимании) начинали биться в агонии. Но видно это только пока по лицу Спикера. — Опять что-то не поделили? — спросил Джи-мэн, как будто прочитав это по лицу ученого. — Угу, — недовольно вздыхает дед. — Может, ну их? Пусть сами разбираются? — предлагает Джи довольно заманчивое решение, но учёный лишь упрямо качает головой, обозначая отказ, да говоря: — Нет. Нельзя, как альянс, закрывать на их конфликт глаза — это может стоить нам ужасных последствий. Надо им прямо показать, что у нас их недовольство друг другом никто терпеть не будет. Пусть учатся жить в мире. Ты со мной? — ученый переводит достаточно суровый взгляд на босса (или, если так подумать, наоборот — на подчиненного), да протягивает руку, что до этого стискивал в кулак — Джи лишь вздыхает, но послушно вкладывает свою ладонь в его, после чего они оба растворяются в тяжелом, черном смоге (как хорошо, что ученый овладел внучарской телепортацией). Пахнет от этого смога значительно менее гангреной, чем от телепортации ТВ, нет вони, которую неприятно вдыхать (хорошо хоть, что эта вонь патогенно не опасна) — хотя не то, чтобы в целом ощущение телепортации можно было назвать приятным, но дед уже привык, а внуки изначально стали переносить проще. «Вау,» — думает с какой-то противной ухмылкой Джи, как только они оказываются на месте — «Это что-то новенькое.» Определенно, Камера, который расположился чуть выше паха ТВ, ещё и вцепившийся ему в морду и волосы, точно было чем-то, чего оба старика (хотя вряд-ли Джи можно считать стариком, скорее, он примерно среднего возраста) не ожидали увидеть. А вот для Спикеровского взора такая картина воспринимается значительно легче, может, даже уже и видел — просто, как и тогда, не решался вмешаться, сидя неподалёку от них на корточках, выглядя очень обеспокоенным и встревоженным, как будто его ещё и кирпичом по затылку ударили — а заметив стариков, он напрягся ещё сильнее, явно желая сейчас слиться с местным ландшафтом. И если вид ТВ, которого Камерамэн лицом утыкал куда-то в сухую почву, и Джи, и Спикера, радовал, то вот лицо скибиди-ученого приобрело ещё более грозный вид. Определенно, ему не понравилось, что его внука избивает какой-то индивид, даже не давая ТВ достойно ответить, пытаясь смешать его с грязью — инвалид, должно быть, пытался вернуть ТВ-титана обратно туда, откуда он пришёл. — Что они на этот раз не поделили? — усмехается Джи, смотря как будто загоревшимися глазами на Спикера, который нервозно потирал руки. — ТВ назвал Камеру инвалидом, — печально прощебетал он, ещё и как-то сильнее напрягшись, словно сказал что-то страшное. — И? Что не так, если это правда? — ещё более весело отозвался Джи. — Операторы обижаются, когда кто-либо указывает на факт того, что у них… Не совсем здоровые тела. Они считают себя полностью здровыми, — объяснил колонка, бросив в сторону двоих титанов сочувствующий взгляд — Они у нас немного… Упрямые. — Немного? — мрачно издал ученый, — Учитывая, что именно Камерамэны совершили первое убийство, тем самым развязав вражду, и сколько их успело за время войны передохнуть — упрямство у них титанических масштабов. Также как и самолюбие, и придурковатость. Не пытались их от этого лечить? — А должны были? — лицо колонки с удивлением вытягивается вперед, на что ученый вдыхает сквозь зубы, а Джи как-то слишком расслабленно смеется, откинув голову к нему — как же это до абсурдного наивно и смешно звучало, интересно, осознает ли Спикер это сам? Хотя, наверное, если бы осознавал — глупых вопросов не задавал. — Да отцепись ты от моего внука! — злобно восклицает дедушка, оказывается сзади Камеры, когда тот заносит руку для нового удара — резко эту самую руку перехватывает, пытается ее как-нибудь выкрутить или заломать, но все же в рукопашную старик намного слабее тяжёлого громадного робота — Камера на него не обращает особого внимания, лишь болезненно вцепляется другой рукой в парик монстра, как бы давая понять, что отпускать жертву своего гнева не намерен — на помощь ученому приходят Спикер и Джи, отчего со стороны может показаться, что они решили визуализировать детскую сказку про репку — в роли репки, очевидно, трупик внучка — и вот, уже троя, им все же удается столкнуть с ТВмэна Камеру-титана, который просто так его отпускать не был намерен — не за все время его насмешек и даже унижений — вот и умудрился урвать у монстра парик, забрав искуственные волосы с собой, и заодно прихватив с лица монстра широкую косую полоску искуственной кожи, которая потянулась от шеки и к переносице носа, оголяя настоящую трупную кожицу внука. — Так, все, заканчивайте, — мрачно проворчал Джи, смотря прямо в лицо злобно нахохлившегося оператора, — М? А это что? — он с интересом посмотрел на «трофеи» Камеры, а потом уставился на ТВ, что приподнялся на локтях, очевидно еще не успев осознать, что его только что, в какой-то степени, оголили, — А, ох… Интересная стрижка, монстр. Тебе, на удивление, идет. Лицо скибиди-ученого вытягивает с ещё большим удивлением — причем, кажется, его не так сильно волнуют волосы, определенно, у него были подозрения, что эти волосы — фальшивка, его больше заинтересовало то, под под белым слоем оказалась ещё одна кожа, уже более человеческая, а точнее даже трупная, — ТВ не поспешил отвечать, судя по его перекосившемуся лицу он понял, что произошло, лишь как-то неоднозначно поджал губы, издав при этом как будто даже хрустящий звук — маска, потеряв свою полноценность, начала твердеть, и если присмотреться, можно увидеть, как белая искусственная кожа пошла мелкими трещинками, начав терять свою заданную функцию. — Что это, внучек? — негромко спрашивает у него дед, опустившись рядом на колени, мягко коснувшись сначала кислотно-фиолетового румянца щек, чуть надавив и проведя в сторону, размазывая пудру и краску, а потом уже продавливая настоящую кожу внучка, которая из-за трупного состояния более плотная, чем должна быть, к тому же и достаточно ледяная, даже несмотря на то, что долгое время провела под очень плотной и глухой для кожных покровах маске — на ощупь, что естественно, маска стала ощущаться средним между бетоном и пластиком, что уже намекает, что это — не настоящая, как могло показаться, кожа. Пусть вроде и очевидно, что такой белой кожи в природе нет, как и фиолетовых щек, но появление ТВмэнов со своей особенностью тела дало понять, что в старых законах они все могут смело усомниться, и что ещё и не такое в этом мире бывает. Если уж у них тут живые трупы могут по потолку ползать, то органика с белой кожей и фиолетовыми щеками точно возможна. — А это… — издает ТВ сквозь силу, буквально заставляя себя говорить, после чего как-то нервозно усмехается, мягко убирая руку деда со своего лица — Долго объяснять, дедушка. Но, как понимаю, не мне об этом переживать, да? — Ну да, — влезает к ним Джи, каким-то образом давя на больное, паразительное умение, — Ты-то мертв, и у тебя теперь времени на раскачку полно, а вот мы — живы, у нас время идет, и нам бы услышать от тебя оправдание поскорее. — Можно было бы и по добрее, — ворчит Спикер в пределах слышимости, — Сам-то уверен, что не последний понедельник живешь? — УМОЛКНИ! — коллективно рявкают на него и Джи, и ученый с внучком, отчего их голоса в смеси начинают напоминать какофонию шипения злобных змей — Спикер испуганно вздрагивает и обиженно сжимается, начиная подозрительно часто моргать — все внимание, в прочем, все равно быстро переключается обратно на ТВмэна, которому, по ощущению, как будто положили тяжёлый булыжник на грудь — раскрывать себя с неожиданных сторон, а также обнажать истинного себя прямо и фигурально, оказалось весьма неприятно. — Ну так что, внучек? — нежно спрашивает дедуля, услужливо помогая внуку сесть, сразу же начиная стряхивать с темной одежды внука пылинки, уже как-то и подзабыв, что хотел поругать внука за очередной, мелкий, по меркам альянса, конфликт между титанами — Насколько масштабный секрет ты от нас в очередной раз скрывал? — пусть в голосе деда ярковыраженного обвинения нет, но внучек все равно на слух ловит в голосе деда негодование, что от него что-то посмели утаить. — Видомо, для меня 19 век так и не закончился, — посмеялся ТВ, припоминая все эти напудренные парики и замудренные бледные лица — Хотя у нас проблем с вшами, после смерти так точно, не было. — Не думаю, что с гигиеной у трупов все хорошо. По крайней мере — в то время, — заметил Джи, но был проигнорирован. — А ты знал? У нашего старшенького была весьма извращенная фантазия и богатые планы на меня, — безрадостно усмехнулся ТВ-титан, как-бы сдавая ТВ-ученого с потрошками, намекая, что не его это идея была, после чего медленно поднимаясь на ноги, начиная чувствовать себя отвратительно-застареллым — да уж, давно он такого не испытывал, неплохо же его Камера-титан побил, взбодрив в монстре всю усталось, что присуща трупам, — но все равно надвигаясь к все ещё недовольному Камерамэну, одним метким и прямо-таки графским движением вырывая часть маски-кожи с париком. — Не против я заберу то, что по праву принадлежит мне? Спасибо. — прямо-таки с издевкой плюется ядом в словах монстр, оскорбленно прижимая к груди фальшивки, и, не желая более смотреть на них всех — растворяется во все том же черном смоге, правда, от этого смога уже несёт гнилым поветрием гангрены — как будто это осложнение на его теле взяли и обнажили всем на показ, но на самом деле осложнение все ещё спрятано в нем. И раскрывать его титан никому не собирается. Внучек, на самом деле, особо и не задумывался, где именно он хочет от всех спрятаться — да и не то, чтобы у него был особый выбор. На земле его будет найти достаточно легко, все же, мир стал по большей части состоять из голых руин, лишь некоторые особо отдаленые места ещё смогли сохранить хоть какую-то растительность, а ход в мир, который приватизировали ТВмэны, для него уже навсегда закрыт. Ещё был вариант в лице базы Клокмэнов, ибо Король сам дал монстру понять, что их дом — отныне и его дом, и что если монстр к ним однажды завалится, то его там встретят как очень желанного гостя — вряд-ли, конечно, мелочь была в курсе, что у них мог появиться ещё один сожитель с альянса, ещё и ТВмэн, и ещё более вряд-ли мелкие часики были бы рады его обслужить, но против своего Бога они и не пойдут — некоторым с альянса такое воспитание, пожалуй, не помешало бы. Но все же не очень хотелось ТВмэну заваливаться в столь паршивом состоянии ещё и к Клокмэнам, ибо только их экспертного мнения в этом вопросе ещё не хватает. Пожалуй, в этот момент ТВ просто хотел побыть в одиночестве и безопасности, не больше. Поэтому случайно и перенес себя в уже знакомую голубую комнату — он стал частенько скрываться в ней от всех, когда у него кончались силы кого-либо видеть, и хотелось сильно побыть в одиночестве, которое в полном мере так и не познал. Все равно под чьим-то пристальным вниманием — то деда, то неожиданной испорченной души, то даже других титанов и скибидистов. Сейчас, пожалуй, — под надзором этой комнаты, чьи голубые стены ему почему-то напоминают небо. Добавить бы ещё белых разводов — и станет небом с облаками. Иногда даже интересно, почему этой комнатке придали такой нежный и воздушный оттенок — вряд-ли из благих целей, и уж точно не просто так — у скибидистов такого нет, это альянс действовал зачастую легкомысленно и даже на авось, за что потом агенты и платили своими хрупкими жизнями, которые каждый агент терял до обидного легко. Ну хоть у ТВмэнов потеря жизни всегда сопровождалась томительным ожиданием неизбежного, уже радует. ТВ бы даже с грустью улыбнулся, если бы его лицо не приобрело ещё более жалкое, чем у Спикера, выражение лица, а по ощущениям к горлу подступила тошнота — ему стало плохо, достаточно плохо, и объяснить, что с ним именно не так, он даже себе не мог — в груди, при этом, довольно-утвердительно заурчал монстр, начав как будто толкаться ему в грудь, желая, чтобы тот его из себя сблевал. Давно же трупу не было так плохо. Заметив в углу комнаты большое вытянутое зеркало, ещё и в золотой рамке, ТВмэн к нему медленно подошел, после чего упал на колени и склонился над зеркальной поверхностью, бросив себе куда-то под колени фальшивки, с опаской заглядывая туда, словно может увидеть там что-то страшное, по типу темной кровавой комнаты или его же морды в зверином обличие — но нет, это не в правилах зеркал, они показывают только то, что есть на самом деле, а не то, что кто-то видит или хочет увидеть — впервые, кажется, зверь этому даже рад. В отражение титан видит себя, разве что без куска фальшивой кожи и парика, а ощущение, что видит кого-то другого — не себя. Возможно, это в нем урчит не зверь, желающий покинуть гниющее тело, а он сам — не нынешний он, а тот богатый молодой человек из неполного аристократического рода, — ничего удивительного, что тело его не устраивает, ибо он так и не смог отвыкнуть от дорогих роскошных тканей, которые ему заменили гниющая плоть в трупе. О, даже по прошествии стольких, пожалуй, веков, нефилим все ещё помнит, каким он был красивым, — и все ещё не верит, что смерть и гниение так изменили его, почти полностью стерев всю его красоту, которая положена ему была только по праву того, что ему повезло родиться аристократом, в старинном и богатом роде, — одни лишь общие черты лица в нем от него прежнего и остались, а маска и парик, которые, очевидно, должны были облегчить титану восприятие нового себя (хотя вряд-ли ТВ-ученый ставил себе именно эти цели, создавая младшему брату новый образ), на практике ничуть не помогли, лишь ухудшили ситуацию — ТВ иногда сравнивал себя в разные периоды, по большой части себя до смерти вообще, и нынешнего себя, и понимал, что после всех произошедших метаморфоз он себе вообще не нравится. Скрывать под кукольным личиком физическую гниль оказалось достаточно сложно, и к ещё большему несчастью, титан, похоже, начал терять себя. Не так критично, как Спикер — но это, все же, пока, а скоро начнутся ещё более неутешительные процессы, и тогда трупу сорвёт голову капитально. У монстра невольно начали дрожать губы, а глаза — предательски блестеть, как будто Король и ему залил лак для мебели в глаза, — с головой накрыло понимание того, что из зеркала на него смотрит не он сам, а какой-то сюрреалистичный мрачный клоун, который отчего-то всеми все равно любим — от этого ТВ истерично всхлипнул, а по щекам у него потекли прозрачно-черные слезы, пачкая щеки темными разводами, немного размывая белую пудру и фиолетовую краску, но так и не достигая зеркала, оставаясь в пределах лица монстра, которое стало все больше темнеть из-за беспорядочного оттока слез из его печальных глаз. Интересно, чтобы сказали дед и Король, увидев его таким? Хотя, в прочем, ТВ и так в курсе, ибо это было достаточно очевидно — сразу же бросились бы обнимать и копаться в душе, пытаясь успокоить. Из-за того, что любят, им физически неприятно видеть ТВ грустным и печальным, внутри них в этот момент у самих как будто что-то обрывается и гибнет. Это все так по человечески, хотя, казалось бы, в полной мере никто из них человеком уже не был. — Да что я, черт подери, устроил? — проскрипел ТВ, после чего посмотрел на свои руки, видя лишь поверхность черных типа перчаток, но не их трупную начинку — после чего на пробу сжимает и разжимает, пытается прийти в себя и собраться с силами, только вот истерика из него что-то вымывает, изливая все это ввиде горьких слез — монстр тянется одной рукой к лицу, и, в попытках утереть ребром ладони слезы, только сильнее растирает все то, что он на себя нанес, пачкая руки в краске, тем самым образом очищая белую трескавшуюся поверхность, как будто с издевкой показывая, что нынешний ТВ-титан — лишь образ. Но не личность. Личностью был тот молодой человек, который ещё не знал, что скоро потеряет все, что ему так дорого, а ещё — жизнь и себя. А эта истерика… О, она была лишь только вопросом времени. Образу и личности стало весьма тесно вместе, и даже больше — делить одно тело им надоело, только если образ был согласен и на такое жилье, личность хотела чего-то лучшего и большего, позолоченных хором Короля, например, — как раз в почти таких же условиях личность и жила, пусть только и менее золотых, — никто бы в те времена не посмел отказаться жить в таких условиях. Пусть бы и пришлось эту комнату делить с тем, кто тебя в нее любезно и пустил. — Нет. Не могу, — жалостливо заскулил ТВ и потянулся руками в краям маски, поддевая ее уже ослабевшие концы, аккуратно, по кускам, отрывая ее уже не пленкой, а сухими ломкими кусками, сбрасывая их на зеркало, — Не хочу так. Чувствую себя… Не собой. Отделять маску от лица, причем не распаренного (разве что распаленного истерикой), было достаточно неприятно, хотя монстр думал, что на подобное его кожа чувствительность уже потеряла — но нет, иногда он чувствовал достаточно неприятные ощущения, отчего слез из него выходить стало больше, в некоторые он даже вляпался руками, некрасиво размазывая их по своей настоящей коже, став истерично всхлипывать ещё больше — а как только последний фальшивый кусочек кожи упал в общую массу, немного даже испачкав парик, зверь сглотнул горький ком своих слез и переживаний, издав скулящий звук — после чего снова заглянул в зеркало, внутри даже ужаснувшись. Вот так и выглядит настоящий он. Только нужен ли он кому-то такой? Или в других фракциях любят за другое, без привязки к внешности? — Господи, — жалостливо заскулил ТВ, зажмурившись — Да что со мной не так?! Не хочу себя видеть! Ни настоящего — ни фальшивого! — под конец труп сорвался на крик, и, размахнувшись, со злобы ударил по массе из парика и маски, заодно разбивая зеркало вдребезги, вкладывая в удар не только грусть, но и злобу, которая, очевидно, напитавшись крисиным ядом, что задержался в его организме, не желая выходить, начала воспламеняться холодным фиолетовым пламенем, отчего маска и парик сразу же начали сгорать, выпуская в атмосферу неприятный химический запах — ТВ не сразу это заметил, ибо спрятал мордашку в ладони, тихо плача и издавая подвывающие звуки — обратил внимание уже тогда, когда неприятного запаха стало слишком много, и, спохватившись, легко ударил по огню ладонью сверху, накрывая — а когда убрал — увидел непонятный чёрный комок, который чем-то ему даже напомнил смолу с комками. — Нет! — выпалил он, спохватившись достаточно поздно, уже практически шепча — Что же я?!.. Наделал?.. — труп начал говорить уже с каким-то предыханием — Они же… У меня были одни… Монстр зажмурился и аккуратно коснулся коротко бритых висков, чувствуя в них неприятные ощущения, к которым можно отнести и полное отсутствие какой-либо пульсаци, после чего спокойно сказал, не открывая глаз: — В прочем — нет. Я все… Правильно сделал, — монстр тяжеловато вздохнул и сложил руки на груди, — Не надо мне больше этого. Не хочу больше прикидываться и строить из себя сладколицую куколку. Я не кукла, черт подери, я — труп. Гниющий многолетный труп. И зверь. Моя семья, мои братья и сестра меня бросили. А я все это делал ради них. Но они меня предали. Соответственно — я имею полное право отплатить им той же монетой. Отныне и навсегда — я не обязан больше прикидываться тем, каким они хотели меня видеть. Я свое дело с чистой совестью выполнил. Не выдержав, монстр грузно упал на зеркало всем телом, разбивая его окончательно, чувствуя, как осколки начинают колоть ему бока, на что монстр лишь упрямо устраивается удобнее, пусть и кряхтит от остроты, отчаянно не открывая глаза, просто не желая видеть, что он тут устроил и как жалко сейчас выглядит со стороны. — Надеюсь, — тихо хрепит монстр, подкладывая одну руку под голову, как подушку, а другой оборачивая себя, как бы обнимая — Я поступлю правильно, оборвав с прошлым все мосты. Темнота покрыла всю комнату вслед за монстром, погружая его разум в тяжёлый, беспокойный дрем. В идеале он заслужил здоровый сон покойника — но, увы, большего, он при всем желании из своего состояния, особенно такого разбитого, не выдавит. Поэтому довольствуется и такой малой заменой, возможно даже отравляя себя ещё больше, чем гангрена и трупный яд внутри него. Черт подери. Если бы знал, чем ему аукнется эта их чахарда в жизнь и смерть — никогда бы на нее не пошёл. Лучше бы разыскал родителей и существовал вместе с ними на том свете, пусть по рассказам деда и знает, что они при жизни были порядочными гадами. Сразу видно, чей он сынок. И чей внук. К-097 смотрел в зеркало, что ему даже заботливо держал большой парень, — и вообще не верил, что на него смотрит он же. Как будто только лицо, и то, более приукрашенное, и оставили. Даже волосы залачили на свой манер, ещё и используя для этого фиксатор, в котором были мелкие золотые блестки, которые на контрасте в темных волосах робота казались достаточно яркими, напоминая больше золотую пыль. Так, пожалуй, и должна была выглядеть пыль у богатых. Ткань у часовщиков до сих пор принято крахмалить до скрепучести, жаль только, что сам Камерамэн этого звука своей новой белой рубашки уже не услышит — зато увидит, как она на нем удобно сидит, создавая яркий контраст со штанами на подтяжках, галстуком в золотую косую полосочку и пиджаком, которые были ярко-черные, ещё и с крупными золотыми узорами, а также аккуратными золотыми пуговками, которые можно считать декоративными — такой тип пиджаков застегивать не принято, пусть блузка на Камерамэне и является достаточно простой. Хотя часы — не те, кто ищут красоту и в простом. Руки у агента также скрыты в перчатках — ярко-черных, более плотных, чем его прошлые, чувствуется, что Король не экономил на качестве ткани для своих маленьких подчиненных, в отличие от альянса, — эту ткань порвать значительно сложнее, да и как-то не очень хочется. К тому же на левую руку Камерамэну надели пусть и небольшие, но красивые и аккуратные часики, как будто такой подачкой демонстрируя, что 097 эти механизмы насколько-то да и приняли в семью. Оператор преобразился весьма и весьма сильно, пожалуй, увидел бы его кто с альянса — не поверили, не узнали бы в нем ту оборванную потеряшку, коей 097 стал. Жаль, конечно, что ничего изменить нельзя — но оператор уже смирился, пусть и не сразу приняв истину, что ничего уже изменить нельзя. Зато принять истину, что у него есть неплохая возможность заработать новые, и, пожалуй, даже более счастливые, воспоминания, принять не может до сих пор. — Ну вот, — говорит Время, грузно опуская зеркало себе на ноги — Выглядит значительно лучше. Он теперь даже выглядит намного симпатичнее. — Вот тут ты, пожалуй, прав, — с задумчивостью отозвался Кукушка, рассматривая 097 таким взглядом, как будто видя в нем неплохое гнездо для того, чтобы подкинуть туда свои яйца — ха-ха, неплохая шутка, хотя вряд-ли кто-то из присутствующих тут о таких особенностях этих птиц знает — Думаю, стоило бы его пораньше переодеть. — Думаю, — словно даже огрызнулся Время — Стоило его выбросить ещё тогда в мусорку, когда он к нам пришел. Боюсь, кроме физической силы, если она в нем осталась, он нам бесполезен. — О, прекрати, — раздраженно вздыхает Джонатан, краем глаза следя за 097, который, очевидно, был все ещё под впечатлением от своего нового образа, что даже не замечал часовщиков, и как они обсуждают его при нем же — Как говорит Король — «Стерпимся — слюбимся». Время на подобное лишь тяжко вздыхает, но послушно замолкает — он пусть и грубый, но уж точно не бунтарь, и идти против воли их главного Клокмэна не станет, также, как и оспаривать его слова, даже если это и окажется не так. Пожалуй, иногда, культ личности их создателя был им даже полезен. Главное уметь их верой пользоваться. 097 аккуратно дергает Джонатана за рукав, привлекая к себе внимание — с неуверенной улыбкой показывает палец вверх, смотря теплым и нежным, слегка смущённым, взглядом — ледник отчуждения в его глазах, наконец, окончательно оттаял, демонстрируя красивый голубой агат — такого цвета среди Клокмэнов нет, у них, как правило, различные вариации золотого и черного, очевидно, что эти цвета в целом прекрасно описывают Клокмэнов в принципе, к тому же ещё и часовщики — старинные механизмы, не роботы-андроиды, как милашка 097, что сейчас кажется весьма желанной вкусностью. Был бы Кукушка ТВмэном — точно бы захотел съесть, ну или откусить какую-то часть тела. Как же 097 повезло, что вывел паразит его именно к часам, а не телевизорам, что как-то особо заморачиваться не стали — сожрали бы на месте. Джонатан показывает оператору большой палец в ответ, как-бы показывая, что в своём мнении с ним солидарен. Наверное, это был первый раз, когда ТВмэн задремал на больший срок, чем пару часов, — потому что, судя по ощущениям, уже был темный вечер, часов 19-20 так точно — проснулся он от звука настойчивых ударов кулака в дверь, и, судя по запаху, который монстр смог учуять даже в настолько разбитом состоянии — это был обеспокоенный поведением и отсутствием внука дедушка, который то ли не знает, что дверь не закрыта, то ли просто не хочет входить, очевидно опасаясь, что внук может быть в настолько неадекватном состоянии, что наброситься на деда. Возможно, и правильно беспокоится, ибо внук за себя сейчас отвечать не в состоянии. «Ух… Сколько же я спал?» — подумал титан и аккуратно потер слегка побаливающую бритую голову, едва не бросив деду раздраженное «Да открыто!» — но вовремя одумался и сильнее стиснул челюсти, с сожалением понимая, что сейчас он ещё не в состоянии кого-то видеть, дедушку — в частности. Опять старик будет с ним много нежничать и просить что-то делать, чем только добавит яда в это тело — нет, титану этого добра пока не надо. Наконец, более-менее прийдя в себя, труп сел по турецки, стараясь вести себя как можно тише — голова после этой внезапной истерики все ещё болела, а вот тело казалось мягким, хотя, казалось бы, у трупа это физиологически невозможно — неплохо же, получается, нефилим себя прижал, раз кроме того, что чувствует себя плохо, так ещё и достаточно долго спал, причём на голом полу, а также зеркальных осколках, которых, в прочем, сейчас уже нет — мрак, видимо, пока его носитель спал, на этой нервной почве проголодался и поглотил осколки зеркала, а заодно и парик с маской — понял немертвый это по весьма кислому привкусу во рту, которому теперь надо время, чтобы разойтись. «Просто прелестно,» — недовольно думается зверю — «Хорошо хоть, что комнату жрать не начал. А то это был бы вообще сюр.» — Внучек? Ты там? — спрашивает у него дедушка, нетерпеливо барабаня пальцами по локтю, — У тебя все хорошо? «Ну да», — мысленно отвечает — или, вернее сказать, огрызается, труп, — «Все просто прекрасно.» Он, конечно, деда любит, даже очень — но все же понимает, что не в состоянии сталкиваться с ним в ближайшее время, — строго говоря, он сейчас вообще не в состоянии контактировать с кем-либо, — а потому выпускает когти и зарапает ими по оставшемуся стеклу, делая этим даже своему слуху больно, надеясь, что деду этого хватит, чтобы понять, что внучек здесь, и никуда с базы скибидистов не делся. Не то, чтоб у него прям много мест, куда он ещё и со своим ростом-то денется. Сначала скибиди-ученый молчит, молчит непривычно страшно и напряженно — либо это внутри ТВ все так обостряется, что атмосфера для него начинает нести молотым чили, которым пахнет, когда есть какое-то напряжение, недовольство и риск — после чего, наконец, сообщает каким-то нечитаемым тоном: — Ладно, позже зайду, — и, судя по чеканным шагам, медленно уходит прочь, как будто надеясь, что внуку от этого станет хуже, и он покинет комнату, да поспешит нагнать родственника, чтобы извиниться за свое плохое или просто даже неуважительное поведение. Но нет, этого не происходит, титан все также сидит в этой комнате, с напряжением вслушиваясь в шаги, ожидая, когда ученый подальше уйдет — а как только это, наконец, происходит — чуть более расслабленно выдыхает, позволяя себе принять хмурый вид, который для достаточно жизнерадостного трупа был чем-то весьма непривычным — сейчас он достаточно не в состоянии кого-то видеть, и вообще — пора бы ему уже расслабиться и побыть наедине с самим собой. Возможно, монстру от этого даже полегчает. «Наконец-то», — думает труп, выпрямляясь в полный рост, неприятно хрустя костями, начиная потихоньку расходиться и разгоняя тьму. В прочем, учитывая, что лампочки или любого другого источника света тут нет — становится не на много светлее. В прочем, возможно, оно и лучше. Вряд-ли ТВ в состоянии сейчас видеть свою настоящую рожу. «Может, я поспешил с выводами?» — с сомнением думает титан, подходя к ближайшей стене и опираясь на нее спиной, складывая руки на груди, с недовольством и беспокойством смотря на противоположную, абсолютно пустую, стену, как будто ему там кто-то заботливо повесил какой-то мотивируюший плакат. Плакатов там никаких не было. Да и в целом там никто не весит. ТВ бы сейчас с радостью повесил себя — чувствует, что ему сейчас все ещё паршиво, настолько, что удавиться в данный момент не кажется чем-то настолько плохим. — Так, нет. Хватит, — строго говорит себе монстр и качает головой, — Хватит хандрить. Я сделал все правильно. Им всегда было все равно на меня, я был лишь отяжеляющим фактором для них. Даже если они меня когда-то и любили, то те славные времена прошли. А учитывая, что они сделали, я тем более не обязан до сих пор подчиняться им и выглядеть таким, каким они хотели видеть меня. И, пожалуй, пора прекращать разговаривать самим с собой, хотя когда я успел к этому привыкнуть? В прочем, до добра это не доведет, это очевидно. Почувстовав, как в груди от этого только сильнее заворочалось какое-то беспокойство, немертвый себе сказал: — Мне плевать. Мне абсолютно плевать. Каким хочу — таким и буду. Мне перед ними отчитываться больше не надо. И сам себе утвердительно кивнул, пусть это совершенно и не помогло. Хотя титан был уверен, что с самообманом у него отношения более близкие, чем оказалось на практике. Хорошо ли это, плохо — а кому какая разница, если зверье, все же, нашло в себе силы поставить на этом точку? Теперь знания этого ему абсолютно не пригодятся, да и без них раньше тоже как-то счастливо жил. Когда труп заставляет себя снова выйти на улицу — ну как «выйти»? Телепортироваться — на улице уже было достаточно темно, наверное, дело близилось к отходу ко сну, но, тем не менее, на улице все еще ярко светились единичные источники света — в основном это были редкие, но мощные, уличные фонари, свет которых жёлто-оранжевый, прекрасно освещает иссиня-черное небо, а также отдельные элементы базы Клокмэнов — ТВ заприметил ее еще издалека, по большей части благодаря огромному полумесяцу, а также из-за загадочного голубого света, который как будто символизирует загадочность, а также показывает, что что-то в этом не так — на самый короткий миг в монстре что-то неприятно заныло, захотелось все же навестить взбалмошного правителя другой фракции — но все же монстр удержал себя от этого, не желая выказывать ему какие-то особые чувства и уж тем более — показывать свою слабость. Определенно, Бог этих часов прекрасно создавал кукол, и, возможно, смог бы залечить разбитого от вообще всего произошедшего ТВмэна — вот только был риск, что Король таким образом пересоберет этого титана под себя окончательно, тем самым создав на основе одной куклы — другую. А гниющая составляющая станет начинкой. Нет. Ему такого счастья не надо. Надоело быть чей-то пешкой и марионеткой, он еще старые нити, которые вытекают из его вен, не все вырвал. Ему все больше начинала нравиться странная планировка этого города — местность тут была весьма неравномерная, иногда она шла крупными буграми, а иногда наоборот, как будто проваливалась резко вниз — сложно сказать, было ли так всегда, или это война сильно истрепала город, но, тем не менее, сейчас в этом был определённый плюс. Многие базы скибидистов по каким-то причинам распологались в высине, какие-то даже в горах, базы альянса были в каком-то смысле «спрятаны» внутри города, а вот база Клокмэнов и вовсе находилась ещё в местах относительно сохранившихся типовых людских многоквартирных домов, и, можно сказать, часовая база находилась практически в некогда человеческих жилищах, которые сейчас пустуют — раньше в них не частыми гостями были скибидисты и агенты, но щас только Клокмэны, в лучшем случае, эти места обойти и могли. В прочем, учитывая, что скибидисты давно уже не видели Клокмэнов за пределами их базы, вряд-ли часы имеют право покидать свое здание и шататься по чужим местам. То есть, получается, часовщики ушли в изоляцию, мелочь так точно. Конкретно ТВ-титан удобно расположился на некой высине, не на много далеко от базы скибидистов, но ближе к местности, где часы поставили свою базу — она была внизу, а если точнее — «у подножия», и с этого ракурса титан в целом неплохо видел плотную застройку домами, которые войной оказались не настолько сильно потрепаны. Его же, скорее всего, с этого ракурса должно быть плохо видно — он сейчас сидел в очень темной, неосвящаемой местности, — разве что только его силует из-за белых издалека глаз и виден. В прочем, учитывая, что никого на улице сейчас нет — титан был полностью предоставлен сам себе, чему он очень рад. Все надоело, все достали! Так даже и не скажешь, что узкая могилка хуже жизни. Хотя, пожалуй, минус в этой тишине был — ТВ-титан чувствует, как у него в глотке все еще стоит тошнотворное чувство, и, что ещё страшнее — он едва ли не слышит свои беспокойные мысли, что бьются в нем, подобно пульсирующей жилке на виске. Монстр даже пальцами аккуратно касается своего виска, пытается эту самую жилку поймать — но под пальцами он все ещё холоден, а всевозможные жилки давно спрятались у него где-то под мясом, и просто так показываться всем не желают. — Блеск, — раздраженно бросает немертвый сквозь сжатые зубы, отчего-то передернувшись — по нему как будто прошелся холод, задев определенные струнки его души. И это странно, ведь на улице никакого ветра нет, даже легкого теплого ветерка. Хотя, возможно, это какой-то особый, душевный холод? Титану в любой жизни довелось его испытывать, и он всегда ощущался противнее, чем любой физический. — ТВ? — раздался сзади спокойный, как будто даже шелестящий, как пыльные страницы старого томика фолианта, голос Короля, приход которого ТВ, глубоко уйдя в свои печальные думы, пропустил — Почему ты здесь? Что-то случилось? Монстр от первого вопроса как-то грустно усмехается, прикрывая рот ладонью — неужели эта высина является собственностью часов? Или это Король его просто не рад видеть? — ТВ? — с подозрением продолжает Король, и, судя по звуку, начинает медленно подходить ближе, своими аккуратными действиями только обостряя слух монстра — Ты… Обрезал волосы? — часовщик оказывается ближе, чем казалось, и даже касается тяжелыми металлическими пальцами бритого затылка монстра, совершенно аккуратно задевая короткие жесткие волоски и ледяную кожу — Не сказал бы, что ты с короткими… Бритой головой выглядишь вульгарно, но… Достаточно экстравагантно. В чем причина такой координальной смены прически? — судя по голосу — часовщик из интереса склонился ближе к монстру, даже одной рукой схватил плечо титана, как будто опираясь на него, грузно опускаясь на колени. «И как ты носишь эти железки?» — с сочувствуем подумал ТВ, неоднозначно дернув плечом, пытаясь с себя сбросить руку титана, что все больше ощущался настойчивой прилипалой. — У тебя что-то случилось, детка? Тебя кто-то обидел? — нежно, даже с беспокойством, спрашивает Король, чуть придвигаясь ближе — Ну же, не молчи! Мы можем это обсудить. — То, что ты… Вы все видели, — тихо, словно волочили по старым пыльным половицам тяжёлый мешок с картошкой, говорит титан, немигающе смотря себе куда-то на руки, все также упрямо не поворачиваясь к Королю — Это все фальшивка. Лицо, волосы, мне заменили маска и парик. Уходи. Я не думаю, что тебе стоит сейчас меня видеть. — Но почему? — вроде с беспокойством, а вроде и с недовольством от того, что его гонят, спрашивает титан Клокмэнов, сильнее сжав плечо монстра — Ты можешь доверить мне абсолютно каждый свой секрет, и, поверь, я его никому не разболтаю. Ну же. Я же тебя люблю. — в голосе часов начинается откровенное давление, и ощущается оно как гидравлический пресс — также давит на монстра, пусть пока полностью не ломая, но сильно надламывая, желая обнажить все, что у титана в уме и на языке. Король, должно быть, удивляется, что с этого длинного скользкого языка до сих пор так ничего и не сорвалось. Но чтобы убедиться в этом — надо повернуться к ниму лицом, это самое лицо показав. Вряд-ли подобные действия относятся к категории благоприятных. — Ты что-то… Не договариваешь… — с подозрением говорит часовщик, недовольно щурится, в упор, подобно дулу пистолета, рассматривая затылок монстра («Он-то, должно быть, никаким ночным зрением не обдалает.» — с легким беспокойством думается трупу, отчего он нервно стискивает кисти в кулаки) — и, кажется, по аккуратным маленьким ушкам монстра, которые он запомнил кислотно-белыми, замечает, что у них изменился цвет — когда рука часовщика хватает монстра за ушко и тянет на себя, слегка ущипнув, этот самый монстр ойкает и сразу же резко поворачивается к часовщику лицом, вцепившись тому в запястье, недовольно кривя настоящее лицо, явно намереваясь этим испугать Короля — правда, настолько грустным и злым оно выглядит, что кажется, что титан сейчас опять заплачет, сделав часовщика свидетелем его нового приступа истерики. — А, ох… — Король искренне удивляется, выпуская ушко ТВ — Выглидишь… Немножко трупно, любимый. Ты как будто за время моего отсутствия утонул. — Ты даже не представляешь, — едва не воет ТВ, начиная мелко дрожать — Сколько раз я утопал. И сколько раз меня били, резали, травили, и… — монстр опасно прервал себя всхлипом, сморгнув тёмные дорожки слез — Не важно. В жизнях бывало всякое. А последний раз я утонул задолго до нашей встречи с тобой. — Ага. Ясно. Так… Это и есть настоящий ты? — как можно более мягче спросил Король, прижав монстра объятиями к себе, уткнув холодным лбом в плечо — Ну… Ничего страшного, любимый. Ты все равно… — титана сейчас нельзя было назвать красивым, он слишком отекший и истощенный одновременно, особенно сейчас, когда его тело корежат слезы, ещё и кожные покровы приобрели трупно-грязный оттенок, — хотя нет, не приобрели, они всегда такими были, это кислотно-белый оттенок на этом теле был искуственно-приобретеным — Для меня будешь красивым. Да и, если так посмотреть — ты все ещё симпатичный. Поддерживать Клокмэн не умеет от слова совсем. Да и необходимости практиковать подобное у него никогда не было, о чем он сейчас жалеет. В прочем, ТВ от этого не легче — и выражается это в каком-то истеричном всхлипывании в плечо Короля, что весьма сильно растерялся, не понимая, чего такого трупу предложить, чтобы его успокоить. — Тебе больно? Ты ранен? — мягко спрашивает у него Клокмэн, начиная аккуратно поглаживать монстра по спине — Я на тебе ран не вижу… — Н-нет, — плача отвечает ТВ, и, чуть приподняв, начал правой рукой растирать слезы по щекам — Н-не р… Ранен… — Тем не менее. Тебе явно нехорошо, ты не в себе, — констатирует факт Король — Тебе морально плохо, не так ли? — Да, — издает ТВ. — Что привело к тому, что ты… Снял парик и маску? — как можно более нежно спросил Клокмэн, аккуратно подбирая слова, чтобы не задеть у монстра что-то плохое в душе — Это скибидисты, да? — Нет! — слишком истерично всхлипнул ТВ, на миг сильно дернувшись, намереваясь сбежать из объятий Короля, как птица из клетки, но Король ему этого не позволил, только сильнее стиснув монстра, незаметно для монстра грустно поджав губы — Это… Неважно… — труп снова начал растирать слезы, что лились у него по щекам бесконечным дождем, создавая лишнюю влагу. — Ну тише, тише, — нежно зачирикал ему Король, наконец перестав так сильно держать монстра, даже наоброт — сам отстранился и взял двумя руками влажное лицо монстра, что кривился и жмурился из-за непрекращающейся истерики — Ох, ну что ты, детка?.. Сколько же ты не плакал? — Много, — односложно брякнул ТВ, бесшумно шмыгнув носом, смотря куда угодно, но не на титана — Э-это… Камера-титан… — ТВ размазал черные слезинки разводами по лицу — Мы… Н-немного… Э-это он м-меня оголил… — на лице у монстра появился стыд. — Что?! Да как он посмел! — сразу же начал злиться Король, сильнее сжав лицо трупа, — Надо проучить подлеца! — Н-нет, — телевизор нашел в себе силы отрицательно покачать головой, и даже скупо усмехнулся на такое проявление геройства — Не стоит. Это… Когда-нибудь п-произошло бы в-все равно… П-пусть лучше с-сейчас, чем… Потом… — зверь, не выдержав, начал достаточно истерично-печально улыбаться, да судорожно всхлипывать. И насколько же это неприятный процесс, когда ты мертв — пожалуй, в этот момент ты особенно ощущаешь отсутствие дыхания в себе, ибо судорожно всхлипывать ты можешь, но вот успокоиться и продышаться — нет. Так что титан сейчас вполне рискует в очередной раз задохнуться, пусть возможно и уже не насмерть. — Ох, ну… Ладно, — с сильным подозрением, без особого радушия, ответил Король, еще и медленно кивнул, решив умолчать, как у него зачесались кулаки особым зудом — Твое желание для меня закон. — Дурак, — выпалил ТВ, глупо улыбаясь, все ещё всхлипывая и плача — Дурак! — О, ну почему же? — более снисходительно спросил Король, с интересом пытаясь заглянуть ТВ в лицо — очевидно, в том, наконец, проснулось желание поговорить. — Потому что труп любишь, — плаксиво, но с неким удовольствием, ответил ТВ — вряд-ли он веселится от этого искренне, скорее — все ещё истерит — Некрасивый гнилой труп любишь. Не того, ох, не того! Вокруг тебя столько вкусных, живых кукол с розовыми щечками и горячей кровью… А ты со мной, холодным, больным и гадким таскаешься… — ТВ стал сразу как-то печальнее — И ещё таким… Фальшивым… — титан печально всхлипнул, явно намереваясь сказать что-то ещё — но его перебил Король: — Вот именно — что куклы они, а горячие из-за постоянной работы их искуственных тел. А мне нужен кто-то настоящий и живой, органический, на языке альянса, пусть даже этот кто-то и глубоко мертв. Нет, не их я столько веков ждал, а тебя, — Король за подбородок поднял голову титана, наконец заставив посмотреть себе прямо в глаза — И что, что они якобы живые? И что, что в них якобы кровь горячая? Я не боюсь ни твоего холода, ни застоявшейся в венах крови. Щечки? А что мне их щечки, если это у них искуственная кожа на железки натянута? К тому же, у тебя тоже есть щечки, пусть они и не такие яркие, — Король нежно потрепал щеку ТВ, задев подобие воспаленного и темного румянца. — Н-но… — слабо издал ТВ, как-то по особенному не дыша, смотря на Клокмэна и с сильным удивлением, и даже с некой тёплой, ответной любовью, которая, разве что, не так обжигает, как полноценные и настоящие чувства. — А парик, маска… — Король умело скрыл свою личную боль от этих двух обманок — Да подумаешь. Пережитки старых веков, не так ли? Да, ты без них действительно — труп трупом, не такой яркий и конфетный, но, тем не менее, ты все ещё красив — и они тебе не нужны. Если тебе от этого станет легче, то ни одна из смертей не забрала твои аристократичные черты лица, они до сих пор по праву принадлежат тебе. В прочем, — Король сжал руку сильнее и приблизился лицом чуть ближе — Даже если бы ты по людскому происхождению был крестьянином, или смерть обезобразила бы твой лик — я бы все равно полюбил тебя. И чтобы ты не говорил, какие бы не приводил аргументы в чужую пользу — ты намного лучше их, и пусть физически ты мертв, душой — все ещё жив. Да, ты уже не человек. А они людьми никогда не были! И не станут, понимаешь? — Король склонил голову на бок — Они боятся смерти. Я тоже боюсь. А ты — нет. Ты уже умирал, причем не единожды, и всегда возвращался, умело обсчитывая каждый раз смерть по новой. Может, ты и меня научишь не бояться старуху с косой? — Король любовно взял руки ТВ в свои и крепко сжал — Да, у них в головы могут быть встроены поисковые системы, но на твоей стороне — жизненный опыт и прожитые года. Мы — ровесники, я даже старше вас буду, и с тобой мне будет значительно интереснее. Мы можем с тобой поговорить, перемыть косточки тому же 19 веку, откуда ты свои привычки, похоже, и достал. — Что ты хочешь этим сказать? — неловко прошелестел ТВ, даже не поверив, что этот голос принадлежит ему — настолько он осип и ослаб, вот-вот и потеряет его окончательно. — А то, что мне милее всех живых ты, и только ты, — в голосе Короля появилось больше строгости — И не важно, какой ты — в парике ли, в маске, с бритым черепом, с обычным своим лицом — или без него вообще, на двух ногах — или на четвереньках, разрушая когтями асфальт. Ты мне нужен, нужен любым, понимаешь? И мне принципиален не твой образ — а твои тело и душа, нужно что-то от тебя более осязаемое, чем сладколиций туманный образ. Хочешь скрываться от нас всех — скрывайся, я тебя ни к чему не принуждаю. Но лично я бы предпочёл видеть тебя настоящим. Лицо и волосы же у тебя и свои есть, правильно? Волосы, я полагаю, со временем отрастать начнут, а лицо… Ну… Скажем так — деланного не воротишь, да и я тут, пожалуй, бессилен — слишком много прошло времени даже со дня твоей последней смерти, время для тебя бессильно, особенно если тебя омывают тьмы и гангрены реки. Одинако ты со своим лицом и так красивый. К тому же, думаю, станешь меньше воротить свой прекрасный носик от света — и выглядеть будешь значительно лучше, пусть даже и труп. Ты же… Неплохо сохранился. Наконец-то Бог замолчал, давая небольшую передышку и себе — первым, в прочем, уже не такое гнетущее молчание, прервал он: — Ну так что? Легче стало? — Легче… — прошелестел все ещё глубоко шокированный ТВ, смотря одновременно так и растерянно, и счастливо, — как будто это не он не так давно сотрясался в истерике, не желая никого и ничего слышать. — Я достаточно аргументировал свои чувства? — продолжил напирать титан Клокмэнов. — Угу… — менее уверенно кивнул ТВ, смущённо уведя глаза на свои руки, которые все ещё крепко сжимал Король. «И ведь не докажешь, что все это — неправильно…» — печально думалось монстру. — Пожалуй, ты прав, — тихо зашелестел ТВ, печально захрустев плечами — Я уже в этих маске и парике потерял себя, и видел только красивые пережитки прошлых веков. Но время прошло, всё поменялось, все поменялись, лишь я один — нет. Все прятал настоящего себя за сладкой обёрткой. Пожалуй, я выглядел даже нелепо, и эра парика с маской наконец-то кончилась. Хах, стоило, пожалуй, закончить их эру раньше… Придется нам всем привыкать к моему настоящему виду… — ТВ печально, но счастливо улыбнулся, хотя одинокая чёрная слезинка все же у него по щеке покатилась — но почти сразу была стерта рукой монстра — Спасибо тебе, Король. Ты открыл мне глаза на истину. — Полно, ТВ. Было бы за что благодарить, — отмахнулся часовщик — Но все же рад, что смог изменить твое мнение о себе в явно лучшую сторону. И, кхм, у меня к тебе две просьбы. — Какие? — удивился ТВ-титан. — Одну из них ты уже знаешь — если найдешь в себе силы, то никогда более не пользуйся этими фальшивками, слышишь? Ты и без них собой хорош. — Ладно, я тебя понял, — кивнул ему ТВ — А вторая просьба? Король на это ответить не поспешил — лишь немно отодвинулся, после чего грузно опустился ТВмэну в ноги — да встал на одно колено, выглядя со стороны даже немного забавно, особенно со столь серьёзным лицом — хотя двоим титанам сейчас абсолютно не до смеха. — Что ты делаешь? — удивляется ТВ, обняв себя руками за плечи. — Я? Ничего такого, — спокойно ответил Клокмэн — За то ты со мной много чего делаешь. — Я?! — оскорбляется ТВ, приобретя сразу как-то более оживший вид. — Да, ты, — кивает ему часовщик — Ты первый, кто меня посмел привлечь и ещё на эмоциональных качелях покатать. И уж тем более ты первый, перед кем я так красочно распылялся, переубеждая касательно некоторых вещей. Я никогда и никому не говорил столького, особенно когда это все — правда. Ты первый, кому я сказал больше, чем собирался сам услышать. А знаешь, почему? Потому что я тебя полюбил, настолько сильно и искренне, насколько ты даже представить не сможешь. Полюбил труп, раз уж ты так о себе отзываешься? Да, полюбил. Стал испорченной душой, если обращаться к терминологии вашего альянса? Да, я — испорченная душа. Я это все спокойно признаю и нисколько не стыжусь. Потому что люблю тебя. Люблю, как я уже говорил, абсолютно любым. — Это… Мило, — дал скромную и скупую оценку монстр, приобретя более неловкий вид — И все же. Что это за вторая просьба? — Стань моей королевой, — потребовал, именно, пожалуй, потребовал, часовщик, после чего даже достал из потайного кармашка своих доспех мягкую бархатную коробочку приятного горчичного цвета, аккуратно открыл, демонстрируя колечки, точно под пальцы Короля и ТВ — Ты станешь моей королевой, маленькие Клокмэны — нашими подчиненными, а я — вашим королём. Не переживай, никто из нас тебя не обидит, даже больше — время лечит. Поверь, мы все хорошо заживём такой маленькой закрытой общиной, ты ни в чем не будешь с нами нуждаться. Мы будем друг друга любить, а мелочь — перед нами трепещать и подчиняться. Почти как в юности, ну! Ты согласен? Кольца, как и само предложение, блестели весьма и весьма привлекательно — такие же драгоценные, причем не позолота, а реальное золото, в мире его сейчас, должно быть, почти и не встретишь. Кольца изящные и удобные, тоненькие, только если кольцо, которое, очевидно, предназначено для короля, в качестве украшения содержит на себе выбитые мелкие буквы, а также, если присмотреться, несколько шире (не на много), то вот колечко ТВмэна украшалось крупным драгоценным камнем, который по цвету ещё и был нежно-фиолетовый, пожалуй, даже, лавандовый — хотя, возможно, это и не драгоценность вовсе, а какая-то хитрая разработка Клокмэнов, которую ТВмэн рискует на себе испытать. Заботливый и любящий дедушка говорил, что во фракции часов все хитры и злобны. — Кольцо, конечно, красивое, а предложение вообще супер, но… Я не могу, — стыдлво прошелестел ТВ, звуча очень печально — Черт с ними, с другими титанами, все равно мы такими темпами когда-нибудь друг друга прирежем, но… А как же мой дедушка? Я не могу с ним так обойтись, просто не могу, понимаешь? Мы и так воспринимаем друг друга как чужие, я его почти не знаю, он меня — тоже. Я обещал его никогда больше не покидать. Да и… Если бы не он — меня бы здесь сейчас не было, — монстр увел глаза себе под ноги, неловко растирая плечи руками, не став припоминать тоже довольно щекотливое и заманчивое предложение дедушки. «А, ну да, точно. Старик может стать помехой нашему счастью, как я мог о нем забыть?» — с раздражением подумал Клокмэн, но в слух сказал: — Ах, точно… Ты же тут из-за своего родственника, — в голосе часовщика плохо скрывалось негодование — И все же. Ты уверен, что хочешь провести свою вечность с этими противными скибидистами? Хочешь стать первым ТВмэном, что со своей едой дружит? — Не хочу, — по-детски жалостливо ответил ТВ — Не хочу с ними брататься и любить их. Съесть их хочу. — Вот, — кивнул Король — Если ты станешь моей королевой, я сделаю все, чтобы все эти твари склонились перед нами. И ты сможешь насытить свой голод абсолютно всем, кем пожелаешь. Хоть Спикером, хоть Джи-мэном. Хоть дедушкой, — лицо часовщика украсила кровожадная ухмылочка. А ещё более кровожадной она стала от того, как ТВ предательски дернулся, едва самолично не дав Клокмэну руку на отсечение. Точнее, не на отсечение, а на окольцевание, чтобы потом с ним мучиться дальше. И, о, конечно не мучиться, ужасное слово! У Клокмэнов подобное называется емким «счастливо жить вместе и любить друг друга», что, в прочем, по смыслу не сильно отличается. Особенно у существ, что имели о любви весьма старые представления. — Извини, но я… Не могу, — проскрипел ТВ, как будто даже сильнее сжавшись — То есть, могу, но не в ближайшее время! Понимаешь? Все же, я хотел бы ещё немного изучить повадки этой еды, чтобы потом было вкуснее их есть, понимаешь? Да и… Я не могу все же так поступить с дедушкой, мне бы ещё хотелось пожить с ним в мире. Я и так его почти не знаю, да воспринимаю ещё пока чужим… «А, так шанс все-таки есть», — подумал Король, даже на инерции кивнув, очевидно строя планы, как же их совместное счастье поскорее приблизить — «Что ж, ладно. Я тебя понял. Если тебя сковывает только этот дед, то я устраню его — и нашему счастью никто не посмеет мешать! И устранить его надо в ближайшее время, я не намерен ещё век куковать в одиночестве без королевы. Но как?» — Что ж, если так… — кое-как выдавил из себя часовщик, и, скрепя сердце, прикрыл коробочку, пряча ее обратно — но все же недалеко, ибо мало ли — Я тебя понял. Хорошо. Я готов подождать, пока ты закончишь все свои дела, чтобы сопроводить в наш мир. Он не настолько темный и кровавый, как этот, — с явным намеком сказал титан, заставив себя все же встать с колен, чувствуя даже лёгкую слабость — Но могу ли я рассчитывать авансом на поцелуй? — почти по-мальчишески прозвучал он. — Не боишься подавиться или захлебнуться? — беззлобно усмехается ТВ, позволив себе уставшую улыбку — он-то решил, что они этот вопрос закрыли и отложили в долгий ящик, только на самом деле его закрыл для себя ТВ, а вот для Короля он не просто открыт, так ещё и весьма остро стоит, являясь сейчас задачей номер один, которую надо срочно решить. И, пока Король ещё ничего не ответил, титан пошире открыл пасть, что пошла черными пятнами, давая своему языку больше свободы и простора — перепачканный в прозрачно-черной слюне, толстый и неповоротливый черный слизерь, он с интересом начал ворочаться в атмосфере, явно ища, чтобы попробовать. — Предпочту ограниться поцелуем в щеку, — ответил Король с фальшивой улыбочкой, очевидно, его сейчас душили недовольство и гордость, но ТВ это не замечал, хотя и почувстовал, как его как будто молотым чили начало обтачивать по губам и носу — Предпочту давиться всем тобой после того, как ты официально станешь моей королевой. ТВ на такое послушно кивает головой, очевидно пропустив последнюю реплику мимо ушей, также как и подозрительное жжение острого красного перца. Да и ему-то что? Трупу ещё проще, что не придется целоваться с Королем в губы, а значит, что не возникнет желания его и всего сожрать. Что же касаемо определенного рубежа, грани, то разницы особой нет — Клокмэн и так первый нарушил дистанцию, сначала когда оставил ему подарок и несколько позже вышел лично, а сейчас — когда встал на колени и начал мурлыкать о любви. Так что поцелуй бы в этой череде неожиданностей чем-то плохим не стал. Да и ТВ, к тому же, бывало, в глубоком беспамятстве целовался со всякими — и Король от них разительно-приятно отличается. Зверь подходит и любовно клюёт часовщика в щеку, именно клюет, по другому это назвать сложно — но обоим хватает и этого действия с головой, пожалуй, даже настолько, что Король на какое-то время откладывает свои злобные планы в пусть не далекий, но все же ящик, с наслаждением концентрируясь на сладостном послевкусии холодных, уже настоящих, мертвых губ, которые даже смогли сохранить мягкость, несмотря на пережитые за столько лет невзгоды и смерть. — Прекрасно, — кивает Король, обращаясь как будто к себе — А пока у тебя ещё есть время на подумать, и мне не собирается отказывать твое сердце, чем бы ты хотел заняться? Ночь, думаю, будет длинная. И, определённо, вид кислотно-фиолетового стекла из глаз ТВ, который наполняется живыми интересом и радостью, не может не радовать местного Короля, который, очевидно, сам себя короновал, и этими же руками был намерен короновать ещё и стоящего перед ним счастливого мертвеца, что всем произошедшим был приятно очарован. Так приятно, что у него в грудкой клетке даже никто и не ныл. — О, совершенно не знаю, — честно признается ТВ-титан — У меня каких-то особых развлечений на примете нет. Но, может… Ты расскажешь, как в этом городище можно развлекаться? — С радостью. Король ещё и утвердительно кивает. В мире ТВ не так много дорожек — в основном везде спрессованая почва, ибо как минимум своими руками асфальтировать ТВ ничего не намерены, — а если они где-то и есть, то, как правило, эти дорожки выложенны из камней-кирпичиков и слегка извилистые, и обычно не такие длинные. Ходить по ним без сопровождения или особого запашка со шкур хозяев опасно, так как около них обычно много диких ТВмэнов, которые даже своих пажей в состоянии подрать, если те чем-то их прогневают, но эти тропки иногда были более быстрым способом преодолеть необходимое расстояние до какого-нибудь объекта, которые ещё и прогружается в случайном порядке. Да и хитрые пажи всегда умудрялись проходить по этим тропам в тот момент, когда особо озверевшие монстры были далеко от «поста», оставляя себя в непростительном здравии, физическом так точно. Благими намерениями вымощена дорога в Ад? Это точно про эти тропки, которыми 122 без особой надобности предпочитал не пользоваться. Да и вообще старался пределы базы ТВмэном лишний раз не покидать. Ему в этом сером мире делать особо нечего. Но это было раньше. Сейчас же, когда мир, что до этого казался застывшим в гробовой тишине и вечной трагедии, обзавелся новыми душами, у 122 внезапно появились поводы покидать свое рабочее место. А заодно и почаще оборачиваться через плечо, чтобы убедиться, что зубья хозяев от него и его объекта вожделения достаточно далеко. Сейчас — был тот самый повод покинуть базу. Как-бы мертвые хозяева не относились к любви в целом, они не могут отрицать или не считаться с чувствами своих пажей. Пусть они и сделали много, чтобы любовь из них вытравить, много — но не достаточно, чтобы погубить в них это чувство навсегда. Если это с чем-то сравнивать, то они убили в них цветки любви — но зерна, и, что тоже важно, корни остались, спрятавшись глубоко в грудные клетки пажей — и, конечно, вряд ли 122 повезло, что эти цветки внезапно вновь распутились, но и будучи по природе все же Спикером, долго 122 им противиться не стал. И если сам 122 был рад, что все ещё способен ощущать что-то такое, как радость и любовь, то вот ни ТВмэны, ни другие пажи, особо в восторге не были (а хозяева ещё едва не пришли в ярость, когда узнали, в кого именно эта душа втюрилась) — но, тем не менее, считаться им с этой трагедией пришлось. А хозяева, кажется, скоро сделали выводы и нашли в этой трагедии свою выгоду. 122 знает, конечно он знает, но и ему все равно — он просто радуется, что способен ещё хоть на какие-то тёплые чувства, пусть даже после практически смерти они и ощущаются по другому — более остывшие и притупившиеся, что-ли? — Тааак, — аккуратно протягивает Спикер, не уверенный, что его достаточно слышно — все же, ТВ сильно урезали колонкам-пажам голос, отчего и для Камерамэнов они теперь звучат намного тише, чем должны, — одновременно нервозно теребя пальцами светлые волосы, — Ты уверен, что он проходил именно здесь? Инженер на это довольно резко повернул в сторону 122 голову, состроив подозрительную мордочку, и, как будто с явным подозрением, кивнул, чуть щуря как будто даже косые глаза — в прочем, учитывая, что глаза у инженеров полностью черные, состоящие из одного чернявого подобия белка, без зрачка и радужки, однозначно сказать было сложно. Ходили разные легенды касательно их зрения, и ни одну так пока и не подтвердили. А говорили всякое — что они и слепые, и полуслепые, и что видят только определенные цвета, или не видят цвета вовсе, смотря на мир через черно-белый фильтр, и что они плохо ориентируются в темноте — не так сильно важно, ведь если судить по этим рассказам, то инженеры были очень лёгкой добычей для скибидистов (ТВмэны, как правило, их и учёных не трогают). В прочем, может, что-то из этого даже правда, и именно по этому инженеров по одиночке особо не выпускали. Внешне сильных отличий кроме глаз у них нет — такие же бледные, ещё пугающе-отчужденные, молчаливые и холодные, для многих агентов они являются угрозой безопасности ещё больше, чем ТВмэны или скибидисты — кроме того, что разум почти любого агента у них был, как на руках, эти парни ещё и были созданы только для весьма пресной иерархической службы — им было все равно, кому служить, здесь именно смысл, что служить, особенно если служить кому-то, кому не составит особого труда спрессовать их в лепешку. Для них слово иерархия является едва ли не ключевым. Инженеров можно даже спустить на своих, как собак, и они даже своих загрызут — поэтому агенты их боятся на порядок сильнее, чем многих других. 122, в прочем, их страшными не считал, а вот забавными — да. Смешные парни, вредные, может оно и к лучшему, что молчаливы и глухи от создания. Хотя ему, как и всем, все же интересно, что эти парни видят, и как. 122 их бы разобрал, чтобы попытаться хоть немного понять — со стороны строения и сознания. Ну так, чисто из рабочего интереса. «Да», — показывает Камерамэн, видомо почуяв, что одного лишь кивка головы 122 мало — «Я лично видел, как он в этом направлении пошел.» На жесте, который обозначает действие, связанное со зрением, 122 не выдержал и весело усмехнулся — инженер, быть может, это не услышал, но увидел, а потому сразу обиженно надулся и демонстративно повернул голову в другую сторону, угрожающе сжав маленькие руки в кулачки — хотя вряд-ли он что-то сможет сделать 122, что намного его выше, и, пожалуй, даже повыше особо горбатых больших операторов будет. «Возможно, он все же что-то видит.» — снисходительно подумал 122, сильнее сжав волосы — «Может, даже и побольше всех нас.» И ведь это действительно имеет право на существование, ибо в альянсе как-то так повелось, что слепые видят лучше зрячих, глухие прекрасно слышат, немые говорят больше прочих, а мертвые — живее всех живых. Пьяные и накуренные трезвы, а отбитые фанатики — прекрасные любовники, которым стоит доверить не только свою душу, но и свою жизнь. Парадокс, конечно, но в этом весь альянс — и менять привычные устои не надо. Энтузиасты, конечно, есть — и для агентов они во многом почти враги, ну пусть все не настолько критично. Их в любом случае недолюбливают даже свои, и, возможно, если бы не последние капли адекватности — уже бы этих энтузиастов ногами побили. Дорога заканчивается перед плотной завесой из крупных серых листьев, немного пройти сквозь них — и будет что-то вроде холма. 122 с другими пажами здесь были, как-то даже тут себе пикник устроили, который, в прочем, прошёл весьма пресно, но, тем не менее, это место у них все равно почему-то ассоциируется с чем-то теплым и хорошим — даже несмотря на то, что на этом пикнике они коллективно оставили каждый по осколку души. Вот и были, в какой-то степени, неполноценными тоже. Инженер к этим кустам подходит первый, аккуратно раздвигает весьма густую растительность, словно касается колючек — ближе к краю, на черном поваленном дереве, сидит Вантуз, как-то печально сгорбившись — малютка, должно быть, о чем-то грустит или сожалеет, 122 понимает это даже только по одной лишь позе. Но вот о чем именно он переживает, пажу знать не дано. А недалеко от Вантуза стоит ещё одно дерево, с таким же беспроглядно-черным стволом, оно намного меньше и худее, даже как будто тощее, с множеством длинных корней, что ветвились подобно щупальцем — в прочем, даже не в этом особенность этого дерева, а в том, что оно заполненно нежно-розовыми крупными цветками, почти как аналог людской сакуры. 122 подобные деревья видел, пусть и не так часто, но их практического значения не знал. Лишь знает, что иногда эти цветки, под потоком особенно сильного ветра, все осыпаются, и на их месте со временем расцветают новые. Старые же цветки погибают, и почти не плодоносят — вот поэтому-то их в мире зверей достаточно мало. — Ага, вижу. Спасибо, — подает голос 122, когда инженер отпускает растительность, снова пряча Вантуза под плотной завесой — Сам обратно дойдёшь? Инженер на это утвердительно кивает, и более ничего не показывая, спешит удалиться — пажу кажется, что этому Камерамэну в его компании достаточно не комфортно, а потому ни на что особо не настаивает. В прочем — у него это с инженером взаимно, ибо чем-то этот глухонемой его напрягает. Возможно, это Спикер боится, что инженер пойдет первым делом на него стучать ТВмэнам — и сам же своих переживаний страшится. Ну даже если Камерамэн действительно расскажет все ТВ, ну и что? Свою работу, даже на сегодня, Спикер выполнил безупречно, не прикопаться, а что касаемо чувств, то они хозяевами не возбраняются. Но и не одобряются, а это не очень хорошо. Как только этот черноглазый паренёк достаточно скрывается из виду, 122 прямо через эти заросли проникает на поляну, едва не оставив там свои очки (не то, чтобы Спикер настолько плохо видит, но и все же элементом образа они, увы, не являются) — Вантуз эти шорох и словно бы даже треск не услышал, а потому так и сидит, абсолютно не двигаясь. 122 такое явно не по душе — вот он и сначала деловито поправляет съехавшие очки, а уже потом уверенной походкой направляется к Вантузу, топча короткую серую траву, которая, на удивление, тактильно довольно приятная (пажи проверяли). Дает знать о себе Спикер весьма элегантным способом — подкрадывается к Камерамэну со спины, что, учитывая нестабильную психику этого образца, достаточно опасно, и резко накрывает его глаза ладонями, прижимая к себе, да шепча подобно змее в самое ухо «Угадай, кто?», не увренный, что Вантуз его вообще услышал. Псих, что естественно, испугался, но все-таки услышал. Правда, он услышал, скорее, факт того, что ему что-то сказали, чем смог разобрать слова. Но, видимо, кто-то его очень рад видеть. Сначала он аккуратно прощупывает кожу рук 122 — теплая, но как будто остывающая, более мягкая и нежная — сразу видно, трудовые мозоли когда-то, очевидно, что в прошлой жизни, были, но сейчас отсутсвуют, так ещё и ладони более вытянутые, слегка костлявые. Без перчаток, но все равно чем-то неприятным, каким-то даже лаборантским духом, пахнет. А ещё, трогая эти руки, на каком-то уровне понимаешь, что этот робот видел и ощутил смерть на себе, но все равно каким-то образом вернулся обратно, разве что не прям с того света. Если так подумать, то это и про Вантуза тоже. Видел и пережил собственную смерть, разве что полностью пока так и не умирал — просто был в очень тяжелом состоянии, но каждый раз его спасали — все же каким-то чудом успевали. Здесь же — успели, но почти. А при медлительности случилось бы страшное. Пожалуй, 122 и Вантуз-мэн пугающе в некоторых моментах похожи. Руки местного ученого снимаются с глаз Камерамэна так легко, будто ничего и не весят, хотя 122, если так подумать, килограмм на 20 должен быть больше, но лицо Вантуза озаряет такое счастье, словно ему сделали очень дорогой и шикарный подарок — в прочем, для этого образца, С-122, пожалуй, действительно можно назвать весьма ценной находкой, за которую он отчаянно всеми когтями цеплялся, боясь выпустить и потерять, а паж этому очень рад — приятно же чувствовать себя кому-то нужным, пусть настолько чего-то сильного он к Вантузу в ответ не испытывает. Пожалуй, это неплохо доказывает, что 122 в какой-то степени даже мертв — ощущение чувств и эмоций другое. Либо же мертвечина здесь вообще не причем, и это у С-122 плохо любовь развита. И возможно господа были правы, когда пытались убедить своего слугу в начале его нового пути, что эти глупые чувства ему просто не нужны. — Привет, — нежно шелестит 122 и под восхищенный взгляд Вантуза садится от него по левую сторону — Что случилось? Ты выглядишь таким подавленным. Лицо агента сразу же приобретает ещё более опечаленный, чем до этого, оттенок, Вантуз сразу как-то зрительно теряет окрас, становясь тоскливо-серым — 122, судя по всему, задевает в душе психа определенные струнки, наверное, если бы в Спикере остались знания о музыке, он бы мог играть на нервах Вантуза, как на гитаре. Хотя 122 все же выше этого. — Ну, что случилось, солнышко? — сердобольно спрашивает ученый, сразу же нежно приобняв глухонемого, едва не утыкаясь носом ему в щеку — Если тебе от этого станет проще, то можешь мне все высказать. «Я не знаю», — показывает Вантуз, наконец, найдя в себе силы выложить все, что у него на душе — «Наверное, с тех пор, как для нас кончилась война, я стал слишком много думать.» — Это плохо? — невинно спрашивает 122. «Это тяжело.» — псих хмурится и поджимает губы (рты у Камерамэнов, пожалуй, самые бесполезные части тела), чуть ежась — «Я теперь не хозяин ни своим мыслям, ни чувствам. Кажется, теперь понятно, почему лучше Камерамэнам не думать — мы абсолютно не в состоянии с собой совладать.» — Ты ошибаешься, — вздыхает 122, чуть крепче сжав Вантуза — Думаю, ты много думал и раньше, просто сам забыл — и теперь это не привычно. Да и… Если уж государство специально старалось создать вас максимально близкими по подобию и образу человека, то разве это плохо? Наоборот, это должно значить, что план людей почти свершился. «И тебя тоже?» — спрашивает Вантуз, резко вскинув голову, пытаясь заглянуть в бледное и сосредоточенное лицо 122, который на эти жесты вздохнул — и сказал: — И меня тоже, да. Не забывай, что пусть я и служу ТВмэнам, но начинал Спикермэном с государственного конвеера. С одного из. «Точно», — показывает псих и кивает, после чего позволяет себе грустную улыбочку — «Прости, всегда забываю. Просто… Ты на Спикера почти не похож.» — Да, я в курсе, — отмахивается 122 — Вы все еще нас как представителей своих фракций не воспринимаете. Да и, думаю, не начнете, ибо ваши системы все равно будут воспринимать нас как чужих. «Откуда ты знаешь?» — псих состроил подозрительную мордашку. — Просто знаю, — отмахнулся 122, не желая в открытую говорить, что агентов, причем живых, вскрывал — не то, чтобы это было его решение, но и не то, чтобы он был против — Тааак, ты что-то говорил про мысли и чувства. Что с ними не так? «Сложно удерживать их при себе,» — показывает Вантуз — «Вот смотрю на тебя и не понимаю — то ли ты странный слуга, то ли наоборот — классный.» — являясь психом, кроме того, что у оператора плохо развита эмпатия, «фильтровать базар», как это называет черный Спикер, он тоже не особо способен — поэтому и в открытую выдает все то, что у него на душе, кажется даже и не понимая, что такое стоит показывать аккуратно. В прочем, когда это касается лично самого 122 — ему это на руку. — Да? Неожиданно, — с легкой улыбочкой отвечает Спикер, смущённо убирая светлую прядь за руку — Хотя и приятно. И в какую сторону перевешивает чаша весов? «Во вторую,» — судя по лицу Вантуза, которое приобрело более строгий вид, у него как будто начало что-то болеть, — «Ты мне симпатичен — и это очень печально.» — Почему? — удивляется С-122 — Чего в симпатии плохого? «Все те, кого я смел когда-либо любить — страдали из-за этого.» — показывает глухонемой — «Кто-то умирал на фронте, кто-то уже в тылу. Кого-то начинали травить свои же, и они кончали жить самоубийством. Кому-то не повезло стать едой для твоих хозяев. Все, все те, кто мне был дорог, погибли. Либо пропали без вести, что у нас равносильно. К тому же, ты — слуга ТВмэнов. Боюсь, что если я начну открыто любить тебя, то у тебя будут большие проблемы. А может даже и у меня.» — Вантуз как будто даже дрогнул. — «Прости.» — О, за что ты извиняешься, детка? — сочувствующе сказал 122, и для удобства пересадил Вантуза себе на колени, чтобы заглянуть ему в лицо — За чувства? Брось эти глупости, мой дорогой. Если мне суждено пострадать, то я в любом случае пострадаю — и ты будешь совершенно не при чем. Здесь, в этом мире, моя сохранность может пострадать не от твоих чувств, а от плохого настроения ТВмэнов. Да, конечно, если они узнают — им не понравится, но ничего страшного — перебесятся. Они никого за чувства не наказывают, если им с этим на уши не приседать и держаться со своими чувствами подальше. «Точно?» — с недоверием показал Вантуз. — Точно, — кивнул ученый — Вон, посмотри на дерово! Думаю, это вполне себе знак! Псих сразу же перевел взгляд на стоящее недалеко от них дерево — судя по ощущениям, пошел мощный поток ветра, отчего цветки сразу же начали шевелиться и опадать, застилая собой корни дерева, как ковром — весьма ярким, особенно на фоне серого и черного, ковром, так ещё и достаточно мягким — тактильно цветки эти нежные и мягкие, 122 уже доводилось держать их рука, и, к тому же, они вроде не ядовитые. «И что это значит? Что все будет плохо?» — абсолютно не оптимистично показывает инвалид, поерзав на коленках Спикера. — Нет, — усмехается ученый — В этом мире, подобный знак — очень хорошо. И обычно должен приносить какое-либо счастье. Так что, думаю, если постараемся — у нас все будет замечательно. Ученый удобнее перехватил психа, с интересом положив подбородок ему на плечо. Скибидистов в коридорах значительно больше, все суетятся и куда-то спешат, от мала до велика, но почему-то в коридоре не было такого ощущения нехватки места и даже духоды, как было на любой базе альянса «в час пик», как это стали со времнем называть — сначала ТВ, которые от пережитков всего людского так и не избавились, затем испорченные души, которые старались во многом подражать объектам своего вожделения, а уже потом это просочилось и в общую массу, таким элегантным образом «прижившись» среди агентов. Среди титанов такого долгое время не было — они среди мелочи особо не жили, на их габариты коридоры рассчитаны не были, и узнали они подобное от малютки Вантуза, который неплохо дружил с титаном своей фракции — и тоже как-то приелось, став общепринятым и общедоступным. Хотя, тем не менее, титаны чувствовали себя неловко и даже неуютно, стоя в самом проходном месте на базе скибидистов, как-то жалко вжавшись в стену, словно стояли и ожидали клиентов, для вполне ясных услуг — ха-ха, это было бы смешной шуткой, если бы не факт того, что оба титана все ещё питали брезгливость к своим новым «товарищам», да и, к тому же, вероятность того, что свой первый сексуальный опыт титан колонок получил именно с этими тварями, некоторые из которых, как оказалось, в развитии не сильно превышают ТВ-Полицефалию — определенно, именно в таком бы ключе и шутил самый младшенький ТВ, если бы титаны знали его местонахождение. Но в этом вся проблема — они не знали. Строго говоря, с момента драки между ТВ и Камерой, что было правильнее назвать избиением в одностороннем порядке, младший телевизор неизвестно куда пропал, и у титанов абсолютно нет идей, где он может быть. И вышли они к скибидистам, к тому же ещё и в коридор, где трафик передвижения постоянно повышен, только для того, чтобы найти его. Ну или хотя бы зацепки, как и где именно его искать, ибо скибиди-дедушка и так был мягко говоря не в духе и не в восторге, когда узнал о произошедшем. Кажется, только умоляющий скулеж титана-колонок и остановил его от убийства последнего, как думали скибидисты и титаны, оператора. «Как стыдно», — показал Спикер-титан, на ходу вспоминая язык жестов — специально не словами, чтобы скибидисты, которые с ехидством поднимали на титанов глаза (тоже, должно быть, ассоциация с трассой), не поняли, о чем они перешепчиваются. «Абсолютно нет», — показывает Камера, состроив недовольную мордашку — «Я и так слишком долго его терпел. И ты, между прочим, тоже!» — оператор ткнул колонке пальцем в грудь. «Но это же не повод его бить!» — показал Спикер, в конце ещё и всплеснув руками — «Да, он не хороший, но все же сговорчивый!» «Мне сложно вспоминить моменты, когда он с нами на переговоры шел!» — Камера ещё и угрожающе нахмурился, всем своим видом говоря, что если Спикер не успокоится, или не займет позицию Камеры-титана, то Спикера будет ожидать что-то ужаснее, чем тарелка каши в волосах. И тут язык ТВ его уж точно не спасет. — ДА БЫЛИ ОНИ!!! — ужу не выдержал и взревел Спикер, ещё и угрожающе топнув ногой, заставив скибидистов обратить на него пристальное внимание — они-то контекста очередной ссоры титанов не знали, но учитывая, как ехидно вытянулись их лица, можно было смело сказать, что они подобным моментам радовались — никто титанам не сказал, что скибидисты их также будут любить и уважать, даже если их заставят. У них были свои причины ненавидеть абсолютно всех титанов и желать им новых ссор. «Ну предположим — были.» — даже жесты у оператора имели особый эмоциональный окрас, как и его недовольная морда — «Может, перечислишь их? В алфавитном или хронологическом порядке.» — Тебя только это волнует?! — воскликнул на него Спикер, а когда Камерамэн ещё и кивнул, издав горловое сипение, которое должно обозначать «угу», колонка взвыл и ударил себя по лицу, сразу же спрятав лицо в ладонях, желая просто послать все рамки гордости и приличия и начать от безысходности плакать (как очень редко, но все-таки делал). Иногда, а точнее все последнее время, с титаном операторов стало просто невозможно разговаривать — нёс то, что считает нужным, и возражения не принимает. К тому же по его политике стало ясно, что он хотел слышать (ну или видеть) только то, что было ему по душе, и что неплохо кормит его нарциссизм, который становился все более острым и явным, являясь огромной проблемой для взаимодействия с другими, особенно титанами. Хотя при этом Спикер, все же, предпочитал его титану ТВмэнов, ибо этот мог ещё говорить на равных условиях. А вот труп предпочитал жить на молчках и просто раз в какой-то острый период отшучиваться, отчего и общение с ним не воспринималось как что-то серьёзное. Мысленно досчитав до 10, Спикер всё же разжал пальцы, аккуратно выглядывая сквозь них на Камеру, что так и стоял на своём месте с самым недовольным лицом, скептично изогнув серые брови, выглядя так, словно колонка успел сказать или совершить абсолютно нелепую глупость, которой ещё и оскорбил честь титана. Вздохнув, и нехотя разлепив руки, Спикер спросил: — Как думаешь… — титан на миг умолк, но потом продолжил: — Где его можно поискать? Хорошо, не в рамках базы, а по городу в принципе. Ты его дольше меня знаешь. «Я не намного больше твоего его знаю, Спикер.» — Камера с раздражением вздохнул — «Если бы я хотел от вас уйти (вообще, Камера и так хочет это сделать, только вот без джетпака он особо далеко не убежит), то я бы пошел в принципе — подальше от вас и этой базы. И любой другой базы скибидистов вообще. Может, даже ушел бы в сторону любой базы альянса, но они в очень… Плачевном состоянии. Да и там меня все равно никто, кроме развалин, не ждет. Даже, пожалуй, они тоже не ждут.» — И то верно… — с раздражением протянул Спикер, стискивая кулаки — на языке так и вертелось все, что он думал касательно произошедшего, но все же предпочитал про это молчать, зная, что Камера его щадить не будет. «Может и хорошо, что у него забрали молот…» — подумал Спикер, уводя глаза в сторону. Между титанами раздается мягкий шелест, атмосферу заполняет вонь гангрены, а вылезший из тяжелого смога ТВ-титан сразу же перекидывает свои руки через шеи двух других титанов, по дружески прижимая их крепко к себе (правда, так крепко, словно намеревался придушить) — Камера и Спикер сразу же смотрят на него удивленным взглядом, а последний ещё и восклицает: — Ты где был?! — Не важно. Но, скажем так — не далеко от вас, — посмеивается титан, как будто это не он какое-то время рыдал от того, что ему принудительно поменяли прическу. «Где лицо потерял?» — показывет Камера-титан, выпутавшись из захвата трупа — «А заодно и волосы. Парик ты у меня же забрал.» — Ах, это… — ТВ выпустил энтеробиозника, сразу как-то зрительно похолодев — Я их сжег. — Сжег? Ты серьёзно? — удивляется колонка, на миг заглянув в лицо ТВ, и потом сам же с этого дрогнув. — Ну да. Абсолютно серьёзно, — кивает титан — У нас, ТВмэнов, есть развлечение — в порыве особого пика чувств и эмоций что-то безвозвратно терять. Как правило — обычно сжигаем. Я только по глупости это ещё и съел… Кислый привкус во рту до сих пор. — слух ТВ уловил, как Камера усмехнулся — Знаете, рано или поздно факт фальши во мне все равно бы вскрылся — так что лучше раньше, чем позже. Да и моя родня уже все равно вскрыла нашу истинную сущность, так что… — ТВ заговорщически улыбнулся — Все сложило как нельзя лучше. Так что, думаю, я должен сказать тебе спасибо, Камера, — труп повернулся к оператору. «Оставь свое «спасибо» при себе, зверь.» — титан закатывает глаза, отчего-то даже не припомнив про то, как ТВ его прозвищем, констатирующим факт его инвалидности, затыркал. Может, он даже что-то понял и сделал выводы. Либо уже забыл. — А ты… Ещё решил сменить одежду, как я погляжу, — неловко сказал Спикер — Ты выглядишь… Необычно. «Ты выглядишь так, словно скопировал одежду с типового маленького оператора.» — дает более точное определение Камерамэн, скептично выгнув бровь, да сложив руки на груди. — Нет, — мягко смеется ТВ, оперевшись спиной на бледно-желтую стену — Вообще, я вдохновлялся образом Маяковского — как раз его стихи с часовщиками читал. — Кем? — озвучил общий вопрос Спикера и Камеры колонка, даже переглянувшись с ним. — Да так… Был в серебряном веке один такой поэт. Ну не важно. Если найду у деда сборники его стихов — и вам почитаю, — отмахнулся ТВ. — Подожди! — до Спикера кое-что дотекло — С кем ты стихи читал? — С часами, — повторяет титан — Не, ну а что? Законом пока ещё не запрещёно, да и, надеюсь, не запретят. Их Король такой душка… — ТВ окрыленно вздохнул. — Ну офигеть, — вздохнул Спикер — Видимо, в нашем объединении титанов с разных фракций пополнение. — Возможно, — глумливо хихикнул труп. А одет был ТВ-титан действительно — очень близко к Маяковскому, если смотреть на это его взгдядом, и ещё ближе к маленькому оператору, если смотреть на это взглядом других титанов. Разве что более старинно и, казалось, потрепанно, словно костюм он стащил как раз из начала 20 века. На нем были темные штаны и пиджак (не черные, а именно темные), что по качеству ткани были намного мягче, чем костюмы Камерамэнов, но и при этом жестче и колючее, к тому же — пошив намного качественнее. Под костюмом была видна клетчатая безрукавка, которая собрала в себе несколько видов серого, белая, к привеликому удивлению всех, блузка, а под воротником — галстук, который титаны на телевизионщике никогда не видели. До этого дня. Хотя все это было выдержано в трагичной черно-серой цветовой гамме, к тому же одет был титан глухо из-за наличия перчаток и завышенного горла блузки, а это также давало понять, что перед ними ТВ, пусть теперь в совершено другом амплуа. — Ну что? Есть идеи, чем можно заняться? — ТВ снова прижал к себе титанов, ощущаясь сегодня каким-то слишком добрым и любвеобильным — Завтрак, как я полагаю, я уже точно пропустил. — Может… Поищем у твоего деда стихи этого Маяковского? — Спикер-титан неловко улыбнулся — Хоть какое-то развлечение. Ты как, Камера? Оператор на это одобрительно кивнул, как-бы говоря «Я за.» 512 аккуратно выглянул из-за тяжелого черного дуба, прижимаясь к его жёсткой коре всем худеньким и ломким телом, с интересом поднимая взгляд на объект своего вожделения — на ТиВи, что стоял чуть выше вверх, на местном холме, причем спиной к 512 — не беда, что колонка не может насладиться лицом любимого, ибо вид сзади его тоже вполне себе радовал — особенно туда, ниже поясницы, хотя, казалось бы, ничего особо ярковыраженного там нет, по крайней мере до тех пор, пока на монстре жесткое шерстянное пальто. В прочем — волосы ТиВи, что сейчас слегка колышались от легкого ветерка, тоже представляли из себя интересное зрелище, особенно когда в 512, обычно в состоянии глубокого алкогольного опьянения, просыпался поэт-романтик, что всерьёз был намерен восхвалять все, что как-либо связано с ТВмэнами — в частности их самих. «Может, в черный покраситься?» — однажды пришла Спикеру идея, правда, на удивление — на трезвую голову — «Так я этим всех только насмешу.» — не то, чтобы у него была возможность достать черную краску. Да и, к тому же, заиметь репутацию этого бедняги Симпа не очень хотелось — пусть ничем таким он не промышлял, то ли не успел, то ли не додумался, но многие были уверены, что Симп и на большее при большом желании способен. Хотя к испорченным душам среди Спикеров относились значительно проще, чем к испорченным душам среди Камер — их за всякого рода распущеное поведение редко наказывали. В прочем, сейчас, любуясь ТиВи, который, очевидно, уже давно почувстовал присутствие 512, но как всегда с чистой совестью игнорировал, Спикермэну было не до этого — у него снова замылило бесконечной любовью взгляд. Пожалуй, тут даже подходит выражение «Дальше собственного носа не видит», хотя ведь до появления ТВмэнов был вполне себе неплохим типовым Спикером. И теперь выражение «Любовь — зла» также зацвело новыми красками. «Какие же вы, ТВмэны, удивительные существа.» — влюбленно подумал 512, глупо улыбаясь — «Красивые…» Счастливый и влюбленный дурак он, не иначе. Ибо только такие способны любить эти ходячие голодные трупы — даже после всего произошедшего. Понимает ли? Понимает, конечно, но все равно идет на поводу у чувств, возможно даже боясь потерять и объект вожделения, и столь губительные чувства к нему — хотя тут, казалось бы, в мире, который принадлежит ТВ, этим монстрам ничего особо не угрожает, а вот Спикеру и его подобным — вполне. Только вот в отличие от Спикера, что, на удивление, бегает вполне себе целехенький, ТиВи себя уже терял — не единожды и даже не дважды, увы. Он горечь смерти, причем даже своей, знает — а вот 512 этого знания всегда страшился, вот и ходил за ТиВи хвостиком, пытаясь хоть как-то уберечь от всего плохого, что с монстром может произойти, ибо знает, что потеряв ТиВи, он заодно потеряет и себя. Не всего, конечно, но большую часть и что-то самое важное — так точно. Был бы почти совершенной моделькой роботизированного агента, если бы эти чувства уже просто не начали его в откровенную отравлять, сильно очерняя этими чувствами сознание, заодно имея опастность с той стороны, что эти чувства не были частью его программного кода, а значит, что появились они в роботизированной душе независимо от программы государства, что вложена в него еще от момента создания, и избавиться от этой мании любить ТиВи с помощью постороннего вмешательства невозможно — это же не код и не написанная заранее пограмма, которую Спикеры, походу, научились обходить стороной. То есть, если он сам не захочет избавиться от чувств, то он никогда не разлюбит. А заниматься подобным он не собирается, как и другие испорченные души в принципе. Да и зачем? Им эта любовь нравится, кажется, им просто любить что-то более осязаемое нравится (именно нравится, а не надо), даже если чувства односторонние и невзаимные. И тут ТВ на них никак повлиять не смогут, даже если очень постараются. Вздохнув, и не став больше медлить, 512 весьма бодрым шагом направился к ТиВи, сложив пальцы домиком, немного нервозно поигрывая ими с темным галстуком, с каждым новым шагом начиная улыбаться все сильнее и сильнее, приятно наполняясь любовью, походу даже не подозревая, сколько пряного запаха очень сладкой вишни он за собой оставил, — к тому же, поднимаясь, он случайно наступил на сухую ветку и она громко хрустнула у него под обувью, на что ТиВи вздрогнул, но все равно упрямо не повернулся к 512, кривя свой милый, по мнению 512, носик — кажется, он останется в памяти этого робота милым даже в том случае, если у ТиВи на его месте останется просто кровавое месиво. Влюблённый дурачок, как и есть. Ещё и неясно, кому больше не повезло — 512 или ТиВи. Для кого же эти чувства более губительны? Для робота, который раньше от простого дуновения ветра мог поломаться, или для трупа монстра, которому только распятие теперь и страшно? — ТиВи… — влюбленно вздыхает, почти шепчет, 512, смотря монстру промеж лопаток таким вожделенным взглядом, каким, кажется, даже на самый желанный наркотик никогда не смотрел — Привет, любимый. — если бы в 512 было что-то от человека, то у него бы от вожделения точно пересохли бы губы. — Ага. Давно не виделись. — весьма прохладно бросает ТиВи, из принципа не смотря на 512, ощущая в атмосфере вкус из слегка желеобразного рассола из-под маринованных грибов, а также терпкое из-за изобилия сладости вишневое варенье, в котором ещё и сама цельная вишня, причем с косточками — Все ещё, Спикер? Серьёзно? — монстр с хрустом выгинает шею в сторону робота, смотря довольно строгим взглядом, от которого 512 хочется вскрыться, лишь бы не улететь в космос. — Ты о чем? — на миг тупит робот, а потом сам же себя одергивает, вспомнив, что эмоции и чувства всего живого для ТВмэнов подобны раскрытой книге, ибо имеют запах, за счет чего и осязаемы — Аааа, ты про это… Конечно, любимый. — Спикер слегка хитренько улыбается, после чего подходит значительно ближе — Прости. Не могу тебя не любить. — Почему же? — улыбочка у ТВ подобно хорошо наточенному лезвию ножа и свежему халапеньо — такая же жгучая и острая, только кому-то это в кайф, а кто-то об это может больно обжечься — 512, да и другие испорченной души, уже не раз сами делали себе больно, только вот на ошибках особо не учились и добровольно шли за новой порцией боли. — Ну а как же вас не любить? — 512 обернул галстук вокруг костяшек, восхищенно прижимая руки к груди — Вы же такие удивительные и красивые… Интересные… Умные и опытные… — под конец у Спикера предательски сорвался голос, отчего он сам себя оборвал — Вы только мрачные и темные. Вас жалко. — Жалко? — неподдельно удивляется ТиВи, повернувшись к 512 полностью телом, сложив руки на груди. — Да, — наркоман кивает головой — Жалко. Всегда от всех стороне, себе на уме, словно у вас какой-то траур. Хочется к вам прижаться, приласкать и отвести в свет. Вот только… — …Только сами мы этого не хотим, да. Верно, Спикер, — сразу как-то более прохладно завершает ТВмэн, нахмурившись — Когда же вы это поймете? — в его голосе чувствовались раздражение и усталось, возможно, он даже и жалеет, что посмел допустить этого паразита так близко к своему не то, что не бьющемуся — уже даже почти разложившемуся, сердцу, при этом к нему особой любви не ощущая. Только любовь строго и жестокого отца, который этого влюблённого и жертвенного сына не хотел. — Никогда! — капризно восклицает Спикер — Мы будем любить вас всегда — и даже больше! Мы ради вас абсолютно на все готовы! — Абсолютно на все, говоришь? — тихо бурчит монстр, кисло усмехнувшись — Вы все совершаете большую ошибку, Спикер. Особенно сейчас, когда абсолютно на нашей территории, и заступников тут нет. — Ну и что? — в своей манере усмехается 512, как будто даже пародируя ТиВи, сильно сокращая между ними расстояние — Ради вас и умереть не страшно. Особенно в ваших милых челюстях. Я знаю, что когда нас только создали, люди или агенты по-старше, читали нам свои людские книжки, и в некоторых из них партнеры были ради друг друга готовы на все. Вот в нашем сознании так и укрепилось, что жертвовать всем ради тех, кого любишь — не плохо и не страшно. Но а вы… Отчаянно пытаетесь убедить нас в обратном, — Спикер сощурился — Вот это глупо, ТиВи. Вы же прекрасно понимаете, что мы все равно будем поступать так, как считаем нужным, любимый. Значит — и любить вас все равно будем, и жертвовать ради вас всем. — робот пожимает плечами — У вас-то, может, история дружбы и любви плохая, а у нас… Получше. — Ах, так вот оно как? — ТиВи театрально вздыхает — Теперь ясно, в чем корень этого любовного зла. Что ж, ладно. Поступайте, как знаете, мы вас более предупреждать не будем. Только учтите, что закончите, скорее всего, как этот придурок в коричневом, а то даже и ещё хуже. — Кстати про него. Возможно, я это поздно страшиваю, но все же — где он? Его же вроде пусть не сразу, но спасли, — интересуется 512. — Вообще-то, я думал этот вопрос задать вам… — отвечает ТиВи — Но, думаю, раз уж его нет, то, походу, ТВвумэн его все же сожрала. — Да? Как интересно, — вздыхает как будто даже с завистью Спикер — Интересно, каков он был на вкус? — Я могу лишь только догадываться, — отвечает ТиВи — Я не пробовал. ТВмэны друг с другом не делятся едой. Только если представитель нашей фракции слаб, ранен, или, как Полицефалия, имеет сильные отклонения, тогда делимся. Я, как ты понимаешь, не тот случай. Но судя по запаху, что от него постоянно шел, — он был как ванильное или овсяное печенье и молочный шоколад. К тому же, я видел, как он наворачивал коробку шоколадных конфет, которые так и не смог всучить моей сестре. — Звучит аппетитно, — говорит 512 — Возможно, будь я на вашем месте, я бы такого с радостью заточил. — О, ты ошибаешься, — категорично отвечает ТВ — Будь ты ТВмэном, тебя бы от сладкого воротило. Ты мог бы это есть и переваривать, но ты бы этим никогда не наелся, и кроме голода, тебя ещё бы по ощущениям и мутило. Мы сладким не наедаемся, Спикер. Только кровью и мясом. Иногда ещё едим ткань, чтобы немного желудок забить. — Звучит, на самом деле, не очень, — признается 512 — Получается, что у ТВвумэн это был не самый вкусный ужин. — Именно, — ТиВи кисло, прямо по кефирному, улыбается — Поэтому мы вас, влюблённых фанатиков, и не едим. Вами нельзя наесться, а ваша любовь в нас вызывает зубную боль. Уж не знаю, поднимаете вы ли в нас уровень сахара, а даже если и поднимаете, то оно нам уже не вредно и не страшно. Зато ненависть для нас вкуснее, ощущается пряным гарниром, — ТиВи с аппетитом облизнулся. — Но ТиВи, помилуй, мы не сможем вас ненавидеть, — печально и плаксиво сказал 512, подойдя уже едва не в притык — Мы хотим вас любить, а не ненавидеть. Вы нам повода не давали. — Да? Какая жалость, ведь мы вам уже столько поводов накидали, что только вы-то их и не замечаете, — вздохнул ТиВи — М? 512, что ты делаешь? — Обнимаю, — пробурчал 512 монстру куда-то в ребра, ещё крепче обернувшись вокруг тела монстра — Не хочу тебя за что-то ненавидеть, хочу просто так тебя любить. Ты самый лучший в моей жизни человек, пусть даже и мертвый! А я уж людей знаю, у меня кураторы были. — Многого хочешь, 512, — вздыхает труп и крепко сжимает ладонями плечи робота, на удивление не отталкивая — должно быть понял, что это бесполезно, и дешевле стерпеть — В прочем — можешь мечтать теперь о чем угодно, у тебя на это вся ближайшая вечность. — Нам бы в порно сняться, любимый, — делает весьма неожиданное заявление 512, по ощущениям выбивая из-под ног ТиВи табурет — Причем в самом черном! Монстр на это как-то очень обречённо и тихо хихикает, причём его смех напоминает, скорее, скрип натянувшейся веревки, на которой 512 со своими чувствами его и повесил, — ему от этой глупости смешно и плохо одновременно, сразу как-то вспоминаются самые тёмные года прожитых жизней, в которых бывало всякое. — Помилуй ты меня, 512, — посмеивается ТиВи, едва не упав — Только черного порно мне в моем существовании для полноты картины не хватает. Вот как снимем свою порнометражку — так точно план на жизнь выполню, только окончательно умереть и останется. — Серьёзно? — испуганно вздрагивает 512, видимо, сразу же от этого отказываясь. — Конечно нет, Спикер, — успокаивает его монстр — Это так не работает. Но и полный метр мы с тобой пока снимать не будем, все же, я предпочту видеть тебя целым, а не находить в углах спальни отдельными частями. Найти выход на крышу базы Клокмэнов в одиночку, к тому же при почти полной глухоте, где «почти» затиралось, превращаясь из частичной в полную, оказалось достаточно непросто, но упорство, что было у Камерамэнов в крови, а точнее в их маслянном кровозаменителе, сыграло очень вовремя — и вот, добившись своего, робот в какой-то степени снова вышел на улицу, спустя достаточно большое количество времени, пусть по факту был он не прям на самой улице, а на весьма резкой и металлической крыше здания, с которой вниз падать — весьма и весьма далековато. «Красиво здесь,» — думал агент, свесив с крыши ноги и ими же задорно болтая — «Хотя и ничего необычного. Видимо, жизнь без войны красит. И небо без гари такое чистое, красивое…» Пожалуй, небо действительно можно было назвать красивым — иссиня-черное, яркое, на нем мелкой россыпью серебрянных звезд блестели космические объекты, а как будто даже слегка оранжевая луна заливала собой улицы вместе с аккуратными фонарями, которые по городу самолично ставили Клокмэны, освещая развалины теплым желтым цветом. Но вообще, в этой части города развалин было значительно меньше, видимо, его война не так сильно затронула — должно быть, часовщики стали таким своеобразным оберегом, хотя и спрашивать Камерамэн не сильно спешил, а Клокмэны не особо спешили рассказывать. Строго говоря, им разговаривать с К-097 не о чем, а агенту ещё и нечем — форма рта была его фракции дана исключительно для красоты и для вида, но вот из практического в ней достаточно мало. Переживает ли агент по этому поводу? Ну, наверное, положа руку на сердце — да. Он переживает и его нервирует вся эта ситуация, но, кажется, не из-за факта отсутствия какого-либо общения (редкие встречи с Кукушкой не считаются), а из-за осознания своей инвалидности и местами даже недееспособности — этого неприятного ощущения отчуждения от мира не было, когда он жил среди Камерамэнов (Спикеров видел издалека, но лично не контактировал). Живя среди точно таких же операторов, необходимости задумываться о их коллективной инвалидности у него не было, строго говоря, и этого ощущения инвалидности не было. Однако с этими механизмами такое не прокатило. Говорящие и слышащие, они постоянно о чем-то тикали, разгоняя тишину и скуку этой базы — им особо заняться нечем, ибо все книги давно прочитаны, причем не по одному разу, а пластины заслушаны до потертостей (некоторые и до дыр). Телевизора и радио у них нет, да и уж первое им точно не нужно — не после их маленького недопонимания с ТВмэнами. Пусть им уже не о чем тикать, и главной их обсуждаемой новостью стал этот Камерамэн, но они хотя бы могут тикать. Интересно, благодарят ли они об этом своего Бога после появления К-097? «Интересно, где мои товарищи?» — с сочувствием подумал оператор, стаскивая со своих плеч пиджак — такой роскошный, видно, что Король на одежде своих механизмов не экономит, не то, что в альянсе — качество его старого черного пиджака в сравнении очень плохое, хоть на половые тряпки распускай. В прочем, учитывая, что 097 давно свою старую одежду не видел, часовщики, походу, так и поступили — «Хочу увидеть их снова…» Возможно, если бы его там кто-то помнил, то по нему бы скучали и ждали, а заодно бы и снова желали увидеть. Возможно, о нем помнят, но видеть в ответ не хотят. «Интересно,» — снова проносится в голове К-097 — «Что эти механизмы знают про произошедшее с альянсом? И какую роль в этом сыграли они? Надо будет спросить…» — после чего вздрагивает, когда чьи-то руки резко приземляются ему на плечи, образовав хлопок. Оборачивает шею — и видит нависшего над ним Джонатана с лёгкой улыбочкой. Возможно, это не значит, что он улыбается как-то искренне, просто у лица, скорее, мышечная память, которая вместе с вежливостью и услужливостью стала оберегом от гнева Бога. Хотя гнева от 097 ему можно и бояться — оператор достаточно вежливый и благодарный, чтобы за проявление хоть какого-то добра к себе в ответ с оппонента пылинки сдувать. Ну или стряхивать, все же, руки у оператора лучше развиты. «Привет», — показывает ему Кукушка и мягко усаживается рядом, сразу же оборачивая 097 в его же пальто, как будто шоколадную конфетку в золотую обертку — птицы сладостями, вроде, не питались, хотя, может, часовая Кукушка и Камерамэном не прочь закусить? — «Выглядишь печальным. Что случилось?» — он никогда не спрашивает, обидел ли его кто-то, ибо время не обижает (зато Время — вполне себе) — пусть даже на самом деле это не так, и пинали 097 все и часто. «Ничего.» — лаконично показывет Камера, а потом, чуть подумав, добавляет: «Ничего страшного.» «Но все же что-то случилось.» — как будто слегка давит на него Кукушка, смотря на 097 слишком внимательно, как будто видит его насквозь (в прочем, учитывая, что именно Джонатан его зашивал — может и насквозь) — «Что именно произошло, малыш? Я давно тебя… Настолько грустным не видел.» — милое прозвище, жаль только, что 097 кажется, что ему так указывают, насколько он возрастом и интеллектуально младше. Камерамэн сначала мнется, даже печально поджимает губы — а потом все же выдаёт: «Я снова думал про других Камерамэнов.» — именно про них потому, что до заражения паразитом среди них и воевал (нельзя сказать, что именно жил), Спикеров видел издалека, а с кем-то из фракции ТВмэнов личного знакомства не имел — то нападение не в счет — «Интересно, как они там?..» — 097 стал ещё печальнее. «Надеюсь, что все хорошо.» — без особой жалости показал Кукушка — «В прочем, учитывая, что именно произошло… Не думаю.» — у оператора от этого прямо лицо перекосилось, на что Джонатан поспешил добавить: «Но у скибидистов остались титаны, и они не заражены. Может, можно попросить устроить тебе встречу с титанами? Как думаешь?» 097 на это сразу же активно отрицательно покачал головой — он был обычным рядовым агентом, для которого титаны, причем абсолютно из любой фракции, подобны Богам — он знает, что нормально ни одному из них в глаза заглянуть не сможет, пусть какой-то злобы или агрессии с их строны не увидит. Жаль только, что малыш не подозревает, что титаны на самом деле в пищевой цепи альянса намного ниже, чем он. И прав в альянсе у них было куда меньше. А скибидисты их сейчас хотя бы просто не трогали, что, пожалуй, вышло им всем в минус, ибо титаны тратили себя не на поддержку друг друга, а на скандалы, ссоры и даже драки. Потому что они не друзья, не товарищи, и уж точно никогда ими не будут. «Ну как знаешь.» — показывает ему Кукушка. «Может, ты мне расскажешь всю картину произошедшего?» — просит 097, хотя и знает, что правда ему не понравится. Возможно, после того, как он узнает правду — он сиганет с этой же крыши, и как хорошо, что по основам ВДВ у него в альянсе был неуд. К тому же у него все равно нет парашюта, да и вряд-ли у кого-то из Клокмэнов он вообще когда-либо был. «Не думаю, что ты пока готов узнать всю правду. Прости.» — показывает ему с более искренним сочувствием Джонатан, и Камерамэн, пожалуй, ему даже благодарен — операторы, как вид, достаточно печальны и малодушны, что со временем стало проблемой и даже пороком. 097 выдавливает из себя очень кислую и плаксивую улыбку, кое-как показывая лайк — хотя он уже устал дежурно показывать этот жест, как-бы закрывая вопросы, которые так просто закрывать нельзя, было желание большой палец себе пусть не отрубить, но уж точно сломать. В прочем, даже если он себе этот палец откусит, к нему сразу же подошлют Джонатана, который ему этот палец обратно и пришьет. Вышивкой, да золотыми нитками, как будто даже издеваясь. «Но я пришел сюда не за этим.» — начинает издалека механизм, как будто подготавливая 097 к чему-то ещё более шокирующему. «А зачем тогда?» — заставляет себя показать Камерамэн, пытаясь заинтересоваться в жестах Кукушки. «Я искал тебя для того, чтобы…» — Джонатан на миг прервал себя, не столько выдерживая трагичную паузу, сколько думая, как-бы это правильнее показать — «Я люблю тебя. И хочу предложить тебе отношения.» — Клокмэн не думает о том, что для Камерамэнов тема отношений, например, может быть табуирована или вообще под запретом, ибо руководствуется, что раз уж теперь 097 живет с ними, то он должен жить и по их правилам. Конечно, для оператора никаких табу на отношения даже с представителем другой фракции не стоит, но тем не менее, он испуган и даже взволнован столь неожиданными жестами, да ещё и в его адрес. Поэтому и слегка дрожащими руками показывает: «Это шутка?» «Абсолютно нет.» — сейчас Джонатан действительно не похож на часовщика, который может шутить — «Ну так… Ты станешь моей половинкой? Не думаю, что наша принадлежность к разным видам нам сильно помешает. Мы весьма похожи по строению.» — ещё и смотрит так тепло, влюбленно, но все же взгдядом, который дает понять, что Джонатан уважает абсолютно любой его выбор. Вот только… 097 не любит его. Строго говоря, он в целом ничего не любит только потому, что является Камерамэном еще из самых первых, довольно старых, партий, что застали развитие конфликта, а у первых операторов было мало чего-то живого внутри. И обижать Кукушку отказом так не хочется… 097 не умеет извлекать из чего-то выгоду, но сейчас хочет извлечь ее по максимуму из своего положения — а потому решает смотреть на столь неожиданное предложение не через призму сильно нравственного робота, а через призму человека-прагматика. Возможно, это не правильно, особенно когда к нему со всей душой — но, положа руку на сердце, а много ли Клокмэны проявляют по отношению что к нему, что друг к другу, добра? Может, 097 плохо смотрит, но он не заметил. Кукушка/Джонатан ему… Приятен, пожалуй, даже, он ему может быть симпатичен — но увы, дальше этого 097 ничего не чувствует. Лично для него времени прошло слишком мало, он к этим местами странным механизмам ещё не привык, и уж особой любви точно пока не чувствует. Но, видимо, для Кукушки времени прошло достаточно, скорее всего, он в другом временном диапазоне живёт, раз уж он успел с Камерамэном подружиться и даже влюбиться. Хотел бы он также, чтобы искреннее и не обижать… «Ты мне тоже нравишься,» — почти врет прямо в лицо 097, как-то очень криво улыбаясь — «Я согласен. Думаю, вместе, мы прекрасно заживем.» Да, Камерамэн врет, пусть он и не против этих отношений, но это и не значит, что он их хочет. Просто учиться быть прагматиком, и понимает, что Джонатан, с которым 097 имет коммуникацию из-за того, что этот Клокмэн знает язык жестов, может быть ему полезен в его социализации, а потому решает вступить в эти отношения с надеждой, что какой-нибудь толк от этого да выйдет — может, даже другие Клокмэны начнут со временем относиться к Камерамэну проще, и не будут так часто его пинать, словно это у них уже какая-то личная эстафета началась. Эти отношения… Они могут быть просто полезны. И либо Камерамэн получит от этого пользу и со временем в ответ влюбится, либо ситуация особо не поменяется, и Клокмэны также будут вести себя по отношению к оператору, словно хотят его убить, так ещё и Камерамэн станет заложником отношений, ибо вряд-ли Джонатан со временем перестанет его любить — Клокмэны любят кого-то одного, просто раз — и навсегда. А если любовь из них со временем выветривается, то дальше они любят не как равного партнера, а как игрушку, собственность, и объект. Мир часовщиков, на самом деле, достаточно жесток, и решение 097 пойти ва-банк вполне может стоить ему жизни. Ну или как минимум спокойствия. Интересно, понимает ли Джонатан, что его любят корыстно и, пожалуй, даже обманывают? Ну, наверное, если бы понимал — так бы по детски-счастливо не улыбался, и уж точно не тянул ручки в сторону Камерамэна, чтобы его любовно прижать к себе и крепко обнять, как-бы без слов показывая, что он сейчас счастлив. Хотя так он не видит ещё больше опечаленное лицо 097, для которого эта выгода кажется камнем на шее. А шеи у Камерамэнов весьма слабые и хрупкие места, так что оператор уже сейчас ощущает, как она у него под тяжестью любовного бремени ломается. Кажется, с момента продажи титанов и внезапной пропажи альянса прошло где-то больше трех лет — никогда не говорили «с момента окончания войны», ибо, если так подумать, то все кончилось только для скибидистов — но для альянса с титанами ничего и не заканчивалось, даже, пожалуй, все ещё продолжалось — пусть теперь не ввиде военных действий, что немного облегчает нефилимам жизнь. Но тем не менее. За это время мало чего изменилось, лично титанам кажется, что они ни на грамм за это время не поменялись. Как минимум в лучшую сторону продвижений не было, но, с другой стороны, у титанов не было отката и регресса в худшую сторону, что еще немного радовало. Хотя на самом деле это не так, прогресс был, причем в лучшую сторону — виден он был со стороны, причем не титанам, а скибиди-ученому, что в какой-то степени принял на себя роль дедушки не только для ТВ-титана, но и двух других гигантов, хотя и любил их значительно меньше, чем биологического потомка — в конце-концов, хоть кто-то должен следить за этими большими органической и механическими игрушками, раз уж сам Джи за ними не смотрит. Прежде всего, титаны, наконец, помирились и стали жить пусть и в шатком, но мире. При этом все равно друзьями они не стали. И никогда ими не были, просто между ними всегда вынужденное товарищество — сейчас, оставшись практически сиротками, потребность находиться в поле зрения друг друга у них только обострилась — особенно учитывая, что живут они даже не в пределах стен базы альянса, а с гадкими скибидистами. Мало того, что некоторые из них оказались умны, так ещё и хватает того, что они остры на язык. А титаны оказались разительно-слабы, хотя у ТВ-титана хотя бы алиби есть, он мертв, и никогда не станет живым. Но другие титаны… Если бы в альянсе прознали, то там бы были в неприятном шоке от титанов, которых любил почти весь альянс (фракция ТВмэнов не в счет), и который им доверял, как себе. Но увы. Титаны оказались слабы, а самого альянса давно уже нет, и никто, кроме самих титанов, себя за такое не обругает. Скибидисты не в счет, они всей картины происходящего, скорее всего, не знают, да и знать не хотят. Титаны не дружат. Но все равно стараются проводить друг с другом время и даже чем-то вместе заниматься, лишь бы замять прошлые грешки перед собой. Хотя есть тут побочка, ибо со временем стали уставать друг от друга сильно. Они, скорее, просто корешаться друг с другом сквозь зубы, вот и все. Также, из приятного, ТВ-титан, наконец, стал более адекватно воспринимать себя без парика и маски, перестал фальшивить, как это стали со временем называть, — хотя он по большей части смирился, пусть первое время к зеркалам относился не совсем адекватно, и лишний раз в них и не смотрелся (хотя не то, чтобы у скибидистов зеркал, рассчитаных на нефилимов, было больно много, а если они и есть, то все принадлежат Джи), чисто по привычке обороняясь от мира за плотной завесой душевной тьмы и тайны — но все же, спустя время, смог вывести себя в люди — пусть даже без фальшивок ему это и далось тяжело. Возможно, что даже без поддержки Короля и дедушки, что были готовы поддержать любое решение внучка последнего, у мертвеца бы ничего и не вышло, и он бы всерьёз стал искать способы вернуться в могилку, желательно уже навсегда. Телевизионщик не суицидник, но все свои планы на ближайшие года давно выполнил, а жить без смысла и без цели ему успело надоесть задолго до войны со скибидистами. В которую, если честно, сначала и не хотели вступать, опасаясь, что очередную войну их семья не переживет. Хотя военные действия их хоть сколько-то повеселили, правда, последние года было вообще не до смеха, а ТВ-титану ещё и начало казаться, что он снова начал гнить. Правда, отследить это без постоянного наблюдения невозможно, также, как и установить точно, но добровольно изучать себя ТВ не даст просто потому, что не хочет, он не заинтересован в мониторинге своего состояния. Или же просто боится? Он, между прочим, также склонен бояться, особенно после распятия. Если так подумать, то на этом положительные стороны и заканчиваются. Хотя для 3 титанов даже это прекрасно, пусть скибидисты и не понимают, с чего такая резкая смена курса. Хотя не то, чтобы скибидистам было больно сильно интересно, что там у титанов — прежде всего они сейчас выстраивали свой социум со своими законами, а титаны лишь так — в этой системе их все равно не будет, они вне игры. Либо, если так подумать, то в своих правах они будут либо совсем уж на дне, либо, за счет связей с двумя главными дедами, на самой верхушке. В прочем — даже это их от угнетенного положения не спасет, пусть и относятся к титанам своим игнорированием здесь сравнительно лучше, чем в альянсе, где всем от титанов постоянно что-то надо было. А может и нет, может — все это временно, и сейчас, как скибидисты закончат с собой, они примутся и за титанов (не могли же они их у альянса только для красоты принять), порушив все их спокойствие разом. Титаны, увы, даром предсказания, как самый старший ТВ-брат, не обладали, да и, пожалуй, не хотели. Лучше для них жить без спойлеров, чем трястись в ожидании неизбежного. Да и пусть мучения в будущем станут для них приятным сюрпризом и неожиданностью. Но пока скибидисты заняты собой и только собой, дедушка о них заботится (хотя любит только внука), война, наконец, завершилась, а мир потихоньку начал восстанавливаться и даже прорастать травой, да и зеленью в принципе, освещая все теплым солнцем, жить можно. А упадка сил не предвидится только потому, что в титанах уже давно — сильнейший упадок сил, да тоска, они с этой трагедией живут, давая ей прорастать в своих сердцах подобно цветкам, хотя, вроде, реальные цветы ни в ком из них прорасти не могут, ибо один представляет из себя сгнивший труп, которого корежит что-то нечеловеческое, а два других — металл, пластик, резина. Набор скудный, хотя начинка в этих двоих побогаче будет. Сейчас у них лето, когда ещё вечером достаточно долго светло, правда, солнце палит нещадно, сильно нагревая собой скибидистов и титанов, и немного обогревая ТВ-титана — будучи трупом, у него никогда не поднимается температура, всегда стабильно ниже нормы (лишь один раз он как будто нагрелся, а все из-за распятия), а потому горячие температуры ему были только в радость. При этом он все равно облачился в черные брюки-клеш, толстые ботинки со шнуровкой, тонкий черный свитер, а сверху — уже размера на два его больше бледно-фиолетовый, разве что с чуть более короткими рукавами, из которых видны черные рукава, и заправленные в них тонкие черные перчатки — труп все также по привычке глухо запахивается, не желая лишний раз демонстрировать свое тело массам. Да и он так и не смог убедить себя в том, что поступил правильно, перестав фальшивить. Возможно, солнце действительно подействовало на титана вполне благоприятно — с его лица как будто сошла некая сырость, значительно уменьшился отек (в прочем, не факт, что это именно из-за солнца), а наконец отросшие за столько времени черные волосы (которые зрительно все равно можно принять за парик) как-то значительно сгладили его лицо, обрамляя его лик. В отличие от родни, он их себе назад не зачесывал, отчего они частенько лезли ему в лицо, а он их одергивал и поправлял, но снова обрезать уж точно не был намерен. Как минимум не в ближайшее время. И, видимо, постоянно накручивать на палец близлежащий локон ему понравилось, и делал он это частенько, используя волосы как игрушку. В прочем, на это есть хорошее выражение — «Чем-бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало». Похоже, это про телевизионного титана. А вот Камера и Спикер свой образ менять не спешили, да и не то, чтобы им было на что именно менять. Ходили они в тех же самых тряпках, отчего ткань сильно потрепалась, Спикеру даже красным цветом снова отдельные пряди не покрасили, отчего за столько лет его красный стал ещё тускнее, начиная уже ассоциироваться с какой-то даже грязью. Про одинокую голубую прядь в волосах Камеры уже и забыли, а может даже и не знали. Конкретно сейчас, пока вокруг них суетились разные скибидисты, по большей части мелкие, титаны лежали на огромной поляне, которая местами достаточно сильно прорасла травой (которая, в прочем, под ними уже смялась), и если Спикер лежал на спине, положив руки за голову, то ТВ лежал, положив одну ногу на другую, левой ногой даже слегка покачивая, при этом сложив руки весьма печально в каком-то даже молитвенном жесте на груди, в то время как Камера их «охранял», сидя рядом с этими двоими по турецки — лежа ему было бы неудобно с ними общаться жестами, хотя было бы удобнее «слышать» — точнее, в его случае, вслушиваться. Хотя пока эти титаны, которых можно назвать по старшинству в альянсе младшими (а по возрасту старший, все же, ТВ), хотели так много ему сказать, Камера так многое не хотел от них слышать. Жить наедине со своими мыслями лично для него оказалось крайне удобно, пожалуй, открыв в себе нарциссизм, он даже обрадовался, что глухой. В прочем, учитывая грубость этого титана, может оно и к лучшему, что он ещё и немой, причем немота у него уже полная, а не сильно частичная, как глухота. Ибо, умей он разговарить, он был бы весьма острым на язык (а скибидисты бы узнали всякие новые слова). Хотя не то, чтобы он и на жестах сильно лучше. Те скибидисты, что по большей, по сильней и по старше кружили рядом и работали, разбирая завалы, а вот те скибидисты, что по слабже и намного мельче, так ещё и в развитии сильно оставали (это почти все мелкие, ибо дед специально не особо трудился над их мозгами, создавая послушное пушечное мясо и, если так подумать, рабов), сейчас играли в какие-то детские игры, либо разговаривали на своем языке, причем расположившись на титанах, по большей части в ногах ТВ и Спикера, т.к Камеру они побаивались, и смотря на них, телевизору частенько становилось скверно — уже не потому, что это враги их, если так подумать, приватизировали, используя как развлечение или карусель, и не потому, что эта еда, которую он не мог в открытую есть (ибо более разумные скибидисты тогда начнут возбухать), а потому, что видел в этих имбецилах (справедливости ради, имбецилами они не были, а если такие скибидисты когда-то и появлялись, то дед губил их ещё в зародыше) ТВ-Полицефалию, который иногда в поведении от них не сильно отличался, следом вспоминая всю семью — и ему становилось так грустно на душе, сразу появлялось ощущение, что он один во всем мире остался. Такой одинокий и никому не нужный… В эти моменты он ощущал себя сиротой. Хотя, на самом деле, он до сих пор не одинок, у него все ещё есть дед, что его любит (возможно даже слишком не по дедовски любит), и есть весьма приставучий часовщик, что ради титана, похоже, готов пойти на многое. Да и, если уж сравнивать, он никогда не был одинок так, как Спикер-титан. Пожалуй, самое чистое одиночество мертвечине не знакомо, его постоянно кто-то страхует, пусть он даже и не просит. Потому что этот зверь постоянно кому-то нужен. Камера тоже кому-то бывает нужен. А Спикер — нет. Джи-мэн не в счет, ибо этому он нужен только в качестве хорошей игрушки, которую можно помучить и с чистой совестью сломать. Так что Спикер, в отличие от них, одиночество разве что на вкус не знает, но это можно как раз у телевизора спросить, раз уж он такой эксперт во вкусе абсолютно всего. Возвращаясь к титанам, и скибидистам на них, то последние им не мешали. Достаточно тихие и маленькие, при большом желании их можно спугнуть или даже просто стряхнуть, как крошки (жаль, что не в рот), пусть даже они и не мешали, и титаны их даже особо не ощущали (строго говоря, никто из титанов такой чувствительностью кожи не обладает, чтобы их достаточно ощущать, разве что ТВ улавливает их особый специфический запах от тел). Правда, сгонять их пока никто не собирается, ибо особого желания двигаться ни у кого из титанов нет. Роботы последнее время ощущали себя уже устаревшими и даже почти проржавевшими, а труп ощущал себя так, как действительно положено трупу — мертвым, уставшим, так последнее время он ещё и начал ощущать свой возраст, отчего почувствовал себя неприятно-старым (не в обиду дедуле). Пожалуй, объединяет титанов сейчас то, что они стали более вялыми (от того, походу, почти и не ругались), и уже так активно не двигались, ощущая критический упадок сил. — Должно быть, — возвращается Спикер-титан к анализу их состояний, сначала пялясь на солнце, а затем обводя глазами ребят (если смотреть со стороны возраста, то, пожалуй, ребятами они все ещё были, даже ТВ-титан) — Так и ощущается смерть. Да, ТВ? — Колонка поворачивает голову к телу (несмотря на остатки души, которая, должно быть, уже разнеслась сепсимом по гнилым венам, этого титана видели и обозначали, только как оставшееся тело, как будто сама личность уже давно безболезненно отмерла) ТВ-титана, и, если не обращать внимание на открытые глаза, а также ленивое покачивание ногой, то может показаться, что это тело действительно мертво, а также спокойно и неподвижно, как положено трупу. — Нет, Спикер. Ты ошибаешься, — спокойно прошелестел ТВ, повернув к нему как будто отяжелевшую голову — Так ощущается усталось. И старость. — А смерть? — наивно, по детски, интересуется Спикер с неким даже интересом — Ты же эксперт в смерти. — Эксперт… — печально усмехается ТВ и как-то даже горько улыбается — он бы не отказался нести бремя эксперта, но только не эксперта в смерти — Если рассмаривать это с физиологической стороны, то абсолютно не находишь в себе сил двигаться. Да и не то, чтобы хочешь. Тело кажется таким лёгким и неподвижным одновременно, словно ты груда камней и желейный десерт. Ты не можешь заставить себя не то, что встать с кррвати и пойти что-то делать, а даже просто перевернуться. Вот и пролеживаешь бока, смотря немигающим взглядом в одну точку. Либо спишь, не особо подавая признаки жизнь. — А с моральной? — Спикер чуть щурится, где-то в душе даже испытав небольшой прилив сил (должно быть подсознание порадовалось, что он ещё не мертв), отчего резко выпрямляется и садится, прижав одно колено в груди, обняв себя за ногу и положив подбородок на коленную чашечку, как на подставку — на дне его глаз начали всплывать заинтересованность и любопытство — сразу видно, какая фракция его создавала, — даже начиная немного покачиваться (как хорошо, что скибидисты, почувстовав шевеление исполина, поспешили с этой машины сбежать, иначе их бы раздавило). Как жаль, что такого сильно подъема сил у самого ТВ нет. А судя по тому, что он даже ногой перестал покачивать, анализ того, как ощущается его дохлое состояние, ввел его в ещё большую сильнейшую тоску, которую даже еда со временем перестала разгонять. Пожалуй, из всей своей все ещё живущей семьи, он самый первый погиб. Морально, а не физически. — Да, наверное, почти также, — мертвец ведет плечами — Ни на что нет сил реагировать, ничего не слышишь и не замечаешь. Спокоен, как пульс у настоящего покойника. Тебе даже не грустно, тебя просто грызёт легкая тоска, которую ничего не перебивает — и вот это страшно, ведь под ее влиянием ты себя как раз живым не ощущаешь. А вот сдохшим, ну или сдыхающим — вполне. И внутри — пустота, да какое-то скверное чувство. Это… Да на самом деле так и не объяснить, Спикер. Подобное можно только на своей шкуре прочувствовать, но знаешь — это такие неприятные ощущения, когда тебе не то, что жить не хочется, а ты уже ощущаешь себя мертвым. Абсолютно ничего хорошего сделать не можешь, а вот наворотить дел — вполне. Лучше подобное никогда не ощущать, потому что из этого состояния очень сложно выйти. — титан вздыхает и медленно садится, вытянув ноги вперед, давая скибидистам время сбежать. — А ты? Что на счет тебя? — энтеробиозник с интересом щурится, как будто пытаясь заглянуть монстру в душу. — Что я? — удивляется монстр. — Ты когда-нибудь ощущал себя… — колонка чуть мнется, кажется заранее понимая, какую глупость хочет спросить — Мертвым?.. Все же спрашивает. Молодец. Задавать вопросы тоже — вполне себе уменее. Особенно на столь щепетильные темы. — Я тебя удивлю, энтеробиозник, — вспоминает для него кличку труп — Но я реально мертв физически. И заранее отвечая на твои вопросы, то последствия реальной гибели тела все же ощущаются, пусть и не сильно. Когда ты реально погиб физически, но каким-то чудесным образом воскрес, то ты ничего, кроме тяжести, не ощущаешь. По большей части потому, что сильно теряется чувствительность, особенно ощущение боли и температуры. Либо ничего не чувствуешь, либо постоянная тупая отдалённая боль и вечно холодно. Смотря, насколько в тебе чувствительность сохранилась. — Но ты же сказал, что теряется чувствительность… — слабо пытается возразить Спикер. — Я не сказал, что теряется вся чувствительность, — разжевывает ТВ — Но может потеряться и вся. Тут уже как повезет, но если с момента смерти прошло недостаточно времени, то при воскрешении малая часть чувствительности остаётся. Хотя в силу того, что мы, ТВмэны, не просто мертвы, но ещё и зверье, как вы нас называете, у нас с этим немного по другому. Чувствуем и ощущаем мы значительно лучше, чем просто людские трупы, так же, как и ощущений осталось больше. Даже, пожалуй, и некоторые новые прибавились. Подразумевает монстр под этим нечеловеческие голод и аппетит. А также почти невозможно наесться. — А морально? Как ты себя морально чувствуешь? — с легким даже беспокойством интересуется робот. — А морально… — ТВ как-то слишком грустно вздыхает, пожалуй даже до конца не понимая, что он именно ощущает — Может быть даже и мертв, ибо какой-то особой радости я не ощущаю уже достаточно. К тому же я столько раз умирал и воскресал, и столько всякого разного пережил, что у любого радость отобьет. Поверь, — монстр загрянул роботу в глаза — То, что ты мог когда-то пережить у скибидистов, ничто по сравнению с тем, что раньше могли вытворять люди, и что я лично застал, а то и пережил. К тому же ты — робот, и ничего людского в полной мере не ощущаешь. — Да? Что ж, верю на слово, — пробубнил себе в ладонь Спикер, после чего посмотрел на Камеру. «Что?» — показал он, почувстовав, что на него смотрят. — Может, ты нам что-нибудь расскажешь? — усмехнулся ТВ — Или только у меня есть сборник офигительных историй из жизни, после которых и жить-то не хочется? «Мне нечего вам рассказать.» — показывает Камера, раздраженно сморщившись — «К тому же я долгое время прятался на базе Камерамэнов, меня ремонтировали. Так что я многое упустил.» — Да, но вернулся очень вовремя, на смену мне. И уже дальше основной движ пропустил я, — усмехнулся ТВ — В прочем, учитывая, что ты у нас теперь в статусе самоубийцы, в сухом остатке выходит, что мы все троя отличились. Не повезло же мелочи, да? — и ещё слабо так посмеивается, боясь в своем смехе задохнуться. «Отвали.» — лаконично показывет глухонемой и складывает руки на груди, недовольно поджимая губы. Сзади титанов появляется чёрный смог, много черного смога, а как только он рассеивается — на его месте появляется дедушка, который, очевидно, был в достаточно хорошем настроении — наверное, это должно радовать, но это не означает, что у него в душе не скрываются темные намерения. Очевидно, что он что-то задумал, очевидно, что все скибидисты что-то задумали, и горстка титанов — безвольные участники этих планов. Или даже исполнители. — Дедушка… — тянет титан, как-то расплывчато улыбаясь, в душе неуверенный, насколько он рад его видеть. Вроде да, а вроде и нет. В полной мере мертвец так и не смог привыкнуть к жизни и назиданию родственника, ему на это понадобится ещё ближайшая четверть века. Интересно только, есть ли у деда столько времени? И есть ли оно у внучка? — А вы, как я вижу, опять ничего не делаете, — вздыхает дед, на что Спикер уже было открывает рот, очевидно придумывая отмазку на ходу, но был прерван: — Не надо ничего говорить, Спикер. Я все вижу. Но вообще, я пришел сюда не за этим, — ученый корпусом поворачивается к телевизору — Хотел тебе предложить небольшую прогулку, внучек. — Я согласен, — отвечает ТВ, неуверенный, реально ли хотели предложить прогулку, или это должен был быть приказ, — хотя не то, чтобы он шибко сильно горит желанием это проверять, заодно и устраивая проверку на прочность доброте деда — после чего грузно выпрямляется в полный рост, очень неприятно хрустя и щелкая костями, как будто он себе эти кости ломает (с чем-то другим подобное сравнить сложно) — сейчас это достаточно безболезненно, но будь он человеком — было бы достаточно больно. «Благослави Господь мою трупную сущность.» — думает Синема-мэн, мысленно обращаясь вроде и к нему, а в душе все-таки представляя образ Короля, пусть кем-то настолько возвышенным его и не считая. — Так… Это же не просто семейная прогулка по развалинам, да? — аккуратно спрашивает мертвец, чуть ближе приблизившись к деду, убедившись, что другие титаны их не слышат. И, наверное, некоторые скибидисты тоже, ибо не все из них родились и выросли со знанием человеческого языка — Ты хотел со мной о чем-то переговорить? — Акстись, внучек, нам нет смысла устраивать переговоры — сейчас мы на одной стороне, — фыркает дедушка, позволяя себе более циничную улыбочку, от которой ТВ даже не по себе — Так что мы можем разговарить свободно. Не враги же. И никогда ими не были. Ну… Почти. — Вот именно, что почти, — замечает ТВ, слегка поджав губы — И все же. О чем ты хочешь со мной поговорить, раз уж подальше от этих болванов увел? — Да так. Просто. Ни о чем и обо всем одновременно, — дедушка спокойно пожимает плечами — Не думаю, что их стоит в столь семейное мероприятия посвящать, им будет скучно. — Это связано с ними? — на какой-то миг в мертвеце даже появляется интерес к теме, который гаснет от следующих слов скибиди-деда: — Нет, не думаю. С ними все понятно, к тому же, я знаю Спикера как свои пять пальцем. В нем сейчас много наших деталей. Альянс же его заново не пересобирал? — Да нет, вроде, — труп повторяет его жест плечами, у них это, должно быть, семейное — Война в какой-то момент настолько беспощадной стала, что титанов альянс практически не ремонтировал. Только вот перед нашим… — ТВ мнется, не зная, как это правильнее назвать — Эм… Переездом к вам, им более-менее нормальное техническое обслуживание провели. И то, оно было достаточно поверхностным, так что, думаю, никто из инженеров и ученых это не заметил. — Ну да, — кивает родственник — Думаю, заметь они, Спикера давно бы уже на запчасти распустили и изучили. Хотя вряд-ли бы им это что-то дало. — Но тем не менее, — вздыхает ТВ — Они бы это сделали. Причем не сами Спикеры, а Камеры — больно все этим глухонемым нужно было изучить и знать. А ещё некоторые из них были до ужаса тактильными, но благо, что их титана подобное не затронуло. Это, если так подумать, бессмысленная информация, внучек просто пытается заговорить деду зубки, лишь бы не переходить на личности и к более серьёзным моментам — есть у него неприятные догадки, о чем родственник с ним собрался говорить, а монстр просто пытается это оттянуть — не хочет ни говорить об этом, ни слышать, пожалуй, он все же боится разговаривать с дедом на серьёзные темы, хотя более близких родственников у мертвеца не осталось — родители погибли при загадочных обстоятельствах почти сразу после его рождения, а братья с сестрой от него отреклись. Есть только дедушка, который не факт, что ещё достаточно проживет, но заглядывать в будущее титан не умеет. Да и не очень хочет это самое будущее знать, предпочитая жить в беспокойном неведении. Дед, в прочем, намного умнее внука, и пусть не ясно, раскусил он внучка или нет — все равно переводит разговор в нужное ему русло: — Ладно, пес с ними, с агентами. Я хотел обговорить некоторые моменты касательно тебя, внучек. «О нет, начинается!» — мысленно весьма обречённо думает ТВ, едва не возведя глаза к нему — но вовремя одергивает себя и выдыхает обречённое: — Валяй. Что именно ты хотел обговорить со мной? — Ты последнее время какой-то грустный, — с сочувствием говорит скибиди-ученый, после чего деловито пальцем поправляет очки — Что именно случилось? — С чего ты решит, что у меня что-то случилось? — с вымученной улыбкой интересуется титан, хотя в мыслях говорит «Как ты меня разительно-хорошо ощущаешь…», при этом пытаясь выглядеть бодрым и даже посвежевшим. Опять фальшивит. — Чувствую, — лаконично бросает дед — А ещё у тебя лицо постоянно плаксиво-печальное. Что случилось, внучек? Я тебя давно таким подавленным не видел. — Да так, — уклончиво говорит ТВ, отводя глаза куда-то в сторону, даже останавливаясь, рассеяно посмотрев на руки, словно бы видит их впервые — Ничего. И он ведь сейчас не врет, у него действительно ничего не произошло — но все равно почему-то сейчас горестно постоянно, особо ничего не веселит и не радует. Хотя, возможно, здесь дело в том, что особых развлечений у титанов нет, вот они и вынуждены либо попосту сотрясать воздух своими пустыми и бессмысленными разговорами, либо бесконечно долго и нудно молчать, образуя в своём тандеме неловкую тишину, от этой самой тишины практически сходя с ума. Хотя сначала ведь поверили, что начав жить у скибидистов, им больше не придется зарывать себя в одиночестве. Но нет, даже этот знойный август ожидаемых плодов не принес — только если ТВ все ещё верил, чувствуя, что все веселье ещё впереди, то Спикер уже начал терять надежду и стал впадать в отчаяние. Камере тут проще — он сам себе собеседник, ему никто не нужен. И пусть, возможно, он немного устал от глухоты, от собственных мыслей он не устает. Должно быть ещё не обо всем подумал и не все осмыслил. Спикер достаточно провел времени в одиночестве, наедине со своими мыслями, чтобы свой мыслительный процесс ненавидеть. ТВ пусть и многократно старше, но, очевиден, он думал недостаточно часто раньше, раз ещё не успел устать от этого сейчас. И ему ещё есть, о чем подумать. Только бы не о себе и не о семье, чтобы душу лишний раз не травить. — Все ТОЧНО хорошо? — сурово, с нажимом спрашивает дед так, как положено человеку, который много прожил, но ещё ни разу ни умирал — Тебя кто-то обидел? — Ой, не говори глупости, дед, — немного раздраженно вздыхает ТВ, потерев лицо — Со мной, как я заметил, особо никто не связывается. Да и я сам, кого захочешь, обижу, — ТВ с гордостью хмыкает, очевидно мысленно припомнив чуть ли не истерическое состояние Спикера-титана после него — Все правда в порядке. Просто… Немного устал. — Отчего? — интересуется дед, пытаясь заглянуть внуку в глаза, пусть ничего хорошего в этих кристалликах и не увидит — просто зрительный контакт со внуком нужен. — Не знаю, — вздыхает ТВ — От возраста. А может от ощущения своей смерти. — Кстати про смерь, — резко переводит тему ученый — Я все понимаю, но все же. Хотелось бы уточнить, ты же ни в какую могилу обратно не собираешься? — Нет, — спокойно врет на какую-то часть ТВ, даже бровью не поведя — спасибо альянсу, у него не только этому искусству научиться можно. — Да? Надеюсь, что это действительно так, — дед чуть качает головой, словно даже в такт музыке (которую давно уже никто громко не слушает с момента пропажи Спикеров) — Я бы хотел остаться с тобой на веки вместе. И даже на более… Долгий срок. — Ох, дедушка… — сочувственно скулит ТВ-титан, наконец взглянув своим стеклом на него — Знаешь… Не могу дать утвердительный ответ. ТиВи и некоторые другие ТВмэны учили агентов, в частности испорченных душ, тому, что никогда не стоит использовать такие слова, как «вечность» и «навсегда», когда предлагаешь кому-либо свои чувства, ибо мало кто сможет сдержать общения на столь длительный срок. И тут я им верю, а также полностью согласен. Поэтому и ничего говорить не буду. Боюсь, что и я не сдержу слово, пусть и бессмертен. В прочем — какой толк от этого, если я сам же по глупости раскрыл всем глаза на мою слабость? — монстр грустно усмехается — Сейчас мое бессмертие стало достаточно шатким. — Возможно, ТиВи и другие тут даже правы, — впервые с кем-то соглашается дед — Но я все же хочу предложить тебе быть менее радикальным, ибо ТиВи и других тут больше нет, а тебе… Не так уж и много угрожает. А распятия мы все уже подальше от других спрятали. Надеюсь, что не найдут. Да и не до вас нам сейчас, — ученый чуть морщится, аккуратно касаясь виска — Все же, нам сейчес восстановить город важнее. — О, даже так? — мертвец позволяет себе какую-то даже печальную улыбку — Чудесно. Хотя и сам не понимает, чему он радуется — должно быть тому, что он дурак, и что в некоторых своих бедах виноват сам. А может ничему, и это у него просто лицо защемило (что со стороны физиологии даже и не возможно). Как только скибиди-ученый куда-то ушёл с ТВ-титаном (лично Спикер все ещё не до конца верил, что они родственники, но схожесть замечал), два других титана ещё не долго были в одиночестве друг с другом — Джи, на удивление, весьма бесшумно подошёл к Спикеру спины (для Камеры-то в любом случае бесшумно, а вот касательно хорошего слуха Спикера странно, что он не услышал), и явно бы долго так стоял, все равно энтеробиозник его бы по запаху не обнаружил, но, очевидно, пришёл он не только для того, чтобы молча стоять над душой колонки, а потому, что ему от этого титана опять что-то нужно — почувстовал его присутствие тогда, когда Джи наступил ему на ладонь подошвой новой обуви, которая казалась даже не такой темной от солнца, — это не было больно, но все равно раздался хруст (неясно только, костей Джи или смявшихся детальках робота), и Спикер резко обернулся, на инерции прижав руку к груди, поближе к ядру, смотря напуганно и как-то даже печально. Босса скибидистов, такое, должно быть, только порадовать и должно. Ему на печаль колонки сильно все равно, он его как равного себе не воспринимает. Не то, что дед внука. — Здравствуй… Те, — едва не переходит на шёпот титан, смотря снизу вверх испуганно и загнанно — Что-то случилось? — О, ничего такого, Спикер, — весьма высокопарно отвечает Джи — Все, что могло случиться, уже случилось. Вообще, пока у меня выдалась свободная минутка, — энтеробиозник, честно говоря, сомневается, что Джи там что-то особо делает, по его мнению — только устно руководит — Хотел украсть тебя на пару слов. Ты все равно ничем не занят. — Хорошо, пойдёмте, — едва не шепчет робот, мысленно давая себе подзатыльник и резкий окрик «Ничего хорошего, Спикер, держись!» — потому что если в что-то хорошее с ученым он ещё верил, все же, в этом старике явно не погибло все хорошее, оставив только плохое, то вот во что-то хорошее с боссом скибидистов не верит. По его мнению и опыту — с ним только все самое плохое, и ничего хорошего с ним не бывает. Но, тем не менее, по старой мышечной памяти колонка подчиняется, послушно поспешив за Джи черт знает куда, оставляя Камеру позади себя одного — на самом деле не так уж и далеко от этой поляны, что уже пролежали титаны, но титан о тонкостях географии сейчас не особо думал. Его интересовали и страшили другие вещи. — Судный день альянса все-таки настал, — весьма довольно говорит Джи, по ощущениям не просто посыпая соль Спикеру на рану, а в откровенную втирая, делая только хуже — от того робот идет за главным скибидистом медленно, с самым затравленным лицом, выглядя так, словно вот-вот в обморок упадет — Пусть и не так, как мы себе это представляли, но все же. Не думал, что вообще до этого доживу — не то, чтобы это уж и праздновать. «Да? Какая жалость, что дожил…» — должен думать более злобно колонка, но на деле как-то слишком лениво гоняя мысли в голове, что сейчас начала казаться восхитительно пустой. — Лично я сейчас очень счастлив, — главный скибидист через плечо оборачивается к титану — А ты? — А я — нет, — судя по тону — капризничает робот, обиженно хмурясь — Я обратно к своей фракции хочу. — с Камерами он особо близкого знакомства не имел, только с их титаном (учитывая, что им часто приходилось работать вместе, глупо было бы друг про друга особо ничего не знать), а ТВ его недолюбливали, как и он их же — у них это было взаимно. А спровадить бы их титана ещё куда-нибудь было бы вообще замечательно. — Да? Какая жалость, что это невозможно, — весьма торжествующе усмехается Джи, неоднозначно блестнув глазами — В прочем, посмотри на свое нынешнее положение под другим углом, Спикер. Ты уже среди нас когда-то бывал, и не просто бывал, а даже, можно сказать, какое-то время жил среди нас. И если смотреть по количеству дней, то это в общей сложности больше, чем количество дней, которые ты провел в своей фракции. Мы для тебя стали практически вторым домом, а сейчас — ещё и единственным. Считай, что ТВмэны просто вернули тебя домой. Эта формулировка… О, ощущение, что Спикеру ножом проходятся по ушной раковине, хотя внутри он был в состоянии понять, что все, что говорит Джи — в какой-то степени правда, пусть и сама по себе неприятная, так ещё и подающаяся под отвратительным горьким соусом, да с цитрусами. Пожалуй, так-бы ТВ окрестил зашевелившиеся в атмосфере запахи и вкусы, которые, пока что, еще не учуял и не попробовал. — И что? — обиженно вопрошает Спикер, злобно нахохлившись — Это не означает, что я вас люблю. Не после того, что вы сделали. Не после того, как обратили меня против моих же сородичей! — робот злобно сжал кулаки — Я не могу простить этого ни себе, ни вам! — Ну и не надо, — фыркает Джи — Хочешь, я тебя прощу? Может, полегчает. И вообще, ты думаешь, многим в твоей фракции было до этого дело? Уверен, что под алкоголем и наркотиками, твое отсутствие было почти не замечено. Для многих ты как быстро ушел — также быстро и пришел. К тому же ещё и появление сначала ТВмэнов, потом испорченных душ, а потом и возвращение Камеры-титана… Не думаю, что многие твое отсутвие вообще заметили. Энтеробиозник на это весьма злобно сжал кулаки и сдвинул брови, но ничего не ответил, понимая, что босс, в общем-то, прав. Он у мелких по этому поводу ничего не спрашивал, но подозревал (а может даже и знал), что в альянсе все протекало именно так — Джи может только некоторые слова преувеличивает, делая более высокопарными (пытается, видимо, косить под аристократа, коим, судя по всему, по происхождению не был), отчего и воспринимаются они как самое неприкрытое издевательство — но, тем не менее, это — все ещё правда. Правда, от которой Спикер уже не раз пытался скрыться за бутылкой столь любимой водочки. Не помогло. Может, перейди бы он на наркотики… Мелкие ему предлагали, но он отказался, хотя соблазн был велик. Просто для себя решил, что это ему не то, чтобы не нужно — может быть даже и нужно, просто он не имеет никакого на это права — срываться и травить себя наркотой… Не после того дерьма, что он сделал. Не после того, что он делал своими руками — пусть даже и под контролем вражеского паразита. Не важно, под чем, важно, кем. — Даже если и так… Даже если им все равно… Я все ещё скучаю и люблю их, — наконец более тихо выдает Спикер, морщась — Вот только боюсь, что вас (неясно, имеет ли он ввиду только Джи или всех скибидистов в принципе) я никогда полюбить не смогу. — Никогда не говори никогда, Спикер, — усмехается Джи, определенно получая от их дискуссии какое-то особое удовольствие — Ты и Камера способны любить, ненавидеть, страдать — и способны к прочему проявлению людских эмоций. А значит, в вас двоих уже произошёл факт зарождения души. Так что ничего страшного, слюбитесь — стерпитесь. Причем все троя. Хотя зверье, как я заметил, уже вполне себе со своим положением смирился. — Ему уже нечего терять, — буркнул колонка, обиженно сложив руки на груди. — Вам всем уже нечего терять, болван, — издевается над ним скибидист — Так что добро пожаловать в новую семью, ха-ха! — в тоне Джи проскальзывает не то яд, не то металл. — Звучит отвратительно, — слабо блеет энтеробиозник. — И мне нравится, — фыркает Джи. «Наконец-то этих идиотов разобрали», — с удовольствием думает Камера, устраиваясь по удобнее — «А то ведут себя… Как дети малые.» — инвалид злобно морщится — «Так и хочется им что-нибудь не особо нужное поотрывать, чтоб успокоились.» Подобные мысли были в его голове часто — Спикер и ТВ сами его так думать вынуждали! — но оператор каким-то чудом все ещё не сорвался, видимо, слишком хорошо себя убеждает, либо слишком сильно их любит, чего, в прочем, по его отношению к ним не скажешь — у оператора на это лишь одна отговорка. Заслужили. «Хорошо же без них», — думает Камера, похрустывая суставами, не слышая этот звук, но как-то физически это чувствуя — должно быть, ощущает, как его детали с характерным звуком щелкают и встают на место, растирая друг друга — стоило бы их смазать, но пока ничего не заглохло — и так сойдёт — «Никто не мешает, над ухом не жжужит…» — уж явно бы не глухому на это жаловаться, который их даже толком не слышит, а ощущает на честном слове, но, тем не менее, оператор даже позволяет себе прикрыть глаза и весьма скупо и кисло улыбнуться. Хотя вот как раз операторам закрывать глаза опасно — не обладая слухом и какими-нибудь повышенными обонянием и чувствительностью кожи, просто потому, что они роботы, закрытие глаз могло привести их к смерти. Поэтому и считалось, что слепой оператор — мертвый оператор. Спикерам здесь значительно проще — у них достаточно хороший слух, настолько хороший, что некоторые колонки даже носили большие наушники, чтобы все не так хорошо слышать — колонке, потерявшей зрение, выжить было значительно легче. Про ТВмэнов даже говорить не стоит — даже если какой-то монстр невероятным образом потеряет зрение, его спасёт прекрасный слух и какая-никакая, но все же чувствительность кожи. К тому же, в отличие от Спикеров, у которых из-за алкоголя неплохо отбило нюх (предполагали, что большое количество спирта в спиртном, что они себе чуть ли не по венам пускают, что-то заставило у них в нюхательной системе окислиться, что привело к тому, что нюх у них стал сильно слабнуть — от того, должно быть, испорченные души их фракции вони любимых зверей так ярко и не ощущали), обоняние ТВмэнов работает прекрасно, и даже ориентируясь на один лишь запах, они смогут себя спасти. Даже, наверное, учуяв распятие или святую воду, смогут себя спасти, если будут достаточно быстрыми. Подобные святые предметы не имели конкретного запаха, они тупо пахли ожжогами и болью, а вот на вкус ощущались уксусом — невкусно и опасно, так ещё и больно, словно уксус им в слизистую носа заливают. Стало бы неплохой пыткой, если бы кто-то поймал хотя бы одного ТВмэна и об этом прознал. Но даже тут зверье всех, возможно не совсем честно, обсчитало. В прочем, не успел глухонемой насладиться своим одиночеством, как кто-то сильно хлопнул его по плечу, а потом опустился рядом, не убирая руки — инвалид испуганно дернулся и завертел головой, но, увидев знакомого скибиди-священника — все же расслабился и принял даже более дружелюбный вид. «Привет. А где другие титаны?» — весьма криво на жестовом языке спрашивает священник, и титан, честно говоря, даже не сразу осознает, что ему показали. «Привет», — все же отвечает глухонемой, поняв смысл показанных жестов — «Не знаю. Их куда-то ваши главные деды утащили.» «Кто?» «Джи-мэн», — складывает буквы пальцами Камера, терпеливо ожидая, пока представитель духовенства поймёт — «И скибиди-ученый. Не знаю, зачем, но надеюсь, что они не скоро вернутся.» «Кто именно?» «Все.» «Это жестоко.» — скибидист неодобрительно качает головой, и сначала думает даже добавить что-то по типу «Бог не одобряет жестокости», но, взвесив все за и против — предпочитает оставить подобную информацию при себе. Да и вряд-ли она нужна полностью роботизированному существу. Не особо долго думая, оператор показывает: «Я с ними достаточно служу, и они меня уже порядком достали. Вот это жестоко.» — неясно, осознал ли скибидист, насколько титан Камерамэнов самовлюблен и порочен, но, наверное, раз до сих пор искал с ним таких тайных, даже, в какой-то степени, интимных, встреч — нет. Ну или по крайней мере не до конца, либо же с расчётом на то, что его можно перевоспитать. В любом случае, сам Камерамэн не знал, строит ли и этот скибидист какие планы на него. Да и не особо интересовался. Также, как и неясно, осознал ли скибидист, что именно ему показали. «Что-то случилось?» — спрашивает оператор, решив сменить тему. «Нет, что ты? — на лице у священника появляется удивление — «Просто… Днем в церкве скучно. Да и в целом сейчас туда редко заходят.» — скибидист спокойно пожимает плечами — «Ещё и эта история с ТВ… Прям неудобно от воспоминаний.» «Да, мне тоже.» — равнодушно соглашается Камера, возможно особо и не вдумываясь в это, мысленно сожалея, что узнали они об этом достаточно поздно, и воспользоваться этим нельзя. Хотя иногда так и возникало желание сделать из этого монстра шашлык. Только какая досада, что они этот шашлык даже попробовать не смогут. «Я все хотел спросить. А зачем вас, операторов, вообще создали?» — наконец протягивает оператору бумагу с этим предложением скибидист, ещё и смотря как будто даже с мольбой, что глухонемой как будто даже немного оттаивает — не может долго сопротивляться, а может просто не хочет, на что быстро ручкой выцарапывает ответ, протягивая его священнику. «Изначально, государство нас создало для слежки за людьми. Мы должны были стать их глазами.» «А почему вас сконструировали глухонемыми? Разве это не неудобно?» «Глухими — чтобы мы не слышали, о чем говорят люди, а немыми — не могли, в случае чего, вступиться за человека, которого несправедливо за что-то судят.» — написал ему ответ Камерамэн, вспомнив все, что ему рассказывали самому. «Это… Грустно и жестоко.» — пишет ему в ответ скибиди-священник, вкладывая в эти строчки свои переживания касательно этого. «Ничего такого», — пожимает плечами Камерамэн, устраиваясь по удобнее — «Думаю, ты не хуже меня знаешь, для людей и не такое было нормой. Так что наше появление на улицах города было только вопросом времени.» «Пожалуй, ты прав.» Вопрос о том, зачем тогда были изобретены Спикеры и рождены ТВмэны, не задаётся — вроде бы ни для кого не секрет, что изначально Спикеры были созданы как более улучшенная замена Камерамэнов, а ТВмэнов родили только потому, что это было обязаностью их матери в том временном периоде, и не важно, хотели их заводить родители, или нет — они были обязанностью, а не желанием. Жизнь тогда была весьма жестока, и если скибидисты это знали из людских книг, то вот агенты в большинстве случаев узнавали от самих телевизоров, что застали смену эпох, оплатив это самой своей сущностью. Если так подумать, то появление Камерамэнов и Спикермэнов — тоже обязанность, а не желание. Вряд-ли люди, или даже ТВмэны, могли желать их появления. — Ты счаслив? — спрашивает дед у внучка, чей взгляд опустился в пол и не поднимался, а также и не блуждал, выглядя далёким и потерянным, словно у внука случилось сильное горе в жизни — хотя, казалось бы, все самое страшное он уже пережил, и единственная трагедия, которая ему грозит — это чья-то смерть. Причем очевидно, что не своя. — Да. — глухо бросает ТВ, после чего как-то слишком печально поджимает губы, особо не задумываясь над вопросом. Возможно, он его даже не слышал, лишь отличил, что это вопрос — и дал ответ, который родственник просто хочет услышать. Хотя деда, пусть и старец, но не дурак — видит, что все же у внука что-то случилось, и ответ, очевидно, его не устраивает — поэтому он весьма неодобрительно хмурится, как-то неловко заламывая себе руки. А у него-то, в отличие от внучка, кости не хрустят, хотя по сравнению с потомком — он выглядит более высохшим. Титан же наоборот, в какой-то степени даже мясистый, если так можно сказать. — Что именно делает тебя счастливым? — спрашивает ученый, пытаясь заглянуть внуку в глаза — пусть и знает, что ничего хорошего там не найдёт. Если сравнивать глаза внучка с морем, на котором плещется по волнам небольшой парусный кораблик, то корабль давно уже потонул, а воду протравили химикатами — вот и отдает фиолетовым стеклом. В глазах, ну или глазе, у деда — все ещё чистое море, которое потихоньку травится о море внучка, которое уже никак не спасти — воды в количественном соотношении меньше, чем химикатов, и эта самая вода все ещё убывает, становлясь испарением, которое никак не вернуть. — Не знаю, — вздыхает титан и прячет лицо в ладонях, потирая его — тактильно все ещё холоден, хотя, казалось бы, на солнце провел достаточно времени, чтобы нагреться — но нет, ибо даже находясь практически под самым солнцем, телу этого недостаточно — если так подумать, то внучек — лёд, который все никак не расстает, хотя когда-то именно этого скибидисты и хотели добиться, — Просто… Ощущаю себя… Таким. — он не называет себя счастливым только потому, что счастья не чувствует, но для дедушки пытается прикинуться именно таковым. Хотя, наверное, на самом деле — он несчастен, именно несчастен. Семья его бросила, им он не нужен, а к деду все никак не может привыкнуть (ну или не хочет, тоже как вариант). На привыкание у него уйдут годы, течение которых, в отличие от других, монстр достаточно ощущает — а он хочет подобного привыкания быстро, здесь и сейчас, вот только если твоя голова не начнет адаптацию, то ничего у тебя не выйдет. Тут надо договариваться исключительно со своим рассудком, а не с телом. В каждом ТВмэне, если так подумать, два рассудка — и кроме того, что надо договариваться сразу с ними обоими, тут надо ещё и их между собой примирить, что является той ещё задачей. Потому что они мириться ни друг с другом, ни с тобой, так-то не хотят. Вот и живете втроем, в тесноте и в обиде. — О, ТВ, дорогуша, здравствуй, — вполне себе дружелюбно шелестит сзади ТВ Король, заставив и его, и деда, вздрогнуть, да синхронно посмотреть на гиганта — И… Ты здесь. — уже менее радостно проскрипел он скибиди-ученому, сразу состроив недовольную морду — Не могу сказать, что рад встрече. — Я тебя удивлю, — весьма презрительно парирует дед — Но у нас это с тобой взаимно. Ты чего тут забыл? Мы вам и так отдали достаточно территории, вот на ней и гуляй! — ученый мрачнеет на глазах. — А ты как так тихо подкрался? — удивляется труп — Ты телепортировался или что?! — О, у меня есть свои секреты, ТВмэн, — Король как-то даже хитро улыбается, и, подойдя ближе к титану, галантно обхватывает руку монстра, очевидно намереваясь оставить на этой конечности поцелуй — дед это быстро пресекает, весьма ревниво вырвав обвисшую тяжелым камнем конечность себе, отчего лицо Клокмэна злобно морщится — видимо, Королю не нравится, когда ему мешают что-либо делать, а судя по его злобно сощурившимся глаза — он мысленно представил казнь этого старика. В глазах у часовщика моря нет — лишь золото, наложенное на чугун, и никаких морей с кораблями. Это, скорее, сокровищница, в которую даже из интереса заглядывать опасно. Интересно, растворит ли гангрена ТВ-титана золото Короля? — Даже не думай, — сухо шипит на него дед, даже как будто закрывая собой внука, который оказался несколько выше — когда они были обычными людьми, ещё на тот момент не титан и не полицефал, уже были значительно выше дедушки, что на их фоне казался старым коротким смарчком — Внука я тебе не отдам. — Я тебя разочарую, дедуля, я уже надумал, — едко отвечает Король, его золото сразу же превращается в желчь, оседая на языке трупа достаточно горьким осадком, чтобы он это почувстовал, в то время как в атмосфере появился даже ореховый запах — К тому же, я думаю, твой внук уже достаточно взрослый для того, чтобы выбирать самостоятельно. Да, дорогуша? — часовщик и скибидист синхронно переводят взгляд на сразу напрягшегося монстра. — А можно мне не выбирать? Хотя бы ближайшую четверть века? — просит сильно напрягшийся ТВ, делая от всех два шага назад, чувствуя сильное давление — Ну пожалуйста. Я и так уже в своей жизни навыбирался. — Нет, — Король кисло, с фальшью торжества, улыбается, смотря при этом достаточно строго — Тебе все равно придется сделать выбор, ты от него никуда не сбежишь. Только если в могилу, но, думаю, в ближайшее время ты не планируешь умирать. — Он… — по тону деда так и чувствуется, как же он не хочет это признавать — Прав, внучек. Увы. И выбор, есть у меня подозрения, придется сделать не только тебе, но и двум другим титанам. — Зачем? — удивляется зверь. — Потому что ты даже не представляешь, в какой мир вас на растерзание твои дрожайшие родственники отдали, — в голосе Короля нет жалости, только торжество — И этот мир очень жесток. А от выбора будет зависить следующий день. — Ести ты думаешь, что для вас все кончилось, то ты ошибаешься, внучек, — строго говорит скибиди-ученый, деловито поправив пальцем очки — У вас троих все ещё только начинается. «Судя по всему…» — весьма безрадостно, и, пожалуй, устало, думает ТВ-титан, опять пряча глаза где-то на уровне своих рук, рассеяно сжимая и разжимая кулаки — «Возможно, это — моя последняя жизнь. Только вот где я найду свою смерть?»