אני מופתע שאתה תמיד כל כך חם. תמיד» קר לי.»
Карл вовсе не на ощупь — сейчас он чувствует то же, что и Крис, в том числе его тело — склоняется к уху брата и шепчет:«על מה יש להיות חכם?»
Крис мысленно вопрошает на этот вопрос, не понимая Карла, пока он не продолжает.«נולדתי כדי לחמם אותך.»
И проводит по животу, по бокам, бёдрам, спине, крыльям, шее так, что Крису остаётся лишь млеть под его горячими руками, таять от того, как невероятно нежит его Карл в месте без тьмы и без света. Он был будто везде, даря свою любовь (ведь это слово ближе всего описывает их взаимные чувства друг к другу) тысячью рук и единственными губами, незаметно проникает внутрь — лишь плотью, часть их всегда находилась внутри другого по их определению, потому что бились же у них общие сдвоенные сердца, вернее одно, и понимали они друг друга без слов. Медленно и спокойно, и тихо, и отдавая больше значения сопутствующим ласкам. Никаких бешеных плеяд и алых взрывов, просто они вдвоём. И отголоски хохота их звёздочки, куда же без неё. После они ещё немного лежали в своём дворце-бутоне, просто наслаждаясь друг другом, сердцебиением. Любому бутону, однако, приходит время раскрыться, как им и пришлось сделать. Отдых был окончен, и пора было возвращаться к их божественной работе, подвенечному долгу. Карл действительно воздвиг едва проходимые стены. Сама земля принялась охранять их северный Эдем, и лишь желающие истины и готовые к ней могли бы пересечь живую границу. Наступило спокойствие, и время текло своим путём, обходя эту общину стороной. Пара богов отвечала на возникающие запросы жителей, смиренно кидавшихся им в ноги от того, что не привыкли они ещё и простому отношению к ним, не как к слугам, но как к детям. Часто они единились, порой у всех на виду, поскольку божествам нечего было скрывать. Люди завидовали, как бережно и нежно они обращаются друг с другом, насколько сильно чувствуют друг друга, родные мысли и желания. Люди завидовали, но не бросались на них, пусть многие стремились к чудному аромату Криса, возбуждавшему их умы, только чтобы наткнуться на злой взгляд, неважно, чей — оба не желали иного партнёра для другого и для себя. Если чужие взоры не обращались на них, они могли показывать свою скрытую звериную натуру. Расцарапывать кожу, кусать и слизывать капающую кровь, проталкиваться всё глубже в стонущем темпе. Можно было завязать друг другу глаза, можно было склониться по очереди на колени перед другим и молиться ему, своему богу и любовнику, можно было этого бога связать, чтобы проще было овладеть им. И ещё можно было просто сидеть, рассуждая о судьбе или о каменьях призм на троне их грани. Однажды в ходе подобного разговора Карл подарил Крису малахитовые браслеты, а тот рассмеялся, пошутив, что верит на слово в то, что они зелёные. Разумеется, теперь он мог бы сделать так, чтобы действительно отличать этот цвет от серого в своём зрении, но это было дело привычки, ровно как языки, на которых они обычно говорили. А ещё можно было нежить друг друга до предела, отдаваясь делу целиком. Пожалуй, подобного им не хватало — дать друг другу удовольствие, доступное лишь им двоим и не видное никому больше. В таком покое проходят долгие пятнадцать лет, здесь шедшие ещё медленнее от сладости, растекающейся в невероятно тёплом северном воздухе. Ветра давно едва одували эти земли, солнце светило в ту необходимую для растений меру, вода исправно обрушалась на землю, как в более южных районах. Люди, разумеется, ещё помнили, как боги появились в Крове. То, что это забудется, однако, было только вопросом времени. Наконец-то появилось хоть что-то, являющееся раем на Земле. Спокойные порядки, наведённые несколькими усилиями новорождённых богов в первый год. Мерная жизнь. В некотором роде, покой. Свет солнца, голубое небо, иногда — цветущие грозы, приветливая, но негостеприимная земля. И мысли не возникало, чтобы покинуть это чудесное место, в котором два всё-таки человека могли быть собой — двумя партнёрами, делившими себя между собой с рождения и до того. Тем временем далеко отсюда внезапная тревога пронзила Даарину и отпустила, как только она поднялась с постели. В новолуния она никогда не могла спать, под отсутствующим глазом ночи: именно после новолуния часто происходили не лучшие вещи. А сегодня было ещё сложнее: вчера её сын покинул её навсегда. Это было ожидаемо, ведь в итоге любой Дрогендманн вернётся в родное гнездо. Сам — или через потомков. Она уже могла считать, что и она сама, и её ложно мёртвые родители вернулись, что зов дома отпустил их души. Как и любую мать, её волновало, что с ним будет дальше, но разве её это было дело теперь? Она не хотела того же, пока не найдёт то место, что привиделось ей давным-давно, от которого исцелились её крылья. В котором прозвучат знакомые голоса. Потому что это место не звало её — оно спокойно ждало, как она придёт, чтобы отпустить в последний раз. Она знала, как именно отпустить. Покой был ей необходим. Именно такой, светлый и рвущий, чтобы душа успокоилась. Навсегда успокоилась, в будущем не вспоминая эту проклятую жизнь, странную в своей нереальности. Она собрала вещи, написала мужу записку, даже не включая свет. Подошла к нему, на прощание поцеловала в лоб. «Don't try to search for me, love, I am travelling far far away. You knew what you went for when marrying me — I never wanted to be with you till the end, until the death takes us part. Love you, and goodbye.» Её не волновало ничего. По дороге она позвонила сыну, не рискуя ни назначать встречу, ни заезжать повстречаться. Он справится. Там, среди родных, которых он никогда не видел — разве что Стригу-Кристуса, единственного, кто доживал свой век здесь. Сомнус уже ушёл, совсем недавно. Мария — несколько давнее. Новое поколение полукровок уже было обучено; прочие Дрогендманны тоже не могли называться отстающими в жизни. В их семействе всё шло замечательно. Единственное, чего она не смогла сделать — не встретиться со своим дедом. Кристус сам ожидал её в гостинице. Прилетел на своих двоих, поношенных временем. Он лишь задал вопрос: «Qu’est-ce qui vous a fait fuir?» — на что Даарина раскрыла собственные крылья, чёрное и алое, прекрасно чувствуя, о чём вопрос, даже не зная языка. — There is a place that waits for me to come. Tengo que irme, деда. Wie dir, schätze ich. — Ну уж нет, — улыбнулся он, — моё время подойдёт только как Александр твой на ноги встанет среди нас. Ich gefälltet ihm. — Schämst du dich nicht? — смеётся она, глядя прямо в неизменное молодое лицо. Впрочем, казалось, что лишь её отцы могли противостоять его соблазнам, бывшие слишком увлечёнными друг другом, до той невозможной величины, когда прочие люди неинтересны, остаются где-то там, позади. Потому что даже она сама, пожалуй, была бы не прочь полюбовничать с ним. Раньше. Сейчас её интересовало иное — добраться до той чёрной башенки, приснившейся ей однажды, потому что она знала: подошёл её конец. Так необходимый ей сейчас покой. Дитя двух богов, что должно умереть. Такая ирония, сквозящая тем самым оранжевым отрицанием. Несколько недель Даарина летела. Останавливалась на ночлег, искала пищу, чтобы пропитать обречённое тело. Она прекрасно понимала, что уж не дойдёт всё-таки до места назначения. Она надеялась, что к ней придут. Что будут не так увлечены собой. Она легла прямо на снег, расправив крылья. Холодно. Зима совершенно ещё не покинула этих земель. «Тепло ли тебе, девица?» — замечательно. Она ждёт, и всё неожиданно теплеет. «Ist das mein Ende? Worauf hatte ich gehofft? They are dead.» Тепло растекается по её жилам, как в посмертном сне её навещают два бога, приходившихся ей родителями. — Wir können dich nicht retten, Даарина, — и неважно, кто именно сказал эти слова. Возможно, оба, слившиеся в единую душу, явившиеся перед умирающей в истинном своём обличье. — Ich verstehe das. Я знала, на что шла. Они молчат, все трое. Их душа обнимает её. — Entonces adiós. В последний путь. И всё тает. Ничего — ни света, ни тьмы. Ни облегчения, ни боли. Просто ничего, что не может полностью понять живой человек. Это короткое мгновение, когда кажется всё в мире — а потом пустота. — Ahora casi no tenemos a nadie. Совсем скоро умрёт папа, а потом — наш внук… Так странно, что er ist so jung. Er ist zu jung. I thought he's older. — Sollen wir weiter zusehen? Ich denke nein. Пусть Welt движется дальше, а мы останемся здесь. ¿Y tú qué opinas? — Karl, I don't think things will go that nice. Может, так проведём только сотню лет? Speaking of… мы ведь не можем полностью отгородиться от мира. — Das habe ich nie vorgeschlagen. Просто жить дальше, не отвлекаясь больше ни на что. Nicht mehr für Welt, nicht mehr für… Familie. Даарина была нашим единственным исключением. — Согласен. Крис жмётся к Карлу над окоченевшим телом, утыкаясь носом в его грудь. — Haben wir das Richtige getan? — Yes. Потому что никто не готов принять нас пока что. Нужно подготавливать людей к этому. Und unsere Tochter ist одна такая, вышедшая из нашей плоти и крови. She's only human, к сожалению, — говоря это, Карл не мог сдержать слёз. Они возвращаются обратно, как ни в чём ни бывало. Слёзы оставлены там, в дне скорби вдали от Крова. Время закрыть чувства к прочим людям, оставив место лишь своим подопечным. Быть богами — это одновременно легко и тяжело. Потому что они — высшие, но и обязанность у них высшая. Карл усаживается в одной из зал, над которой тёмно-голубое звёздчатое небо из ткани и камней. Крис сбросил свои чёрные одежды, присев рядом. В его руках оказывается чаша из чистого золота, необычайно лёгкая благодаря конструкции, совсем его как тело. Он протягивает чашу брату, и тот всё понимает, наполняя её своей огненной кровью. Пожалуй, им действительно не надо внешнего мира. Только они сами, и верящие в них люди. И только они сами отражаются в лицах друг друга.