Falsche Götter

Тянущее ожидание. Дни шли дальше; осень уже подбиралась в их нынешнем городе. Небольшое местечко. Тихое и спокойное. Размеренное. Холодное. Просто потому что — нет чего-то. Отсутствие. Полное и, кажется, разрешимое — только попробуй, сотвори великое чудо… Да только при том не то место и/или время. Неправильное. Чужое — не чуждое, просто чужое. Не то, не своё, не любое, иное. И холодное. Морозно холодное, по серой синеве идёт, по тонкому серому льду, под которым лежит тёмная синева… под которым змий пернатый пролетает в поисках своей рыжей листвы, своего оранжевого кривого зеркала. Но всё ещё не чуждое. Всего-навсего чужое. Да, здесь их приняли за простых людей. Да, здесь у них появились знакомые, с которыми было приятно общаться, как людям. А ещё Карл и Крис были Дрогендманнами, априори излучая инаковость. Сейчас они стали богами, а оттого — инаковость их увеличивалась на целый порядок. Раньше, когда они жили среди людей, они хотя бы были ими. Теперь же они, обладая человечностью, перестали — родившись во второй раз, под смеющейся звездой. Там они изваяли друг друга вновь, скинув человеческие шкуры. А здесь было место для людей простых. Обыкновенных. Которые пусть и необыкновенны по сути своей, но при этом — лишь общный дальний план, не важный, хотя нужный. Что-то тянуло на север. Окунуться в зелень тайги, к леднику, к жгучему морозу — оксюморон похлеще необжигающего огня. Здесь были люди, но здесь не было веры. А вера — это то, что требуется богам. Даже Кый и Чильдэт требовали с людей дань: в основном в этом очаге, в месте силы — в древних горах Уралья, что давным-давно начали осыпаться камень за камнем, где зеленела не трава, но каменья малахитовые. Что-то действительно веяло здесь древней силой. Уже чуждой. Той, которая оранжево-синими искрами шла к горизонту событий во чреве Вселенной. — It seems our predecessors had already defiled this place. — Ага. Наследили. Wann, glaubst du, wird das entlassen? — No me gusta estar aquí. Людей эта сила заставляла восхищаться. Заставляла их видеть чудеса. Людьми Крис и Карл больше не были. Их она не то чтобы пугала. Их она ужасала. И вдобавок, наверное, ещё и оплетала цепями ненависти — какая жертва не ненавидит своего пленителя? А ещё, совсем чуть-чуть, самую малость, она вызывала в них смертельное отвращение, какое люди обычно чувствуют, находясь в полной трупов комнате. Надолго в таком чудесном месте «предшественники» наследили, однако. Даже жаль. Самую-самую чуточку. — ¿Nos vamos a quedar aquí? Насколько? Они наскоро покинули прошлый город. Просто взяли и ушли. Французские соседи, верно, удивились. Может быть, за беглых преступников приняли. Но даже если так — они уже вновь бесследно исчезли. Нет им пути обратно — как и всегда, впрочем, потому что всегда жизнь толкала их вперёд, без оглядки затягивая в водоворот, как мифическая Скилла — корабли. Да и временное это всё. О них вновь забудут. Потому что нельзя запомнить тех, кто родились дважды. Тех, кто заменили Первородных. Тех, кто стали богами. Тех, кому лишь время седое неподвластно. — Ненадолго. No podemos aguantar mucho más. This place… it hurts so much. — Куда дальше? — Куда-нибудь рядом, aber weit von hier. Просто потому что здесь место — чуждое, следовательно, невыносимое. Рядом с чужим можно было жить. Даже поблизости от чуждого — нет. Да, они могли бы тут же переместиться в иное место. Могли. Но не стали — потому что зачем это нужно, если ещё можно хоть немного побыть людьми? Просто потому что совсем скоро — в их будущем временном восприятии — они окончательно перестанут быть ими, когда все тонкие ниточки бытия, связывающие их с человечностью, оборвутся. Всего-навсего от того, что век человеческий недолог, доли единственной секунды по сравнению со случайно доставшейся им вечностью. Тем более, что на авто всегда было приятно ездить, слушая старенькие хиты восьмидесятых. И, даже если им уже не нужен сон, на ночь они всё равно останавливаются в одноместном одиннадцатом номере, как и всегда, когда им приходилось вести кочевую жизнь. Свет разве что теперь не включают — что людям зря электричество переводить? Зрения им хватает. Что хватило в отсутствии тьмы, что хватило бы в непроглядной тьме. Не этого зрения. Физические глаза были скорее привычкой. А друг друга они видели иным чувством: связью души о двух головах и сдвоенном сердце. Ну а прочего им и не надо — приятное дополнение, не более. Крис вышел лишь на несколько минут: по-человечески проверить обстановку; вернувшись, он обнаруживает голого брата в постели. Карл, услышав его, улыбнулся, протянул руку в пригласительном жесте. Его длинные волосы были убраны назад, не скрывая ни широкой груди, ни живота, ни пениса, на котором он пальцами выводил ведомые лишь ему узоры. Крис проворчал,

.פיתוי זקן —

Номер закрыт. Дважды, считая их нежелание видеть кого-либо в ближайшее время. Надёжнейший замок из всех, не считая прошедшего. — Ну какой я старый? Мне всего-то сорок, — отвечает Карл, смотря, как брат медленно стягивает с себя одежду, желая подразнить, бросая полные вожделения ответные взгляды. Завершив, Крис грациозно, не торопясь, подходит, а потом резко бросается, стараясь вдавить полюбовника в постель, и скалится, рычит. Карл на это хихикает, откидывает голову назад, открывая шею и пульсирующую артерию на ней; сегодня не он главный — сегодня Крис изъявил желание вести игру, и сейчас он будет подчиняться его воле. Однако тот всё также не спешит: он оценивающим взглядом проходится по родному телу под ним, настолько же податливому, как его собственное. Из его промежности словно выползает змея — тонкий и длинный, похожий на утиный, член.

.הפעל על הבטן —

Слова звучат непривычно железным тоном, Крис выговаривает каждый звук. Карл не отпирается. Если его брат хочет так, он сделает всё. Просто в благодарность за то, что его сердце бьётся рядом. Это щупальце медленно входит в него, как длинный коготь — в его плечо. Крис всегда двигается аккуратно, и этот раз не был исключением. Они в целом редко делали исключения. Коготь держит путь ниже, дав путь алой нити крови, тут же слизанной острым язычком; фаллос-щупальце гладит изнутри, опаляя жар холодом. Это может продолжаться долго. Крис может водить длинными пальцами по родной спине, иногда царапая кожу, может кусаться, может схватить крыльями и сжать его бёдра, руками держа за шею и рыча в кульминации, но едва ли это причиняет Карлу боль. Тем более, что ранки эти быстро заживут. Крис ложится рядом, и лишь его крылья немного подрагивают. Он прикрыл глаза, и дыхания почти не слышно (да и не видно, работает почти птичья система воздушных мешочков). В сумерках его молочно-белая тонкая кожа кажется камнем.

.אתה לא סיימת —

Карл проговорил это настолько же железно. Он приподнимается и садится, опираясь на руки для удобства, а Крис, поняв, широко улыбается и перетекает на пол, становясь на колени. Однако даже тут он сейчас оригинален: его острый язык режет нежную кожу у крайней плоти, и кровь стекает по этому стоячему колу, не достигая низа: Крис слизывает её всю, как и любую другую кровь брата. Как любой давний любовник, Крис умело исполняет свой супружеский долг, совсем не тяготящий его. Пусть его аккуратный рот не может принять брата целиком, как его будто шелками расшитое лоно, его подвижный язычок целиком компенсирует это, и как стоны Карла, так и его стекающее семя являются тому подтверждением. Ещё долго они лежали в ночи, нежились друг с другом. Они лишь касались друг друга — однако касаться можно не только пальцами, но и губами, а ещё душами, пусть до этого они не успели дойти. С рассветом они решили быстро сбежать. Небо пока было розовым только на востоке; синева остальной части, однако, уже уходила вместе со звёздами. Nazareth тихо играл в динамиках, незакрытая дверца совсем не препятствовала распространению звука, когда они наконец вновь коснулись друг друга душами, на этот раз в тёмно-зелёной хвое морозного таёжного утра. Мороз, впрочем, не был помехой: горячее, как печка, тело Карла хорошо согревало Криса, пока он вновь царапал брату спину, извиваясь уже под ним, а не в нём. Спокойное солнце наконец осветило дорогу. Может быть, вечную. Хотя это вряд ли: пусть сейчас это приятно, совсем скоро им может надоесть. Но пока они едут. Солнце всходит и уходит много раз. Однажды Крис спрашивает: — Помнишь Сомнуса? — вопрос риторический, разумеется, Карл всё помнит. Он внимает, — should we enter Daarine's sleep? Карл хмурится и обдумывает, почти не смотря на дорогу. Впрочем, руки его словно видят сами, да и никого здесь нет, потому что им так хочется. — Ja, das wird richtige Entscheidung. Сомнус, или же Сомнамбула — это лишь прозвище полукровки. Некоторые из ангелов (которые звали себя жнецами: они — падальщики. Впрочем, как и люди, просто более специализированные. Ангелами они стали после того, как большинство подопечных прозвало их так. Стрига рассказывал.) рождаются со способностью погружаться во сны своих подопечных. Полукровки зачастую брали новое второе имя, лучше всего описывающее их суть. Только Стрига-Кристус казался пока исключением; впрочем давний пророк изрёк, что однажды дева от горечи повиснет на двух крестах, дав начало двойному потоку. И ему нельзя попадаться даже им, богам. Потому что память у Сомнуса такая же хорошая. И правила он исполняет добросовестнее, чем Кристус. А Даарина — всё ещё простая смертная. Как и её муж. Как и её только-только зачатый ребёнок, ещё едва успевший оформиться, в котором даже не бьётся пока что сердце, но который однозначно станет самым желанным в мире… после его матери. День в этом полушарии сменяется ночью в том. Крис и Карл этого не видят: они переместились сразу в разум дочери, оставив следы пребывания там, в реальности, незамеченными. За мгновенья они строят здесь лес, ведущий к зовущему их месту, в котором будет много так нужной им сейчас веры. Даарина удивлённо шла по обочине дороги. Она разглядывала местность, а её здоровое, тёмного цвета крыло неуклюже шевелилось — она всё ещё не привыкла к этим, в её случае совершенно бесполезным, штукам, шевелящимся за её спиной. Когда Крис — только Крис, они подготовили план, ведь, в конце концов, они погибли для всего мира — предстаёт перед ней, она замирает, боится бежать вперёд, вдруг вновь исчезнет её крылатый папа, в детстве напевавший ей колыбельные утробным голосом и поднимавший в воздух своего крохотного птенца. — No tengas miedo, Даарина, сегодня не исчезну. Она всё ещё не верит, и Крис подходит к ней, по-родительски касается щеки, обнимает, пока у дочери не заканчиваются слёзы. — How did you… — No. Let's wait with asking questions, сорока. Пойдём. Они медленно продвигаются вперёд, ближе к месту, которое новоявленные боги хотели показать дочери — единственное, что они хотели, чтобы она запомнила. Всё остальное должно было остаться смутным, покрытым пеленой сумрака. А потому Крис спокойно отвечает на вопросы, к ним позади подбегает Карл, тоже обнимает дочь, тоже говорит с ней. А потом они делают ей подарок. Карл успокаивает её: — Du wirst nicht verletzt werden. Смотри: оно растёт! — и сухая костяшка заменяется алым крылом, добавленным к чёрному. Да, в глазах у неё была лишь одна льдинка, но она была их дочерью, Дрогендманном; она имела право носить чёрный, голубой… а также алый. А потом все трое взлетают, Карл — на своих невесомых алых крыльях души. Под ними раскинулась эта тайная деревня, крошечное поселение. — Recuerda este lugar de aquí. Recuerda bien. Здесь ты всегда желанная гостья, сорока, — а на её глазах вновь выступают слёзы. — Willt ihr mich verlassen? Но на этот вопрос они не отвечают. Даарина просыпается в своей постели, не помня почти ничего из своего сна. Только то, как она летит над простенькими домишками, над огромным чёрным зданием со множеством алых и голубых витражей с ивами и козодоями, а знакомые голоса вторят «здесь ты — желанная гостья». А ещё — просят назвать сына защитником. И дарят подарок. Даарина расправляет крылья, чтобы увидеть одно чёрное, второе алое заместо костяшки, будто налитое жертвенной кровью. Она не помнит, что было в том сне, но постарается найти это место. А тем временем Карл и Крис продолжают свой путь. Они ещё не встали на последнюю дорогу в своём обозримом будущем, лишь стоят на распутьях: кругами разъезжают по миру, словно повторяя старую дорогу, но уже на машине, слушая то Red Hot Chili Peppers, то Nazareth, то Bon Jovi. Они пока не были полностью готовы принять свои венцы, свою веру. А ещё, пожалуй, пока что было приятно разъезжать по миру под музыку. Потом это будет нельзя очень долго. Просто из-за того, что они буквально обвенчаются, приняв ответственность за своих людей, свою будущую паству. Поддерживая себя, богов, верой этих людей. Уже их будущие подопечные будут готовы сделать всё — например, построить им чёрный храм о Дрогендманновском гербе, только ещё с алыми витражами. И как они будут купаться в общем экстазе объединения плоти, на их собственном алом алтаре. Оживший золотой телец для тех, кто не готов к ним. Но они — боги этого мира, пусть и заместившие прежних. И если у них бьётся по два сердца в груди, своё и родное, то они проведут грядущую вечность вместе, и — объединёнными. Только пока для этого не время. Пока что они едут старой проторенной дорогой, до тех пор как то место позовёт их вновь.