Всадник Апокалипсиса

Голод медленно встал с кровати, чувствуя колебания мира, в котором находился, и, ведомый интересом подошёл к окну полностью обнаженный. Достал пачку сигарет из кармана пиджака, покрутил ее между пальцев и только после этого опустил взгляд на чёрную коробку с бирюзовыми линиями. Ментоловые ему понравились больше всего. Небрежно закурил, выдыхая дым, который сразу же превратился в фигуру обнаженной девушки. Зелёные глаза следили за серым силуэтом, пока он полностью не растворился за открытым окном. Ему было тяжело так, будто весь этот мир был на его плечах, поэтому он вздрогнул и немного сгорбился, прежде чем сесть в удобное кресло, продолжая смотреть вдаль. На небе появилась трещина из которой лилась тьма. Он не жалел, что семь дней рвал материю пространства, чтобы впустить Шепфамалуна, который так же по больному был привязан к мальчишке метису. В отличии от своего брата, он копил силы все это время, а не растрачивал их на этот мир и вероятно со своим самым старшим братом они могли заточить мать. А потом… он просто убьёт его. Этот мир должен существовать. Вики должна жить. Голод устали потёр глаза и выкинул докуренный бычок за окно. Если бы только она пообещала пощадить. Если бы только он мог остаться с ней. Он бы не предал матерь, никогда в этой жизни, потому что она создала их с извращённой любовью к ней, но он, казалось, был бракованным. Он не любил ее, но глубоко уважал ту силу, которой она обладала. Он подчинялся из вечности в вечность ее приказам забирать силы и жизни у живого, что ей не угодили. Но этот мир стал особенным. Она стала особенной. Длинные волосы затрепетали от резкого поворота головы, потому что подавить желание найти ее глазами было нереально. Она лежала на кровати, спящая и такая беззащитная, полностью обнаженная и единственное, что прикрывало ее восхитительное тело это чёрная простыня, которая сбилась за ночь. Как же он любил ее брать каждую ночь этой недели, наслаждаясь ее стонами, как сильно ему приходилось сдерживаться, каждый раз, когда беспокойная мысль терзала его многовековую голову. Вики. Его сила плескалась в этой комнате, но она будто зеркало, отражала ее и сдерживала, чтобы он мог хоть с кем-то контактировать. Он так безбожно любил ее. Взгляд зелёных глаз вернулся к трещине, что выросла на пару сантиметров за эти мгновения и оттуда уже облизывали голубое небо языки тьмы. Он надеялся, что это поможет. Если нет, то он убьёт Шепфамалуна на глазах у Матери, и плевать на кару. Он все равно не сможет без этой черноволосой бестии, которая взорвала его мир. *неделю назад* Голод вернулся после ужина с семьей своей девушки. Своей девушки. На языке все ещё было непривычно от этого словосочетания, но оно грело его уже давным давно замёрзшую душу. Долина была покрыта снегом, а ему стало паршиво от пробивающегося холода. Он отвернулся от дворца, в котором обосновалась его мать, смотря на горы и закуривая сигарету. Тоскливо. Он не шутил, когда сказал, что убьёт всех ее детей. Даже Смерть слабел рядом с ним, что уж говорить о других. Но он надеялся на ее благословение, на ее милость. За все своё существование он ничего у неё не просил, она же не сможет ему отказать, верно? — Где ты был? — механический женский голос раздался за его спиной, от чего по коже поползли мурашки. Сила Матери накрывала его плавно, волнами, и он, как путник в пустыне, насыщался ей. — У бессмертных, — он ответил честно, врать не было смысла. — Они интересные. Он услышал, как тяжело вздохнула богиня всех миров и ухмыльнулся. — Но не настолько, чтобы оставить им жизнь? — Не настолько. Голод сделал последнюю затяжку и выкинул окурок с обрыва, следя за угасающим угольком, который с немыслимой скоростью летел в пропасть. Он чувствовал себя также вчера ночью, когда спрашивал, что ему делать дальше, чтобы ей было хорошо. Насколько низко он пал в глазах брата? Да и был ли смысл в том, что о нем думал ещё один всадник. Их осталось всего двое. — Великая Мать, я хотел попросить о подарке. — Вот как? — она не удивилась. Дети часто просили у неё силу, мощь, жизни или смерти. Может быть, ей стало интересно, потому что Четвёртый ее сын никогда ни о чем ее не просил, существуя с тем, что ему было дано от рождения, — Что же это? — В числе бессметных есть девушка, — Голод отчаянно попытался скрыть нарастающее волнение, держась до последнего, чтобы не сглотнуть, — Я бы хотел сохранить ей жизнь. — Для кого? — Для себя. Восстановилась тишина, которая длилась несколько минут, но для сердца, что начало биться только в этом мире, это казалось вечностью. Голод затаил дыхание, не поворачиваясь к матери, боясь ее отрицательного ответа. — Вот как, — он услышал насмешку в скрежете ее голоса, — Ты становишься также слаб перед ней, как Война и Чума? — Только перед ней, — Голод запрокинул голову, — Я не прошу за весь этот мир, мне все равно на него. Меня не трогало, когда я уничтожал его, но она, мама, она дала мне понять, что значит быть не одному. Матерь молчала, а потом подошла к своему сыну, положив свою ледяную руку ему на голову, поглаживая. — Я не хочу потерять и тебя тоже, — проворковала она, — Поэтому мой ответ нет. Сердце упало вниз, рука потянулась к сигаретам. Он этого не допустит. *** Голод накинул на себя одежду, застегивая пуговицы рубашки неспеша. Его старшему брату ещё понадобится час, чтобы выбраться из своего заточения. Также не спеша он подошёл к кровати, упираясь одним коленом в матрац, чтобы наклониться и поцеловать брюнетку в лоб. — Я люблю тебя, — прошептал он тихо, — И не допущу твоей смерти. Он покинул спальню, не заметив, как потянулась его демон, схватившись за голову. Шёпот Шепфамалуна возрастал, превращаясь в крик в ее голове, по лицу текли слёзы. Она давно не испытывала такой мощи, что разрывала ее изнутри. Глаза распахнулись. В них была беспробудная тьма, застилающая все глазные яблоки. Вики села, проводя пальцами по перьям крыльев. — Голод? — она оглянулась.