Traum

В последнее время мой почерк становится все хуже, и иногда я сам не могу разобрать то, что было мной написано. Возможно, что это к лучшему, учитывая сложившуюся обстановку. Главное, чтобы та реплика из Комитета не обратила внимания на появившиеся нарушения почерка, иначе мне будет намного труднее исполнить задуманное... Сложно сказать, кому могут быть адресованы эти записи. И не особо важно, сможет ли кто-либо их прочесть. Я бы хотел посвятить их Вечности. "То, что не было записано, никогда не происходило" — научно доказанная истина. Силами нашего Центра. И если следовать этой логике, я еще никогда не существовал, до этого момента, потому что моя сущность еще ни разу не отразилась на бумаге по-настоящему. Революция проявляет мало интереса к тому, что не было написано. Письмо обладает большой синхронической силой. И директива, предписывающая постоянно вести записи о своей жизни, имеет под собой совсем не ту подоплеку, о которой часто думают другие гештальты. Мы анализировали их записи. Записи не предназначены для информирования. Записи не предназначены для информирования. В противном случае, было бы направлено значительно больше сил на то, чтобы они соответствовали реальной картине жизни. Возможно, мы бы выдавали специальные бланки, где гражданин отвечал бы только на интересующие нас вопросы. Но форма записей принципиально останется свободной. Потому что записи в официальных ежедневниках несут функцию поддержания Революции через смысловое упорядочение, усиление ее позиций через устремленную и организованную волю. Не так важно, что делает человек, если в историю он войдет идейным революционером. Человек умрет, и мир забудет о нем, а влияние его будет стерто. Но сохранившиеся записи сохранят отпечаток, что оставит след на общей Картине. Но я отвлекаюсь. Я хотел рассказать о настоящем себе. Не так интересно, родился ли я на Ротфронте или какое у меня социальное положение. Даже мой пол не интересен. Это не то, что я бы хотел оставить после себя. Это не то, что определяет меня. Это не то, что могло бы определить каждого из нас. Что могло в мои года сподвигнуть меня на такую отчаянную глупость? После стольких лет верной службы? Может быть, это пустяк. Может (и скорее всего), вовсе нет. Бумага обладает огромной силой, текст, выведенный на ней, облекает ее в воспринимаемую форму. И пару месяцев тому назад их союз дал "Указу №204 от **.**.1986 года" силу вторгнуться в самые сокровенные внутренние просторы и извратить их по своему разумению. То, что недавно могло быть задето лишь косвенно и по нашей недалекости, теперь стало предметом наблюдения. Если описывать указ кратко, что он звучит так: "В интересах обеспечения оперативного и целенаправленного надзора над революционным обществом, гештальты и реплики обязаны предоставлять подробный отчет о содержании своих сновидений в установленной форме". Был и другой отдельный акт. Глава научного отдела сказал в приватной беседе насчет этого, что случаи сонного паралича представляют особый интерес для дела Революции. Я бы хотел подробно рассказать о своих снах. Жаль, что это невозможно и мне придется ограничиться лишь общей картиной. Возможно, если бы я умел писать стихи, я бы смог рассказать то, о чем хочу. Я читал стихи до этого. Настоящие стихи, те, что никогда не смогут родиться в нашу приземленную эпоху. Не те бездушные частушки, что наше правительство пытается выдать за поэзию. И поэзия, и сны - это выражение чувств. Своим текстом я приучен выражать лишь свои мысли. Мысли, любые мысли пошлы и грубы, лишены даже толики того изящества, той силы, что присущи поэзии и снам. Наша маленькая Революция — это выражение того, как выглядит мысль, бестолково упорядочивающая даже то, что природой было создано для существования в состоянии первородного хаоса. Музыка. Возможно, музыка могла бы это выразить. Но на бумаге теряет силу. А возможности сохранить ее в виде звукозаписи я не имею. Так что это бесполезно. В любом случае, исследования моего коллеги заставили власть обратить внимание на то, что ранее казалось им лишь механическим воспроизведением и обработкой усвоенной за день информации. Но мне всегда было известно (скорее, я чувствовал), что сон был и будет первичен по отношению к тому, чем является воспринимаемый нами срез реальности. Мир, который мы сами сделали холодным и убогим. Возможно, мои слова не имеют под собой твердых оснований. Но насколько чувства зависимы от доказательств, насколько они подвержены логике и доказательному принципу? Как минимум, сны существенно старше науки, и сон уже был древним процессом, когда первое сложное существо разделило свою жизнь на состояние активного расходования своей внутренней энергии для поиска пропитания и пассивного сбережения энергии. Существа, лишенные разума, никогда не просыпаются, они не способны отделить себя от окружающей реальности. Все их существование проходит также бессознательно, выполнение инстинктивных действий во сне лишь продолжает его же наяву. Императрица была способна погрузить всех гештальтов в состояние бесконечной грезы, вернув их к тому безмятежному, примитивному состоянию, где все являются всем, а всё является всеми. Но ее век закончился, а с его концом нам всем пришлось снова продрать глаза и вернуться к несчастливому и одинокому бодрствованию. Грех и ошибки снова вошли в нашу жизнь. Плохо ли это? Мой друг сказал мне на это, что безгрешное существо не может стать святым. И я согласился с этим утверждением. Я ощущаю, что время моего наличного существования подходит к концу, хотя я и хватал ртом воздух до последнего момента. Я пытался записывать свои настоящие сны в неучтенную тетрадь и тщательно прятал ее ото всех. Но описывать свои сны, просто пересказывать их — это ли не по-настоящему пошло? Способен ли ты рассказать свой страх, свою любовь, именно как первородное, беспредметное? Могут ли они по-настоящему быть облечены в текст, быть превращенными в мысль и сохранить свою внутреннюю суть? Едва ли. С осознанием того, что я не способен сохранить свои сны по-настоящему, пришло и понимание того, что я просто устал придумывать сны, которые бы устроили режим, которые были бы достаточно нейтральными и примитивными, что я прихожу в ужас от того, что все чаще и чаще я просто отписываюсь, что не помню или не видел сон. Придет время и для Вечности я стану тем человеком, который вовсе перестал видеть сны. Я больше не хочу, больше не могу жить во времена, когда сон стал очередной собственностью государства. В своих снах я видел настоящий мир, не омрачненный его осмыслением и не поблекший от человеческого восприятия. Прекрасные миры, стертые реальностью из существования. Невозможные пейзажи, где многочисленные солнца, яркие как наше светило в дни его молодости, касаются поверхности потаенного Озера. Мгновенные, сомнамбулические перемещения к созвездию Гиад и звездной системе Альдебарана — астрономических объектов, что не представлены в нашей реальности. Хтонические сущности, чья старость наступила еще во времена, когда наша Вселенная была юна. Странные праздники в честь неизвестного и неслучившегося. Искаженные отражения нашего мира, деформированные и лишенные повседневного наполнения. Мир снов не поддается описанию, его красота невозможна и глубоко чужда нашему восприятию. Мир снов объединяет сознание гештальтов, разрывая преграды между ними. Сон — один из столпов, выражение синхроничности. Смысл передается без искажения, пересекая расстояния, время и космическую блокаду вокруг внутреннего пояса астероидов. Я родился и вырос на Ротфронте. Но во сне, только во сне я видел небо, такое высокое и такое невыразимо синее, каким оно не может быть на Винете. Облака, чьи безумные завихрения и блестящие, рваные массы конденсата переливаются всеми оттенками золота и пурпура, белого и синего. Сон — это дар, потерянный рай, что мы видим, абстрагировавшись от изуродованной нами реальности. Даже реплики подвержены снам, что открывают им чувственный опыт их нейронных слепков. Этой красоты, вибрации, что она отдает Космосу пытается лишить нас Комитет. Это невозможно, невозможно устранить из Песни кусок ее мотива, что старше любого Комитета, любой Нации и любого органического вида. Но исказить, изуродовать ее возможно. Ее возможно превратить в привилегию для власть имеющих. Они уже это делают, и не собираются останавливаться. Все более и более совершенные реплики, оснащенные резонансными системами, рано или поздно разорвут барьер между наличным и чувственным, вторгнувшись в тот невозможный, первичный мир. Я должен найти способ сохранить это послание на как можно большем количестве носителей, найти гештальтов или даже реплик, которые смогут передать и дополнить его. Во мне разливается тревога, а кошмары все чаще и чаще навещают мои сны. Так мой страх перед неизбежным обретает дополнительный слой. И мне сложно надеяться, что изыскания Комитета будут безуспешными.