Агрессивная нежность

             Ровно в пять утра у каждого истинного представителя Лань в голове трезвонил колокольчик, неумолимо выдёргивающий его из сна и заодно снабжающий необходимой для столь раннего подъёма бодростью. Выработанное за годы внутреннее расписание, привычка и едва ли не черта, передающаяся по крови. Однако в каждом правиле, — так уж сложилось, — бывали исключения. Например, если истинный представитель Лань находился не в родной среде обитания и за ночь по каким-то причинам совсем обессилел, то он просыпался не по внутреннему зову... Он просыпался со сдавленным оханьем от неожиданной атаки чего-то большого и тёплого. Обрушившийся на Сичэня вес всегда был приятен и не слишком тяжёл для него, но только не в том случае, когда этот вес наваливался на него будто с прыжка. Сонный и коварно придавленный к кровати, Первый Нефрит почувствовал проворные руки, пробравшиеся под живот и рёбра и в следующий миг безжалостно сдавившие его. Сичэнь задушенно крякнул, но не смог удержать не менее сдавленного хихиканья. — Приличным Лань уже давно пора проснуться! — сообщил ему на ухо бодрый и весёлый голос. — Приличным Лань никто полночи не мешает спать, — выдавил из себя Сичэнь и услышал довольный смешок. — У неприличного Лань имеются ко мне жалобы по этому поводу? Первому Нефриту ничего не оставалось, кроме как молча признать поражение — он даже проворчать ничего не смог, потому что Минцзюэ обманчиво ослабил хватку, но сразу же стиснул его снова. Сичэнь издал очередное недостойное кряканье, уткнувшись лбом в подушку, и решил просить о пощаде. — Дагэ, отпусти. Вялая попытка шевельнуться под телом возлюбленного ни к чему не привела — Сичэнь смог лишь взбрыкнуть ногами. — Ещё нет, — тихо ответил Минцзюэ тоном хитрого и наевшегося кота. Зубы мягко сомкнулись на ухе, послав приятные мурашки по коже Первого Нефрита, после чего своеобразная пытка в тисках рук продолжилась. В рамках игры Сичэнь притворялся беспомощным, однако сдавленные звуки он испускал, хоть и несколько утрированно, но не совсем притворно. Стискивающиеся руки возлюбленного не причиняли ему вреда, но затрудняли дыхание и были ощутимы костями и внутренностями. В должной мере изображая из себя мученика, — при этом не в силах сдерживать улыбку, — Первый Нефрит понимал, что давно не чувствовал такую подлинную безопасность, как сейчас, будучи придавленным телом возлюбленного и раздавленным его сильными руками. В какой-то момент Минцзюэ бессильно зарычал и совершил три стискивания подряд, выдавливая из него кряхтение и при этом каждый раз резко утыкаясь лицом ему в заднюю сторону шеи, скрытую волосами, и яростно потираясь там носом. Сичэнь прыснул от смеха. — Что это за приступ агрессивной нежности? Минцзюэ смущённо пробурчал что-то невнятное ему в волосы, но затем... — С Днём Рождения, Сичэнь. На его щёку приземлился короткий поцелуй, и Первый Нефрит с улыбкой прикрыл глаза. Вот к чему привели чрезмерный комфорт и недосып — разомлевший и ленивый, он не сразу вспомнил, какой сегодня день. Утро выдалось действительно особенным, но не потому что совпало с его тридцатым днём рождения, а потому что он впервые встретил праздник в чужой постели, разбуженный телом возлюбленного. И такой расклад Сичэня более чем устраивал. Едва проснувшись, он уже чувствовал те радость и счастье, которые никогда не находил в Облачных Глубинах, — как бы его ни терзала совесть за подобные мысли. Не разрывая крепких объятий, Минцзюэ носом сдвинул копну распущенных волос с шеи и принялся ласкать обнажившуюся кожу. С удовлетворённым вздохом Первый Нефрит обмяк и с головой нырнул в ощущения, которые даже спустя бесчисленное количество раз не смогли вызвать пресыщение и не потеряли чувственности, сладости и интенсивности. Сичэнь давно смирился и даже не пытался бороться с этим слабым местом, так часто и умело использующимся его возлюбленным. Он словно оказывался в мягком пузыре из чистой неги, оторванный от всех звуков и суеты внешнего мира — всё его внимание сосредотачивалось лишь на ощущениях: порхания тёплых губ по коже, влажных следов от языка по линии пульса и на косточке под шеей, мягкого и до дрожи волнующего сжатия зубов. — А-Хуань, — тихо пробормотал Минцзюэ ему в шею, и Сичэня прошибло мурашками от горячего дыхания на коже и безграничной нежности, вложенной глубоким голосом в это ласковое обращение. — А-Хуань, — повторил Минцзюэ и уткнулся лбом в его спину. Тиски рук ослабли. Прошло ещё какое-то время, прежде чем мужчина заговорил, будто подобные слова были для него непривычны и требовали времени на обдумывание. — Я... Я так благодарен судьбе за то, что ты здесь. В этой жизни. Я благодарен тебе за выбор быть рядом со мной. Нежные поцелуи медленно посыпались на его плечи. Сичэню защемило сердце. Он всегда знал, что его возлюбленный, — непоколебимая внешне гора, —внутри полон любви, но подобные моменты душевных откровений происходили редко. Тем ценнее был каждый из них. Первый Нефрит впитывал слова всем существом, боясь даже дыханием спугнуть хрупкое настроение расчувствовавшегося Минцзюэ. — Я благодарен за время, проведённое с тобой, и молюсь, чтобы мне были отведены на это ещё долгие годы, — губы обосновались между лопаток и оставили там тройку поцелуев. «Я позабочусь об этом», — мысленно поклялся Первый Нефрит. — Ты мой свет, — короткие поцелуи двинулись вверх, возвращаясь к шее. — Моя душа, — щёку Сичэня снова согрели тёплые губы. Минцзюэ прижался к нему щекой к щеке. Объятия сомкнулись так крепко, словно возлюбленный пытался срастись с ним. Заныли кости. — Ты так нужен мне, Сичэнь. Это прозвучало до боли искренне и почти отчаянно. Первый Нефрит больше не мог этого выдержать: не мог бездействовать, не мог не видеть. — А-Цзюэ... — он шевельнулся, обозначая своё намерение. На этот раз возлюбленный разжал руки, позволил ему перевернуться и встал на локти по бокам от его головы. Распущенные волосы съехали с плеч и завесой отгородили их двоих от остального мира. Оказавшись на спине, Сичэнь вмиг замер и пропал в пристальном, но не тяжёлом взгляде. В нём он нашёл накатывающую волнами благодарность, озвученную ранее словами, отблеск счастья из-за его, Сичэня, присутствия. Выражение лица возлюбленного очаровательно смягчилось, почти уязвимое, пока глаза щедро одаривали его пронзительной, благоговейной нежностью и запредельной любовью. Первый Нефрит глядел в обнажённую душу Минцзюэ и тонул в ней, задыхался от напора чувств. Не впервые он столкнулся с подобным взглядом, но каждый раз в груди что-то скручивалось, — почти болезненно, — и отчаянно рвалось навстречу. Каждый раз этот взгляд мягко обезоруживал и метко выстреливал прямо в сердце — после этого по венам, словно кровь, тягуче растекалось успокаивающее тепло. И этот взгляд дарил ни с чем не сравнимое и восхитительное счастье. В эти моменты Сичэнь чувствовал себя нужным и любимым пылко и трепетно. В эти моменты Сичэнь проникался уверенностью, что выбрал правильного спутника на тропе жизни и с радостью пройдёт с ним до конца, — и примет то же решение во всех последующих жизнях. Надёжность и безопасность. Где бы он ни споткнулся, куда бы ни упал — сильные руки подхватят его, вытащат, обнимут, согреют, а глубокий голос успокоит и убаюкает. И всё покажется преодолимым. Глаза Сичэня — зеркала, и он надеялся, что возлюбленному это видно. Его душа кипела теми же чувствами и переливалась красками тех же эмоций. Благодарность, надежда на долгие годы, нужда, нежность, любовь, счастье, потребность защищать... Казалось, они оба не моргали. Первый Нефрит коснулся кончиками пальцев щеки Минцзюэ. — Я тоже тебя люблю, — шёпотом, чтобы не спугнуть тишину и не проколоть громким звуком их уютный пузырь, один на двоих. Возлюбленный медленно склонился над ним ещё ниже, и Сичэнь, почувствовав кожей тепло и дыхание, с готовностью приоткрыл губы. Однако Минцзюэ не торопился. Они целовались так же, как в первый раз. Как в тот осенний вечер, когда они были ещё юнцами, — наследниками, — робкими и временами глуповатыми друг с другом. Реальные ощущения вторили воспоминаниям и погружали в приятную ностальгию. Они соприкоснулись приоткрытыми губами. Касание настолько лёгкое, что при малейшем сдвиге отзывалось щекоткой. Не разрывая зрительного контакта и разделяя одно дыхание, они позволили себе смаковать момент предвкушения. И это, что удивительно, взбудораживало так, словно позади не имелось сотен поцелуев. Более плотное и глубокое соприкосновение, на этот раз с прикрытыми глазами. Сичэнь наслаждался теплом и мягкостью неподвижных губ, вскоре снова покинувших его, но никогда не отстраняющихся далеко. Они посмотрели друг на друга. Тем осенним вечером их взгляды пересекались, чтобы увидеть реакцию друг друга, понять намерения и задать безмолвный вопрос «Можно?». Сейчас Сичэнь тонул в глазах над собой, вспоминал о первом поцелуе и думал о том, как много времени прошло с того дня. Как давно он повязал свою ленту на запястье Минцзюэ, сколько лет они уже вместе, сколько несчастий они пережили за эти годы. Во время первого поцелуя они оказались на неизведанной территории, изучали друг друга, нервничали, прислушивались к собственным чувствам и впервые познавали, каково это: находиться в такой близости, выпивать чужое дыхание, робко положить руки на шею и плечи, чтобы вскоре осмелеть и прижать крепче. Они впервые познавали, каково это: смущённо краснеть после поцелуя и возвращаться по домам, едва сдерживая глупые улыбки — у них был общий секрет, о котором никто не должен был узнать. Они впервые испытали восторг от долгожданного поцелуя с человеком, по которому сходили с ума, впервые ощутили, как внутри всё переворачивалось и наполнялось лёгкостью — того и гляди взлетишь. И они впервые ощутили желание чего-то большего... Возлюбленные на тот момент не знали друг друга достаточно не только физически. Как наследники, они ещё не успели увидеть, как другой справляется с трудностями, ответственностью, смертью. И между ними двумя тогда ещё тоже не бывало разногласий. Сейчас Первый Нефрит смотрел в глаза мужчины, в котором был уверен больше, чем в себе. Он доверял ему жизнь. Он знал его принципы, страхи и слабости, знал его с той стороны, которая была недоступна другим людям. Он целовался с ним сотни раз и знал его тело вдоль и поперёк. За эти годы они сняли друг с друга все напускные слои, как одежду, и доверчиво обнажили души. И даже несколько конфликтов не смогли их разделить. И Сичэнь видел, что Минцзюэ размышлял о том же самом. Какими они были, — сами по себе и друг с другом, — и какие они сейчас. Какой путь они прошли. Но они отвлеклись. После всех этих воспоминаний и мыслей его глубокая привязанность к Минцзюэ, казалось, въелась ещё сильнее. Первый Нефрит нуждался в губах возлюбленного прямо сейчас. И он знал, — конечно же знал, — как подтолкнуть дразнящего Минцзюэ к действиям — подразнить в ответ. Сичэнь приоткрыл рот и чуть высунул кончик языка. Сделав вид, что тянется за поцелуем, он приподнял голову и, когда возлюбленный почти коснулся его, отпрянул обратно на подушку. Уголок губ сам по себе дёрнулся в игривой улыбке, и он заметил, как глаза над ним блеснули озорством и чуть прищурились. Первый Нефрит продолжил воплощать план. Он снова поднял голову и на этот раз лизнул верхнюю губу Минцзюэ, но опять не дал себя поцеловать. Возлюбленный фыркнул с ласковой усмешкой и удержал его за заднюю сторону шеи, и довольный взгляд так и говорил: «Ну вот я и поймал тебя. Теперь никуда не денешься». Сичэнь, в свою очередь, принял ещё более довольный и хитрый вид, потому что именно этого он и добивался. И Минцзюэ, конечно же, знал об этом. Сичэнь с радостью и желанием встретил полноценный поцелуй, наслаждаясь тем, как его мужчина сминал, посасывал и покусывал нижнюю губу, а затем скользнул языком глубже. Влажно, мягко и уже давно по-родному тепло и знакомо. Первый Нефрит с удовольствием отвечал тем же, и они оба не торопились и даже не стремились приблизиться к черте, после которой их мгновенно захватывала и заставляла желать большего страсть. Медленно отстранившись, они снова пересеклись взглядами. Сичэнь огладил ладонями обнажённую спину Минцзюэ, и тот с улыбкой чмокнул его в нос. — Давай приведём тебя в порядок, Сичэнь. Мои люди ждут не дождутся, когда смогут тоже тебя поздравить. Кажется, Цзэу-цзюня они любят больше, чем своего лидера, — усмехнулся возлюбленный. — И знаешь, я не могу их винить, — тихо мурлыкнул Минцзюэ ему в горло и оставил там поцелуй. — Передай этим людям, что Цзэу-цзюнь был подло и безжалостно раздавлен неизвестным злодеем и теперь из-за полученных травм не может выйти на улицу. Минцзюэ довольно засмеялся. Сичэню не хотелось никуда идти. Ему слишком хорошо и слишком уютно здесь, и он всё ещё хочет спать. Почему вся жизнь не могла проходить лишь в тёплой кровати, где всё времяпровождение делилось бы на сон, невинные нежности, пылкую страсть, разговоры и еду? Совсем разленился, глава ордена Лань... В этом он будет винить Минцзюэ, конечно. А Минцзюэ, скорее всего, сочтёт это за победу и достижение. — Давай-давай, вставай, лежебока, — ухмыльнулся возлюбленный, словно читая мысли, и похлопал его по плечу. Затем мужчина вскочил на ноги и бесцеремонно сдёрнул с него одеяло. Сичэнь лишь недовольно замычал, вытряхнутый из уютного и тёплого гнёздышка. Раскинувшись на кровати полностью обнажённым, он снова невольно предался воспоминаниям. Когда-то он стеснялся и подавлял потребность прикрыться, и его щёки и кончики ушей горели на особо откровенных моментах. Теперь под взглядом Минцзюэ он не испытывал ни капли смущения. Они оба привыкли к наготе друг друга, но при этом не теряли восхищения и обоюдного желания. Идеальный баланс. — Я подготовил для тебя подарок, но он подождёт до вечера. А пока что — на прогулку. Давай. Иначе я расскажу старику Лань, что ты проснулся в восемь, а не пять. Смирившийся с участью Сичэнь вздохнул и с улыбкой покачал головой. Даже в День Рождения не было ему покоя. Впрочем, он готов с этим жить, если нарушителем спокойствия будет Минцзюэ. Выбраться на улицу звучит не такой уж плохой идеей, если для этого Минцзюэ садится за спину и бережно расчёсывает его, гладящим движением натягивает ему на плечи рубаху и повязывает ему лобную ленту. И вся эта забота перемежается с лёгкими поцелуями по плечам, спине и щеке в качестве дополнительного утешения. Да, ради этого вполне можно и вылезти из уютной постели возлюбленного.