Тьма в тебе

      Почему-то её настроение было нетипично радостным. За день она изрядно набегалась, и несмотря на это, чувство правильности, уместности настойчиво проступало сквозь усталость, даже суета последних приготовлений была полна неуловимой гармонии.              Такое давнее, покрытое пылью, почти забытое чувство… Она знала, мама расстроилась, что Изабелла не приедет, а они так старались… Но Ли не могла сподобиться даже на легчайший укол вины из-за своего хорошего настроения. Она также знала, как только приедет Чарли, от маминой грусти не останется и следа. И разве странно, что Ли уже сейчас вслушивалась в тихое приглушённое шуршание бумажных фонариков за окном, находила там загадочный ритм и мягко притопывала под него босыми ногами? Через открытое окно она внюхивалась в благоухание астр в саду и вкусной еды здесь, на кухне. Сочетание казалось экзотическим, но приятным. Даже тяжёлое серое небо не давило и не омрачало, а влажный, чуть прохладный воздух обогащал запахи глубиной. Всё вместе — благоухание, звуки, родное серое небо, мамина будущая улыбка и блестящие глаза, когда приедет Чарли — складывалось в чудесную сказочную симфонию.              Генри был тут совершенно ни при чём… Скорее наоборот. Просто возле хмурого него всегда почему-то светило солнце, такое редкое в здешних местах. По правде сказать, Паркер был абсолютно невыносим, ​​просто тотально, бескомпромиссно невыносим! И это невольно вовлекало и будоражило. Конечно, ведь её опостылевшая скорбная апатия уходила прочь, пока Паркер бесил её до нервной дрожи и зуда в кулаках. Это было лучшее и худшее в нём, и не только это.              Она не могла удержаться от согревающего душу злорадства из-за его отношения к Изабелле, и одновременно чувствовала вину за своё удовлетворение. И каждый раз напоминала себе, что ей должно быть стыдно. Ли не могла себе позволить открытую конфронтацию с Изабеллой Свон — и бросить тень на маму и её методы воспитания, не могла огорчить Чарли… Генри был так непохож на Ли, как только могут быть непохожи две особи одного вида. Иногда ей даже казалось, что он не совсем одного с ней вида, или, может, пришелец с другой планеты… Эта единственная крошечная точка совпадения — неприязнь к Изабелле Свон — лишь сильнее подсвечивала контраст.              Ли действительно ждала его приезда со странной смесью раздражения и непонятной… надежды? Его яркая, неуёмная невыносимость так неотвратимо пленила мысли и эмоции, что на Сэма просто не хватало места, не оставалось ресурсов. Генри мог легко заслонить собой всё. Ли знала, что будет злиться, очень. И знала, что снова почувствует себя живой. Что обессиливающая тупая боль в груди немного утихнет, пока Генри будет рядом. Даже само предвкушение облегчало грусть.              В невыносимости Генри было ещё одно очевидное преимущество — гарантия не разочароваться. Нельзя разочароваться в том, чем никогда не была очарована… Да, Генри был не просто невыносим, ​​до дрожи неприятен. Настолько, что на шее становились дыбом пушковые волоски, стоило ему приблизиться. И ей, словно адреналиновой наркоманке, хотелось повторить эти ощущения.              Чарли позвонил и вскоре приехал вместе с Генри. На час раньше, чем договаривались с самого начала, когда думали, что они привезут именинницу, и к торжественному моменту всё должно быть готово. Белла выбрала другую компанию для празднования, а мужчины приехали помочь с последними приготовлениями. Ли не знала, как так получилось, что мама и Чарли хозяйничали в беседке, а Генри напросился к ней на кухню. Сет бегал туда-сюда, то и дело сбивая с толку дурацкими неожиданными вопросами: куда делись плоскогубцы, где лежат запасные лампочки, и какие ему брать салфетки, зелёные или розовые.              Генри тихо фыркнул, и Ли уловила странную почти незаметную перемену в окружающих звуках, они будто на мгновение сбились с привычного ритма, а потом полились снова, но чуть иначе, чем прежде. Сет, кажется, совсем забыл об их существовании, теперь его голос, который не так давно начал ломаться, звучал из сада с теми же бесконечными вопросами.              За спиной у девушки Паркер чистил лук, сбрасывая шелуху в плетёную миску, и, Ли могла поспорить, непрерывно таращился на её задницу в коротких шортах. Она бросила быстрый взгляд через плечо и поймала его за этим непотребством.              — А ну, прекрати!              — Что?              — Пялиться!              — Нет.              — Нет?!              — Прости, это сильнее меня.              Она едва сдержалась, чтобы не зарычать.              — Я и забыла, что мужчины не способны контролировать себя…              — Не все мужчины, а только я. Так что не обобщай. Гендерные стереотипы — отстой.              — Ой, кто бы говорил! Ты так старательно притворяешься, будто не гей, накинув на себя стереотипную личину альфа-мудака. Но здесь нет других зрителей, кроме меня, а мне всё равно!              Если ему можно быть невыносимым и провоцировать Ли, то разве ей нельзя?              — Не похоже, что тебе всё равно. Но можешь считать меня геем, если хочешь.              Ли выключила плиту под сковородкой с грибами и резко обернулась. Взгляд Генри так и остался на уровне её ягодиц, теперь где-то чуть ниже живота. Затем медленно пополз вверх и остановился на полпути к лицу. Кажется, он делал это умышленно. Ли передала ему дощечку и нож.              — Вот такая твоя месть? Порезать лук?              — Не стоит искать скрытые мотивы там, где их нет. Если я решу, что ты достоин моей мести, ты не будешь сомневаться, что это она.              Генри принялся мыть руки во второй раз. Долго и нудно. Возможно, ему просто нравилось раздражать её ещё сильнее, стоя напротив мойки совсем рядом плечом к плечу. Никогда ещё удобная, уютная кухня не казалась такой тесной. И такой адски жаркой! Несмотря на открытое окно и влажный прохладный ветерок, несмотря на шорты и майку на тонких лямках. Впрочем, вечернее преддождевое небо просветлело и сквозь полупрозрачную серость заискрилось на западе персиковым заревом. Так часто бывало, когда Генри приезжал в Ла-Пуш — неведомо почему. Ли устала удивляться странным вещам, творившимся вокруг него.              — Напомни, пожалуйста, почему ты решила, что я гей, — сказал он нарочито равнодушным тоном, будто вскользь, когда снова устроился за обеденным столом у Ли за спиной. Конечно, она не говорила этого раньше, так что не могла бы «напомнить». Сказать правду?              — Ты слишком красив для натурала.              — Ты считаешь меня красивым?              Ли повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть мимолётную, но искреннюю растерянность на его лице.              — Разве это не очевидно?              — Не знаю… Обычно меня хотят не из-за внешности.              Ли не удержалась от короткого злого смешка:              — Прости, но на интеллектуала ты не тянешь.              — В самом деле. Но я… богат. Даже очень.              — Как печально…              Тон Ли до краёв полнился сарказмом, ни на мгновение она не допускала, что для Паркера это может быть проблемой. То есть… Он же очевидно привлекателен, с деньгами или без.              — Я думаю, твоего лица и глаз было бы вполне достаточно, чтобы считаться среди женщин красавчиком. Но у тебя безупречное тело, а это требует усилий. Невольно закрадывается мысль, что быть привлекательным для женщин тебе недостаточно.              — Я профессиональный спортсмен, вот и весь секрет… — а после паузы добавил. — Я тебя не убедил. Да?              Она снова отвернулась к столешнице, спиной к Генри и стала энергично взбивать в пиалке яйцо. На самом деле его внешность была здесь ни при чём, но Ли не решилась бы высказаться откровеннее, к тому же это было странное, очень неопределённое впечатление… Слишком прагматичная, Ли не была согласна с тезисом, что взгляд человека может многое о нём рассказать, такие теории всегда казались ей смехотворными и претенциозными, на грани шарлатанства или самого примитивного магического мышления. Тем более, ей ужасно не нравилась поговорка «глаза — зеркало души». Если бы это было правдой, то Генри Паркер должен бы быть самым прекрасным, замечательным человеком на свете. Но он не был, Ли это понимала, как бы её мозг ни стремился дорисовать к безупречной визуальной картинке остальные несуществующие добродетели — почему-то о красивых людях всегда хочется думать лучше. Подозрительный, почти враждебный, эгоистичный — нет, Генри точно не был образцом человечности…              Она снова не удержалась и на секунду оглянулась через плечо. Всё-таки на него действительно хотелось смотреть. Очень хотелось, как можно чаще… И снова перехватила его по-новому одержимый взгляд. Лук он нарезал вслепую, быстро, идеально ровными мелкими кусочками. Раньше он смотрел иначе, вплоть до позапрошлой встречи, и действительно казался скучающим, незаинтересованным…              Раньше там было высокомерие и пресыщенность. Этот прошлый взгляд напоминал ей… элитную эскортницу… Не то, чтобы Ли хоть раз в жизни встречала элитную эскортницу, разве что в кино. Но как ни смешно было придавать скрытые смыслы чьим угодно взглядам, это впечатление уже сформировалось и теперь не могло пересложиться в иное. Если в других мужчинах довольно часто читалось что-то от хищника или охотника — по крайней мере в тех мужчинах, которые окружали Ли — то Генри скорее напоминал… приз, вожделенную статусную игрушку. Пассивный объект в ожидании, что его будут завоёвывать и добиваться, а он придирчиво выберет самого перспективного претендента и продаст себя задорого — сразу, как только слезет с олимпа собственной непревзойдённости. И поскольку женщины обычно не охотятся за статусными игрушками, Ли предположила, что Паркер гей.              Теперь всё перевернулось вверх тормашками, охотником стал он, Паркер. Самым фанатичным из всех, кто когда-либо встречался Ли. Это даже немного пугало, потому что нынешний его взгляд вкрадчиво проговаривал: он ещё ни разу не проигрывал, он получит всё, за что бы ни взялся. Ну разве не бред? Сочинять дурацкий мифический контекст только его взгляду? Опять? Это из-за его глаз… В них всё было нереальным, иллюзорным полностью, или додуманным больной фантазией… Всё — от цвета до смыслов. Ли не удивилась бы, если бы каждая мелочь, хоть как-то касающаяся Генри Паркера, оказалась бы однажды ошибкой восприятия. Если он может сделать так, чтобы его не видели и не слышали уже в нескольких ярдах, где гарантия, что она сама видит и слышит всё так, как есть?              Казалось, его помощь нисколечки не ускоряла процесс, Ли постоянно отвлекалась, делала всё слишком медленно, зависнув где-то между мыслями и реальностью. Генри подошёл бесшумно, подсунул на дощечке идеально порезанный лук, и начал снова тщательно мыть руки. Когда Ли сбросила лук на раскалённую сковороду, принялся мыть дощечку и нож, затем вымыл раковину, протер смеситель и несколько мелких брызг на стене. В его руке откуда-то появилась оранжевая губка, которой точно не водилось на её кухне, и Генри стал протирать пыль на подоконнике, потом едва заметные на отблеск следы от рук вокруг ручек на шкафчиках. Ли так хотелось его придушить!              Она снова отвлеклась. Генри наскоро сполоснул руки и перемешал лук, который мог вот-вот пригореть.              — Знаешь, когда мне исполнилось двадцать пять, я пообещал себе, что больше не буду спать с женщинами моложе двадцати.              — И давно тебе двадцать пять?              — Полтора месяца. А тебе девятнадцать с половиной? — Ли не ответила, и Генри продолжил. — Не думаю, что пробуду здесь так долго, целых полгода, поэтому мне придётся нарушить своё обещание. Надеюсь, ты будешь последней… Девятнадцатилетней.              Ли ощутила, как щеки обожгло жаром — от гнева и чего-то ещё. Ей ужасно хотелось нагрубить ему на повышенных тонах, а ещё больше — зарядить пощёченой. Но какая бы она ни была вспыльчивая, чувство достоинства никогда ей не изменяло. Ли процедила ровным ледяным тоном:              — Постараюсь не забыть испытать благодарность и гордость за столь высокую честь, если вдруг впаду в деменцию, и мне случится с тобой переспать.              Генри сдержанно улыбнулся и на мгновение опустил взгляд. Густые длинные ресницы коснулись щёк. Кажется, солнце только что зашло за горизонт, на улице всё ещё было достаточно светло, а здесь, на кухне… Надо было включить верхний свет ещё полчаса назад. Подсветка под навесными шкафчиками оставляла лицо Генри в тени, но зелёные глаза ярко, гипнотически сверкали в вечерних сумерках. Ли не заметила, когда он успел снять очки, слегка покрасневшие вмятины на переносице всё так же добавляли уязвимости и трогательности его образу, ей захотелось разгладить их пальцами. И она могла бы, Генри стоял очень близко… Ли подавила неуместный порыв, а сердце заколотилось. Наверное, от страха. Что он и правда получит от неё всё. Генри улыбался. Без вызова или иронии. Без двойного контекста. Мягко, ласково — очень похоже на Чарли. Прежде она не видела этой улыбки у Генри. И ей стало ещё страшнее.              Казалось бы, он сам её предупредил. Что может быть проще? Надо только держать себя в руках. Не распускать нюни. И всё! И не забывать, что спустя какой-то месяц он уедет отсюда навсегда.              Генри выключил конфорку и включил свет. А снаружи зазвучало печально-романтичное пение Чезарии Эворы, кажется, у Сью и Чарли всё было готово. Ли заставила себя сосредоточиться, они с Генри спешно в четыре руки разложили поджарку в уже подготовленные горшочки с картошкой и мясом, и поставили всё в духовку. Оставалось переодеться, и можно было начинать празднование. Пока расправятся с закусками, горячее как раз приготовится. Генри вытолкал девушку прихорашиваться, а сам остался убрать небольшой беспорядок.              Она справилась очень быстро, новенькое платье уже ждало на плечиках. Ли завершила этот проект лишь накануне, засидевшись за шитьём почти до утра. Её очень радовало, что повод надеть своё произведение появился так скоро. Платье было довольно простое, средней длины, с глубоким, но не слишком вырезом… Это было то платье, которое делала удачным правильная фигура, и которое делало правильную фигуру ещё более впечатляющей. Минимум отделки, короткие рукава, округлый вырез под рококо полностью закрывал плечи и чуть расширялся книзу. Изюминкой была необычная ткань глубокого тёпло-зелёного цвета с ненавязчивым узором, который создавали бархатные ворсинки разной длины. А ещё — алая шёлковая подкладка. Её почти не было видно, только не в меру внимательный наблюдатель мог бы заметить по краю выреза или на подоле, когда девушка двигалась. Ли грела сама мысль, что эта сочная на цвет, нежная на ощупь подкладка есть — только для неё.              Потратив не больше полуминуты на то, чтобы шмыгнуть в платье, ещё три она посвятила любованию перед зеркалом. Быстро обула красные босоножки, идеально подходящие к подкладке — тоже, только для неё — и помчалась помочь маме с прической.              Ничего на самом деле хитроумного. Сью, наверное, могла бы справиться сама. Ли просто хотелось увидеть её такую ​​— румяную, взволнованную в нетерпеливом ожидании, с блестящими влюблёнными глазами. Сью уже сплела тяжёлые чёрные волосы в аккуратный свободный пучок, а Ли принялась украшать прическу заколками в форме небольших восьмиугольных звёздочек.              — Ты такая красивая! — дочка обняла маму за плечи, прижавшись к тёплому виску, окунувшись в с детства знакомый аромат духов.              — Это ты очень красивая, доченька. — Сью мягко ущипнула Ли за щёчку. — Устала?              — Нет, вовсе нет! Хороший выдался вечер, и дождя, кажется, не будет…              — Генри передал мне извинения от Беллы… И что она рада за нас с Чарли…              — Неужели ты сомневалась?!              — Не знаю. Но сейчас мне гораздо спокойнее, — Сью облегчённо вздохнула и снова мечтательно улыбнулась, — Генри симпатичный, правда?              — Ой, мама! Не начинай. Генри мудак.              — Правда? Мне показалось, он хороший.              — Тебе только показалось. Ты не очень-то разбираешься в людях.              — Ли, хороших людей гораздо больше, чем ты думаешь.              — Я не сомневаюсь, что он может быть в чём-то хорошим, где-то очень глубоко в душе… Он просто красивый, и ты не замечаешь всего остального.              — Чарли чрезвычайно высокого о нём мнения.              — Потому что с Чарли он не ведёт себя как мудак!              — О, так ты ему нравишься? — голос Сью взлетел на целую октаву.              — Мама, пожалуйста! Не надо транслировать на меня свою влюблённую веру в розовых пони.              — Любовь прекрасна. Даже если это лишь сверхкороткая вспышка метеорита, — Сью надела серьги и энергично поднялась из-за туалетного столика.              — Ты намекаешь, что мне стоит закрутить интрижку? С мудаком?              Полностью собранная Сью остановилась у самой двери и обернулась к дочери.              — Ли, я могла бы сказать что-нибудь правильное. Что-то такое, что следует говорить родителям. Но я хочу, чтобы ты была счастлива, и знаю, что тебе хватит ума не наделать глупостей. Он красавчик, разве нет? Тебе не надо рассматривать его как нечто серьёзное, он всё равно скоро уедет. Цветочек, я очень хочу, чтобы ты хотя бы отвлеклась и огляделась вокруг. И чтобы вспомнила, какая ты у меня красавица. Подростковая любовь не длится вечно. Первая, но не последняя, поверь. В том, что ты сейчас свободна, есть множество преимуществ. И одно из них — возможность закрутить интрижку.              Ли подумала, что мама совсем уж упала духом, если предлагает лечить болезненный разрыв с Сэмом легкомысленным курортным романчиком.              — Думаешь, я буду выглядеть менее жалкой перед Сэмом и остальными, если рядом со мной будет «красавчик»?              — Ли, не будь такой циничной. Тебе не всё равно, как ты будешь выглядеть перед ними?              — Мне?! Абсолютно всё равно!              Через несколько минут все наконец-то устроились под навесом в саду, вечерний влажный воздух полнился ароматом осенних цветов и, к сожалению, средством от комаров. А ещё деликатным желтоватым светом от гирлянд, собранных из небольших, размером с грейпфрут, бумажных фонариков. Ли предпочитала есть при более ярком освещении, но этот уют согревал душу, а сильнее всего согревали счастливые Сью и Чарли… Ли, как обычно, села в дальнем углу. Она не слишком беспокоилась о том, что в этот вечер Генри устроился рядом, Ли знала, что он не будет утруждать её назойливой болтовнёй, а ещё перед ним ей не придётся играть хорошее настроение.              Впрочем, вскоре на душе действительно стало легко и весело. Любимая еда здорово поднимает настроение, а её было чуть ли не вдвое больше, чем нужно. Генри предупредил через Чарли, что тоже будет готовить, но Ли решила не рисковать — зря, потому что всё было на удивление вкусным. Чарли вдохновенно шутил, даже молчаливый Генри время от времени вставлял что-то неожиданно остроумное. И Сет сегодня совсем не стеснялся. И не удрал смотреть футбол — в последние полгода они редко ужинали все вместе… Вдруг Ли пронзило чувство дежавю… Горло сдавило, в носу защипало. Ещё прошлой осенью папа был жив, а на месте Генри сидел Сэм… Нет! Она не будет думать об этом!              Сейчас ей ужасно хотелось, чтобы Паркер брякнул какую-то свою гадость и вывел её на злость. То, что она чувствовала — нет, это не была чистейшая печаль, но ей не хотелось даже этого. Ли повернулась к Генри, он смотрел прямо на неё и молчал. Даже не ощупал взглядом вырез платья, очевидно, не собираясь её бесить — как же не вовремя! Она попыталась отвлечься на жутковато-сказочную зелень его нереальных глаз, но очень скоро стало невыносимо неловко, потому что Генри тоже не отвёл взгляда. Горло сдавило сильнее.              В конце концов Ли придумала выход: утянула брата танцевать. Дождя не было. Рядом с беседкой за виноградной живой изгородью была небольшая забетонированная квадратная площадка. Включив бумбокс погромче, они танцевали сальсу, потом ламбаду, затем свинг… Вскоре грусть отступила, и Ли надеялась, что новоиспечённая парочка тоже вдохновится, но нет, они так и сидели рядышком под навесом, склонив головы друг к другу и тихо разговаривая…              Сет, когда устал, отпросился с ночёвкой к Джейкобу, а Ли вернулась ко столу. У самого плетёного кресла она споткнулась просто на ровном месте и упала. Задницей на колени Паркеру. Этого никак не могло случиться, потому что он сидел намного дальше. Однако как-то случилось… Генри схватил её за бедра горячими ладонями, словно хотел помочь встать. Однако не помог. И Ли тоже почему-то не смогла подняться в ту же секунду. Зад будто приклеился к Генри, а мышцы парализовало. Она чувствовала горячее дыхание на своём затылке и странную панику, разгоравшуюся внутри.              В какой-то момент она поняла, что Сью и Чарли ничего не слышат и не видят, как тогда на реке: то ли настолько поглощены друг другом, то ли это снова были фокусы Генри. Наконец она неуклюже слезла с его рук.              — Прости… Налить тебе пива? — она не знала, как скрыть смущение.              — Нет. Спасибо. Я не употребляю алкоголь. А тебе? Вина?              Он потянулся к полной бутылке, раскупоренной, но до сих пор никем не востребованной.              — Нет, я тоже не пью. Не переношу спирт.              Генри выглядел растерянным.              — Ты имеешь в виду… Ненавидишь, или это такая аллергия?              — Ни то, ни другое. У индейцев не выделяется алкогольдегидрогеназа, фермент, окисляющий спирт. Мы пьянеем от напёрстка, и долго не можем протрезветь… Как-то в ночном клубе в Сиэтле мне в апельсиновый сок подлили немного виски, а я и не заметила, не знала, какое оно на вкус… Последнее, что помню — как пол неожиданно вздыбился вертикально и стукнул меня по лбу.              Ли думала, что Генри засмеётся, потому что это было действительно смешно. Но нет… Эмоции промелькнули на его лице, как на плохо смонтированной киноплёнке: сверхкороткая вспышка страха, затем шок и отвращение, гнев… И наконец чистая, концентрированная ненависть.              — Они… Они что-то сделали с тобой? — его голос звучал глухо, почти потусторонне. Ли не узнала бы этот голос, если бы не видела, как с синхронной артикуляцией шевелятся губы Генри.              — Что? Конечно, нет! Это была шутка! То есть парни только хотели, чтобы всем было весело. Это была смешанная компания, там были белые, они просто не знали о таких особенностях нашей физиологии.              — Ты слишком доверчива, твои представления о мире далеки от реальности.              — Я не согласна! К тому же со мной был Сэм. Мне ничто не угрожало.              — Он не спас тебя от падения.              Ли никак не могла взять в толк, что именно так настойчиво пытается доказать Паркер.              — Он и не должен был! Он не мог следить за мной каждую секунду!              — Твой драгоценный Сэм упустил подонка, который долил тебе в бокал отраву. Он не заметил, как ты выпила шмурдяк, воняющий виски. А потом ты упала! Он облажался трижды, облажался со всех сторон! И я даже не говорю о том, что он, судя по всему, был причастен к компании, в которой ты оказалась. Так что это я не согласен! — Генри перекривлял слова Ли с непонятной для неё яростью, его глаза пылали потусторонней зеленью.              — Я тоже облажалась трижды и всё пропустила! Сэм здесь ни при чём.              — Ты расслабилась, потому что он был рядом.              — Я расслабилась, потому что не имела такого опыта. Впредь не стану расслабляться.              Генри сверлил Ли непонятным упрямым взглядом, его лицо застыло в сердитой гримасе, и девушка была совершенно не уверена, на кого направлена ​​эта злость. Хорошо, если не на неё, прямо в этот момент Паркер казался опасным и зловещим.              — Вот видишь, он облажался ещё и в четвертый раз. Теперь ты не будешь чувствовать себя в безопасности рядом с мужчиной…              — Нет… Мы с тобой не договоримся. Каждый останется при своём мнении, поэтому лучше остановиться на этом.              Между ними воцарилась неловкая, неуютная тишина. Надолго. Сью и Чарли за другим концом стола ничего не замечали, и Ли сожалела, что не может влиться в общий разговор, или чтобы к разговору присоединился Генри. Она чувствовала иррациональную вину за то, что рассказала об этом эпизоде, хотя и не могла предвидеть настолько острую реакцию.              — Посмотри, какие они красивые и счастливые, — Ли нерешительно глянула на Генри.              — Да, — Паркер не сводил с неё глаз, и было не ясно, действительно ли он согласен, или это отговорка, или реплика вообще касается чего-то стороннего.              — Ты не можешь и дальше возражать против их отношений! Если тебе действительно важно счастье Чарли.              — Да неужели?              — Ты расист?              — Почему ты так решила?              — Ты сказал, что Чарли как ты, а мама как я…              — Это не касалось расы. Сэм Адли и два его дружка тоже как я и Чарли. Но в некоторой степени я действительно… расист. Потому что люди объективно не равны. Ты не согласна?              — Да, — Ли нервно рассмеялась, будто это она должна стыдиться, что кто-то другой расист, — есть красивые и богатые… профессиональные спортсмены. А есть такие, как я.              — Ты красивая.              — Знаешь, я думала, мы с Сэмом равны. Во всём. И теперь ты говоришь, что тому, что он меня бросил, была причина.              — По меньшей мере, одна: он идиот.              Кажется, Генри уже не злился, но разглядеть что-то ещё в его оцепеневшей мимике не получалось.              — Зря я снова начала про Сэма. Прости.              — Это я начал про Сэма. Ты говорила о Чарли и Сью. Не могу поверить, что ты так легко с этим миришься.              — Я знаю Чарли всю жизнь и люблю его тоже. Ты не представляешь, какой он классный!              — Да нет, я представляю.              — Билли рассказывал Джейкобу, а Джейк рассказал мне, что Чарли ухаживал за мамой ещё тогда, когда сам был подростком. А мама выбрала папу… И тем не менее они продолжали дружить всю жизнь. Мама и Чарли, папа и Чарли. И все вместе — с Билли и Сарой.              — Ли, покажешь мне пляж?              Его неожиданный вопрос выбил землю из-под ног. Ли очень хотелось быть смелой и уверенной… Но прямо сейчас… Она не была…              — Не думаю, что это хорошая идея…              Генри опять сделал какой-то свой фокус, и Чарли и Сью, которые до того весело болтали, обнявшись, вдруг замолчали, смущённо отодвинулись друг от друга. Чарли взглянул на Генри, улыбнулся, и уже хотел что-то сказать, но тот снова обратился к Ли и повторил свой вопрос:              — Ли, покажешь мне пляж? Пожалуйста?              — Да, конечно, — она ​​вскочила на ноги, всё ещё не обретя ни на гран больше смелости, но теперь ей по крайней мере хватало гнева!              Ли пулей вылетела за калитку, и так, на сердитых парах, дошла почти до конца улицы, когда её догнал Генри и мягко подхватил за локоть. Здесь, вдали от домов, было темно, и ей пришлось замедлиться. Уличного освещения в Ла-Пуш отродясь не водилось.              — Смотри, не упади.              — Естественно, я не собираюсь падать нарочно! — процедила она, жалея, что не взяла из дома фонарик, и дернула локоть из хвата Генри.              Тот перехватил её за запястье одной рукой, а другой привлёк к себе за талию. Так стало гораздо, гораздо хуже! Ли запальчиво вырвалась и сразу споткнулась, чуть не упала.              — Это твои фокусы? Признавайся!              — Сам не знаю… — в сплошной темноте она как-то разглядела его мягкую улыбку, ту, которая была как у Чарли.              — Люмос, — прошептал он, и в воздухе прямо из ничего зависли голубоватые огоньки, восемь штук. Они медленно плыли вслед и были достаточно тусклые, чтобы можно было смотреть прямо на них. Впрочем, там не на что было смотреть, не было никакой материальной формы, только кружочки света — и всё. Ли завораживали, но гораздо больше пугали эти его штуки, а она очень не любила бояться… Генри снова подхватил её под локоть, в этот раз Ли не стала отстраняться, успокаивая себя тем, что теперь у неё хотя бы есть выбор.              — Ты хотела рассказать о Чарли.              — Разве?              — Я надеюсь.              Он избрал правильную тему. Несмотря на нежелание говорить вообще, ей хотелось убедить Паркера, что в небольшой семье Клируотеров Чарли будет хорошо. Как будто его благословение имело значение… Конечно, нет, и близко не имело! Но шестое чувство подсказывало, что в его руках слишком много власти, даже над судьбами других людей. Тьма отступила лишь на половину — под сиянием восьми призрачных огоньков. Генри шёл рядом ни довольный, ни злой, его лицо, хорошо освещённое голубоватыми бликами, излучало спокойствие, горячая ладонь на локте обещала минимальную, вежливо-нейтральную защиту…              И её буйная фантазия вывернула куда-то совсем не туда! Потому что ей казалось, что никакой он не спокойный и не вежливый! Ей казалось, что он тёмный, злой. Слишком сильный и своевольный! Самый настоящий неумолимый левиафан рядом с ней, маленькой и беспомощной. Ближе к берегу стало ветрено, вдали слышался низкий грохот прибоя. И ветер, и этот звук — мощные, безразличные ко всему — очень подходили Генри. Он бросил короткий взгляд на Ли, и ей снова показалось, что там мелькнула тьма. И что он знает всё, о чём она сейчас думает. Ли затараторила, скорее, чтобы успокоить себя:              — Знаешь, мне было так обидно за Чарли, пока он был один… Ничто в мире не казалось мне таким несправедливым! Он очень добрый, и верный, — Генри снова неуловимо тёмно взглянул на Ли и сразу отвернулся, впереди уже виднелся заросший мелкими, плюгавенькими сосенками песчаный склон, а внизу море, — и слишком уязвимый, хотя не всегда может показать свои чувства.              Они свернули с побитого асфальта на влажный песок, немного замедлив шаг. Восемь огоньков сильно поблёкли по дороге и теперь почти не давали света.              — Я была совсем маленькая, когда его бросила жена, Рене. Но сколько себя помню, он очень страдал с тех пор. Страдал, что потерял семью, и ни дня ему не было всё равно! — Ли изо всех сил старалась не заплакать, но слёзы невольно покатились по щекам, а голос неприятно дрожал на высокой ноте. — Через год у него умерли оба родителя… Я так ненавидела её — Рене. И Беллу тоже немножко ненавидела, потому что она тоже его бросила.              Последние два волшебных огонька окончательно растворились в воздухе, почти одновременно, и Ли попыталась незаметно вытереть слезы.              — Я знаю, что ей не было даже годика, она не выбирала. Но ничего не могу с собой поделать. Я до сих пор немного её ненавижу.              Они стояли посреди пляжа, высокие каблуки босоножек Ли встряли почти до основания, между пальцев лип и царапался влажный песок. А в десятке ярдов громко, страшно свирепствовал прибой. Порывистый ветер неприятно холодил руки, жаляще бил по плечам и груди прядями длинных волос, забивал дыхание едкой йодовой подушкой. Было странно, что грозы нет, а шторм есть, и ни звёздочки на небе. Генри опустил свою теплую ладонь с локтя до запястья Ли, они переплелись пальцами, потому, должно быть, что так было немного теплее. Он стал впереди, провёл свободной рукой по гладким волосам Ли, и ветер мгновенно утих. Не звук, нет, но порывы перестали хлестать по обнажённой коже и холодить. На плечи неизвестно откуда опустилось уютное тепло, а лба коснулись горячие губы Генри.              — Если они будут вместе — мама и Чарли — я научусь и её любить, вот увидишь!              — Беллу?              — Да.              — С этим мне трудно будет поспорить.              — Так не надо! Оставь их в покое. Пожалуйста, просто оставь их в покое…              Генри ничего не ответил, только зарылся обеими большими ладонями в её волосы, лаская кожу головы, шею, теплое дыхание коснулось губ… Ли так хотела быть смелой и уверенной. Решительной… Но не была. Она боялась не его — себя. Хотя он и был всемогущим левиафаном, Ли точно знала, что её он не обидит.              Кажется, воля начала плавиться ещё до того, как их губы встретились. Конечно. Этого следовало ожидать… Как будто тогда на реке было по-другому… Физические ощущения вспыхивали и мгновенно терялись в чём-то более мощном, хотя и нереальном. Ей казалось, что нереальном… Потому что так ведь не бывает. И снова вспышки — острые, яркие, почти болезненные. Его губы, нахальный упрямый язык, порывистое дыхание — его или её? Ласковая темнота нежит кожу, туманит мысли, а внутри, под ребрами ширится, растет что-то новое и необъятное — умом, телом, рамками…              Его руки везде, и дыхание… Короткая щетина непривычно колет нос… И шею, плечи, грудь… Очки Генри снова куда-то подевались, он целуется с открытыми глазами, и это так странно, потому что она тоже не может не смотреть. Мысли слипаются, тянутся, как тёплая карамель, Ли так хочется окунуться во тьму, его тьму. Но она не может не смотреть, он неописуемо красив, и эти зелёные глаза… И он, к счастью, тоже смотрит. Тёмно, одержимо…              Их тихие стоны слились в одно. Генри не стесняется своего возбуждения, таранит её живот каменным членом, он задрал платье до талии подсунул пальцы под кружево трусиков на ягодицах, и вдавливает её тело сильнее в себя. Краем сознания она понимает, что позволяет ему слишком много, что завтра будет жалеть, что будет чувствовать себя последней шлюхой. Но это такой мизер, а он — левиафан, и вокруг бескрайняя бездна.              Ли дёргает молочного цвета рубашку, к счастью, низ легко скользит из-за пояса брюк, и девушка подсовывает руку под низ. Она сомневается, что смогла бы сейчас отыскать и расстегнуть пуговицы. Мозг не способен на минимально осмысленный поступок. Ли еле стоит, еле дышит. А сердце, кажется, бьётся, скачет только для него, в зависимости от него, как послушная дрессированная собачонка — нет, как игрушка йо-йо в руках Генри.              Ей ещё не попадалось такой нежной, почти нереальной на ощупь ткани, но его горячая обнажённая кожа под рубашкой на целую бесконечность лучше. Стоит Ли коснуться — мышцы его живота сокращаются. Генри накрывает её руку своей поверх материи, сжимает, не даёт изучать себя дальше. В голове лениво всплывает воспоминание, что он не очень любит прикосновения. Скверно… Генри тяжело дышит и постепенно ослабляет хват, тонкая рука Ли нерешительно ползёт вверх под деликатным, но неустанным контролем его большой ладони. Наконец он вздыхает и снова припадает к её шее со слегка колючими поцелуями, притягивает Ли обеими руками за спину, снова жадно оглаживает ягодицу, прижимает, пробирается пальцами вниз.              Ли страшно, но гораздо больше хочется, чтобы он наконец коснулся. Везде. Просто почувствовать себя живой — впервые за долгие месяцы — разве это так много? А ещё хочется, чтобы на пляж припёрлась какая-нибудь развесёлая компашка и остановила это безумие. Потому что Генри не остановится, и Ли тоже его не остановит. Кажется, чувства утроилось, будто ниоткуда появились новые, до сих пор неизведанные — мощные, пугающие — а прежние расширились до края, поросли новыми гранями. Все, кроме зрения, потому что она видит только его глаза в темноте. И темноту в глазах. Конечно, её жалкий мозг не может справиться с этой лавиной. Всё, о чём она просит — не отключиться на совсем.              Прибой всё ещё гремит миллионами горошинок по жести, или это кровоток в её голове? А ветра всё так же нет. По крайней мере, в компактном тёплом средоточии объятий Генри. Ли не сразу сознает, что песок под ногами вдруг стал монолитным и упругим, пока Генри не опускает её медленно на постель, покрытую приятно прохладным сатином. А с этим осознанием приходит ещё одно: до сих пор она держалась на ногах только благодаря ему.              Он легонько толкает, побуждая опереться руками сзади — на что-то напоминающее беспружинный матрас. Генри ведёт жадными ладонями вниз по бедрам, коленям, голеням, снимает босоножки по одному, не потратив на оба даже десяти секунд, кажется, пряжки расстегнулись сами собой. Потом долго гладит щиколотки, будто пытаясь разгладить вдавленные следы от ремешков. Платье расстёгнуто тоже, руки Ли давно высвобождены из рукавов, верх сполз, выставляя на показ обнажённую грудь, подол задрался до бёдер. Взгляд Генри спотыкается о кружевные трусики в окантовке алой шёлковой подкладки. Он на мгновение прикрывает глаза и выдыхает на грани слышимости что-то очень похожее на: «Ли, я словно попал в рай». Вдруг простыня под ней меняет цвет с белого на красный. Генри снова медленно ведёт ладонями по ногам вверх, он смотрит прямо в глаза Ли, в самую душу. Опирается коленями о постель между её ног, тянется дальше. Длинные пальцы подцепляют резинку трусиков с обеих сторон, голую грудь обжигает его тёплое дыхание. Единственное сопротивление, на которое способна Ли, это тихий шёпот:              — Пожалуйста, Генри, сначала ты…              Он снова на мгновение закрывает глаза, медленно, неохотно перекатывается назад, садится на пятки, босой и почти полностью одетый, только рубашка спереди и по бокам выправлена ​​из брюк. Руки касаются крохотных перламутровых пуговиц на груди, нерешительно замирают. Его лицо неуловимо кривится, цепенеет, а в глазах полыхает что-то одержимое и злое, оно выворачивает из Ли душу. Генри оставляет свою рубашку без внимания и принимается суетливо расстегивать брюки, порывисто выдёргивает ремень. Вот и всё, на что он согласен? Как унизительно… Но ей всё равно. Почти. Она хочет почувствовать его снова в своих объятиях, зарыться пальцами в жёсткие волосы. Ли ложится на спину и бездумно, по-детски беспомощно тянет к нему руки. В его взгляде снова что-то меняется. Он плавно наклоняется навстречу в её объятия, нависает сверху, опёршись на прямых руках, не сводя одержимого тёмного взгляда с лица Ли. Она не решается идти дальше, и Генри сам подставляется под её прикосновения, преодолевая последний дюйм с зажмуренными глазами.              Ладони стремительно оплетаются вокруг широкой горячей шеи, скользят под воротник, на сколько пускают две верхние расстёгнутые пуговицы. А в следующее мгновение рубашка сама растворяется в воздухе, и Ли уже ничто не сдерживает. Она хочет почувствовать сразу всё, но её ладони такие маленькие… Генри низко стонет и припадает к ней всем телом. Осыпает ласковыми, медленными поцелуями шею, плечи, а членом упирается снизу сквозь тонкое кружево её трусиков. Вес Генри отчётливо ощутим, а бёдра слишком жёсткие — нет, такие как надо… Парадоксально, его тяжёлое, бескомпромиссное тело дарит облегчение и одновременно распаляет предвкушение. Наконец его губы останавливаются на её. Поцелуй тягучий, невероятно нежный, и это тревожит Ли, это не похоже на Генри. Он отрывается от неё на полдюйма, не больше, и сбивчиво, тихо шепчет:              — Ли, я должен тебе сказать, не могу иначе… Надеюсь, это ничего не изменит… У меня есть невеста. В Британии…              ***              Казалось, её взглядом можно плавить вольфрам и забивать железнодорожные гвозди. И это единственное хоть немного утоляло Гаррино желание стукнуться головой о стену, или о ближайший огромный валун. Боже, какой идиот! Ему нужно прийти в себя! Надо придумать, как всё исправить. Или хотя бы прекратить хотеть её так сильно. Легчайшего толчка вполне хватило бы как намёка, но толчок Ли отнюдь не был лёгким. Гарри каждый раз поражался, откуда в этом мелком изящном теле столько силы. Он быстро поднялся и подал руку девушке, свободной придерживая штаны. Ли его проигнорировала, торопливо натянула платье на плечи и подползла к краю трансфигурированного матраса, стала высматривать босоножки, нашла, но в последний момент передумала обуваться. Гарри тоже поправил одежду.              Его магия, ещё минуту назад баюкавшая их обоих в уютном тёплом коконе, теперь давила на грудь, фантомно жалила кожу, покалывала ладони тысячами иголочек. Он не мог оторвать взгляд от задранного подола платья, широкой алой каймой, словно маковыми лепестками, обрамляющего её невероятные ноги — номер два в его личном топе. Ли, должно быть, заметила, нервно одёрнула юбку, прикрываясь.              — Ли, это ничего не значит. Я просто не хотел тебя обманывать.              — Не значит для кого? Для неё? Или не должно значить для меня?              — Для всех. Она знает, что я ей изменяю. Об этом все знают…              Мерлин, какой же идиот! Её зацелованные губы тоже пламенели естественными багряными красками, чёрные глаза даже в темноте ярко блестели. Половина Гарри уже сейчас ужасно жалела об этом неуместном порыве — нет, гораздо больше половины. В эту самую минуту он должен был быть в ней! Упоительно… Ли поднялась с постели и огляделась по сторонам.              — Ответственность за измену всегда лежит на том, кто изменяет, Ли. Ты зря так остро реагируешь… — он попытался подойти, хотя бы взять за руку, но девушка отпрянула, будто от чумного.              — Вот именно! Ты просто решил свалить всё на меня! Неужели ты думаешь, я не предполагала, что у тебя кто-то есть? Ещё как предполагала! Меня это не касается! Ты мне даже не нравишься!              Гарри мог бы поспорить. Конечно, понятие «нравиться» включает в себя множество оттенков и коннотаций. Однако Гарри было достаточно того, что лежало на поверхности: Ли его хочет. И это гораздо лучше, чем «уважает как человека». Что-нибудь такое она, вероятно, и имела в виду, когда говорила, что он ей не нравится.              — За кого ты меня держишь? За идиотку? Я не забыла, что ты скоро уедешь отсюда навсегда!              — А я всё время забываю, что ты гораздо умнее меня.              — Издеваешься?              — Я предельно серьёзен.              Девушка хаотически носилась вокруг матраса, что-то выискивая на песке.              — Куда ты подевал мой бюстгальтер?              Гарри нервно взъерошил волосы.              — Прости… Похоже, это было спонтанное невербальное Эванеско. Исчезательное заклинание. Я не хотел, правда…              — Что ты имеешь в виду? Исчезательное? Так не бывает.              — Он исчез. Окончательно.              — Ты хотя бы знаешь, что такое закон сохранения массы и энергии? Он не мог просто взять и исчезнуть!              — Даже если он куда-то переместился, я не знаю, куда. Никто не знает. И не могу призвать назад, где бы он ни был. Это может быть Марианская впадина или какой-нибудь из спутников Сатурна… Моя рубашка тоже где-то там, если ты настаиваешь, что они не могли просто исчезнуть… Я заплачу, ладно?              — Конечно, ты заплатишь! Какая наглость… С тебя тридцать девять, девяносто девять.              Гарри полез в карманы, а Ли яростно зарычала:              — Я тебя сейчас тресну! Пришлёшь чек по почте. Завтра, через неделю, когда угодно, только не сегодня!              — Ладно, не тупой.              — И это не возместит мою потерю! — крикнула она. — Вряд ли я куплю такой же.              — Если это тебя утешит, можешь меня треснуть.              Ли только фыркнула, схватила босоножки за ремешки в одну руку и направилась вдоль берега. От усилий идти как можно быстрее, она только сильнее вязала босыми ногами в рыхлом, чуть влажном песке. Гарри развеял матрас, застеленный красным бельём, и двинулся вдогонку. Он кое-как наколдовал похожую рубашку взамен исчезнувшей, а ботинки не стал. У него никогда не получалось трансфигурировать удобную обувь. Как только Ли вышла из безветренного круга, её невероятные волосы взметнулись, заструились, то и дело под порывами ветра открывая взгляду тоненькую талию и крутой изгиб бёдер.              Его зрение уже почти пришло в норму. То есть, в его норму: лёгкая близорукость и невыдающаяся способность видеть в темноте. Иногда в моменты опасности или в такие… его магия усиливала некоторые чувства. С годами обострённое, почти звериное обоняние стало его привычным нормальным состоянием, потому что он больше всего полагался именно на нюх. Стоило учуять знакомый букет амортенции: пирог с патокой, древко метлы, пропитанное лимонной полиролью, и что-то цветочное — и он спешил убраться оттуда как можно скорее. Со зрением выходило через раз, и он до сих пор не придумал, как зафиксировать это состояние, или как управлять им осознанно. Гарри направил на девушку согревающие чары. Ли бросила через плечо сердито:              — Не трогай меня!              — Я не трогаю.              — Вообще не трогай!              Гарри не ответил, но и чары не снял. Он был благодарен, что мог сейчас помолчать. Мог не притворяться мудаком… Не сказать, что он притворялся — нет… Просто хотел, чтобы Ли знала: он такой и есть. Чтобы узнала до того, как представится реальный случай, или станет слишком поздно.              Ещё в позапрошлый раз на реке у него зародилось непонятное тошнотворно-жгучее чувство, что ему не стоит с ней спать. Оно даже заставило Гарри ненадолго притормозить — на один день, когда он снова пытался её игнорировать, безуспешно. Однако за то время, пока они не виделись, его странная одержимость вспыхнула с новой силой. Сегодня это чувство, ни на малость не уступая болезненной жажде насадить её наконец-то на собственный член, оформилось окончательно. Поставить Ли в свой длинный неизбирательный список — казалось чем-то немыслимо омерзительным, чудовищным, несправедливым. Приравнять ко всем остальным, испачкать о них… Испачкать о самого себя… Нет, ему нельзя с ней спать!              И, несмотря на это, он знал, что не остановится. Теперь — знал неотвратимо… Это было слишком хорошо, он не мог не желать большего, как ни уговаривал себя. Ладони всё ещё хранили воспоминание о её изгибах, нежной шёлковой коже, её экзотически манкий запах будто до сих пор льнул к лицу, окутывал Гарри уютным тёплым облаком, и уже сейчас ему было мало… Остановиться должна Ли — это единственный способ.              Казалось, он сделал всё, чтобы она его не захотела. Даже больше. Ещё ни с одной он не вел себя настолько отвратительно… Чёрт побери, стоило стереть ей память! Гарри знал, что Ли не принадлежит к тем девушкам, кого бы что-нибудь подобное могло завести. Он надеялся, что она будет яростно сопротивляться. Ещё больше надеялся, что преодолеет её сопротивление… И не потому, что ему хоть когда-нибудь нравились подобные игры! Господи, какой же он извращённый идиот!              Гарри уговаривал себя, что этого должно быть довольно. Он бы уже получил всё, чего хотел, если бы не глупый взбрык порядочности. Его азарт должен быть удовлетворён, Ли хорошенько польстила его самолюбию. Это ведь только ради коллекции? Неважно, что он не хотел поставить её в свой извращённый список! Неважно, что его никогда раньше не интересовал такой тип «коллекционирования»… Наверное, вот только что и заинтересовал, ведь чем ещё объяснить свою одержимость?              Никогда ещё он не опускался до того, чтобы преследовать женщину. Потому что не возникало необходимости? Обычно хватало лёгкого намека на интерес. И прямо сейчас он не мог вспомнить, когда в последний раз проявлял хотя бы минимальный интерес. Ему был нужен секс, а личность партнёра не имела ни малейшего значения. Кто-то не слишком старый, не слишком незрелый и не слишком отталкивающий, не пренебрегающий гигиеной — Гарри хватало предложений, навязчивых или не очень, и он не отказывал почти никому.              Там на самом деле нет ничего нового, женщины все более или менее одинаковые… внутри. Неважно, какого размера у неё буфера, или какого цвета глаза, когда уже дошло до дела. К тому же каждая черта Ли сама по себе не была уникальной. В его списке совершенно точно были такие же буфера и очень похожие глаза, и даже не одни… Так какого же чёрта?! Отказаться от одной единственной женщины — разве это так сложно?              Ли свернула на склон, это было не то место, откуда они спускались, путь должен был вывести к дому Клируотеров с другой стороны. Гарри не мог отлепить глаз от её хрупкой фигурки, а в голове кружились хаотические, недооформленные мысли, которых хватило бы на целую квиддичную команду из мини-Поттеров. Один занудным тоном убеждал бы, что Ли — ничего особенного, она даже не самая красивая среди тех, кого они трахали. Второй бубнил, что фигурка и сиськи здесь совсем ни при чём. Третий и четвёртый бушевали, что они какого-то блядского хера продинамили самих себя, и нужно немедленно что-то решать, а прямо сейчас порывались набить рожу седьмому — эта мысль была доминирующей, так что, наверное, могла бы сойти за двух мини-извращенцев вместо одного? Пятый просто хотел подойти к ней, зарыться носом в волосы, вдыхать её удивительный запах, и чтобы магия снова нежно баюкала их с Ли, будто последнее создание на земле, сросшееся из двух. Эта мысль была тихая, нерешительная, но именно она почему-то пронизывала всё существо горячими скользкими щупальцами, то сдавливая грудь до боли, то согревая неясным призрачным жаром, то прошивая мышцы током. В одно мгновение Гарри казалось, что пятый мог бы сойти за десятерых, или даже за сотню, но тогда не вышло бы квиддичной команды… В следующую секунду — его голос стихал в ноль… Шестой был исследователь и всё время сыпал вопросами — к себе и к остальным совершенно не заинтересованным, зацикленным на себе говорунам. Единственный, кто ему изредка отвечал — восьмой, пусть будет запасной — циничным, зловредным голоском он цедил, что Ли просто не знает, кто они такие, и таких маггл, женщин приемлемого возраста, на свете около полумиллиарда, им стоит чаще экспериментировать с магглами, чтобы не разводить сопли на пустом месте и не удивляться не пойми чему. И нет, теперь она не захочет продолжения! Седьмой патетическим голосом, срывающимся то на зловещий рык, то на трагический вопль, кричал, чтобы они все заткнулись прямо сейчас и убрали от девушки грабли. Навсегда. Этот сумасшедший был настоящий фанатик, и остальные его побаивались.              Одни мысли Гарри хотелось отбросить, заглушить. Другие не терпелось додумать, пропустить сквозь себя, распробовать. Но он, до предела растерянный, не знал, за что хвататься. И когда… Некоторые мысли он с радостью приберёг бы до того времени, пока останется один. Тогда бы он разглядывал и так и эдак, перекатывая в метафорических ладонях, как драгоценную жемчужину. Но вдруг у него возникнут сомнения, когда Ли уже не будет рядом? Может, он додумается что-то уточнить, спросить у неё, или подсмотреть тайком?              Вот так оно бывает у нормальных людей? Он должен признать: в этом что-то есть… Разве что, казалось, всё происходит слишком быстро? Для нормальности? Гарри не был уверен… Ли казалась такой настоящей. В словах, гневных взглядах, страсти…              Он не тешил себя иллюзиями, что из него вышел впечатляющий любовник — вовсе нет. Количество не всегда переходит в качество. Все его партнеры каждый раз охотно демонстрировали энтузиазм, но далеко не всегда это было искренне. Чаще они преувеличивали, иногда притворялись, не способные побороть волнение. К сожалению, волшебникам трудно воспроизвести все аспекты сексуального возбуждения, особенно, когда их магия безразлична и невозмутима. Не все волшебники чувствительны к таким вещам, но Гарри был чувствительный. И он ничего не делал ради того, чтобы притворная страсть стала настоящей, ему было всё равно. Кто он такой, чтобы оспаривать чей-то выбор? Гарри не собирался ни к кому лезть в душу и предпочёл бы, чтобы к нему не лезли тоже. И он никогда не сомневался в том, что для большинства своих партнёров он именно что предмет коллекционирования, или некий пункт в списке жизненных достижений: посадить дерево, родить сына, переспать с Гарри Поттером… Влюбленных тоже хватало, конечно, если не обращать внимания на тот малозначительный факт, что они были заочно влюблены в какого-то другого Гарри. Но ему и не нужна любовь, у него есть Джинни…              Очевидно, он не учитывал в статистике другие, нежелательные… инциденты. Воспоминания о них Гарри панически прятал в самом тёмном закоулке памяти, сковав толстенными цепями и подсоединив к этим цепям напряжение в несколько тысяч вольт. Их всё равно не имело смысла анализировать, потому что разум Гарри каждый раз дурманили, чарами или зельем.              Было удивительно осознать, что для кого-то — для Ли — он может быть не более чем сексуальным объектом. Конечно, другие тоже воспринимали его как объект, но совсем другого толка — социокультурный? Казалось, для Ли его личность — упрощённое, насквозь искажённое представление о личности — не имела никакого значения. Ни его статус, ни геройство, ни магическая сила, ни вклад в поп-культуру… И даже его мудаческое поведение. Она так искренне, самозабвенно хотела его — просто Гарри, то есть Генри… Неважно, что не более, чем его тело, рабочий крепкий член — так даже лучше. Это было волнительно, по-новому.              Он пытался читать Ли, когда изредка напоминал себе о контроле. Беспокоился, боялся увидеть в её мыслях «стоп», если он слишком торопится, а Ли не совсем осознает их одни на двоих поступки. Но там было на удивление пусто… По крайней мере, не было ничего вроде: «О, боже, это сам Гарри Поттер, [имя подруги/бывшего/родственницы…] мне не поверит!» Хотя нет, это на самом деле не было пустотой — наоборот, нечто насыщенное, преувеличенное, почти удушающее. Что-то сладкое и жгучее одновременно, просто ему ещё не дали названия. И ограничения легиллименции здесь ни при чём. Он чувствовал в точности то же самое внутри себя, и там этому так же не было названия.              Да, он должен чувствовать самодовольство, гордыню от того, что все сложилось настолько просто, нечто с привкусом высокомерного снисхождения. Но это было что-то до слёз сентиментальное, жалкое, тёплое, невыносимое, трепетное, неуправляемое… И он до сих пор горячо хотел стукнуться головой о стену. Наверное, такие бешеные гормональные взбрыки абсолютно ненормальны для двадцати пяти лет? Он будто вернулся в свои пятнадцать…              — Ли, постой!              Она не обращала внимания. Гарри не знал, что хотел от девушки. Конечно, он не надеялся на продолжение. Но почувствовать её рядом, снова вдохнуть аромат волос, кожи — хоть это.              — Ли, извини… Я не хотел… навредить тебе. Если есть хоть какая-то вероятность сделать ещё хуже, чем сейчас.              Она бросила через плечо мимолётный обжигающий взгляд. В нем был весь гнев и вся боль ада, однако голос прозвучал безразлично:              — Я знаю.              Гарри ничуть не стало легче. Стоило немного приблизиться, всё в Ли — её голос, яркий, подогретый теплом тела аромат, шёлковые волосы, чьи пряди почти касались его груди под порывами встречного ветра — обращало мысли куда-то не туда, поднимало из дальних закутков души зловещие, косматые обрывки тьмы. Страстное желание впихнуть в Ли свой член и упрямое, неодолимое омерзение к самому себе снова боролись на равных, рвали Гарри в разные стороны. Но ведь он и так сказал ей всё! Всё, что имело значение о нём, о них… Теперь это её выбор.              Чем быстрее шёл Гарри, тем сильнее ускорялась Ли, не желая сокращать дистанцию ​​между ними. Вдали уже виднелись тускло-жёлтые фонарики во дворе Клируотеров. Чувствуя, как время неумолимо подходит к концу, он рванул на обгон и загородил Ли путь впереди. Она хотела обойти, но Гарри этого не хотел. Не вдумываясь в свои поступки, он придержал её за плечи, а Ли уронила босоножки и упёрлась обеими руками в его локти. Её прикосновение сквозь тонкую ткань наколдованной рубашки снова обожгло пищевод тошнотворным жаром, но Гарри был готов терпеть.              Словно кто-то наверху сделал монтаж, на землю обрушился ливень. Такой плотный, что на какой-то фут в глубину не было видно ни зги. Гарри и Ли стояли посреди тесного изолированного круга сухости радиусом не больше полутора ярдов. Ни одна капля не падала на них сверху, лишь мелкие прохладные брызги, отскакивающие от земли, едва доставали до босых ног. А вне круга — сплошная стена дождя. Ли глянула в небо, но в темноте нельзя было разглядеть, как высоко над ними струйки воды врезаются в магическое препятствие, растекаются по невидимому куполу. Стук частых капель сливался в громкий монотонный гул, он настойчиво долбился в барабанные перепонки, привыкшие к тихой ночи, безголосие которой деликатно нарушали лишь порывы ветра и приглушённый шум прибоя вдалеке. Было очевидно, что Гарри как-то причастен к этому, но он опять не делал ничего умышленно. Он просто ужасно не любил дождь, на это у него было примерно вдвое больше причин, чем у людей, которые не носят очков. И он ужасно не хотел, чтобы Ли отстранилась снова.              — Я не отступлюсь. Я очень хочу тебя, Ли.              — Я знаю.              Её глаза пылали, а лицо окаменело в выражении упрямой уверенности, в нём было что-то властное и неумолимое, нетипичное для Ли до сих пор. То есть он думал, что нетипичное, но она всё равно была прекрасна. Сейчас, и прежде, когда не казалась неумолимой. Не сводя своего обжигающего взгляда с его лица, Ли оттолкнулась, ступила назад, почти вплотную к водяной стене. Потом на мгновение прикрыла глаза, крутнулась в сторону и решительно бросилась в дождь. Она бежала стремительно и эффектно, почти по-звериному, как человек, имеющий вкус и талант к бегу. К сожалению, плотные потоки ливня очень скоро заслонили Гарри роскошное зрелище, несмотря на все его усилия. Он поднял брошенные красные босоножки и, окружённый аморфной серо-чёрной мглой, медленно побрёл наугад, туда, где, как ему казалось, недавно виднелись фонарики.