* * *
— Начальник, начальник? — Леша вгляделся в небольшую решетку на двери камеры СИЗО, — вы там обо мне забыли? Начальники? Вот не смешно блять совсем. Я сейчас петь начну. Обычно такое очень раздражало ментов — лишний шум от заключенных. Но тут была гробовая тишина. — Что за хуйня? — Леша сел на маленькую железную койку. Ладно, он тут все равно не собирался задерживаться. Не в первый раз и не в последний. — Начальники? Петрович? Копейка? — парни в соседних камерах тоже молчали, — что вообще происходит? — Леша запустил руку в кудрявую копну волос. Он проснулся в СИЗО, родном, любимом, холодном, где ждал уже который месяц приговора суда. Но проснулся он не от утренней проверки в семь утра и переклички, а сам. Где-то в двенадцать, как подсказывали внутренние часы. — Если это такой вид пытки заключенного, то не смешно, — закричал Леша, — ничего у вас не получится. Я крепкий орешек. Ладно, если ничего не прояснится в течение дня, то Леша будет выбираться как-то сам. Как минимум, голод заставит копать подкоп и дверь выбивать. — Не, ну удивительно, — сказал Леша, жуя печенку, — где все? Он сидел в пустом парке, наслаждаясь обедом, который он просто взял в магазине, потому что там никого не было. Даже как-то неприятно стало, стыдно. Украсть — одно, малость, а приятно, сам все же сделал и добыл. Другое дело зайти в магазин и просто так взять. — Это, что получается, я с ума сошел что ли? — Леша задался вопросом, — ну не мог же я окончательно кукухой поехать? Или умер? Ад какой-то странный, не адовый. Донской остановил руку на полпути ко рту. То есть, если исчезли все, то и Дарена больше нет, и Рахима, и Гоши, и Тоши… Мужчина шмыгнул носом, — Дурен? Гриша? И даже Тошик, он хоть ебнутым был, но с ним весело сидеть было. Да что же это такое? — он уронил печенье на асфальт, обхватив руками кудрявую голову. Слезы невольно потекли по щекам, — Дарен. Рахим. Гриша. Гоша. Тошик. Куара… Он заслужил. Заслужил за все свои грехи. Заслужил вариться в этом аду. Донской резко разогнулся. Что же он тут рыдает?! Может поехать и сам проверить, действительно ли все исчезли. Ад ли это. Его личное безумие или же что-то иное. Леша встал с лавочки, — мой персональный ад и безумие наступили уже давно. Когда умерла Наринэ…* * *
— Дарен. Рахим. Гриша. Гоша. Тошик. Куара… — Леша повторял как молитву, — никого нет. Никого больше нет. От этой тишины в воздухе он действительно начина лишаться последнего рассудка. А говорить с самим собой и со своими мыслями откровенно заебало. Был бы зомби апокалипсис, было бы весело. Можно было бы побегать, пострелять во всех. А тут, только в себя. Как же было бы просто вышибить себе мозги, но… В воздухе царила гробовая тишина, словно сама природа задерживает дыхание, ощущая тяжесть невозвратного ухода. Молчание пронизывала все сущее, словно невидимая пелена, окутывая мир своей непроницаемой вуалью. В пространстве замершей природы слышалась невыразимая скорбь и тоска, наполняющая сущее бесконечным отсутствием жизни. Донской закричал и выхватил пистолет из кобуры, что висела на ремне, засовывая его себе в рот и чуть нажимая на курок. Это мгновение длилось вечность. Он зажмурил глаза и откинул пистолет в сторону. — Нет, нет, нет, для чего-то я же остался тут один, — выдохнул Леша, — соберись давай, Донской, — он ударил себя со всей силы по щеке, — зачем-то Бог так распорядился. Зачем, зачем, зачем, ответь мне Господь! Пиздец! Я знаю, что все время говорил, что нет людей — нет проблем, но это чересчур. Это слишком. Это сводит меня с ума! Для чего-то же…* * *
Не для меня придет весна, Не для меня Дон разольется, Там сердце девичье забьется С восторгом чувств — не для меня. Донской напевал себе под нос, мчась по дороге. Для него нет будущего, никогда не было. Для него есть здесь и сейчас. И весь мир был для него теперь. Он взял с собой пистолет, патронов, ящик пива и лишний комплект одежды. Под ним гудел металлический конь и мчал вперед. А для меня кусок свинца, Он в тело белое вопьется, И слезы горькие прольются. Такая жизнь, брат, ждет меня. — Чего? Забодай меня комар, я вроде не пил испорченный самогон… — Леша остановился на дороге перед человеком, который стоял посреди дороги и размахивал руками. А потом с воплями бросился на Лешину шею с объятиями. — Цуцик, ты чего посреди дороги припарковался? Леша Донской, — он протянул руку, — а тебя как звать? — Константин Уралов, — ответил второй мужчина, все повторяя — живой, живой человек. Действительно, другой человек. Кто-то живой впервые за долгое время. Леша уткнулся незнакомцу в шею и всхлипнул, — мы тут явно не для восстановления населения Земли. Костя Уралов хмыкнул ему в ответ.* * *
— Знаешь, в другой жизни я бы тебя ненавидел. Просто терпеть бы не мог, но мы в этом мире, поэтому… — Костя замолчал. — Поэтому, все еще можно набить друг другу морды, — закончил Леша, — живем… доживаем только раз. К чему было таить какие-то секреты друг от друга? Уже не перед кем стыдиться. Нет правил. Ничего нет, кроме друг друга. И спрашивается, а есть ли вообще смысл жить прошлым? Осталась ли история? Или точка невозврата уже была пройдена… — Предупреждаю, я боли не чувствую, поэтому у меня нет чувства меры, — продолжил Леша. Костя выгнул одну бровь. — Генетическая болезнь, — коротко сказал Леша, — а тебя что с башкой? — Тоже генетическое — отмахнулся Уралов. Пожалуй, для начала знакомства будет достаточно. Конечно же всегда можно было притвориться. Например, найти уютный домик только для двоих. Обустроить там тепло и воду. С пропитанием проблем не было. Запас развлечений тоже не маленький был, телевизор только не посмотреть, но для обоих это было не так важно. Можно было притвориться, поиграть в уютную семейную жизнь. А потом поехать еще куда-нибудь, когда будет теплее. Леша ненавидел холод. И обустроиться в другом месте. Костя рисовал, погружаясь в свои мысли. Много рисовал. Лешу было трудно рисовать, он не мог усидеть на месте и пяти секунд, но Костя приноровился. А Леша отрастил себе дурацкие усы, которые смотрелись удивительно к месту на его лице. Все было хорошо, честно. Для них все началось с нуля. — У нас бы все равно не получилось восстановить популяцию, с большим трудом, разве что, — обмолвился как-то Костя. — А? — Леша взглянул на него. Костя закатил глаза, — мне не нравятся женщины… — А, — Донской раскрыл рот, а потом закрыл, — а у меня раньше жена была. — Прости, — сказал Костя. Леша отмахнулся, — она умерла задолго до, — он развел руками, — все этого. Забудем. — А я раньше любил лучшего друга, — сказал Костя. — Тяжело, наверное было, — Леша не знал, что еще сказать. Все было и так как во сне. Костя ему только кивнул. — У нас же теперь нет выбора, кроме как любить друг друга? — вдруг сказал Леша после долгого молчания. — Выбор всегда есть, — ответил на автомате Уралов. — Не, не думаю, не в это раз, — сказал Донской, — не в этот. Вот смотри, я люблю и ненавижу тебя по одной и той же причине — ты единственный, с кем я остался. — Я стараюсь не думать об этом, — ответил Костя, — я бы таким образом сошел с ума. Леша пристально вгляделся в лицо второго мужчины, — ты прав. Кончено, же ты прав…