Wicked game

Впервые за долгое время я почувствовал то, что принято называть «жизнью», не принимая ничего лишнего. Вино так на меня давно не действовало, я уж и забыл, когда испытывал алкогольное счастье. Мне говорили, что придётся работать с сахарной ватой, но я и представить себе не мог… Ангел сидит прямо напротив меня. В одной руке бокал красного, который она так элегантно придерживает кончиками пальцев. Я смотрю на её ладонь и аккуратные фаланги. Ухоженные ногти без накладного маникюра. Она выглядит естественнее полевых цветов. Я вспоминаю: находясь в деревне у бабушки, выглядываю в окно и вижу целое море вьюнков, одуванчиков, васильков и ромашек. Последняя моя коллега тоже была красоткой, не стану это оспаривать, а даже скажу: Шоколадные глаза. Аккуратный носик. Очень милые губы. Взгляд, полный решимости и убеждений. Она знает, что делает. Но я не испытывал ничего по отношению к ней. Разве только что-то вроде уважения. Очень симпатичная. Не зря стала актрисой. Телевизионным Богам будет очень интересно наблюдать за этой милашкой. Но Боги, во власти которых пульт и цифровой экран, любят страсть и голод. Смех и тупые шутки. Слёзы и драматичность момента. Романтику и нежность… «Обрати на меня свой взор, дорогой Зритель. Помоги мне, Зритель». Сейчас я будто сидел перед образом со сложенными руками. Вспоминаю: в детстве я очень боялся икон. Они смотрели осуждающе и мёртво. Словно хотели сожрать мою душу и только поджидали момента Икс: когда я согрешу, когда признаю своё поражение перед марафоном «блюстителей святых заповедей», когда обращусь к Богу. Я не делал ничего плохо тогда, даже не думал. Но всё равно, блять, боялся нарисованных святых, укутанных в рясу. Мне к черту не сдалась вечная жизнь. Так вот, о чём это я? О аккуратных руках. Я к ним не прикасался, но они казались такими нежными, что оставалось только завидовать бокалу с вином. Блондинистые волосы, — настоящие, а не покрашенные в каком-нибудь дорогом салоне, — разложились на её хрупких плечах. Я снова вспоминаю своё детство. Как, будучи маленьким мальчиком, прижимался к окну машины и с изумлением смотрел на колосистые поля. Её волосы — цвет июльской пшеницы. А глаза… «Кретин» — думаю я, поймав себя на мысли, что я сбрендил и несу у себя в голове всякую чушь. Я пялюсь на неё, прямо-таки. Но быстро переключаю внимание. Я не чувствую то, что называют влюблённостью или любовью. Никаких… боже, мне что, двенадцать? Ладно. Никаких бабочек в животе. Никакого сакрального восторга, вызванного одной лишь Настиной улыбкой. Это странно? Но я ничего не думаю. Не думаю также о том, как мне повезло остаться с ней наедине в чужой квартире, как хотел бы её обнять или поцеловать. Или ещё чего пошлее и хуже. Я думаю о том, как сильно сейчас хочу курить. — Я хочу курить, — объявляю вслух, поднимаясь с места и глядя теперь на Крылову сверху вниз. — А я выйти на балкон. Видимо, нам с тобой по пути? Она очередной раз мило мне улыбается и поднимается тут же следом за мной. Останавливается напротив, и я невольно думаю о том, как же всё это время близко мы находились по отношению друг к другу. Но в ответ я усмехаюсь и киваю. Беру пачку со стола. Моя? Кто-то забыл? Не важно. Мы вдвоём идём к дверце балкона. Я пропускаю Настю вперёд и захожу сразу же следом за ней. Она останавливается у самых металлических перил, укладывая на них свою маленькую ладошку и обхватывая пальцами. Ветер подкидывает её пряди, а она над этим только смеётся. Голубые глаза говорят мне: «Нам всё равно на холодную погоду. Но мы так быстро замёрзнем, что некому будет нас согреть». Я снова думаю о том, какой я кретин. Становлюсь неподалёку от неё. Придерживая сигарету между зубов, мой взгляд косится на Настю, что была намного ниже меня ростом. Протягиваю ей пачку и жду, пока она обратит внимание на этот жест. — Куришь? — спрашиваю я, привыкший делать это либо в одиночестве, либо со своими друзьями или коллегами на площадке (реже). Какой контраст. Не только в росте, но и в наших телосложениях, поведении, ценностях, наверняка, тоже. Но у нас была какая-то общность. Из-за которой мы друг-друга поняли так быстро. Спишу это на актёрство. Голубые глаза смотрят на меня с удивлением, почти сразу добродушно щурятся и она мотает головой. Из-за этого действия локоны с её плеч улетают за спину. Развеваются, как… — Нет. Только ради роли приходилось, но ты же знаешь, всё это не по настоящему. Не надо. Не внушай мне чувство того, что ты всего лишь мираж в без того искусственном мире. Или что я опять нажрался в клубе и отключился, а ты — мой пьяный бред. Поджигаю сигарету. Рыжий огонь вспыхивает, сливаясь со всем светом ночной столицы. Уж мне точно плевать на мёрзлость метала. — Тяжёлая роль? — несколько ласково, совершенно несвойственно моему поведению, спрашиваю я и с ослабевшей заботой гляжу на девушку. — Каждая индивидуальна по своему. О чём ты тревожишься? Я не думал тогда о ней, как о чём-то невероятном. Она казалась мне совершенно обычной актрисой, которая зациклена на себе. Такая же, как я. Это лишь мои воспоминания. Но теперь я способен в точности вспомнить взгляд, который был на меня направлен с этим вопросом. Я ненавижу, когда кто-то пытается лезть ко мне в душу. Но она и не пытается. Её вопрос искренний, она впрямь хочет мне помочь. Хотя выглядит совершенно спокойной. «Какое тебе дело?! Хочешь запостить в инстаграм историю о том, какой Александр Паль жалкий, слабый нытик?» — Что? — смотрю на неё и приподнимаю одну бровь, мол, очень глупо делаешь, что интересуешься этим. Не будь наивной дурочкой. — Ты же куришь не просто так, — «у тебя что, глаза с функцией рентгена? Или насмотрелась, как коучи-«психологини» вещают о том, что помогать нужно каждой заблудшей душе?» Я нервничаю и чувствую вкус вина во рту. И даже по ушам вдруг застучало. Я и не различал до этого момента, что играет «Between The Bars» Эллиота Смита. И, как назло, мобильник остался на столе. А я не в силах убежать от этого разговора. К тому же, от сопливой песни, которую я ненавижу. И ума не приложу, кто составлял этот идиотский плейлист, где играет один романтичный соул и альтернатива. Ах, ну да, это ведь я его включил, что называется, «лишь бы было на фоне, на отвали». — Я знаю, к чему ты клонишь, — отсекаю и отворачиваю голову в сторону города, мол, мне это совершенно неинтересно, — Почему ты спрашиваешь? «Пожалуйста, спаси меня». Пожалуйста, отвали и не лезь! — У нас ведь вечер откровений. Помнишь? — я ощущаю на себе её взгляд, её кристально-чистый взгляд, полный добрых намерений. И смеющуюся улыбку. Но не поворачиваю лица в её сторону. У меня есть дело поважнее. Расправиться с табачным дымом. — Хитришь, пташка? — после долгого молчания, спрашиваю в ответ. Я пытался распробовать в смоге то, что до этого никогда не мог разобрать. Это не увенчалось успехом. — Пташка? — на бледном, чистом лице можно прочитать всё наигранное и детское недовольство, которое мгновенно сменяется усмешкой. Настя подходит немного ближе, потому что я до сих пор на неё не смотрю. И ей не нравится моя закрытость сейчас, — Я серьёзно. Весь вечер я говорил с ней, как с давней подругой. Я готов был рассказать ей абсолютно всё в деталях: о том, как будучи семнадцатилетним подростком, приходил в театральный кружок, как угнал машину, как подначивал друзей на всякие "приключения". Как часто меня избивали. Как лежал на снегу и смотрел на фонарь, на крупные хлопья снега, которые пролетали мимо. Они опускались на горячую кожу, охлаждая свежие ушибы и смешиваясь с кровью. Я смотрел, как бьют одного из парней. И улыбался от нелепой кинематографичности момента. Теперь же я, что называется, «врубил холод» (ха-ха), словно действительно являлся главным героем драматичного боевика. Смотрел вниз, казалось, как в пустоту, но на самом деле следил за людишками, за их передвижением по закоулкам. За проезжающими машинами. Впрочем, Настя не настаивала на откровенностях, к которым я был ещё, скажем, не готов. Не сейчас, не здесь. Вполне может быть, что именно с ней. «Для актёров свойственно тщеславие. И это нормально» — так говорит мой приятель. И я думаю о том, как начинаю пропадать. Самолюбование бывает полезным. Моя раскрепощённость, благо, позволяет мне проделывать нечто такое, за что обычному человеку может быть стыдно. Прямо сейчас я могу прижать Крылову к железным прутьям, бестактно врываясь в её личное пространство и впиваясь в мягкие губы. Со вкусом медового молока или яблок. Хотя... наверняка это был забродивший виноград. Для актёров свойственно тщеславие. И эгоизм. Это нормально. А такое сближение с партнёром бывает даже полезно. И она может подыграть мне, закинув руки на мою шею, и… Я перестаю об этом думать, потушив сигарету и выпрямляясь. — У тебя уже губы синие, — «не то, чтобы я вглядывался…» — Да, здесь… действительно, бр-р, прохладно, — неудивительно, ведь она так тщательно потирает свои плечи руками, стучит ровными рядами зубов, вжимает голову и немного трясётся. А я, словно, вовсе не обращаю внимания на стужу. Может, потому что на мне не голубая блузка с пуговками в виде маргариток, а достаточно тёплая толстовка. — Заходи быстрее, пока совсем не замёрзла, — и снова мой голос звучит премерзко-заботливо. Я отступаю к краю и указываю ладонью на спасительный вход в тёплую Нарнию. Настюшка быстро елозит домашними тапочками, предоставленными хозяином квартиры, подбегает к двери и дёргает ручку. Ещё раз. И ещё. — Не открывается! — испуганно тараторит она, дёргает ручку ещё раз (давай, доломай её окончательно) и поворачивается ко мне, глядя большими голубыми глазами. Я хмурю брови, мол, «не понял вообще всей трагедии происходящего, сейчас всё порешаю», протягиваю руку и дёргаю также. Чуть сильнее. Тихо матерюсь и пинаю дверь. — Сломалась, что ли? Есть тут где-нибудь отвёртка или нож какой-нибудь… Мы вместе начинаем оглядываться. Но под нами только дырявый пол, похожий на пластину из набора металлического конструктора, и ржавая лестница за периллами. Она выглядит ну вообще пипец как небезопасно. — Ты взяла с собой телефон? Мой внутри остался, — чуть наклоняясь (долбанная разница в росте — мои метр девяносто и её сто шестьдесят пять), спрашиваю и сразу же смотрю назад, на дом напротив, в одно из окон. Наверняка там кто-то сидит и ржёт с того, что двое актёров застряли на балконе в такой дубняк. — Да! Сейчас, я позвоню… — снова я наблюдаю за её руками. Тонкие пальцы выуживают из кармана брюк телефон, который в её ладонях даже не помещается. Она листает контакты. Для себя отмечаю, что смайлики рядом с именами выглядят весьма очаровательно, — Алло! Даш, а Илья рядом? Вы ещё не разъехались? И когда вы домой собираетесь? Можешь ему сказать или позвонить Кириллу? Тут на балконе ручка сломалась, мы зайти не можем… С Сашей! Да, с Палем, — при упоминании моего имени, она вновь поднимает глаза, и мне становится неловко от того, что я ношу эту фамилию, — Ох, прекрати! Быстрее, пожалуйста, Даш, тут очень холодно! Она прижимается к стенке. Наверное, я её расстроил тем, что не согласился говорить с ней, что называется, «по душам». Рассказать, о чём я думаю, когда выкуриваю сигареты пачками. Настя шмыгает носом и трёт руками плечи, дует в сложенные ладони горячим воздухом, снова трёт плечи. Я стою рядом. Ничего не могу сделать с дверью, как бы не старался её «выломать». Будь это моя квартира, я бы давно решил вопрос именно таким путём. Правда, присобачить её обратно было бы проблематично. Может, я бы спустился по ржавой лестнице вниз и зашёл спокойно обратно. Или, например, не выходил бы из квартиры, а курил прямо на диване. Как быдловатый босяк. Телефон Крыловой звонит, она поднимает трубку, вся светится от радости, думая о том, что сейчас её спасители зайдут в квартиру и впустят внутрь, но увы — женский голос спешит нас разочаровать новостью о том, что Кирилл и Антон, вышедшие около двух часов назад (если не больше) покурить, решили в квартиру не возвращаться, почему именно — не сказали, но, в общем-то, они вызвали такси и уехали. Сейчас домой мчится один из наших спасителей. Это займёт минут пятнадцать или двадцать. В зависимости от ситуации на дороге. Мы стоит в тишине минуту. Вторую. — Холодно? — идиотский вопрос, который звучит из моих уст после длительного молчания. — Оч-ч-чень. Агх-х, боже. Надо было к-к-куртку взять… Отдать ей толстовку я не могу. Иначе останусь с голым торсом. Но на подкорке понимаю, что не могу просто оставить Настю в таком положении на ближайшее время нашего ледяного плена. Хотя бы потому, что она девушка в красивой, но лёгкой блузке. В тот момент я особо ни о чём и не думал, особенно касательно того, что кто-то будет меня осуждать. Прямо осуждать, например, глядя из окна напротив и продолжая ржать над тем, что я не способен решить эту проблему быстрее и эффективнее. Или так, словно в окне напротив стояла моя мать, испытывающая вечный стыд за меня. Я так много сделал, я пробился к звёздам, а ей всё равно мало! Кажется, ей никогда не хватит моих достижений, чтобы я стал хорошим сыном. Один из тот поступков, за который кому-то, вполне возможно, было бы стыдно, или который может так сильно смутить. Который, в моём положении и отношении ко всему сущему, был вполне себе правильным и наиболее выгодным. Нет, я не настолько безбашенный, чтобы безнравственно эмоционально врываться в личное пространство и делать глупые вещи. Я протягиваю к ней руку осторожно, заводя за плечо, как бы молча сначала приглашая к себе ближе. Не дёргаю, не притягиваю к себе насильно. Очень деликатно, по-джентльменски. — Так теплее будет, — поясняю быстро и достаточно сухо, но прекрасно знаю, что она поймёт, о чём я говорю. Моя бедная, замёрзшая пташка. Она смущённо смотрит на меня снизу вверх, хотя решительно старается мне этого не показывать. Я способен уловить каждую переменившуюся фибру в её поведении, это очень хрупкий строй нелепого человеческого механизма, в котором мне хватало толку разобраться и дать оценку любой малейшей излишке. Драгоценные глаза блестят при тусклом освещении, свет со стороны окна падает на её бледное лицо и пшеничные волосы. Крылова тихо смеётся и прижимается ко мне. Словно я решил пошутить. Но не сказал ничего юмористического. Наверное, она думает о том, как это нелепо выглядит. Но между нами всё ещё никакой неловкости. Это наша работа — с людьми, на людей, для людей. Из квартиры всё ещё громко играет музыка. Николас Джаар — «Took Me Out Of The Dark Rain». Наконец-то, хоть что-то нормальное, а не приторно-сопливое, от чего у меня невольно сводит челюсть. Я не чувствую своего тепла, но думаю о том, что для Крыловой я играю роль эдакого одеяла или пледа, обвившего большими руками её тонкие плечи. Мы выглядим, как какая-то парочка влюблённых, причём с несуразной разницей комплекций. В обнимку с этим ангелком действительно теплее, чем без неё. Может быть, вечерняя прохлада ненавидит одиночек? А для друзей, парочек, семей оставляет некоторые дозволения, словно даже прикасаться страшно. Настя прижимается плечом к моей груди, а лицо укладывает на плечо. Блять, как же от неё охрененно пахнет. Какие-то цветочные духи заставляют импульсы по моему телу разгоняться, как возникновение электрической искры по щелчку пальцев. Может, всё это я надумал себе из-за недавних разговоров, разбавив алкоголем в организме? Чтобы лёгкий ветер точно не растерзал девушку, закрепляю объятия второй рукой, притягивая слегка Крылову ближе. Мои руки словно деревянные, даже не смотря на всю свою раскрепощённость, ощущение неловкости до сих пор стягивает нервные окончания в моих руках плотным узлом. Может, чем дольше мы простоим в таком положении, тем меньше я стану думать о таком? Я не вижу её лица, но мне кажется, что она закрыла глаза. Только не засыпай у меня на руках, а иначе я точно смогу сойти с ума от этого ненормального вечера. Снова молчание. — Я так много курю, потому что у меня… некоторые проблемы, а сигареты всегда помогали мне с ними справиться, — как-то слишком просто, спокойно и откровенно признаюсь, считая для себя подобные слова большим открытием. В большинстве случаев, я не умею извиняться. Могу, конечно, и даже делаю это, переступая через порог самолюбия, но всё равно тяжело даётся. — Это нормально. У всех людей бывают проблемы, — отвечает также простодушно, даже не поднимая глаза. Возможно, что слегка сонно. — Да-а… Только вот иногда кажется, что у них нет ни конца, ни края. Ангел смотрит на меня и наши взгляды вновь переплетаются. Я в оцепенении замер, не в силах отвести взгляд. Мне очень хочется НЕ ощущать контакт, это бессловесное объединение. — Тебе тяжело? Что ты чувствуешь? «Я чувствую тепло и отчаяние». — Гм… — наконец-то, я и горящие глаза-окна дома напротив снова обмениваемся безмолвием и пониманием, — Наверное, чувство несправедливости, обиды. Разочарование, в какой-то степени. Думаю, что это прямо как по списку осуждений моей матери. Почему? Почему с девушкой, которую я вижу буквально впервые, у нас образовался почти мгновенный коннект, а с матерью, которая уже третий десяток меня растит, взаимопонимания добиться настолько трудно? Я знаю, знаю, что я стыд для неё. Что я разочарование её молодости. Я ведь не обычный добропорядочный налогоплательщик, а какой-то там плешивый актёр. Да, мама? — Тебе стоит помнить, что всегда найдутся люди, которые тебя поддержат. Которые любят тебя просто так. Твои фанаты без ума от тебя! — Большинство знает меня только по одному фильму, — я ~горько~ усмехаюсь, расслабляя запястья на плечах Крыловой и качаю головой, — Хочешь, расскажу тебе случай, когда я встретился с такими? Историй очень много. Клянусь, лучше бы моими фанатами были девчонки. Я думаю, что Насте с «самой популярной ролью» повезло больше, чем мне. Но не смотря на всю мою фильмографию, осадок остаётся всё тем же. Я стараюсь излучать позитив, но отвернувшись от камер становится как-то тошно. — С радостью послушаю, — звучит тихий и спокойный голосок. Может, она впрямь не чувствует, как мои пальцы осторожно вбирают её пряди и перебирают их? Такие мягкие волосы, я не могу удержаться от этого! Градус ударил в голову? Наш с Настей симбиоз выгоден для обоих, ибо тепла стало намного больше. Нам хватило и объятий, и даже историй про странных фанатов, чтобы дождаться освобождения из балконного заточения. Засиделись мы, что-то. На последок, я вместе с Крыловой жду такси. Она уезжает первая. Смотрит на меня через стекло и, скромно улыбаясь, тихонько смеётся, — я уверен, ведь могу почувствовать это даже с такого расстояния. А я не могу удержаться и улыбаюсь этому. Самой искренней своей улыбкой. После разговора с ней мне стало намного легче, и осадок, терзавший меня на протяжении нескольких месяцев, ослабел, словно вовсе растворился. Моя услышанная исповедь для внимательного слушателя с самыми прекрасными голубыми глазами, которые я когда-либо видел. Чувства слишком сильные, чтобы их подавить. Это восторг от приятного знакомства, от личности, которая вызывает у тебя искренний интерес. Это то самое актёрское любимое ощущение завоёванного внимания, восхищения. Невероятная. Этот ангелок именно такой. Впервые за долгое время я почувствовал то, что принято называть «жизнью», не принимая ничего лишнего.