Дикие травы

      До комнаты было не больше четырёх десятков шагов. Лютик надеялся проскочить их молниеносно, но на пути внезапно возник толстый низенький мужчина в пижаме и ночном колпаке, с каганцом вышедший из соседнего номера.       — Что за безобразие тут творится? — гневно зевнул он.       — С дороги! — Лютик толкнул его, чуть не опрокидывая свечку, и протянул руку к нужной двери. Тут его опередил Роше, первым рванул дверь и ворвался в комнату. Её по-прежнему наполняли возня и гам.       — Дрянь зубастая! Ведьма! На шибеницу пойдёшь, как твой вшивый дружочек!       Встав рядом с Роше, Лютик увидел троих рослых солдат, навалившихся на Йеннифер, прижимающих её поперёк кровати, подавляя яростное сопротивление. Вокруг был погром, бадья валялась на боку, на полу в пенной луже рассыпались осколки глиняной посуды. Занавеска была оторвана, окно разбито, а под ним, зажимая голову окровавленными руками, тихо выл четвёртый солдат. Над всем этим кружили перья из разорванной подушки.       — Кусается курва! Бей…       — Отставить! — взревел Роше. — Фенн, Иго, Рикард! Что, чёрт дери, тут происходит?       Окликнутые солдаты подскочили, точно подброшенные пружиной, вытянулись у кровати по стойке смирно. Все тяжело дышали, глаза бешено вращались, на лице среднего алели царапины от ногтей, на подбородок капала кровь.       — Мы, командир… Она…       — Что вы сделали с ней? — Лютик устремился к кровати, которую вояки заслоняли собой, но не пробежал и полпути, как, распихивая солдат, навстречу ему бросилась Йеннифер. Растрёпанная, с лиловыми кляксами кровоподтёков, в держащейся всего на одном плече простыне, так что правая грудь была открыта на обозренье. В таком виде она бросилась ему на шею, крепко обхватила, чему не помешали двимеритовые, соединённые несколькими звеньями наручники.       — Ты жив? Трубадур, ты жив!       — Как видишь, кисонька, — шепнул Лютик, поправляя на ней простыню и заключая в объятия. — Спешил, чтобы спасти тебя.       Чародейка прижалась к нему щекой, будто разлука была длиной в сотню лет.              В дверной проём набились разбуженные постояльцы, наверно, и хозяин таверны. Роше захлопнул перед их носами дверь и вышел перед своими солдатами.       — И кто, мать вашу, мне объяснит? А? Почему нарушен приказ? Что мнётесь, как девки портовые? Рикард, ты был за старшего, давай, выкладывай, и чтоб по порядку.       Стоявший ближе к кровати солдат вздрогнул под жёстким взглядом и быстро смирился с участью, потёр тыльную сторону ладони с чёткими отпечатками зубов.       — Командир, нарушения приказа не было. Ведьма… Диверсантка аэдирнская то бишь, напала на Зенана. — Говоривший указал на корчащегося под окном страдальца. — Череп ему пробила кувшином, чуть глаза не лишился. Сильная курва.       Уже удовлетворившаяся объятиями Йеннифер развернулась и зло фыркнула. Роше жестом не дал ей влезть в разговор.       — Вы, четыре здоровых лба, позволили побить себя бабе, тощей, как жердь с коновязи? Может, мне её взять в отряд, а вам дать пинка под зад? Я распоряжался обращаться с ней подобающе и не провоцировать.       Провинившиеся солдаты переступили с ноги на ногу. Зенан под окном жалобно заныл. Лютик тем временем снял с Йеннифер кандалы с помощью переданного Роше ключа. Чародейка закрутила простыню на манер летнего платья и поставила руки в бока, тоже ожидая ответа. Правдивого ответа, ибо не позволила бы солгать.       Сейчас, когда ничто не ограничивало её магию, солдаты её боялись.       — Мы так и делали, командир, вели себя подобающе то бишь, — сказал Рикард, — но она, эта курва… Это она нас провоцировала. Пыталась разделить нас. Соблазняла Фенна. Всё пыталась выспросить про своего хахаля, — он указал на Лютика. — Ну а когда Зенан не выдержал и сказал, что тот, должно быть, прямо сейчас в петле отплясывает, эта курва точно с цепи сорвалась. Налетела на Зенана, по башке его шмякнула, в Иго швырнула подушкой, меня укусила. Еле утихомирили. Насильничать её не собирались, клянусь, командир, нам шлюх в борделе мадам Гарвены хватает, а эта паскуда… тьфу.       Йеннифер реагировала на оскорбления презрительной усмешкой. Лютик знал, что невмешательство вызвано усталостью и интоксикацией. Ещё когда чародейка прижималась к нему, Лютик чувствовал дрожь тела, слабость в ногах. Все её силы уходили на поддержание гордой осанки.              Раненый Зенан нудно скулил, зажимая разбитую голову. Кровь забрызгала одежду, оторванную занавеску и пол.       — Уберите его отсюда, — приказал Роше, — покажите лекарю. Потом отправляйтесь к Бьянке и скажите, что я назначил вам три дня ареста. Завтра каждый получит плетей, а если кто решит дезертировать, закончит побег на суку. Ясно, мать вашу?       Солдаты понуро закивали, Рикарт потёр укушенную руку. Иго и Фенн, шлёпая по разлитой по полу воде, подошли к окну и подхватили хныкающего товарища, поволокли из комнаты. За дверью нелестными криками их встречали невыспавшиеся постояльцы, всё ещё толпившиеся в надежде зрелищ.       — Вот дрянь, — выругался Роше, когда дверь снова закрылась и отсекла их от гула зевак. Перевернул бадью на днище, отряхнул ладони друг о друга и повернулся, тёмные глаза его стали чуть мягче. — Уверяю, темерийское гостеприимство выглядит совсем не так. Чтобы компенсировать неотёсанность моих бойцов, отправлю кого-нибудь по следу ведьмаков, вдруг выдастся что-то узнать.       — Мне пришлось ему рассказать, кисонька, — развёл руками Лютик на недоумевающий взгляд Йеннифер. Она кивнула.       — Не волнуйся, госпожа магичка, я не разболтаю лишнего, — уверил Роше, — при условии соблюдения договорённостей, естественно.       Теперь он посмотрел на Лютика.       — О, несомненно! Несомненно! — замахал руками поэт. — Давайте не усугублять ситуацию недоверием!       — Хорошо бы, — произнёс Роше. — Ладно, не будем забегать вперёд… Оставляю вас одних, но вот вам мой совет: покиньте Флотзам как можно скорее. Препятствий в переходе через границу мои люди вам чинить не будут, а у аэдирнцев сейчас бардак. Только банде Йорвита не попадитесь. Остроухие переговоров не ведут, стрелу в горло, и готово. Спокойного путешествия.       Командир спецотряда коротко кивнул в знак прощания и ушёл.              Лютик немедленно повернулся к не проронившей и слова Йеннифер.       — Темерская разведка оказалась не такой уж безобидной…       Чародейка пошатнулась и чуть не упала ему на руки, быстро отошла, заслоняя лицо руками. Лютик успел заметить усталость в её чудесных фиалковых глазах, переутомление, которое чародейка скрывала при «Синих полосках».       — Эй, дорогая, тебе нужен отдых.       Поэт шагнул за ней, но она отошла, продолжая тереть измождённое лицо,       — Я в порядке, трубадур.       — Извини, кисонька, но я вижу иное. Может, тебе перестать принимать снадобья? Они не помогают тебе — губят. С каждым их приемом тебе всё хуже. Они доконают тебя.       — Ты алхимик, лекарь, травник или знаток чародейского организма? Откуда тебе знать? Твоя область — поэзия.       Лютик разинул рот. Первым привычным порывом было отчитать Йеннифер, напомнив, что на заботу не отвечают злой неблагодарностью, но взгляд упал на её опущенные плечи.       — Хорошо, кисонька, — ласково сказал он, — оставлю тебя в покое, не буду лезть в то, в чём не разбираюсь. Но… Обещай, если тебе будет плохо, если тебе нужна будет помощь, ты скажешь мне.       Йеннифер удивлённо замерла, словно тоже настроилась на отповедь, затем неохотно и неестественно улыбнулась.       — Обещаю, Лютик.       Она прижалась к нему на мгновенье, одаряя терпким запахом мыла, сирени и крыжовника, теплом окутанного белой простынёй тела. Её кожа была, как бархат, волосы — будто шёлк. Её хотелось держать в объятиях и оберегать.              Отодвинувшись, Йеннифер снова стала холодной. Подняла со стула свои дорожные брюки.       — Мы должны ехать, собери вещи.       — Ты говоришь про прямо сейчас? — Лютик мотнул головой, вытряхивая из неё сладкую негу плотского желания, посмотрел в разбитое окно, за которым было так тихо и темно, что казалось, кто-то задрапировал его звуконепроницаемым чёрным холстом. Погасли факелы на борделе, а месяц спрятался за облако, спали собаки, в порту до утра застыли механизмы. Ночь вошла в стадию, когда мирным людям безопаснее сидеть по домам за прочными дверями и засовами. Лес до утра — владения накеров, эндриаг и скоятаэлей. — К чему спешить? Неразумно покидать защищённую факторию. Люди Роше теперь нас не тронут. Надо поспать хотя бы несколько часов, да и лошади не отдохнули. Дождёмся рассвета.       — Мы едем, Лютик, — повторила она, на этот раз расставляя акценты, и трубадур почувствовал, что одно слово уговоров, и Йеннифер уедет без него.       — Я соберу вещи, кисонька, — смирился он, — положись на меня.       Йеннифер кивнула.              Сбор вещей заключался в том, чтобы достать из сундука сумку и лютню, надеть шапочку. Лютик справился с задачей крайне быстро, как и с тем, чтобы умыться, а потом сел на тот же сундук и оставшиеся время наблюдал, как женщина, которую он считал погибшей много лет назад, одевается, расчёсывает локоны и втирает в жилки на шее и запястьях духи, распространяя по комнате тонкий аромат сирени и крыжовника.       Она делала это с достоинством, легко перемещаясь среди погрома, будто не замечая воды на полу и осколков стекла, будто не было ничего важнее этих благоухающих мазков или элегантно лежащих завитков на лбу. Три огарка в высоком подсвечнике плавились, горячие капли воска текли по оловянным рельефам, язычки пламени трепетали, шипя и отбрасывая уютный таинственный свет на её почти совершенное лицо.       Лютик не сводил глаз. Молчал против обыкновения, не напоминал, что сама же просила поспешить, не торопил, не указывал на бессмысленность идеальной причёски в ночном лесу и на великую вероятность того, что густой запах привлечёт монстров или диких зверей. Он чувствовал себя на месте Геральта, который потакал всем её прихотям, понимал, почему ведьмак позволял вертеть собой.       Он понимал, что поддаётся тем же чарам и в конце концов так же, как тот, погубит себя.       Его пленил этот запах, сирень и крыжовник, его пленили гибкий стан и несгибаемый характер. Кисонька не была похожа ни на одну из его пассий, которых он именовал музами.              Когда Йеннифер собралась, они по тёмной лестнице спустились на нижний этаж. Им никто не мешал, постояльцев ещё раньше разогнал по комнатам уходивший Роше, и теперь из-за дверей доносился храп на все голоса.       Разбуженный хозяин таверны потребовал денег за испорченное имущество, на что Лютик предъявил встречное условие по возвращению арендной платы за остаток ночи и компенсации морального ущерба за вооруженное нападение в стенах его заведения.       Тавернщик сразу дал заднюю и заявил, что предъявит счёт «Синим полоскам». Лютик сомневался в последнем, ссориться со специальным королевским отрядом всерьёз взялся бы только непроходимый глупец, но дальнейшее его не касалось. Ударили по рукам, и тавернщик растолкал видевшего десятый сон батрака, чтобы тот оседлал лошадей.              В прореху облаков выглянул серебристый месяц, придавая небу и торговой площади Флотзама призрачный сизый оттенок. Скрипела, словно вздыхала, верёвка висельника. Чёрный кот сидел на краю эшафота и таращил жёлтые фосфоресцирующие глаза. Жуткую, ирреальную картину разбавляли только светлые пятна окон в штабе «Синих полосок», только они казались принадлежащими к миру живых.       На Йеннифер суеверный страх темноты не действовал. Она закрепила на седле сумочку с эликсирами и легко взобралась на жеребца, похлопала его по шее, подбадривая, а может, шепнув заклинание для послушания. Чародейка вела себя так, будто ночной отъезд из фактории всегда входил в её планы, ёжилась от прохладного воздуха, провожала взглядом облака.       Лютик догадывался, что её спокойствие неизбежно во что-то выльется, и это предчувствие пугало ничуть не меньше путешествия через ночную чащобу. Беспокоился не себя, а насчёт урона, который, свершая справедливую месть, может понести Йеннифер. А за себя сейчас следовало беспокоиться «Синим полоскам».              Он оказался прав лишь частично и убедился в этом довольно скоро, когда тени каменных стен фактории ещё нависали над заросшей травой дорогой. Отъехав на две с лишним сотни шагов от ворот, противоположных тем, через которые они попали в купеческое поселение, Йеннифер остановила жеребца.       — Я бы не мешкал, — увещевал её Лютик, гарцуя рядом, озираясь на косматые кусты и тянущие к ним ветви деревья. В лесу тишина стала обманчивой: шелестела листва, то и дело вскрикивали невидимые птицы, хворост хрустел под лапами каких-то крупных зверей. Ещё страшней были бесшумные эльфы, отблески света на наконечниках их стрел чудились в каждом лунном блике.       Йеннифер не ответила. Будто вообще не слышала. Отпустив поводья, подняла руки вверх, туда, где узкой полоской расходились кроны клёнов и вязов, и громко произнесла магическую формулу.       — Ael’es evidaah Hia Aeny d’of croag! Leanr Geerk van’illos ohudd’yn!       Тотчас из её пальцев выше деревьев взметнулись белые струи и, соединившись, образовали точку величиной с луковицу. Подпитываемая непрерывно бьющей энергией, точка росла, пока по диаметру и яркости не стала соразмерный луне. На этом преображение не закончилось, поверхность замерцала, переливаясь, по ней побежали огненные сполохи. Пламя разгоралось, пожирало белизну, превращая луну в миниатюрное солнце, излишки вырывались протуберанцами. В чащобе стало светло как от дюжины собранных в пучок факелов.       — Так ты решила сотворить нам фонарь, кисонька? — пролепетал Лютик, из-под поставленной козырьком ладони наблюдая за разбрасывающим огненные брызги светилом. Жизненный опыт ему подсказывал, что у нового объекта иное предназначение.       Магичка резко опустила руки, белые струи оборвались и исчезли. Шар качнулся, начертил зигзаг, а кометой поплыл в сторону фактории, затмевая собой бледный месяц. Со стороны ворот донеслись удивлённые крики стражей, достаточно пьяных, чтобы им завтра никто не поверил.       Высоко над факторией шар на мгновенье завис, выбирая цель, и стал стремительно снижаться, исчез из виду. На чащобу снова опустилась тьма.       — Роше был неплохим для разведчика человеком, — пробормотал Лютик, трогая коня пятками. Ему не было нужды оборачиваться, он и так знал, что за спинами, в центре Флотзама, разгорается зарево, штаб «Синих полосок» охватывает пожар, который невозможно потушить, пока всё не превратится в пепел.       Йеннифер уже скакала вперёд, стремительная как фурия, иссиня-чёрные волосы развевались.              Трубадур не стремился её обогнать, да и узкая дорога, низко свисающие ветви не позволяли поравняться, заглянуть в лицо. Это, впрочем, было ни к чему, уверенность, с какой чародейка держалась в седле, подсказывала, что с самочувствием всё нормально, свершённая месть не истощила её. Просто она не хочет говорить.       Ему тоже было о чём подумать. Зловещие звуки ночного леса больше не сковывали мышц, топот копыт эхом отражался от верхушек деревьев, заглушая посторонний шелест и хруст. А думал Лютик о словах Роше, о том, что ведьмак гнался за Диким Гоном как минимум шесть-семь месяцев, с весны и до самого Мидинваэрне, дня зимнего солнцестояния. Шёл на юг, изгнанный с Острова Яблонь, шёл за по следам похитителей своей ниспосланной богами любви.       Почему за полгода не нашёл его, своего единственного верного друга? Зачем пустился в спасительную миссию один?       Последнее как раз-таки Лютик прекрасно понимал, Геральт однажды уже гнал всех соратников от себя. Но почему не дал весточку, что жив? Лютик считал, что имел право такое знать.       Ещё он думал о Йеннифер и о пылких ласках в заброшенной избушке. Мысли были лишены той фривольности, с какой он обычно вспоминал своих любовниц. От них меньше болели побитые рёбра, однако что-то мучительно скребло прямо под ними, слева.              Погони из Флотзама не было, их преследовал только месяц, то мелькавший сквозь листья, то скрывавшийся за облаками. Внезапно лес стал реже, впереди заблестела серебренная лента реки, одного из притоков Понтара, не слишком широкая, саженей в десять, с тихим течением. Она не являлась препятствием, поскольку между берегами был перекинут добротный мост из обтёсанных камней.       Препятствием являлась могучая сгорбленная фигура, загораживающая въезд на переправу, чересчур кряжистая и неповоротливая, чтобы принадлежать эльфу из отряда некого Йорвита или человеку. Толстые как столбы руки касались земли, грубо слепленное тело в тусклом свете выглянувшего месяца отливало матовой серостью, одежда представляла собой обвязанную верёвками рванину, утыканную палками на манер оленьих рогов. Существо походило на эксцентричное творение пьяного скульптора, по какой-то прихоти соединившего утёс с трухлявым пнём.       — Мамочки, это же тролль! — выпалил Лютик, натягивая поводья. — Откуда он здесь взялся?.. Кисонька, давай поищем другую переправу? Должен быть брод…       Йеннифер не ответила, направила коня прямо к мосту. Лютик, выругавшись, поехал за ней. За свою жизнь он дважды сталкивался с троллями, но те были, можно сказать, одомашненными, цивилизованными, совсем как офирские обезьянки, служили для развлечения гостей. В лесах и горах, по рассказам, тоже встречались смирные и даже выполняли некоторую работу для людей, но были и дикие.              Тот, что загораживал им дорогу, услышав топот копыт, грузно повернулся. Выражение плоской морды было тупым и, на беглый взгляд, не агрессивным.       — Людь, — хрипло проговорил он. Голос был лишён эмоций, однако в нём отчётливо чудилась радость. — Первый людь за неделю. Два первых людя.       Йеннифер остановилась прямо перед ним, напирая.       — Уйди с дороги, тролль. Дай нам проехать.       Тролль покачал увесистой головой.       — Нет.       — Что нет?       — Нет проехать. Дай монета, будет проехать. Пошлина за проехать. Один монета — один людь проехать, два монета — два людя проехать. Монеты нужны — мой баба надо кормить. Вы — монеты, я бабе — сыр. Баба любит сыр. Дай монета.       — Я похожа на банкира?       — Нет монета — нет проехать, — упёрся тролль, не двигаясь с места. Маленькие глазки маслено блестели, из зубастой пасти несло гнилью.       Йеннифер едва не наскакивала на него, с трудом сдерживая рвущегося коня.       — Последний раз прошу и пока по-хорошему, прочь с дороги, тролль. Ты не получишь от меня ничего.       — Нет монета — нет проехать, — повторило чудище с ветками на плечах и выпрямилось во весь исполинский рот, ощерилось гнилыми зубами, сжало пудовые кулаки.       — Кисонька, давай я заплачу ему, — вмешался Лютик, потянувшись к седельной сумке за кошелём. — Не то чтобы я предвидел дополнительные расходы… Надеюсь, медяками ты не брезгуешь? Не серебра же тебе подавай? А, образина?       Лютик этого не узнал: пока он копался в сумке, Йеннифер выкинула руку в магическом пассе, и тролль рухнул как подкошенный, сотрясая берег. Частокол сухих палок с его одежды с хрустом разлетелся. Маленькие глазки закатились, из пасти вывалился уродливый серый язык, на морде навсегда застыла маска скудоумного идиота.       Поэт охнул от неожиданности.       Йеннифер заставила жеребца перепрыгнуть через заслонившую дорогу тушу и понеслась по мосту. Подковы звонко цокали по камню, разнося шум на всю округу.              Лютик её не обгонял. На него слишком много всего свалилось в последние сутки, чтобы ещё приставать со сложными вопросами к взвинченной уставшей чародейке, да он и сам почти выдохся. Усердно таращился в утренние сумерки, мешая векам сомкнуться, рёбра разболелись, в левый бок точно засунули раскалённый прут, тошнило.       Постепенно светало, у вновь сомкнувшегося над головами леса, травы, неба появлялись краски, веселее пели пташки, ночные хозяева кущи разбредались по берлогам и норам. Мир оживал.       Через пару стае от моста на просеке стояла первая аэдирнская застава. Зевающий страж пропустил их через ворота, формально уточнив цель пути, и снова удалился в неказистую караульную башню.       Лес то прерывался пастбищами или полями с молодыми зелёными посевами, то снова раскидывался, покуда хватало глаз. Вдоль тракта, ещё узкого и редко используемого, возникали деревушки и хуторки с мозаикой огородов. Йеннифер проносилась мимо них, хотя Лютик был не прочь попроситься на отдых в крестьянскую избу, выпить воды или парного молока.              Его силы кончились в очередном лесочке, уже не тёмном, непролазном как вокруг Флотзама, но таком же, казалось, бесконечном.       — Йеннифер! — собрав последнюю волю, Лютик догнал её. — Остановимся! Остановимся, прошу!       Вопреки его опасениям, чародейка не стала артачиться, замедлила ход и свернула с дороги.       — Притомился, трубадур?       — Что ты! Я забочусь о тебе.       Он не врал, так как считал, что Йеннифер более, чем ему, нужна передышка.       Они проехали ещё немного, нашли поляну с высохшим от росы разнотравьем, окутанную вуалью из переливов света и теней, и там спешились, пустив жеребцов свободно пастись.              Лютик снял с себя куртку, бросил на траву.       — Садись, отдохни. Поспи. Надо было окоротить тебя в деревне, не пускать дальше. Сторговать у кметов завтрак и веранду с матрасом. На худой конец, сеновал. Под крышей всяко лучше, чем в лесу. Холера, у нас с собой даже воды нет, не успел пополнить запасы. — Он порылся в седельной сумке, надеясь отыскать краюшку засохшей лепешки или подгнившее яблоко, но отыскал только бесполезные крошки. Бурдючок был сух. — Дьявол…       — Ты осуждаешь меня? — внезапно поинтересовалась Йеннифер. Она всё-таки села на курточку, поджав ноги и обхватив колени руками. Спросила с вызовом, однако была похожа на несчастную запутавшуюся девочку, впрочем, вряд ли сама это понимала.       — За… за что? — удивился Лютик. — Обойдёмся без завтрака как-нибудь. Поблизости должен быть родник. И ягоды тоже. А к ужину доберёмся до корчмы.       — В задницу и завтрак, и ужин, Лютик. По-твоему, у тебя может быть причина осуждать меня только за них? Ты не настолько наивен.       — Благодарю за комплимент, но за что ещё? По-твоему.       Йеннифер подняла голову, усмехнулась со смесью горечи и неприязни.       — Разве ты не осуждаешь меня за то, что я спалила штаб бандитов, называющих себя солдатами Фольтеста? Не считаешь хладнокровной, злобной сукой?       Лютик кинул сумку на траву, рассмеялся.       — О-хо-хо, ты весьма критично к себе относишься, дорогая моя, что-то новенькое, ей-богу. — После он посерьёзнел. — У меня нет ни причин, ни права осуждать тебя. Я всегда знал какая ты. И именно такая ты однажды спасла меня от лап живодёров. Помнишь постоялый двор у дуба Блеобхериса? Ты хладнокровно вошла в вонючий свинарник, где меня подвесили к балке, и, словно злобная сука, пришибила двух ублюдков, а третьему подпалила физиономию.       Йеннифер кивнула, погружаясь в воспоминания.       Лютик передёрнул плечами:       — Как вспомню, мурашками покрываюсь. Бедные мои суставы… Если бы ты не была такой, какая есть, те мерзавцы вывернули бы мне их, сломали пальцы, и я бы больше никогда не смог играть на лютне. Поэтому у меня нет права осуждать тебя. Но у меня есть причины сожалеть, что не отплатил тебе тот долг… Думаю, будь вместо меня Геральт, тебе не пришлось бы запускать огненную комету по штабу. Он вынул бы меч из ножен и расправился бы с мерзавцами, посмевшими дотронуться до тебя, ещё там, в комнате у кровати. Уверен, при этом он был бы ещё более хладнокровен и злобен.       — Благодарю, Лютик. — Йеннифер убрала со лба волосы, выдавила слабую улыбку. — Благодарю.       Лютик сел рядом, выкраивая себе кусочек куртки, обнял с нежностью.       — Может, они и не погибли. Может, успели выскочить на улицу, наверняка ведь не спали после учинённой Роше выволочки … А, плевать на них, получили по заслугам. Мне того предприимчивого тролля и то жальче. Дурная скотина, спору нет, но с мозгами. Геральт наделённых разумом не истреблял, кодексом прикрываясь. Дракона золотого как защищал!.. Да и других тварей жалел. Хирриков — потому что они вымирают, двусилов — потому как безвредны, ночниц — потому что миленькие… Лесной тролль, конечно, не ночница, тут и сравнивать нечего, хрен бы с ним, только бы Геральт его…       Трубадур запнулся, не договорил, часто заморгал из-за защипавших глаз. Ему ужасно не хватало друга.       — Твой тролль жив, — сказала лежавшая у него на плече Йеннифер. — Уже очухался, наверно.       — Как? — забыл про слёзы Лютик. — Ты его не убила?       — Нет. Хотя, признаюсь, в тот момент мне ужасно этого хотелось, допёк, шельма, меня своим вымогательством, но я… не смогла. В память о Геральте — не смогла. Просто оглушила. Так что он уже оклемался и потопал к своей бабе, наверняка получит скандал из-за отсутствия сыра…       Йеннифер зевнула. Она засыпала, сладко прильнув к плечу, последние фразы бормотала. Лютик инстинктивно погладил её, изумлённый чудесным избавлением тупоголового поганца, смекнувшего взимать с путников пошлину за проезд по мосту. Милосердие к утёсоподобному монстру было удивительным, да… для другой Йеннифер, не для той, что сама недавно вернулась с того света. Да и та другая, ранняя Йеннифер, разве она не была сострадательной, отзывчивой? Она не раздумывая бросилась защищать крохотного дракончика от рубайл, она стала матерью юной ершистой девочке, и любила она презренного, гонимого мутанта, хотя могла делить постель с королями…              Лютик отогнал мысли о постели. Почувствовав, что убаюканная чародейка погрузилась в глубокий сон, аккуратно опустил её на траву, подложив под голову свою шапочку, и лёг рядом сам. Веки смыкались, но он некоторое время боролся с усталостью и резью в боку, чтобы полюбоваться игрой теней от колышущихся листьев на красивом безмятежном лице, чёрными густыми ресницами, почти идеальным разлётом бровей, губами, которые недавно страстно целовал и которые страстно целовали его.       Солнце всходило всё выше, прожаривая воздух. С дороги доносился скрип колёс, возницы подгоняли лошадей. Жужжали насекомые, собирая нектар, напевали колыбельную…              Вспышка боли пронзила нутро. Лютик подскочил, думая, что его убивают, расплющивая грудную клетку. Распахивая глаза, он ждал узреть людей Роше или банду грабителей, которые, по сути, по одной цене, но тем, кто мнёт его покалеченные рёбра под задранной рубахой, была всего лишь Йеннифер.        — Почему сразу не сказал? — продолжая ощупывать, строго осведомилась она. — Даже не буду спрашивать, насколько больно, это я прекрасно услышала по твоему воплю.       — Пустяки, кисонька, — морщась под проворными пальцами, осклабился Лютик и тут же тяжело задышал, сцепляя зубы.       — У тебя трещины в двух рёбрах и, что хуже, ушиб селезёнки. Ещё несколько часов, и случился бы разрыв с кровотечением. Тебе повезло, что я проснулась раньше и заметила.       — А что ты делала у меня под рубашкой, дорогая?       Йеннифер надавила на левое подреберье, и Лютик зашипел. Боль разлилась до самой ключицы, ослепляя.       — Хватит, прошу тебя! — взмолился он.       — Лежи ровно, не дёргайся, я всё исправлю, — сказала Йеннифер. — Холера тебя разбери, виршеплёт, ну почему ты, когда не надо, рта не закрываешь, а когда ситуация требовала немедленного вмешательства, молчал?       Лютик и теперь промолчал. Что ответить, если он после погрома в Ривии растерял половину своей былой потребности в общении и уделял своей особе значительно меньше времени? Больше собственного здоровья сейчас интересовало её неустойчивое самочувствие.              Лютик вытянулся на спине, жмурясь от яркого солнца, висевшего высоко в небе, зарылся пальцами в траву, слыша как на краю поляны тихо ржут кони. Йеннифер, стоявшая на коленях, задрала рубаху ему до самого подбородка, колючего от трехдневной щетины.       — Терпи, трубадур.       Маленькие ладони прижались к его животу, от них шло приятное тепло, и Лютик подумал, что замечание было напрасным, и он получит от лечения лишь удовольствие, но температура стала повышаться, нагревая, а затем обжигая кожу. Шедший от рук жар прожигал насквозь, внутрь словно наложили раскалённых до красна камней и полили маслом. Когда били, и то было меньше боли. Лютик закричал, пытаясь отползти.       — Хватит! Проклятье, хватит! Перестань!       — Терпи! Ты же мужик, терпи!       Йеннифер сильнее придавила его к земле, шептала заклинания, её длинные волосы касались его лица, и через затмение боли в сознание проникал их запах — сирени, крыжовника и диких лесных трав.              Достигнув апогея, когда невозможно терпеть, боль быстро схлынула, будто и не бывало. Лютик поднял голову, боясь увидеть выжженную дыру на месте живота, но на удивление там всё было нормально — та же гладкая кожа, порозовевшая от прикосновений, и уходящая под пояс линия тёмных волос, ни одного синяка или волдыря. С невероятным облегчением, утомлённый лечебной пыткой он опустил голову обратно на травяную подушку.       Чародейка продолжала колдовать над ним. Склонившись, она сосредоточенно водила ладонями по груди, животу и бокам, мягко поглаживая, тонкие бледные губы шевелились. Остальную часть лица заслоняло колышущееся марево волос, завитых в крупные кольца. Из-под полуопущенных ресниц Лютик созерцал этот неспокойный поток цвета воронова крыла и пронизывающие его лучики света, отдавался ощущениям. По телу снова разливался жар, но совершенно иного свойства.       Лютик определил бы его, как жар терзающей мечты, жар потаённых страданий. Истинное имя ему было до абсурда сухим и не передавало ни одно из обуревавших безрадостных чувств — похоть.              Он поймал Йеннифер за запястье, едва её губы перестали произносить заклинания.       — Остановись, кисонька, достаточно.       — Я ещё не закончила, не мешай, пожалуйста, — она вырвала руку и снова заскользила ладонями вдоль рёбер.       — Как знаешь, лапушка, — согласился Лютик, — но должен предупредить тебя: твои исцеляющие прикосновения… хм, действуют на мой организм весьма специфично. Впрочем, это самая естественная реакция из всех возможных, не обессудь.       Йеннифер непонимающе задрала бровки, а после перевела взгляд туда, куда вела линия волос на животе. Там не слишком просторные штаны вспучивались недвусмысленным продолговатым бугром.       — Мне лестно, — совладав с растерянностью, произнесла Йеннифер намеренно снисходительным тоном, — тем не менее я обязана закончить. Это не займёт много времени, потерпи свою… хм, реакцию.       Лютик терпел. Приходилось гораздо сложнее, чем в попытках терпеть боль. Её нежные руки, сводящие с ума локоны, запах… К соблазнению женщин у него был данный природой талант, к любой понравившейся барышне он тотчас залезал под юбку, любая барышня охотно раздвигала ножки.       Йеннифер была из другого теста. Пусть и отдалась ему в хижине. Пусть и порывисто прижималась к нему после нападения «Синих полосок».              Манипуляции действительно заняли мало времени. Чародейка отодвинулась и села на курточку, подогнув ноги.       — Теперь ты здоров.       — Не знаю, как благодарить тебя, кисонька, — одергивая рубаху, сказал Лютик.       — Поцелуй меня…       Лютик от неожиданности сел.       — Что?       — Ты слишком громко думаешь, трубадур! — фыркнула Йеннифер и отвернулась, точно застенчивая девочка, провела ладонью по шелковистой траве. — Так как, поцелуешь? Вот уж не думала, что придётся повторять просьбу. Разве не об этом ты только что фантазировал?       — Ты читала мои мысли? — поразился Лютик, куда сильнее ошарашенный тем, о чём его просит Йеннифер. Он плюнул на собственные табу и не заставил просить себя в третий раз. Взял за подбородок и приник к приоткрытым навстречу губам. Целовал, наслаждаясь, покуда хватало воздуха.       — Кисонька… Йенни…       — Молчи. Окажи услугу, молчи. У нас был трудный день. Я боялась, что потеряла тебя. Мне сказали, что ты в петле.       — Глупышка…       — Молчи и люби меня. Люби меня, Лютик.       Дикие травы приняли их в свои объятия, служа мягкой периной. Лютик знал, не обманывал себя, знал, что всё это понарошку, от безысходности. Он целовал сладкие, обветренные губы и знал, что всё это взаймы. Знал, что отдавать придётся с процентами. Он был готов платить любую цену.       В кронах щебетали птицы.