***
До дома Хвана они доехали за пятнадцать минут. По пути успели раскритиковать несколько картин, что нашумели за последние пару лет, обсудить сюжет крайнего фильма, что взял на Каннском фестивале сколько то там -дцать пальмовых веток, узкие улочки Парижа, по которым приходилось двигаться довольно медленно, из-за велосипедистов и постоянно перебегающих дорогу в неположенном месте пешеходов. В общем, вели светскую беседу, достойную двух утонченных творческих личностей. Хотя, с момента, как оба оказались в замкнутом пространстве автомобиля, мысленно уже залезли друг другу в штаны. - Заходи, - снова по-джентельменски пропуская вперед. Феликс уверенно прошел вглубь длинного коридора, рассматривает потертые потолки с лепниной. Наступая носками на пятки, стягивает кеды и кидает рюкзак в угол. Как-то слишком по-хозяйски проходит в кухню, не дожидаясь старшего. Хван закусил щеку. Нравится, как смело без двух часов незнакомец ведет себя. Видимо, Феликс не такой застенчивый, каким хотел показаться. Такой маленький нюанс пускает мурашки по телу брюнета. - Вау! – слышится восторженный возглас из кухни, - это ты расписал стену? - Да, - спокойно отвечает, находясь все еще в коридоре. Вешает свой пиджак на плечики, снимает лоферы и перекладывает рюкзак Феликса с пола на стул. Проходит к Феликсу и застает его восторженный взгляд. Младший оперся на столешницу кухонной поверхности и уставился на стену, возле которой стоял стол, украшенную рисунками каких-то фантастически завораживающих цветов. Хенджин облизнул губы. Как же правильно этот ангел смотрится на его кухне. Будто он шел в комплекте с этой столешницей, будто он – та деталь, которой этому жилищу так не хватало. - Чай или кофе? – отгоняя нарастающее желание прижать младшего собой, Хван обходит его и наливает воды в чайник, затем тянется к одной из полок, достает оттуда несколько пачек печенья. - Чай, - хватает печенюшку, только что выложенную на тарелку и с хрустом откусывает. Взгляды встречаются. Простреливает. Обоих. По позвоночнику в мозг, от мозга в желудок и ниже. Два сердечка синхронно пропускают удар, чтобы после рвануть с тройной силой. Взгляд Хвана на секунду падает на губки бантики, на которых крошка от печенья, а Феликс их облизывает и растягивает в легкой улыбке. Кажется, все с этим чаепитием понятно. Но оба продолжают играть роль и тянуть время. Растягивать это ни с чем несравнимое, будоражащее предвкушение перед первым прикосновением. - Так где картина? – громко сглатывая, но очень тихо задает вопрос блондин. - В спальне, - давит ухмылку Хван. И так же по-хозяйски, как до этого зашел в жизнь Хенджина и эту квартиру, Феликс двигается в комнату. Старший с улыбкой на лице заливает сухие листочки в чашках и идет за ним. Спальня у Хвана просторная. Высокие, трехметровые потолки украшает лепнина, но, это, наверное, единственное, что выдает то, что это жилье находится в старенькой постройке центрального Парижа. Пол застелен пушистым серым ковром, в углу комнаты стоит мольберт, рядом открытый шкаф с множеством принадлежностей для рисования. Кованой спинкой к отрытому нараспашку окну стоит не застеленная кровать, которую гладит практически прозрачный тюль, ведомая весенним бризом. Возле одной стены шкаф с зеркальными дверями, напротив висит та самая картина, перед которой застыл Феликс. Хван остановился в дверном проеме и всматривается в спину гостя. Парень стоит, обхватив себя руками за предплечья и не двигается. Будто он в галерее перед шедевром, рассматривает и оценивает, голову на бок склоняет, пытаясь понять, о чем думал автор, когда писал ее. Вот он, главный и самый устрашающий критик в жизни Хенджина, в присутствии которого сердце трепещет. Растянутый ворот свитера обнажил теплую, молочную кожу плеча блондина. Возбуждение патокой разливает по телу старшего, в животе жжет огнем, губы горят в желании опуститься на этот манящий участок кожи. К черту сдержанность, думает Хван. Он получил достаточно четкий сигнал на кухне, он уверен, что ангелу чай не так интересен, как то, что он хочет ему предложить. Феликс завороженно смотрит на картину. На ней морской берег. Бушующий, беспокойный. Небо клочьями разорвано серыми и белыми облаками, где-то цвет вторит морским волнам. Пена волн бьется о желтый берег, вдали темный лес. Скорее всего, скоро начнется гроза. В углу, прямо возле рамки инициалы H.S.H, подтверждающие, что Хван не соврал о принадлежности этого шедевра любимому автору Ли. С первого взгляда картина кажется мрачной, но нет. Так подумает тот, кто ничего не смыслит в настоящем искусстве. В мазках чувствуются вспышки эмоций, нетерпение, значимость момента, которые автор испытывал, когда писал. Это прекрасно. Это будоражит. Это… Возбуждает. - Картина потрясающая, - буркнул Ликс себе под нос, даже не подозревая, что уже в комнате не один. Феликс чувствует тепло спиной. А затем обжигающее дыхание на голом плече. Задерживает вдох, задерживает сердцебиение. - Хочешь прикоснуться? – шепотом, прямо над ухом, от чего прошибает горячей волной от макушки до пят. Не дожидаясь ответа, рука старшего скользит по предплечью Феликса и уверенно берет запястье младшего, поднимает и направляет к картине. Так настоящий художник держит кисть, когда берется рисовать. Ликс послушно вытягивает пальчик, кажется, все еще не сделав следующий вдох, и ведет по широким мазкам волн на полотне. Другая рука Хвана в этот момент медленно обхватывает стоящего перед ним за талию и прижимает к разгоряченному телу, а губы опускаются на оголенный участок кожи. Черт… Это оно… Чистый кайф, будто внутривенно ввели сотни доз моментально действующего наркотика. Феликс в блаженстве прикрывает глаза и ведет головой в сторону, давая больше доступа к шее, тонет, только не в море на картине, а в трепетных и одновременно настойчивых прикосновениях, издавая еле слышный взволнованный стон. Хенджин нежен. Ведь он прижимает к себе не обычного человека, а неземное создание. С ним нельзя, как с этими смертными, с ним нужно по-другому. Его нужно ласкать и любить так, как этого заслуживают божества. Губы Хвана мелкими, горячими поцелуями покрывают каждый миллиметр кожи, рисуют скользкую дорожку по шее вверх, он облизывает ту самую венку, которая теперь пульсирует так быстро, как ему хотелось, добирается до мочки уха и засасывает ее. Две сплетённые правые кисти художников опираются на картину, которая уже никому не интересна, а другая рука старшего крепче утягивает за тонкую талию блондина. - Хенджин… - вырывается уже более обозначенный стон из уст. Господи, несмотря на настежь открытое окно, воздуха в комнате катастрофически не хватает. Возбуждение, кажется, на пике, хотя, все только начинается. Ликс разворачивается, оставаясь в объятиях брюнета и впивается губами в пухлые губы старшего. Толкается языком в его рот, обхватывает руками это идеальное лицо, тянет на себя. Легкие отчаянно тянут воздух носом, хочется ртом, потому что не хватает кислорода, но он занят более важным и приятным занятием. Хенджин обнимает и отвечает на поцелуй, с таким же рвением, как и младший. Языки сплетаются, играют, рисуют какие-то свои, понятные только им картины, исследуют прежде неведомое удовольствие. Ладошки Ли зарываются в черные волосы на затылке, вдавливая голову старшего в себя, потому что, кажется, мало, недостаточно, слишком поверхностно, а тонкие пальцы Хвана нагло скользят под свитер, лаская подушечками пальцев напряженную спину. Спустя пару минут, когда голова уже кружилась от отсутствия нормального вдоха, а штаны обоих распирало от возбуждения, Ликс нашел в себе силы отклеиться от этих фантастически мягких губ. Хенджин смотрит перед собой и рассыпается. Мокрые, припухшие губки бантики, приоткрытый ротик, быстро вздымающаяся грудь, и этот взгляд… С поволокой, рассеянный, просящий, глядит глубоко внутрь него, узлы завязывает и затягивает, которые ни одним крючком уже не поддеть и не растянуть впредь. Вроде, дьявол душу забирает? Нет… У дьявола нет ни единого шанса. Что бы он не предложил. Этот ангел теперь душой Хвана владеет. Полностью и без остатка. - Что ж ты делаешь со мной? – шепчет Хенджин, взгляд не отводя от своего нового хозяина. Феликс снова льнет к желанным губам, только вот руками к себе больше не тянет. Пальчики пошли в бой с одеждой, что так сильно раздражала тем, что мешает прикоснуться к голой коже, увидеть тело, что возьмет его чуть позже. Пуговки рубашки послушно вылезли из прорезей на ткани, и младший нежными движениями помогает ее снять. Ладошки опускаются на голую грудь старшего и скользят по рельефному торсу. Хван подается вперед, не в силах сдерживать желание, чтобы его касались сильнее, откровеннее, языком проталкивает глубже в рот Феликса, имитируя то, как он чуть позже будет проталкиваться в него членом. Который, кстати, уже больно давит даже через свободные штаны. Младший постанывает от наслаждения. Горячая, чуть влажная кожа ощущается подушечками пальцев как самый дорогой японский шелк, а соски, как бусинки, задевают, заставляя задерживаться на них. Ликс отрывается от губ, что жадно посасывают его язык, и покрывая поцелуями там, где только что ласкал руками, опускается на колени. Хочется больше. Хочется этого Хван Хенджина целиком. Младший уверен, что он выглядит дорого, презентабельно и потрясающе сексуально и без одежды вовсе. Ему не нужны эти бренды, чтобы показать, насколько он хорош. Звенит пряжка ремня, дальше вжикает ширинка, и штаны с нижним бельем с шумом падают на пол. Господи, Хван и не мог представить, что ему так повезет. Нет, не только сегодня, вообще, в принципе, в жизни. Ликс оказался совсем не стесняшкой, хотя и в такого он влюбился бы без оглядки. Старший глазам своим поверить не может. Смотрит вниз, а перед его колом стоящим, налитым членом на коленях его самое дикое желание, смотрит, примеряет к себе, видимо, и довольно улыбается. Хенджин молится, стараясь контролировать беспорядочное дыхание. Умоляет «Только не останавливайся». Феликс пальчиком ведет по выступившей венке на ровно торчащем стволе. Он идеальный, как и руки Хвана. От прикосновения, член старшего дергается. Зовет, просится, чтобы его приласкали. И напрашивается. Блондин берет рукой у основания и бантиками своими головку обхватывает. Теперь стонет Хенджин. Голову от удовольствия запрокидывает, и руками в стену упирается. Горячо, мокро, плотно, щекотно. Невъебенно хорошо. Феликс нежен со своей новой игрушкой. Изо рта не выпускает, кончиком языка головку обрисовывает и чуть глубже берет. Предъеякулянт солененький, вкусный. Он ручкой от основания напряженного члена за ртом двигается, вперед-назад, глубже и глубже в себя пуская. - Фе-феликс… А-ах… - рвано выпускает из себя Хван, когда головка упирается в стенку горла младшего и даже глубже проскальзывает, а тот замирает, сильнее языком подпирая. Руками за ягодицы старшего схватил и давит в себя. Матерь божья, Феликс развратный, смелый, Феликс идеальный. Как же хорошо. Разве может быть так чертовски хорошо? Новоиспечённая фантазия Хвана отсасывает ему по самые гланды и мычит от удовольствия. Это точно с ним сейчас происходит? Ликс двигается, скользит языком по члену, слюна стекает из уголка губ блондина и по яйцам старшего, хлюпает, а тот еле сдерживается, чтобы не кончить. Ноги напрягаются, низ живота подтягивается, дыхание не вдох-выдох, а что-то совершенно беспорядочное. У Хенджина глаза закатываются от удовольствия, но отвлекает звук расстегивающейся ширинки. Брюнет голову вниз опускает. Бедняжка Ликс свое возбуждение, видимо, терпеть уже не может. Ловко, не отрываясь от занятия приспустил свои джинсы, достал член и водит по нему рукой. Хван улыбнулся. Не годится. Не позволительно его ангелу себя удовлетворять, когда он рядом. Да вообще абсурд. Феликс еще полностью одет. Потерявшись в удовольствии, что ему дарили, Хван совсем упустил этот момент. Хенджин отодвигается, от чего член выскальзывает из ротика Феликса с громким, мокрым причмоком, и младший вопросительно поднимает мокрые глазки. Старший пальцами прикасается к подбородку, и тянет вверх, давая команду подняться. Снова смотрит на эти прекрасные веснушки на красных щечках и вытирает большим пальцем вязкую слюну, что стекает под губой. Тянет к себе, и языком толкается в рот. Потрясающий вкус – сладкая слюна Ликса вперемешку со своим предьэякулянтом. Пошло, грязно, но, так возбуждает. Хван подтягивает младшего подмышки и закидывает на себя. А тот не теряется, ногами обхватывает торс брюнета и жадно вылизывает его рот изнутри. Да. Феликс языком работать умеет. Есть что-то, в чем он плох? Хван уверен, что нет. Разве что, в рисовании подтянуть немного. Но и тут Хенджин уверен, что блондин его когда-нибудь превзойдет. Старший выпутывает щиколотки из штанов и в несколько шагов оказывается у кровати, опускает Феликса на нее. - Давай поможем тебе избавиться от этих ненужных вещей, - стягивая с послушно задранных вверх рук свитер, и одним широким движением снимает джинсы. Вот теперь они наравне. И Хенджин был прав. Тело Феликса не уступает по красоте его лицу. Он чуть миниатюрнее самого Хвана, но, мышцы выражены четче. Парень за собой следит, и очевидно, проводит много времени в спортзале. Темные соски стоят, как и член. Идеально ровный, с поблескивающей головкой, лежит на животике, дотягиваясь почти до пупка. Феликс тяжело дышит с открытыми ртом и с предвкушением смотрит на старшего, закусывая губу. - Я же говорил, что буду рисовать тебя на фоне лавандовых полей, - улыбается Хван, запоминая этот момент, этого возбужденного, абсолютно не стесняющегося и раскрытого перед ним нагого ангела. - Так ты это имел ввиду? А я думал, повезешь в Прованс, - хмыкая закусывает губу Ликс. Постель на кровати цвета лаванды. Хенджин становится коленями на кровать и опускается на младшего, прижимая своим телом, и сплетая пальцы рук. - Отвезу. Но сначала, на край света, к звездам, - шепотом, на ушко, и до мурашек. Кусает за мочку уха и спускается, вылизывая шею. Феликс откровенно стонет и мечется, глаза закатывает и кусает в ответ, когда Хенджин прикусывает его губу, хватается за волосы старшего, когда тот вылизывает углубление в центре живота, просяще раздвигает ноги и выгибается, когда брюнет языком проходится от мошонки вверх, и обхватывает член ртом. Хван пыхтит, бока младшего жадно сминает, щеки всасывает, захватывая член блондина поглубже, очень старается подарить ему не меньше наслаждения, чем сам получил. Характерный щелчок открывшегося тюбика вытащил внимание Феликса из пучины блаженства, но, только на мгновение, чтобы он еще глубже окунулся в новые ощущения. Ликс всхлипывает, когда прохладной смазкой Хван обрисовывает тугое колечко и срывается на легкий вскрик, когда два пальца проникают внутрь. Хенджин скользит по члену ртом и в такт двигает пальцами внутри Феликса. Оба стонут от захлестывающих волн удовольствия. Старший из раза в раз надавливает туда, куда надо, от чего блондин напрягает тело струной и из его груди вырывается скулеж. Третий палец входит уже свободно, и Феликс порыкивает. - Прошу, Хенджин… Да, быстрее, я близко, я почти… - запутывает пальчики в угольные волосы и сильнее подается бедрами вперед, упираясь членом в стенку горла. Старший постанывает, сам уже бы кончил. Давно. Но держится. Хочется вместе. С первого раза вместе. Поэтому отстраняется. Нехотя выпускает почти готовый выплеснуть оргазм член, и аккуратно вытаскивает пальцы, от чего Феликс буквально воет. - Черт… Сволочь… - беззлобно. Блондин не скрывает разочарования, разлепляет глаза и затуманенным взглядом требует пояснений от старшего. Тот смотрит на безупречное тело на смятой постели. На своей смятой постели. И пытается контролировать дрожащее дыхание. Феликс взмокший, влажные от пота волосы прилипли ко лбу, видно, с какой силой бьется его сердечко через грудную клетку, мокрый от слюны Хвана член подергивается, анус пульсирует, выдавая капельки втертой в него смазки. Это невозможно. Какое, нахер, терпение? Хенджин достает из прикроватной тумбочки презерватив, разрывает упаковку и быстро раскатывает по своему покрытому венами стояку. Феликс сглатывает. Чертовски сексуальное зрелище. Кто же мог подумать, что он найдет в Париже совсем другую Эйфелеву башню, в разы более захватывающую, чем ржавая постройка в центре города? Он нашел уникальную достопримечательность, недоступную другим туристам. Феликс чувствует себя самым особенным в этом мире. Он дождался. Старший снова опускается, прижимаясь телом. - Пообещай не закрывать глаза. Хочу, чтобы ты смотрел в меня, когда я буду входить в тебя, - шепчет, не разрывая зрительный контакт. А Феликс готов кончить только от этих слов. Ох уж эти утонченные творческие натуры, которым важно глубже, которым важно по-особенному, которым нужно погружаться без остатка в то, что они делают. Блондин кивает. Хенджин пальчиком по приоткрытым губам Феликса нежно водит, другую руку между ними просовывает и направляет член в растянутое колечко ануса. Входит медленно, но сразу до конца, сильно упираясь, что пот между их телами выскальзывает от плотного соприкосновения. Ликс длинным всхлипом воздух хватает, но взгляд не отводит, как и обещал. Своими темно-карими в черные глаза напротив смотрит. Так глубоко, насколько Хван сейчас в нем. И этот момент они оба не забудут никогда. Момент, когда погрузились друг в друга, заполняя каждую клеточку сознания и тела. - Я не видел никого прекраснее, чем ты, Феликс, - с придыханием, обжигая горячим воздухом, - как же мне повезло… И двигается. Медленно, размеренно, почти до конца выходя и снова проталкиваясь между тугих горячих стенок, растягивая удовольствие, что током проходится по телам. А блондин смотрит в глаза напротив, будто он под гипнозом. Он теперь от этих глаз оторваться не сможет, даже если ему грозить расстрелом будут. В них восхищение отражается. Таким взглядом на шедевры Пикассо и Моне смотрят, на Сикстинскую Капеллу, на Мону Лизу, хотя та и в подметки не годится тому Феликсу, что сейчас перед Хваном. Феликс стонет. Тяжело, с диким наслаждением. Ему настолько хорошо, что даже стимулировать член не нужно. Он всхлипывает, взгляд рассредоточивается, он сейчас кончит. Хван дрожит. Он двигается быстрее, не в силах больше сдерживаться. Привстает, впивается в бока Феликса напряженными пальцами, рвано усиливает толчки. Видит, как тело под ним покрывается мурашками, большими и четкими, что все фолликулы сосчитать можно. - Давай, ангел мой, я с тобой… Давай же, ну, - рычит старший, все так же не разрывая зрительный контакт. И Феликс вскрикивает, дергается в неконтролируемых спазмах, член вздергивается и сильной струей выпускает вязкую, обжигающую сперму себе на живот, а Хван за ним следом, изливается внутри пульсирующего тела. На край света, говорил Хенджин? К звездам? Нет, это было гораздо выше, дальше и круче. Это был космос, другая вселенная, не меньше. Сегодня, вообще, сбылись все желания Хенджина. После секса парни вместе приняли душ, где смогли тщательнее исследовать тела друг друга. Чаепитие плавно перетекло в ужин за бокалом дорогущего коллекционного Бордо 1986 года и заказанной еды из ближайшего ресторанчика французской кухни. А ближе к ночи, набравшись сил, они снова принялись тратить их друг на друга. После третьего захода разморенный Феликс благополучно уснул под боком своего любовника. Только вот Хвану было не до сна. Взбудораженное сознание отказывалось покидать этот фантастический день, отправить его в прошлое казалось непозволительной ошибкой. Нужно было оставить воспоминания о нем, запечатлеть. Этого требовала душа творца. Хенджин аккуратно встал с кровати, чтобы не разбудить сопящего подмышкой ангела. Обернувшись полотенцем вокруг пояса, брюнет пододвинул мольберт на центр комнаты и взялся рисовать. К счастью, его натурщик прямо перед ним, позирует, сам того не осознавая. Ликс лежит на боку, подсунув ладошки под подушку. После душа его волосы немного завились, и волнами спадают на лицо. Тонкое одеяло прикрывает лишь от талии и ниже. Хван любуется, улыбается мягко. Завис так, наверное, на полчаса, не меньше. Запоминает, впитывает, проникается. Так, как с Парижем. Хочет каждой клеточкой тела прочувствовать этот момент, удостовериться, что это не самый прекрасный сон в его жизни, а реальность. И начинает переносить свои чувства, очертания своего ангела на бумагу.***
Феликс жмурится. Что-то щекочет его лицо и плечо. Он отмахивается и запутывается рукой в полупрозрачном тюле, с которой играется ветер. Разлепляет сонные глазки. Солнце уже вовсю заливает комнату яркими, почти белыми лучами. Сколько он проспал? Тело приятно ломит, напоминая о вчерашнем приключении, и парень улыбается. Затем поворачивается, в надежде тут же впиться в губы, что вчера ни один раз довели его до сладких судорог, но находит пустоту. Привстает и потирает глаза. Еще раз смотрит на половину кровати, где хотелось бы увидеть черноволосого с завороженным взглядом. Но видит с той стороны кровати повернутый к нему мольберт. На нем картина акварелью, при первом же взгляде на которую, младший смущенно улыбается. Льстить себе не хочется, но, это красиво. Очень красиво. Он, спящий, с еле заметной улыбкой, что тронула уголки его губ. Рисунок нежный и трепетный, линии плавные, телесные цвета разных оттенков перетекают, гармонично смешиваясь между собой. У Хвана золотые руки, отмечает блондин и краснеет, вспоминая, как хорошо эти руки вчера справлялись с ним и в нем. Глаза оценивающе исследуют картину, и опускаются в нижний правый угол. Улыбка спадает с лица и ладошки прикрывают рот в изумлении. «Мой Ангел» H.S.H. Блондин вскакивает с кровати, укутывается в лавандовое одеяло, и летит на кухню, спотыкаясь. И стоит ему, ошарашенному и взволнованному, появиться в дверном проеме, его встречает теплый, влюбленный взгляд и широкая улыбка. Хван в белом халате и тапочках, такой домашний и уютный, с чашечкой кофе в руках поворачивается и опирается на столешницу. - Доброе утро, ангел. - Ты… Ты? Ты это он? Ты это… - Феликс запинается и его мозг начинает соображать. Первая H – это Хван, вторая – Хенджин, - но, что значит S? - недоумевает. Хенджин смеется, наливает стакан воды и подходит к лупающему глазами парню. - Sam. Мое американское имя, - чмокает в носик, и протягивает стакан в руку, торчащую из-под одеяла, - попей воды. Если хочешь, сходи в душ. Я сделаю тебе кофе и приготовлю нам завтрак, - возвращается к столу. - Я не могу поверить… - бормочет, мотая головой, - и ты ничего не сказал? - Я не мог упустить возможность увидеть вот такое твое лицо, - гаденько хихикая. - Боже… - Феликс натягивает одеяло на голову. Зацеловывая, чтобы прогнать смущение, и сотый раз объясняя младшему, что ему нечего стесняться, Хенджину все-таки удалось выгнать того в душ. За завтрак уселись через пятнадцать минут. - Во сколько у тебя самолет? – очищая отварное яичко и укладывая его в тарелку гостя. - Вечером, в девять, - поджимает губки, отпивая на удивление вкусный домашний капучино. Феликс и забыл о том, что ему сегодня ехать домой. А Париж такой многогранный оказался. Такой интересный. Хотелось бы еще посмотреть на него, проникнуться больше, как говорил об этом Хван. Желательно не выходя из этой квартиры… - На сколько ты можешь остаться? Так, чтобы не критично для твоих дел в Сеуле, – от внезапного вопроса чашка с напитком чуть не грохнулась о стеклянный стол. - Что ты имеешь ввиду? - Предлагаю тебе остаться еще на пару дней, поменять билет. Жить можешь у меня. Ты ведь, Париж толком то и не посмотрел. И я чувствую свою вину – отнял у тебя весь вчерашний день, - откидываясь на стуле и похрустывая салатом. Феликс сдерживает улыбку и приятное волнение, что разливается внизу живота и в трепещущем сердце. Ну, раз Хван чувствует себя виноватым, кто он такой, чтобы не помочь ему от этого чувства вины избавиться? - На неделю? – аккуратненько так замахнулся. Хенджин в улыбке расплывается и кивает. - На неделю, так на неделю. Это были фантастические семь дней. Хенджин за это время осознал, что волшебство Парижа не сравнится с волшебством присутствия Феликса в его жизни. Он считал его ангелом? Ошибался. Кто там дальше по иерархии? Божество? Создание с другой планеты? Блондин, как ребенок восхищался всему вокруг. Понимая, что некуда торопиться, он заинтересованно разглядывал улочки, прохожих, с аппетитом дегустировал сыры и вина в ресторанах, куда его водил старший, часами зависал на известных на весь мир французских барахолках, перебирая всякий хлам, примеряя на себя старенькие очки и смешные шляпки. Большими оленьими глазками, полными восторга рассматривал картины в галереях. Но в водовороте новых впечатлений, всегда с трепетом держал Хенджина за руку, переплетая их пальцы, украдкой, стеснительно целовал и прижимался к плечу, смотрел влюбленно. А старший только умилялся и растекался от такого неземного и счастливого Феликса. Хотел сделать больше, чтобы улыбка вообще ни на миг с личика так сильно полюбившегося за короткий срок не сходила. И, да, Хван отвез Ликса в Прованс. На те самые лавандовые поля, о которых говорят во всем мире. Довольный парнишка визжал и скакал между рядами фиолетовых ежиков-кустарников на закате, а Хенджин его фотографировал. Это еще одно его творческое хобби. Вглядываясь в объектив пленочного фотоаппарата из прошлого века, Хван отметил для себя, что еще раз оказался не прав. Лавандовые поля, несомненно, подчеркивают красивый цвет волос и кожи его ангела, но и эту достопримечательность блондин затмил. Своей улыбкой и сверкающим взглядом. Вечера тоже были наполнены счастьем. Но другим. Жарким, мокрым, недвусмысленно стонущим от наслаждения и выкрикивающим два имени разными голосами. Да, эта неделя была волшебной. Возможно, самой волшебной в жизни обоих. Но время остановить невозможно. Пришел момент прощания. Хван стоял перед входом в аэропорт и сильнее прижимал к своей груди беловолосую макушку. Сегодня грустно. Даже Парижу грустно от того, что эта красивая, под стать городу влюбленных история заканчивается. Небо затянуло тучами и теплый ветерок уже не ласкает, а колко забирается холодными струями под одежду. Хенджин тяжело вздыхает. - Я так рад, что мы смогли провести больше времени вместе, - мычит он в ушко младшему. - Я тоже. Это было незабываемо, - Ликс стягивает губки бантики в тонкую полоску и отодвигается, чтобы заглянуть в глаза, - спасибо, что показал мне город. И предложил остаться. Я ни о чем не жалею, - давит улыбку, от которой чуть болит в сердце. Феликс ни на что не надеется. Это было круто. Встреча, которую он никогда не забудет. Он знает, как выглядит его любимый художник, как он пахнет, как он смотрит, как он умеет любить. Феликс счастлив, хоть и грустно. Но кто он такой, чтобы просить о большем? Итак, кажется, что выиграл в лотерею, получив то, что ему предложили. - Ты мой ангел, - ухмыляется старший и аккуратно касается губ. Поцелуй не углубляет, потому что чувствует, что не сдержится. А он ведь старше. Должен быть мудрее. Обязан проявить уважение к жизни и желаниям постороннего человека. Ведь, если бы Феликс захотел – он предложил бы что-то большее. Он же намекнул бы, верно? Кто Хван такой, чтобы сковывать и держать это волшебное существо при себе. Конечно же, парни обменялись контактами, и обещали поддерживать связь. Делиться новыми работами друг с другом и событиями из жизни. Кто знает, может, у них получится остаться друзьями. Это ведь гораздо лучше, чем разойтись и больше никогда не получить весточки друг от друга. - Я пойду? – неловко спрашивает блондин, но не отлипает. - Да, тебе пора, - отпускает. И Феликс уходит.***
Прошло три недели. Феликс успешно сдал экзаменационный проект. Его хвалили преподаватели. Мол, рисунок живой, наполненный, линии играют, тени тонко подмечены и еще множество красочных эпитетов в поддержку твердой пятерки. Только вот теперь предстояло найти работу. А ее никак не было. Брать только что выпустившегося студента не хотела ни одна организация, даже несмотря на диплом с отличием. Ликс рассылал резюме и ошалело носился по разным фирмам, где могут понадобиться люди с его навыками, но, видимо, погрязшему в коммерции и инженерии мегаполису нет никакого дела до творческих и тонких натур. Ежедневно блондин возвращался домой в паршивом настроении, совершенно замученный. Он даже не помнит, когда последний раз улыбался, что б его. С Хваном они периодически переписывались. Раз в несколько дней, не чаще. И переписки были довольно сухими. Феликсу нечего было рассказать. А выплескивать свое плохое настроение на старшего не хотелось. Зачем ему это? Говорить о том, что он дико скучает, Феликс тоже не смел. Что изменится? Ведь никто никому ничего не обещал, зачем сотрясать воздух зря? Стандартное «Все в порядке», «Потихоньку», «Ничего нового», раз за разом повторялись в сообщениях ответом на вопросы Хвана. Очередное утро, когда Феликс еле отрывает себя от подушки в семь утра, чтобы смыть недосып холодным душем и снова отправиться на поиски работы. Только в дверь кто-то постучал. В трусах и растянутой футболке, потирая глаза и бормоча что-то невнятное под нос Ликс открывает дверь. На пороге доставщик, с огромным букетом белоснежных, длинных роз и конвертом. - Ли Феликс? Это вам. - Да, Ли Феликс… - морщится, принимая тяжеленный букет. Доставщик впихнул куда-то между цветов коричневый конверт и побежал вниз по лестнице. Блондин укладывает цветы на стол и достает конверт. По центру каллиграфическим почерком: Моему Ангелу Феликс расплывается той самой улыбкой, которую в последний раз на его лице видел Париж. Открывает и вытягивает фото. Закат. Бескрайние лавандовые поля, и он, в движении поворачивается и смеется в объектив камеры. Он помнит этот момент как сейчас. Один из лучших моментов в его жизни. Как же было фантастически хорошо. Как же сильно он был счастлив видеть тогда улыбку черноволосого фотографа. Феликс переворачивает фото. Там надпись: Ты уехал из Парижа и забрал его солнце с собой. Ровно так же, как и мое сердце. Возвращайся, ангел мой. Навсегда. Мурашки табуном подняли волоски на всем теле, а на глазах выступили слезы. В конверте, кроме фото – билет на самолет. В один конец. В его любимый город. И любимый он вовсе не потому, что Париж…