— Придёшь на концерт?
Айгуль прекрасно знала, что у них в музыкальной школе не было класса гитары, и только поэтому отказала этому симпатичному парню, уходя с гордо поднятой головой к гардеробу.
Марат приглянулся ей с первой секунды, как только их глаза свились, и искры посыпались на пол с разных сторон, его орошая. В голове эти искры вызывали зуд и желание треснуть себе по затылку чем-нибудь массивным, чтобы отрезвиться.
Но как говорилось в народе?
«Любовь зла — полюбишь и козла.»
Тоже самое, что ходить с повязкой на глазах, играясь в жмурки. Тоже самое, что гадать на суженого-ряженого, понятия не имея, кто по итогу перед ней явиться.
Айгуль было слишком больно резаться о края реалии, как о бумагу. Она хорошо знала о группировках и бандитах — независимо какого возраста, ведь учили их этому с самого детства. На улицу невозможно было выходить в любое время суток, потому что эти сволочи поджидали симпатичных девчонок за углами домов, крали их, запихивая в машину, насиловали, принуждали к отношениям с ними, ведь чем красивее становилось девушка, тем больше возрастала вероятность, что к ней прицепиться какой-нибудь группировщик. Айгуль не считала себя настолько привлекательной, придерживаясь мнения, что она обычная, и это, слава богу, могло бы оттолкнуть уличного пацана.
Суворов же считал иначе.
Он каждый день приходил к ней, сталкерил, отпугивал так называемых чушпанов, когда те пытались приблизиться к его Айгуль.
Влюбил. Сам влюбился. Заклеймил. Присвоил.
Айгуль было невероятно страшно, хотя приходилось скрывать это под безэмоциональной ширмой, что так идеально лежала на её бледном личике. Она отшивала Марата много раз, угрожала милицей — а он, в свою очередь угрожал ей — только не милицией.
— Либо моя, либо общая.
Маратик поставил её перед выбором, когда в очередной раз подкараулил в подъезде и толкнул в стену так сильно, что весь хребет предупреждающе завибрировал и чуть не выпрыгнул из скелета. Девчонка была слишком самонадеянной и наглой. Считала, что милиция смогла бы уберечь её от него.
Его это лишь забавило, как кота, что игрался с мышкой, а затем нападал на неё и сжирал, не пережёвывая.
— Пошёл к чёрту, — пробурчала Айгуль тогда в ответку ему так тихо, что никто бы не услышил даже если бы стоял совсем близко к ней и поднёс ухо к её губам.
Но Марат услышал. И лучше бы она отошла куда-нибудь в сторону, пока имелась такая возможность. Однако её тело окаменело от ужаса, словно в него залили цемент. Ахмерова стояла, вперив взгляд в пол, и недовольно морщила свой прекрасный, по мнению парня, нос.
— Хочешь, чтобы тебя пустили по кругу или чё? — раздражённо выплюнул Суворов, резко схватив девчонку за челюсть, и сжал её так сильно, что казалось, будто бы сейчас зубы расколятся. — Не выёбывайся, и тогда всё нормально с тобой будет.
Не будет ничего нормального. Айгуль ночами не спала, думая об этом, и ревела в подушку, чтобы родители ничего не заподозрили. Этот парень пугал девочку, и ей с трудом пришлось обнять этот факт, делая это как что-то должное. Как будто обнимая тётку, которую в жизни никогда не видела, но она тебя почему-то знает лучше родной матери.
Через неделю, идя в школу, она заметила, что за ней ехала блевотно-зелёная лада.
«Этого ещё не хватало» — подумалось Айгуль, когда неизвестный парень начал уговаривать её сесть в машину и куда-то поехать. Тогда и пришлось впервые обратиться за помощью к Маратику, чтобы тот защитил её и отпугнул того странного пацана, которому на вид было около двадцати.
— Зато спокойно теперь будешь ходить, — сказал Марат, улыбаясь ей, хотя у самого текла струйка крови из носа после того, как Колик ударил его за разхреначенное боковое зеркало машины.
Айгуль искренне улыбнулась ему, ощущая, как страх модифицировался в приятную слабость, что текла по венам, а сердце — дура, что перекачивало её и впитывало в себя, как ватка.
— Я выбираю первый вариант, — высказала своё решение Ахмерова и прижалась к своему «защитнику» так, чтобы у обоих сжало лёгкие, и они задохнулись от этого странного чувства, которое люди привыкли называть любовью.
Значит, теперь ей придётся быть с ним, даже если это будет слишком мучительно, потому что выбора больше не было.
Ходишь с ним — в безопасности.
Не ходишь — либо пускают по кругу, либо же пускают на самотёк в этот гнусный мир, где тебя не только изнасилуют, но и искалечат.
Айгуль любила Марата и боялась одновременно, ведь никогда не знаешь, что ему взбредёт в голову в следующую минуту. Он был всегда излишне вспыльчивым и непредсказуемым.
Он любил её, но почему-то не хотел отпускать, ревновал и обходился зачастую как с вещью. Недавно, например, избил какого-то чушпана, потому что тот помог Айгуль донести до дома футляр со скрипкой. Зачем она позволила чужому парню помочь ей, когда имелся Маратик? Зачем позволила чужому парню флиртовать с собой и заставлять себя смеяться с его шуток, когда это мог делать только Маратик?
Девчонка должна была испытывать стыд, и Суворов об этом очень хорошо позаботился: тем же вечером он впервые изнасиловал Айгуль, сохраняя на её теле собственные следы в виде избытков налитых синяков. Марат знал, что его Айгуленька была чистой. Она всегда будет такой, даже после сотню половых актов с ним, но не с другим.
Маратик сперва забрал у неё свободу, пускай она сама согласилась на это в силу обстоятельств и тех вурдалаков, которые водились в этом городе. А потом забрал и девственность.
Он испортил её и унизил, оставив лежать на его кровати крошевом.
Сам сидел на краю в расслабленной позе и курил свои излюбленные сигареты «Космос», совсем не жалея о случившемся.
— Нехер было с другим шляться.
Вместо желаемых утешений льются обвинения.
Сама виновата…
Сама виновата…
Ублюдок!
Айгуль только сильнее разрыдалась, съеживаясь под одеялом так, словно хотела вновь защититься от него. Она знала, что плакать при нём нельзя, что это сделает ситуацию ещё хуже, но всё вокруг её душило. Ей не хватало воздуха, между ног всё горело от боли и было липко от… чего?
От крови? От его спермы?
Боже, ей хотелось, чтобы Марат прямо сейчас задушил её и выкинул тело.
Но он даже и не думал делать этого. Вместо этого Суворов улёгся рядом, продолжая курить и получать кайф, пока под боком трясся бедный комочек и пускал слёзы из-за него.
Только из-за него!
Плакать нельзя, Айгуль, пойми. Это его только раззадоривало, пускай он и не показывал этого.
— Дай мне уйти, — охрипшим голосом умоляла девчонка, с колоссальным трудом повернувшись к нему. — Дай мне уйти, пожалуйста!
— Можешь идти на все четыре стороны, — просто выговорил Марат и в очередной затянулся токсичным дымом — таким же токсичным, как и он сам, — только не забывай, что я тебя испортил.
Ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Грезилось плюнуть ему в лицо, разодрать симпатичную рожу с этой самодовольной улыбкой и сказать, какой же он бессердечный подонок.
— Ты, кстати, автоматически можешь стать общей, если уйдёшь отсюда, — предупредил он в очередной раз.
Это тоже самое, что выбирать между концом света и…
концом света. Одно и тоже. Только количество людей разное.
Айгуль оставалась лежать неподвижно рядом с ним, пока Суворов прижимался к её телу боком и докуривал свою сигаретку, поглядывая на девчонку высокомерным взглядом, точно она была лишь мошкой в его глазах, что легко можно было раздавить большим пальцем.
Ощущение, что его член до сих пор вбивался в неё, будто Марат хотел убить эту несчастную шестнадцатилетнюю девочку жёсткой еблей, обострилось, когда его пальцы коснулись больного местечка между ног, и Айгуленька тихо заскулила, стараясь отползти от него дальше.
— Я кончил в тебя, — прошептал Маратик, скоблясь носом о её скулу, и нежно поцеловал, едва касаясь приоткрытыми губами, — ты можешь забеременеть.
От него разило запахом табака и чёрной душонки. Айгуль не переставала любить его и горько плакать, спрятав опухшее от слёз лицо в подушку.
— Плакать нельзя, Айгуленька.
***
Следующие разы были намного безжалостнее. Марат продолжал пользоваться её телом, а Айгуль продолжала истошно кричать в подушку от раздробляющей боли внизу живота, пока мужская ладонь сжимала заднюю часть её шеи.
Ахмерова лишь успешно выживала, когда он забрал её к себе в квартиру, подаренную Кириллом Суворовым — взрослый ведь уже мальчик, может жить отдельно от родителей. А вот её родителям глубоко фиолетово на неё, им нет дела до того, что их дочь уже две недели не появлялась дома и жила с каким-то семнадцатилетним бандитом.
Ей приходилось прятаться от него, вжимаясь в углы комнат этой квартиры, пока тошнота вновь не накатывала на неё с новыми силами, и она не бежала в туалет, соединённый с ванной, и не склонялась над унитазом, очищая свой желудок от той пищи, которой Марат кормил её.
Беременна. Определённо, беременна!
Мысли лихорадочно бились в черепной коробке, расползаясь нервозом в каждую жилку её измученного тела.
Она была беременна.
Айгуль была в этом уверенна лишь по той причине, что Марат никогда не использовал средства контрацептивы, словно ей назло.
Слёзы вновь ложились идеальной насыпью на глаза. Она плакала слишком много — может быть, из-за гормонов, может быть, из-за нервов. Девушка не знала, что ей делать и как дальше жить. Забеременеть в шестнадцать не было её заветной мечтой. Она хотела поступить в консерваторию и окончить её на «отлично», чтобы потом переехать в Москву и заниматься музыкой.
Тем не менее, всё накрылось медным тазом. Айгуленька больше ни о чём не мечтала, только если об одном — о смерти.
Она должна умереть вместе со своим ребёнком.
Суворов не имел права так поступать с ней.
Да и тем более какой из него отец? Он сам ещё ребёнок, причём очень избалованный и эгоистичный. Вот поэтому и заслуживал её смерти и их ребёнка, который был только зародышем в её утробе.
Этот ребёнок в ней ненависти не вызывал — только жалость.
Ей было жаль его, ведь у него отец не самый приятный человек: заточил мать здесь, сделал из неё домохозяйку и насиловал почти каждую ночь.
Больше она не будет это терпеть… Нет…
Скоро всё закончится.
***
Маратик и здесь её опередил. Залетел в квартиру, прежде чем её нога переступила через оконную раму. В комнате стояла студень — не лето всё-таки, а она — дурочка ещё решила окно разявить.
Айгуль снова плакала, уже решив прыгать, но чужие руки ловко подхватили её, и их тела упали на пол. Она не двигалась, когда Суворов привстал и разозлёно взглянул на «любовь всей своей жизни» потемневшими глазами.
Он что-то долго кричал сквозь мутную воду в её ушах, а потом прижал её безвольное тело к себе в отчаянии.
— Я беременна, — от одного этого слова захотелось вновь разреветься.
Но ей
не-ль-зя.
Строго запрещено, как детям запрещено есть много сладкого, чтобы не заработать кариес или диатез.
Марат ей верил. Он знал, что рано или поздно это случится, поэтому ни капли не удивился, а вновь показал своё внутреннее уродство, напыщенно улыбнувшись прямо ей в лицо.
— Вот ты и попалась, мышка, — произнёс Марат, приглаживая её мокрые от слёз волосы ладонью. — Больше не смей так делать, поняла?
Его тон сочился приказом, как от мякоти грейпфрута сок: горький и ненавистный ею.
Айгуль лишь покорно кивнула головой и встала на ослабевшие ноги, чуть не упав вновь, но мужская рука обвилась вокруг её талии, благородно защищая от падения. Маратик закрыл окно, придерживая обмякшую девушку, чья голова лежала на его плече. Ему не составило труда отвести её в комнату и аккуратно уложить на кровать.
— Теперь я позабочусь о тебе.
Бандит позаботиться о своей беременной заложнице… Хах, смешно.
У судьбы нет чувства юмора.
— И да, Айгуль, — он остановился у двери, уже собираясь уйти на кухню, чтобы приготовить ей ромашковый чай, потому что знал, как сильно она его любила, но резко решил напоследок произнести, — тебе реально больше нельзя плакать. Это вредно для нашего ребёнка.
