Falsche Götter

По земле приморского городка расстелилась вечерняя прохлада, когда на каменном мосту сидели двое. Никто и не думал подходить к ним, расспрашивать их, что они тут делают, не подготавливают ли суицид, да и вообще, вряд ли их по-настоящему видели — они этого не хотели. — Ja, Meeren sind warm hier. Крис, говоря, не отрывал взгляда от спокойного горизонта, от точки, в которую они смотрели вместе с Карлом. Конец лета, активный туризм, и они — незаметные зайцы на людском автобусе — не пропустили этого. Абсолютно весь мир был открыт им, все его дороги, потому что если они того захотят, вообще никто не заметит самых обыкновенных людей в толпе других людей. Уже много раз они вместе перебирались из города в город, исполняя свои людские желания, ранее почти неисполнимые. Дома, мостовые, площади, здания — все торопились рассказать им свои истории, пока они шли в своих людских одеждах. Порой они творили человеческое добро, потому что могли помогать, ведь не было для них предела сил: всё в их нутре стало бесконечно с тех пор, как они стали богами. Они всё-таки любили общаться с людьми. Те мило говорили с ними, а потом знакомство естественным путём забывалось, потому что лица их со временем исчезали из простой людской памяти, отбрасывающей ненужное за ненадобностью. И границ для них не было тоже никаких — даже языковых, потому что теперь они знали всё, кроме грядущего. А грядущее им и незачем знать — оно само ведь придёт. Сейчас этот молодой городок пыхал красотой, хотя всего двести лет назад здесь ловили рыбу бедняки на своих бедняцких лодочках. Потом подошли разнеженные богачи, увидели красивое море и обустроили свой палеокурорт (всё-таки, двести лет для них пока что — большой срок). Конечно, определение было иное, но суть та же — отдых. А сейчас это тихий городок, один из многих, но уникальный. Например, часы вместо фонтана на центральной площади, показывающие время во всех часовых поясах; едва ли нужная странность здесь, в этом месте, хотя время здесь не застыло, но люди всегда искали странностей. Цвет этого города — однозначно мягкий жёлтый, с золотистым проблеском, как утреннее солнце. И, наверное, немного зелёного, цветущего такого зелёного, которым изобилует молодой смешанный лес, потому что город этот настолько же молодой. — Как думаешь, что здесь будет в будущем? — How can I know? Судьбу куют люди, while we should only watch their stories from somewhere beyond. — Supongo que sí. Солнце садится, и Карл думает о том, что же происходило с их семьёй, с их знакомыми. Они с Крисом сидели однажды на скамейке в парке, пробуя свои пределы — да, нас считают погибшими, все, кроме Даарины — she's our daughter, maybe we could… — nein, не стоит, именно поэтому. Не береди заживающие раны, Крис, — und wenn die Wunden nicht heilen? — разумеется, шрам должен остаться. Он думает, правильно ли они поступают, если могут успокоить дочь. Все, кто знали их, горевали — даже ещё живые родители, кстати, правда ли это до сих пор? Карл навостряет ухо, настраивается на их дом — да, ещё живы, пусть и совсем старенькие. Не стоит им знать. Им уж точно. Хотя Стрига, может, и знает, или догадался; ангелы, даже среди людей, наполовину люди, тоже ведают душами, пусть сам Кристус и говорит, что не в их рядах, но вот их контакты у него есть, звонил же ему Сомнус, узнавший, что у Криса (также немного ангела. Прям с крыльями и клыками. Сын Стриги, в конце концов. Вообще-то и не только, но в эти дебри собственных семейных колёс оба предпочитали не лезть) должен родиться ребёнок. Им так нельзя, вообще-то, потому что гинадроморфизм — дело странное, особенно если учитывать разницу хромосомного набора, вот только мир ангелов с его правилами — не их с Крисом дело, ведь они всё ещё остаются жителями этого, уже их собственного, мира, в котором они вдвоём, и теперь — боги. Карл настраивается на иную величину. Где живёт Даарина. И её уже муж Эллиот, сын Эш и Клайда. Американцы… Карл знал их по работе отца — Кшиштоф взялся за поиск и убийство «оборотней», людей, больных новым (всё относительно, of course) штаммом бешенства, который долгое время не убивает жертв после появления симптомов. А вот они специализировались на иных принимаемых за сверхъестественное тварях, вроде единорогов, бигфутов, чупакабр и драконов. Будь вампиры не ангелами — их бы тоже истребляли, но они вышли не из этого мира, они — совершенно иные существа (которые, кроме всего прочего, крепко вцепились в правящие роли). Он немного отвлекается, думая о вампирах, подтягивает к себе Криса. — Просто так. И смотрит дальше. У Даарины всё более-менее наладилось. По крайней мере, она больше не думает о них. Навещает дедушек с бабушкой, как и родителей Эллиота. Клайд с Эшли не напоминают, и хорошо. А ещё они не застали то, как у неё прорезались крылья (то было проклятьем потомков ангелов, ещё имевших нужные гены. Крылья выходили наружу только с достижением лет пятнадцати-двадцати, хотя порой и раньше. У самих ангелов крылья были с рождения, третий пояс конечностей — именно поэтому при выходе в этот мир, они задерживались). Левое было развито нормально, а вот правое — сухая костяшка, едва двигающаяся. Это могло быть как результатом их с Крисом родственной связи (в конце концов, Карл — Дрогендманн лишь наполовину, и только наполовину у него работает это «семейное благословение». Даже на четверть — их мать тоже рождена от союза с обычным человеком. «Обычным» — потому что ни Дрогедманны, ни другое семейство наподобие их не может избавиться от чувства возвышения над остальными. Входит в привычку схожее обращение, даже — живя среди них. Даже — имея друзей среди них), так и длительного нахождения «гена А» в мире людей. Вряд ли он хочет знать точную причину. В конце концов, это его дочь. Их ребёнок, результат любви, рождённый скорее даже вопреки. В конце концов, мужчинам не так уж и легко рожать детей (что его Крис с интерсексуальностью, что Клайд, транс-мужчина, подтверждали это). Честно, только когда они уехали далеко-далеко от родного дома, в Австралию, они смогли почувствовать себя настоящими. В родном доме, в родной стране их преследовало родство; хотя его почти не было видно внешне, в широкоплечем русом Карле и бледном Крисе-ангеле, глаза выдавали — одинаковые небеса, очерченные чёрным, совсем как родовой герб Дрогендманнов, доступный лишь немногим, а там, далеко, и подавно, а потому все и могли считать их мужьями (какой-какой там век на дворе?), не замечая накинутого на них алой полупрозрачной шалью родства. И общаться стало легче. Никто не знал их, КАКОЕ у них общее прошлое, что у Даарины только одна бабушка. Потом пришлось столкнуться с the thing that is considered highly aberrant and mostly unnatural (aka папка пришёл убивать «оборотней» вместе с друзьями), так и познакомились с Эш и Клайдом. До этого, конечно, ещё и Сомнус вмешался, но сразу плюнул на это дело, когда Кристус (между прочим, двоюродный брат ему. И единокровный) позвонил ему и рассказал, какие там семейные колёса у «грозных людей», и кто кому там родственник. Да ещё пару ласковых на семи языках. «Да они с детства в одной постели спят, разумеется, это должно было произойти однажды. Нет, я не мог запретить им общаться, он же его брат!» — дословный значительно сокращённый перевод с франц-немецкого. Так что да, семейка у них — что надо. Далёкие или не очень потомки ангелов безопасно устраивают инбридинг, потому что действует частичное происхождение из иного мира, благодаря которому семейство защищено как минимум от болезней, а как максимум — ещё и от медленного старения. Высокий интеллект идёт бонусом. Карл усмехается, смотря семейную историю. Скрытая и едва ли нормальная для современного мира. В особенности они двое. Карл помнит, как страшно, как пусто было дома до того, как рядом с его детским сердечком поселилось второе. Как полупустые ощущения плода, как спутанные желания малыша перетекали к нему, выражая страх, ужас, когда Карл исчезал, уходил. И как названный им, старшим братом, Крис следил своими блестящими голубыми глазами именно за ним, а не матерью, чувствуя его сердце, их связь, как впервые пролепетал «Карл…», и это слово стало не просто первым, но единственным на несколько месяцев, пока родители пытались уговорить ребёнка словам. «Карл», и что-то желанное, что-то, что есть в нём самом, приходило к нему по зову и всегда точно знало, что нужно сделать, в отличие от крутящихся вокруг «взрослых» которые «пытаются», как тихо говорил ему этот «Карл». А потом родители поговорили с Карлом, поняв их связь, сказали, как важно человеку знать язык, и вот Крис уже щебетал вместе с братом на четырёх языках — немецком, испанском, английском и русском, схватывая их на лету, и когда ему исполнилось десять лет, он разговаривал на них со свободой коренного жителя. Когда в тринадцать Карл решил выучить иврит, чтобы делать секретные записи (в конце концов, кто знал иврит в его окружении?), семилетний Крис смотрел; а потом, куда позже, они будут вдвоём разговаривать, с таинством невинно целуясь на рассвете. И душа у них всё же одна. Точнее, объединённая. Грудь у неё словно одна, а, кажется, сдвоенная, и сердца сквозь неё видно в обеих половинах, и у них по две аорты, одна как у всех, а вторая идёт к другой голове, и сами сердца словно одно, восьмикамерное. Четыре руки, две из которых выходят как будто из общей спины, которая как грудь, и четыре ноги, непонятно, где чья… И крыльев тоже четыре, у Криса чёрные, а у Карла — алые. И, как у зародышей, у них пуповина — она соединяется, единит их окончательно, и если разрежешь, повредишь — погибнешь. Не только потому что там, у той хохочущей звезды, они рождались во второй раз — потому что так они питали друг друга, и этот канал позволял им жить. Так что немудрено, что связь эта обернулась именно так. Ведь в их первую, почти что брачную ночь, они как растаяли так, что не различишь. Это была не страсть, ведь тогда люди смотрят друг на друга. И это нельзя назвать человеческой любовью. Та подразумевает, что люди смотрят в одну сторону. А они могли смотреть в одном направлении и видеть друг друга одновременно. Подобная связь, Карл знал, ненормальна для людей. Она же единственно верная для них. Он даже помнит (как тут не забыть, если он помнит абсолютно всё), что люди удивлённо смотрели на них, ещё до того, как они родились во второй раз, не понимали, как в их действиях может быть столько обожания, НАСТОЛЬКО его было много. А ещё люди смеялись, когда Даарина говорила, что её папы долго вместе. Они же ещё молодые. Вот только люди не знали, что у них общая мать. И не стоило. Не поняли бы. А Даарина оказалась очень умной девочкой. Немудрено — смешанная дрогендманновская кровь, алая, но чёрно-голубая. А вот глаза оказались иными. Почти чёрные, как у отца Карла. Одна только крохотная льдинка в правом. Солнце ещё выглядывало из-за моря. Карл ещё раз проверяет семью и видит, что отец умирает. Это должно было произойти однажды, но не так же скоро… Тучи набегают на небо, когда он начинает дышать часто-часто. Крис всё понимает сразу. Он знает, куда подглядывает брат. Сам так делает. Папа при смерти, нужно выдвинуться, конечно, они не смогут поговорить, но хотя бы попрощаться издалека? Прийти на могилу — они ведь не могут так просто уйти. Они же живы, просто заново родились. Они редко возвращались в родной дом. Чаще всего — потому что дочь туда просилась. Ей нравилось там. Один дедушка рассказывал добрые сказки, бабушка напевала о чём-то, чего детский разум ещё не понимал, но уже любил, а второй дедушка (пусть его хотелось называть не иначе как дядя, ну не выглядел он старше бабушки с другим дедушкой) старался напугать её страшными историями, и девочка делала вид, что напугана. Даже больно становилось при этих светлых воспоминаниях в это время, когда умирал отец — хоть для Криса он не был кровным родственником. Всё равно ведь Криса любил, как родного. Просто потому что любил как Марию, так Стригу — а те уже были супругами, когда-то подцепившими миленького студента из нищеты… чтобы результатом тому стал Карл. Дом не встречал их; они призраками пробирались к отцу, чтобы всё же проводить его… Потому что время не обратить вспять даже им двоим. Старик лежал в постели; протезы ног давно пылились где-то на чердаке, поскольку с возрастом ему становилось всё сложнее ходить. Мать сидела подле, сохраняющая некую красоту даже в свои седые годы. И рядом, словно ангел смерти (хотя, почему словно? ангелы итак заведуют душами), Стрига, будто выдернутый с фотографии шестидесятых годов. Неизменный полукровка, которому все прелести старения падут на голову лишь когда ему останется жить всего ничего. Почему-то Кшиштоф, казалось, увидел их — он затухающим голосом усмехнулся — Tęskniłem za dziećmi, anielską dupą, a reszta tęskniła… — ¿Qué quieres decir, Kof? — спрашивает Мария. — Gdyby było inaczej… Gdyby tylko… Tyle że muszę iść. Aufiedersehen, my german doves. Театрально так. Как будто не прекращал свою только-только начавшуюся карьеру фигуриста, пусть это едва ли связано — театр и лёд. Вероятно, это было умирающим бредом, или иные чувства его учились при смерти, но отец смог проломить их глухую стену — лишь для себя, на пару мгновений… Но это всё заставило Карла задуматься. — Crees que, wenn unsere Mama?.. — он не мог договорить. — Когда-нибудь «это» и Даарина, Карл. И все остальные, — он долго молчал. Достаточно долго. — Sólo seremos nosotros dos. Когда-нибудь. ¿Qué puedo hacer al respecto? Странные разговоры на отцовской могиле, однако. Очень странные. Впрочем, похоронен он рядом с ними, Дрогендманнами. В том укромном уголке, где у Стриги было место для себя. Где были похоронены неизвестные ему мамины родители — Нот и Анна, первый — единоутробный брат Стриги, погибший от рук охотников на «оборотней». Он был первым за очень долгое время, кто решил связать свою жизнь с обычным человеком, не из числа потомков полукровок. Мария, можно сказать, яблочко от яблоньки — пусть и наполовину. — Па!.. — раздаётся возглас. Они тут же оборачиваются, и миг разбивается на доли — по щеке дочери скатывается слеза, мышцы напрягаются в рывке, она бежит… Но, конечно, Карл быстрее хватает руку Криса, перемещаясь подальше отсюда. Нет, не стоит сейчас. Не сейчас. — Карл! Он молчит. — Karl! Why have you?.. — не договаривает, но предложение понятно и без того. — Не сейчас, Крис! — Карл! — в его глазах выступили слёзы. — Карл! I've just said that… Карл вздыхает и — Krys, I perfectly understand, was hast du sagen! Сейчас это может обернуться чем-то плохим, понимаешь? Ich spüre es. Крис отворачивается и глядит на местность. Обычная трасса. Мимо проезжают машины, не обращая на них внимания — не видят. — Всё равно… Стоило бы придумать что-нибудь. — Как-нибудь придумаем, Крис. Придумаем… denn es bricht auch mein Herz. Они идут по обочине — размышляют. Редкие проезжающие мимо машины. И — ни следа населённого пункта поблизости. Лишь деревеньки с небольшими городками вдалеке; остальное приходилось на лес, сплошь тайга, по которой вряд ли ступали люди. Лишь эта дорога была признаком человеческого присутствия здесь, и, если бы они летели, как птицы, то для них она бы прорубала тёмную зелень хвои, раскалывала бы надвое чистое море деревьев под ними. — Может, нам стоит… осесть? — Was meinst du? — Пожить ещё чуть-чуть… как люди. Среди людей, а не рядом с ними. Крис смотрит вдаль, на встающее солнце, навстречу которому они идут. Ночь прошла. Очередная ночь. Незаметно. Насколько незаметно для них пролетит всё время мира?