Пленник

Голоса вокруг стихли еще пару минут назад, и Российская Империя не имевший возможности видеть, что происходит вокруг, думал, что остался один. Как вдруг, грубо завязанную веревку, державшую мешок на голове, кто-то без лишних церемоний потянул на себя. Империя сразу понял, что с него, как минимум, снимут этот душный вонючий мешок, ведь если бы его хотели опять куда-то повести – пнули бы в спину и волокли за другую веревку, ту, которая натирала его холеные аристократические запястья. – Ну вот и встретились отец. Империя оказался прав. В глаза ударил свет керосинки, а нормально вдохнуть полной грудью было первым радостным событием дня. На этом радости закончились. Привыкнув к свету, первым, что он увидел были глаза, мрачно впивающиеся в его лицо. Глаза эти было трудно спутать с другими – радужка была бордовой, цвет ее напоминал только начинающую сворачиваться кровь. Империя прекрасно помнил, как увидев их впервые, в его голове проскочила брезгливая мысль: «ну и уродец». Молодой человек в длинном кожаном пальто и тяжёлых черных кирзачах с шумом отбросил брезентовый мешок куда-то в угол. Разумеется, это был СССР. Да и чьи еще выродки могли похитить его из собственной гостиной?! Империя успел тысячу раз пожалеть, что никого не послушал и не уехал из столицы. Он не считал отступление чем-то позорным, Империя был достаточно мудр и опытен в войнах, чтобы уметь вовремя ослабить пыл и позаботиться о себе, но в этот раз дал промашку. Более того, он и подумать не мог, что этот сопляк так быстро дойдет до столицы. – Чего молчишь, воды в рот набрал? Не из Японского ли моря часом? – вновь заговорил СССР. Империю покорежило. Это пролетарская свинья даже не считает нужным обращаться к старшим на «Вы». Встать бы и уйти, не мараться об этого выблядка, да только сынуля такого выбора не предоставил, пришлось отвечать: – Ну-ну, юморист хуев. Легко так говорить, когда за всю жизнь только на отца родного штык поднял. – На изжившего себя зажравшегося старика? Ах, прошу прощения, я хотел сказать «на самодержца». Так это милое дело. – Оскалился Союз. – Кончай уже. Если собираешься убить меня, то сделай это быстро и с честью. – В наличии чести у сына он крепко сомневался, но чем Бог не шутит. – Куда ты так помереть торопишься? Я поговорить хотел. – Я говорить с завязанными руками не буду. – Будешь-будешь. – СССР толкнул его в грудь. Империя потерял равновесие, но вместо того, чтобы упасть на пол, плюхнулся в стул, который стоял позади. – Присядь, немолодой уже. – Сукин сын… – Прошипел Империя. Он несколько часов был связан, и от такого резкого движения мышцы обожгло нещадной болью. – Да кто ж спорит? – Воспитал ублюдка на свою голову. – Розгами ты меня пиздил, а не воспитывал. – Уже без иронии произнес Союз. – Как будто специально врага себе растил. – Мало пиздил значит, раз всю дурь из головы твоей не выбил. Ни чести, ни совести. СССР глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Как бы он ни пытался шутить, ежесекундно напоминая себе, что ситуация полностью под его контролем, его распирало от ненависти. А ненавидел Союз себя. Каким бы холоднокровным главнокомандующим он ни был, как бы он ни держал равновесие между рациональным и идейным, но стоило ему остаться наедине с Российской Империей и я вся работа над собой отправлялась в топку. Союзу хотелось наброситься, разодрать в клочья, расцарапать ему лицо или… хоть как-то обратить на себя внимание. — Да что ты все про эту честь! — Устало воскликнул он. — Больше нет у тебя ничего, что ли? — Покуда я жив это самая большая ценность, которую у меня не отнять. — Не отнять? А если я попробую? — СССР задумался. — Это каким ещё образом? — с сомнением покосился на него Империя. — А сам не знаешь? — Губы Союза расплылись в скользкой улыбочке. — Сам-то своих пленников, наверное, только так и тарабанил? — Что, паскуда, гусарам меня на растерзание отдашь? — Голос Империи был голосом человека несломленного, но прекрасно понимавшего возможную тяжесть своей участи. — Нет, так не пойдет. Коли зад твой царский порвут, это уже пытка получается. А там того и глядишь мучеником себя возомнишь, у вас, православных, это, вроде как, круто считается. — СССР вдруг вскинул брови и закусил губу. Придумал. — По-другому тебя обесчещивать будем, товарищ отец. Больно не будет, скорее, наоборот. Он подошёл вплотную и склонился над Российской Империей, уперев свои ладони в его бедра. Ненавистное лицо отца было до того близко, что Союзу казалось, что его вот-вот начнет трясти от переизбытка чувств. Сердце его рвалось от обиды за свое испоганенное детство, от былого, ярко вспомнившегося бессилия перед Империей и, наконец, от сладкого, почти эйфорического торжества и предвкушения. — Ты этого не сделаешь, поганец. — Гнев в голосе Империи свидетельствовал, что частично чувства их были взаимны. — Чего не сделаю? — Союз начал оглаживать его бедра. Длинные ноги Империи были тоньше, чем он ожидал, великий самодержец исхудал за последние годы. Ещё бы! Войны, шаткое общественное настроение, постоянные бунты ещё и не такое могли с ним сделать. — Это грязно. Ты ведь сам от этого ничего не получишь, Совок! — О, я уже получаю бесценный опыт. — Восторг в голосе Союза был издевательски преувеличен лишь на самую малую часть. Надо же, папаша по имени стал звать! Хоть это и была самая неприятная Союзу форма, но в данных обстоятельствах этого было вполне достаточно. — В жопу его себе засунь! — Империя уже откровенно пришел в ярость. — Я не позволю с собой такое делать! — Да кто ж меня остановит? — Рассмеялся Союз. — Ты знаешь, что даже прислуга в твоём дворце на моей стороне? — Его руки не спеша поднимались выше по бёдрам. — Врешь. — Империя повернул голову вбок, разрывая навязчивый визуальный контакт с сыном. — Не вру. — Одной рукой Союз взял его за подбородок и повернул на себя. Другая рука продолжала ощупывать ткань дорогих брюк, все ближе и ближе к поясу. Все это Союз делал настолько мягко насколько мог, пусть у Империи весь этот сахар поперек горла встанет, пусть даже не рассчитывает на грубость, в которой могла бы найти спасение его совесть. — Ты думаешь, они моих ребят из вежливости пропустили? Ты никому не нужен, отец… Ой, да не дергайся ты! Империя в последней попытке защититься от покушения плотно свел ноги вместе, но это едва ли помогло — ловкие пальцы Союза все равно добрались до паха, а сопротивление привело к тому, что рука его терлась только плотнее. На удивление Союза член его был не таким твердым, как он ожидал. — Да уж, возраст никого не щадит, не встаёт у тебя уже, что ли? — СССР явно издевался, ведь Империя по человеческим меркам во внешности не дотягивал даже до 50 лет. — Или ты так кокетничаешь? Империя молчал как партизан. Надо было менять тактику. Союз надавил на его подбородок, заставляя запрокинуть голову. Он припал губами к шее, едва ощутимо пахнушей знакомым с детства одеколоном. Это был влажный до приторного нежный поцелуй, после которого Союз слегка поднял голову и прошептал ему на ухо: — А ты бы хотел, что бы я тебе подчинялся? — После этих слов он почувствовал усилившееся возбуждение отца и снова расхохотался. — Как же вы, империи, просто устроены! — Ты такой же. — С трудом произнес Империя осипшим и негромким голосом, он до последнего не хотел выдавать вполне очевидную дрожь. — Чего говоришь? Ничего не слышу. — СССР стал расстёгивать пуговицы на его брюках, затем легким движением в его руке оказался Его Величество член Российской Империи. — Ух ты, а я когда вырасту, у меня такой же большой будет? — Мерзкий опендюх… — Сдавленно прошипел Империя, отчаянно ловя воздух ртом, пока пальцы его мучителя делали свое дело. Затем, шумно вздохнув, он выдавил с мольбой. — Ну поигрался, и хватит! Чего ты ещё хочешь, Союз? — Союз?.. Ему показалось, что он ослышался. Никогда. Никогда отец не называл его так, к нему он либо вообще никак не обращался, либо СССР слышал небрежное «этот» в разговорах о себе, в крайнем случае презрительно кинутое «Совок» при необходимости окликнуть. Что-то в нем дрогнуло, к сладостному злорадству и ядовитому веселью прибавилось какое-то странное волнение. Но он одернул себя и продолжил двигать рукой, изо всех сил стараясь не терять былой мягкости и деликатности. — Что, стушевался, Совочек? — От взгляда Империи не скрылось замешательство сына, да и как можно было что-то упустить, когда кроме него и не было ничего видно. — Как же тебя легко сбить. — А Вы как хотели, папочка? — Союз вновь наклонился к его уху, он сам не ожидал, что ему удастся сделать собственный голос таким нежным. — Рядом с Вами у кого крышу не снесет? — На его юношеском лбу появились неглубокие складки, он хмурился, сосредоточенно пытаясь поймать подходящий ритм, вслушиваясь в рваное дыхание отца. — Ну же, расслабьтесь, я ведь хочу сделать приятно. — Чего это ты мне выкать стал? — Сорвавшись-таки на последнем слове на стон, спросил Империя. — Говорю же, я хочу сделать приятно. —Ускоряясь, Союз слегка прикусил его мочку уха, заставляя Империю вновь протяжно взвыть. — Нравится? Он уже готов был услышать очередное проклятье в свой адрес, однако вместо этого тот судорожно выгнулся и кончил. Оба вдруг замолчали. Союз хотел отпустить, какую-нибудь шутку про то, как быстро все произошло, но слова будто застряли в глотке. Сначала СССР отстранился, затем и вовсе отошёл на пару шагов, оставив Империю сидеть, перепачканным в собственном семени. Оба тяжело дышали. Что теперь? Он всласть поиздевался над папашей и получил даже больше, чем ожидал. Теперь в развлекательной программе остался последний пункт. Пальцы Союза едва заметно дрожали. Отец смотрел неотрывно ему в глаза, а в голове звучал его голос: «Чего ты ещё хочешь, Союз?». А Союз хотел быть любимым сыном, только и всего. И это обращение, впервые в жизни, если не как к равному, то уж точно не как ко врагу, оно все не отпускало его. Эта крохотная, глупая до слез надежда на то, что они как-нибудь, каким-то сказочным образом ещё имеют шанс стать нормальной семьей, мелькнула в сердце Союза. «Чего ты ещё хочешь, Союз?» Да, он хотел отеческой любви Империи. Когда-то давно хотел. Теперь ему нужно было только одно — стать великой державой. А путь к подобной громадной власти труден. Большая ответственность, большая кровь. Иногда переходится переступать черты находящиеся за гранью того, что можно стерпеть. И СССР уже давно решил для себя, что он пройдет этот путь от начала до конца. Он достал из-за пояса Маузер. Империя продолжал молча глядеть на него. — Ты ведь и сам понимаешь, что означает долг. — Глухо сказал СССР, поднимая на него Маузер. Раздался выстрел.