Подельники

      Кед угодил в лужу, и я почувствовала, как быстро намокла нога, но не обратила внимания. Дыхание спёрло, лёгкие подскочили куда-то под глотку, а пульс отдавался в ушах неприятным боем молотка. Кофта в руках болталась, и я подхватила её на ходу перед тем, как рукав коснулся бы грязной земли. Прижала синюю ветровку к груди, то ли для того, чтобы успокоить колотящееся сердце, то ли для того, чтобы спасти чужую вещь. Второй кед тоже промок.       Несмотря на то, что ещё утром ярко светило солнце, а небо было небесно-голубым, ближе к вечеру действительно набежали серые тучи — они затягивали всё, бросая холодные тени на посёлок, а ветер медленно тащил их дальше на север. Волосы, подхватываемые порывами этого самого ветра, лезли в лицо, особенно в глаза. Из-за деревьев на лесополосе будто кто-то выглядывал, а я оборачивалась каждые несколько шагов, проверяя, не следит ли за мной кто-нибудь из зверей или тех страшных маньяков, которых показывали по телевизору. Ощущение какой-то странной нереальности преследовало с тех пор, как я стремглав спустилась с маленького крылечка нашего дома, открыла калитку под лай Грома и побежала. В ушах всё ещё звучал злобный топот мамы на втором этаже громкий голос Мишки, который что-то спрашивал. И сейчас я оборачивалась, потому что в этой какофонии звуков слышала ещё писк зайца, которого поймали в силки. Это писк я знала — много раз слышала на охоте вместе с дядей. И слышала хруст позвоночника, когда кроликам сворачивали шеи — это показал уже дедушка, ещё в то время, когда они с бабушкой разводили животину на убой. Мишка тогда плакал, воспринимал каждое убийство животного, как личную потерю, и отказывался есть приготовленную из них еду. А я молчала, давя в себе непонятный животный страх.       Бежала так быстро, как не бегала даже во время сдачи нормативов по физкультуре — так, будто за мной гонится весь лес и даже что-то большее. Родители всегда говорили, что нельзя убегать от проблем, мол, нужно встречать трудности лицом к лицу, подставить щёку для удара и после найти в себе силы подняться на ноги. А я, кажется, не только не научилась не сбегать, но и восприняла всё как-то слишком буквально.       Когда я достигла остановки, небо начало темнеть сильнее. И быстрее. В это время как раз отходил последний автобус в город на этой неделе — красный «ЛиАЗ» раскачивался по убитым дорогам из стороны в сторону. Ещё советский и, кажется, единственный на весь район. В следующий раз он приедет только в понедельник. Если водитель придерживался расписания, то время было около половины восьмого. Я зажмурилась, чуть отрезвляясь простой и привычной для всех детей мыслью: «Мама меня убьёт».       Дом Ромки находился всего в нескольких метрах от остановки, и я несмело шагнула на дорожку во дворе Пятифановых. Забор немного покосился, а калитка и вовсе отсутствовала. Воровать на территории нечего — семья не держала даже кур, поэтому и собаки здесь не было. Хотя, Ромка рассказывал, что в детстве у него была немецкая овчарка Найда, которую пристрелил его папа, когда собака серьёзно заболела. «Отец рад был от неё избавиться — Союз только-только развалился, жрать вообще нечего было» — объяснил мне мальчик с пугающе-отстраненным выражением лица. Идя по тропинке к дому, чувствовала себя преступником или средневековой ведьмой, которую ведут к виселице или гильотине. Стыд, который должен был появиться во время ссоры с ребятами, мамой или на крайний случай тогда, когда я так бессовестно сбежала из дома, закопошился по пищеводу только сейчас и поднялся к лицу, окрасив ещё не загоревшие щёки в пунцовый цвет. Я нажала на звонок. Вместо треска зуммера или привычного «динь-дон» раздалась соловьиная трель. Пару секунд за дверью было тихо, а после послышались шаги в прихожей с тихим низким ворчанием. Я покрепче прижала к себе ветровку, будто оборонялась от чудовища щитом.       Дверь резко распахнулась, и, если бы я в последний момент не отскочила назад, она прилетела бы прямо мне в лоб. На пороге стоял мужчина средних лет. Густые брови его были сведены к переносице, а губы застыли в непонятном выражении неприязни. Черты лица у него были грубыми, острыми, а недельная щетина делала его каким-то неопрятным. Мужчина облокотился на дверной косяк и провел рукой по короткостриженым седым волосам, скользнув взглядом по моим очкам, а после и по футболке с принтом «Человека-паука». Из глубины дома потянуло тяжёлым запахом табака и режущих нос специй. Выглядел он лет на сорок.       — Ты ещё кто, бля? — прокуренным голосом спросил мужчина.       На правой руке у него были набиты перстни — набор из кривых и выцветших ромбов и квадратов могли что-то рассказать о их владельце, только вот я не знала этот язык. Немного попривыкла к жаргону, что постоянно слетал с уст мальчишек и брата, но всё же большая часть «тюремной» тематики оставалась для меня тёмным лесом. Оно и к лучшему, наверное. На плече был вытатуирован синий парашют, под ним группа крови. Первая отрицательная.       Левую же руку мужчина прижимал к себе. И то рука — это очень громко сказано… Скорее культя.       — Здра-вствуйте, — кивнула я, от волнения сглотнув посередине слова, — а я Ромина…       — Улым! — перебил меня мужчина, крикнув куда-то вглубь дома. — Сезгә бер кыз килде!       Я невольно поёжилась, испугавшись громкого голоса. Не привыкла к таким людям… Мужчина походил на тех мужиков, что сидели у нас во дворе в Москве и днём играли в «Буру» или шахматы, а вечером, всё на тех же местах, распивали мутный самогон или боярышник. Мама запрещала мимо таких даже проходить, а папа гонял и периодически вызывал милицию, когда конфликт набирал обороты.       Эта привычка добавлять мат через слово, напоминала дядину, папину и дедушкину, когда те общались со своими знакомыми.       — Чё встала? — спросил отец Ромки, отходя в сторону. Мне показалось, что говорит он агрессивно. — Проходи, давай.       Я быстро перешагнула порог и попала в узкую прихожую. На кухне засвистел чайник, и мужчина, молча закрыв за мной дверь, скрылся за углом. У Ромки дома я была уже пару раз по весне, когда после уроков оставалось ещё немного времени до прихода взрослых домой — мы большой компанией рубились в карты, слушали «Сектор Газа» на магнитофоне и иногда даже готовились к надвигающимся итоговым контрольным. Ну, как готовились… Мы с Полиной решали задачи, а мальчишки у нас списывали. Но сейчас, когда Ромкин отец был дома, я чувствовала себя неуютно. Подмывало спрятаться под цветастый ковёр под ногами или за потёртую шубку, висящую на вешалке. Дальше по коридору послышалась возня, заглушаемая грохотом чашек на кухне. В доме стояла жуткая духота, будто в каждой комнате стоит по печке, которую заправляют тоннами угля — подойди к такой и получишь тепловой удар. Или сгоришь заживо.       Я надеялась, что сейчас в коридоре появится Ромка, но вновь показался Андрей Данилович. При виде него, я неловко потупилась, теснясь к двери.       — Чья, говоришь, будешь? — громко отхлебнув из кружки с детским рисунком волчонка, спросил мужчина. — Как звать?       — Лена, — и тут же добавила, — Тузова.       Мужчина причмокнул, отпил ещё раз, сверля меня карими глазами. Я нервно поправила очки.       — Лёшкина, что ли, бля? — интонацию я не поняла. Всё, что говорил отец Ромки, звучало, как начало конфликта.       — Племянница, — я втянула голову в плечи, — а дочка Коли и Жени…       — Афганца, — понятливо кивнул мужчина. Хотел спросить что-то ещё, но тут из одной из комнат выскочил Рома. У меня отлегло от сердца — никогда не любила разговаривать с незнакомыми взрослыми.       Одноклассник, разглядев меня, нахмурился, вновь стал каким-то опасным. Будто это не я к нему заявилась, а сам Антон, да ещё и в обнимку с Полинкой. В такие моменты сходство с отцом у него было поразительным. Ромка, проходя мимо мужчины, что облокотился об косяк, как-то косо на него посмотрел. Ничего не сказав, начал быстро обуваться, даже не зашнуровывая шнурки, а просто запихивая их в кроссовки. Справившись с обувью, Пятифан чуть ли не вытолкал меня за дверь. Я успела только кинуть Андрею Даниловичу: «До свидания!». Перед тем, как мальчик вышел бы за мной, его буквально за шкирку остановил отец. Кружку он прижимал левой рукой к телу. Ромка выразительно на меня посмотрел, я быстро сошла с крыльца и отвернулась к остановке. Голоса были приглушёнными, еле различимыми, а слова непонятными.       — … сыйныфташы … — устало выдохнул Пятифан.       Послышалась какая-то возня. Я щурилась и пыталась рассмотреть объявления на остановке. Со стороны же была похожа на бледную статую с бескровными губами. Представив себе это зрелище, я переступила с ноги на ноги. Сравнение с куском камня немного пугало.       — … кибеткә бар! — ответил мальчику Андрей Михайлович.       — Әнигә әйтмә!       Ромка вышел из дома, громко хлопнув дверью. Прошёл мимо меня, а я, как маленькая собачонка, следом. Вышли со двора в тишине, которую нарушали лишь громкие разговоры бабушек-соседок, сидящих через дорогу на лавочке.       И только сейчас я поняла, что у меня не было заготовленных слов, которые я могла бы сказать Роме. Была только мысль: «Убежать». Ещё была Пятифановская ветровка, которую, из-за ссоры перед милицейским участком пару дней назад, я забыла вернуть. Может сработать как предлог — разве плохо, что я пришла к приятелю вечером, чтобы вернуть его же вещь? И тут же противный внутренний голос протянул из самых недр моих мыслей: «Не обманывай хотя бы себя». Мерзкий шелестящий шёпот, который являлся олицетворением самых худших моих качеств. Стало самую малость стыдно.       — Чего хотела? — без приветствий спросил Ромка, облокотившись на забор. К удивлению, доски его выдержали. Мальчик вглядывался в моё лицо, пока я нервно и в нерешительности теребила дужку очков. — Ревела, что ли?       — Ничего я не ревела, — слабо запротестовала я, прекрасно осознавая, что нагло вру. Шмыгнув носом, я продолжила, — просто кофту твою принесла, а то не знаю, когда теперь увидимся…       Голос мамы всплыл в голове: «Молчи, когда я с тобой разговариваю!». Строгий, уже ставший непривычным, но всё ещё заставляющий беспрерывно плакать. Словно я снова впервые получила двойку по правописанию, и теперь мама отчитывала меня. А ещё это пробирающее до дрожи, мерзкое: «Знаешь что, дорогая моя.!», после которого понимаешь, что разговора у вас не выйдет. Будет только односторонний ор.       Я протянула ветровку хозяину. Ромка вещь забрал, вновь недовольно зыркнул на меня.       — Ещё что-то? — спросил мальчик, натягивая кофту. Взвизгнула молния, а я почувствовала, как по рукам побежали мурашки от прохлады в воздухе.       Я обхватила себя за предплечья. Попросить о том, что действительно хотела, было стыдно и неловко. За таким можно подойти к Мише, Сашке, дяде или тёте… Но иногда оказывается, что с твоим мнением не всегда считаются родные.       — А ещё мы можем поговорить? — буркнула я себе под нос, какой-то частью души надеясь, что Рома меня всё же не услышал.       Мальчик слегка склонил голову, бросил быстрый взгляд на окно своего дома и провёл рукой по волосам, взъерошив чёлку. Спустя мгновение он кивнул головой туда, где дальше по дороге располагалась школа и твёрдо сказал: «Пошли». Я быстро засеменила следом, чувствуя на себе косые взгляды бабушек-соседок.       Я не знала, куда именно ведёт меня Ромка, просто плелась за ним, внимательно разглядывая камни под ногами.       Мы прошли мимо школы. Во время каникул здание казалось заброшенным — нет девочек, что прыгали бы в резиночку, нет толпы старшеклассников за школой у «повешенного», в окнах нет света, а из учительской на первом этаже не разносятся голоса преподавателей. Школа была безжизненной без людей, бледным куском бетона среди одноэтажных домиков и сосен. Я не очень любила это место, но увидеть его с этой стороны оказалось… удручающе. И тяжеленный замок на воротах только усиливал это чувство. Интересно, а когда я увижу школу будучи взрослой, я почувствую тоже самое? Мне тоже будет грустно, и я буду вспоминать, как мы с Полиной и Антоном играли в снежки на этом дворе, или как с Ромой и Бяшей у «повешенного» я царапала робкое и кривое: «Здесь была Звёздочка». Посещают ли такие мысли взрослых, когда они приходят на вечер встречи выпускников? Думают ли о тех временах, когда сами были детьми, которые ненавидели школу, считали, что учителя к ним придираются, и единственное, чего хотели, так это, чтобы родители оставили их в покое? Может быть. Во всяком случае моя мама, кажется, была исключением. Видимо, она сразу родилась «взрослой». Наверное, в детстве она даже в куклы не играла.       — Ром, — тихо позвала я, рассматривая окна школы сквозь прутья ворот, — а ты на меня обижаешься?       Пятифан посмотрел на меня так, будто я только что заявила, что Ленин был грибом, а нашим следующим президентом будет не старый алкаш, а рептилоид. Короче, посмотрел, как на дуру.       — Обиженных в зад ебут, — отвернувшись, ответил мальчик. — Я похож на такого?       — Нет, — быстро ответила я, но в мыслях добавила: «Но на Антона ты точно обиделся».       Я отвернулась от школы. В голове начала формироваться мысль, которую дядя назвал бы «бунтарской».       Через некоторое время мы пришли к старой детской площадке. Тошниловка медленно крутилась из-за ветра, скрипя так громко, из-за чего я даже удивилась, что не услышала этих звуков ещё у школы. Ромка попросил меня подождать, а сам пошёл к ларьку — это было единственным местом, где несовершеннолетние могли купить не только сигареты, но и алкоголь. Из-под полы продавали никотин поштучно, так что ларёк пользовался особой популярностью у школьников. Я села на качели, елозя ногой по земле. Мы отошли достаточно далеко от моего дома — возвращаться буду уже на закате. Не только мама, но и дядя с тётей меня убьют. А Миша четвертует.       Дом… Пока Ромки не было рядом, я сказала это слово в слух, словно смакуя. Мама назвала «домом» нашу маленькую квартирку в московской хрущёвке, в которой зачастую единственное, что говорило — это телевизор в зале, крутящий одни новости, да по вечерам долгожданные «Спокойной ночи, малыши». Мне же в голову приходил только двухэтажный синий дом, стоящий, кажется, на краю мира, спрятанный ото всех где-то в глуши. Где всегда пахнет свежей едой, стены разговаривают голосами братьев и дяди с тётей, а под ногами постоянно крутится то ласковая кошка, то игривый пёс.       Рома вернулся достаточно быстро. Между его губ тлела сигарета, а в руках он держал две упаковки мороженого «Ленинградское» — единственное, которое возили в наш посёлок. Пятифан сел на соседнюю качель. Она заскрипела похлеще тошниловки. Один из брикетов мороженого мальчик бросил мне на колени.       — Спасибо, — тихо поблагодарила я, чувствуя жуткую неловкость. А ещё холод. Быстро забрала угощение и сдёрнула упаковку.       — Не за что, — также хмуро кинул Рома, — всё равно Морозову собирался сегодня угостить.       Я стыдливо поджала губы. Откушу сейчас, и у меня кусок в горле встанет. Что мне, что Роме сейчас было до жути неуютно и некомфортно. В этой гробовой тишине скрип качелей, на которых мы сидели, был особенно резок и сильно бил по ушам, из-за чего перепонки, казалось, начинали ходуном ходить. Только сейчас я задумалась: а что же мне, собственно, Ромке говорить? Извиниться для начала? Так я, вроде, и не провинилась перед ним — не я с Полинкой, как Миша сказал, в десна долбилась, и не я ему гадостей наговорила. Рассказать про маму? А будет ли ему вообще это интересно?..       Я оттолкнулась от земли, раскачиваясь и откусывая небольшой кусочек мороженного. Дым из Ромкиной сигареты тянулся через правое плечо и походил на мутное облачко. Вздохнув, я почувствовала и резкий запах жжённого табака и раскачалась сильнее. Боковым зрением заметила, что Пятифан смотрит на меня сквозь сигаретный дым. Ждал, что я начну разговор, а у меня язык не слушался, в конец онемел.       Мальчик аккуратно затушил наполовину скуренную сигарету об металлическую балку и убрал остатки в пустую упаковку.       — О чём хотела поговорить? — Рома не выдержал образовавшейся тишины. Опустив ногу на землю, я слегка притормозила.       Я нервно коснулась шеи.       — … спросить как ты, — пожала я плечами, тщательно подбирая слова. — Мы же так и не обсудили, что произошло…       — Зато с Морозовой ты уже всё обсудила, — оскалился Пятифан, в мгновение став похожим на надыбившегося котёнка. — Бабы, бля…       «Морозова» — мысленно повторила я за Ромой. Не Полинка, Полина или, редкое, Поля. Морозова… Не зная мальчика, я бы сказала, что нашу подругу он ставит на один уровень с Мамашевой и Бойко — к тем он тоже обращается исключительно по фамилиям, неприятно растягивая гласные. Но сейчас я видела, как с каждой минутой его плечи опускались всё ниже, а взгляд затягивался какой-то мутной чёрной плёнкой. В глазах у него стояло тоже пустое, отсутствующее выражение, что и в тот день возле участка. И мне даже не хотелось на него злиться за это его пренебрежительное: «Бабы».       Вновь замолчали. Ромка думал о чём-то своём, а я подбирала слова. Пятифан сказал, что он не обижается, но тогда почему себя сейчас так ведёт? Так на него повлияли слова Полины, поступок Антона? Действительно ли это так больно?       Может, я тоже вела себя неправильно, обесценивая чувства друзей?       — Ром, я… — я сглотнула, впиваясь пальцами в брикет. Снова это гнетущее чувство вины и стыда. — Ты всё равно прости меня… Я, правда, не хотела, чтобы так закончилось… Я и сама узнала только на ночёвке! Даже подробностей не знаю…       Качели вновь скрипнули. Я подняла голову, всматриваясь сначала в ржавые цепи, а потом и в небо. Тучи всё сгущались.       Вот синоптики врут каждую неделю, а всем хоть бы что!       Вдруг осознала, что покраснела. Выглядела, наверное, глупо: пришла ни с того, ни с сего под вечер; слова, пока говорила, наскакивали друг на друга; и паузы эти между предложениями… А Рома разглядывал упаковку с мороженным в своих руках. Такой отстраненный… Только я знала, что он слушал, и слушал внимательно, запоминая каждое моё слово. Так часто бывало — я уже полчаса беспрерывно разговариваю, перескакиваю с темы на тему и активно жестикулирую, а Пятифан молча сидит рядом, вроде как своими делами занимается, но стоит мне на несколько секунд замолкнуть, и он отрывался от своего занятия и спрашивал: «Ну?», заставляя продолжить этот односторонний разговор.       — Знаешь, Ром, — я резко обернулась к однокласснику. Сердце отплясывало чечётку в грудной клетке, — я полностью на твоей стороне! Честно!       На коленку приземлилась первая капля дождя. Ледяная, прям как вода в речке ранним утром. Я растерла её по коже большим пальцем.       — Почему? — Рома оторвал взгляд от ещё не вскрытой упаковки и внимательно посмотрел на меня. Лучи предзакатного солнца падали на его лицо, подчёркивая и без того острые черты, из-за чего мальчик уж больно сильно напоминал своего отца.       Я столкнулась с ним взглядом. Он правда не понимает? Выражение его лица, если сравнивать с тем, что было днём, сильно смягчилось, даже в зрачках у него была какая-то несвойственная печаль. Она плескалась в его карих глазах, подобно волнам на речке.       — Ты честный, — как можно убедительнее произнесла я. Ромка хмыкнул и отвернулся. «Чтобы меня не затопило» — подумала я, скользнув взглядом к его ладоням с содранными мозолям. — Не смейся над моими словами, — уже тише попросила я.       — Я? Честный? — спросил Пятифан, чуть ли не срываясь на истеричный хохот. — Звёздочка, я догадывался, что ты до сих пор в чудеса веришь, но не настолько же! Взрослеть тебе пора.       — Не хочу, — ответила я и откусила уже тающее мороженое.       — А кто хочет-то?       Я пожала плечами и протянула мизинец. Всё ещё не верила, что Рома на меня не обижается.       — Мир? — спросила я, неловко улыбнувшись.       Мальчик несколько секунд смотрел на мой палец. Шумно усмехнулся. Мы сцепились мизинчиками, а у меня сердце на миг остановилось. Вроде делала так миллионы раз в детстве, когда дралась и ругалась с Мишкой, а сейчас… Сейчас это детское прикосновение было каким-то особенным, будто секрет, от чего в желудке что-то приятно потеплело.       — Разбежались, — Ромка встряхнул ладони. Наше касание закончилось как-то быстро, и пропало тепло от руки мальчика. И вдруг он тихо добавил: — Ты и правда думаешь, что я… ну… честный?       — Да, — тут же ответила я. — Нет, конечно, ты врёшь иногда учителям и Тихонову, но ты… — я несколько раз щёлкнула пальцами, подбирая слово, — не лицемер? Да, именно! При всех твоих недостатках, ты всё же не лжец, но провокатор в душе, часто говоришь неприятные вещи.       — У меня нет недостатков, — сощурился Пятифан.       — Мне не заливай, — усмехнулась я, запихивая в рот оставшийся кусок мороженного. — У всех есть недостатки.       — Чё, даже у нашей правильной Звездульки?       Я нахмурилась, поддалась чуть вперёд и посмотрела на мальчика.       — А подробнее? — постаралась я сделать голос грубее и жёстче, как у приятелей перед тем, как они затеют драку. Не получилось.       — Ну не знаю, — протянул Ромка, и мне показалось, что в его голосе скользнула улыбка, — у нас половина школы считает, что ты — ебанутая маньячка. Как думаешь, убийство малых — это большой недостаток?       — Не такой уж и большой, раз ты от меня в страхе до сих пор не убежал! — с обидой ответила я.       — А меня не напугать — я пуганный! — оскалился в ответ мальчишка.       Я пробормотала что-то похожее на «ну-ну» и опустила заинтересованный взгляд на упаковку из-под мороженного. Непроизвольно начала складывать её в небольшой квадратик.       — Хотя, — тон Ромки мне не понравился, — если сравнивать то, что ты собираешься мусорнуться и то, что ты убиваешь детей на пару с очкариком…       Пятифанов замолк, а я несильно пихнула его в плечо. Почувствовала, как щёки привычно обдало жаром — засмущалась, как идиотка. Мишка, тоже узнав от дяди Лёши, что я хочу работать в органах, не давал мне спокойно жить последние пару дней — то пародировал звуки сирены, то пел матерные песни про милицию, то «сдавался», протягивая руки, будто для наручников. А дядя даже не чувствовал себя виноватым: «А шо такого? Мы жешь семья!». Но секрет он на то и секрет, что его нельзя никому рассказывать! Особенно местным участковым, которые любят лезть со своими нравоучениями не в своё дело! И это старший брат ещё не успел похвастаться новостями со своими дружками. После того, как об этом узнают Никита и Вася действительно можно собирать вещи и отправляться куда-нибудь подальше, желательно даже дальше Москвы. А теперь ещё и Рома… И как только я могла забыть про него?       — Как к тебе теперь обращаться? — Пятифан закинул ногу на ногу.       Я на это сложила руки на груди — больше для того, чтобы согреть холодные плечи, меньше, чтобы казаться строже.       — Ну давай, удиви, — будто бросая вызов, сказала я.       — Ленка, Звёздочка или Анискин?       Ромке собственная шутка понравилась, а вот я вспомнила недовольное Бяшкино: «Петросян, на!», когда Антон рассказал несмешной анекдот. Я комично рассмеялась, театрально схватившись за живот.       — Ты это на «Сам себе режиссёр отправь» — камеру выиграешь, и нам Тохин полароид будет уже ни к чему! — с фальшивым смехом ответила я и почти сразу замолчала.       Наверное, не стоило упоминать Петрова… Я нервно коснулась затылка, вздрогнув из-за ледяных пальцев, бросила взгляд из-под чёлки. Рома молчал, носком кроссовки возил по земле и о чём-то думал. Вокруг не было ни души, даже кошек и собак возле площадки не наблюдалось, будто посёлок вымер к вечеру. На самом деле ничего удивительного в этом не было — в местном ДК уже должна была начаться дискотека, поэтому вся молодёжь точно там, а взрослые, увидев тучи, позакрывались в своих домах. Меня, как бы я не упрашивала, на дискотеки не отпускали. «Подрастёшь и иди куда хочешь!» — раздражённо отвечала тётя Таня на моё нытьё по этому поводу. А Мишка только посмеивался надо мной, выряжаясь в свою кожанку и широкие модные джинсы, которые дядя называл: «Семеро насрали — один придурошный носит». А мне тоже хотелось попасть туда — потанцевать под «Ласковый май», а потом наблюдать за нарастающим конфликтом «наших» парней и мальчишек с другого посёлка. Мишка рассказывал мне об этом в красках, пока я зеленела от зависти.       Ромка молчал. Через секунду чертыхнулся, пробубнев под нос что-то непонятное и опять потянулся в карман. В его руках показалась наполовину скуренная сигарета, которую он убирал в пачку не так давно. Чиркнув спичкой, он поджёг чёрный кончик.       Хотелось выдохнуть что-то вроде: «пу-пу-пу» и постучать ладонями по коленкам от нависшей вновь неловкости. Снова покосилась в сторону мальчика, сощурила глаза, чтобы разглядеть марку табака на пачке, зажатой в руке. Что-то незнакомое и очень вонючее — у Мишки тоже пахло, но не так резко что ли. Вообще брат часто распинался о сигаретах и любил свою никотиновую коллекцию также сильно, как и меня. Только я ставила на то, что Сашка, как только немного подрастёт и начнёт курить — а то, что он начнёт, сомнений не было даже у дяди с тётей, — то быстро вскроет запас старшего брата.       Ромка затянулся — долго и глубоко — и выдохнул. Ещё он умел делать колечки, выдыхать дым из носа и часто с старшеклассниками за школой играл в игру, смысл которой заключался в том, чтобы отправить сигарету по кругу и держать в себе дым до тех пор, пока она к тебе не вернётся. Тот, кто первым «сдавался» обычно получал щелбан, фофан или «лося» — в зависимости от того, какое было настроение у собравшихся. В моём окружении курили почти все, не считая мамы и тёти. Даже бабушка не прочь была после обеда выкурить с дедом по сигарете с очень крепким табаком, от которого даже Мишка кашлял и жмурился.       Снова коснулась затылка, ёрзая на месте из-за вновь появившегося «бунтарского» желания. Если бы отец был жив, да ещё и узнал о подобных мыслях, то так бы по одному месту ремнём отходил, что я бы неделю сидеть не могла…       »…дорогая моя!..» — неприятно всплыли в голове слова мамы. Я повернулась к Ромке и, прокручивая в голове свои «бунтарские» мысли, протянула к нему руку.       — Дай, — требовательно сказала я, чуть нахмурившись.       Пятифан так и замер, медленно, словно в каком-нибудь фильме про приключения Шурика, вскидывая брови. Удивился и даже не попытался это скрыть, как все свои эмоции.       Ромка отодвинулся, и качель скрипнула.       — Дай! — повторила я, поддаваясь следом.       Мальчик выдохнул дым и опустил руку с сигаретой вниз.       — Ёбу дала? — коротко, но ёмко описал моё состояние одноклассник. Мысленно я тут же согласно кивнула головой. Правда, в последнее время не только я, да и все вокруг именно это и сделали.       — Жалко, что ли? — с обидой спросила я вместо ответа. Несколько раз сжала ладонь.       — В честь чего закумарить решила? — Рома словно бы опомнился и сощурил глаза. — Мишка узнает — начисто меня сделает! Руку убери!       Я только оттолкнулась от земли и ещё чуть-чуть приблизилась к Пятифану. Не позволю испортить мои бунтарские планы!       Второй голос, очень сухой и нудный, сказал: «А дальше что? Пойдёшь за гаражами с Васей клей нюхать?!».       — Ой, — издевательски начала я, — ты чего же Мишки моего испугался? Зассал, да? Как девчонка!       Подстрекательство сработало. Спустя секунду Ромка уже протягивал мне сигарету.       — Не умеешь же, — мне показалось, что Рома смотрел на остатки сигареты с жалостью. Или жадностью. Но тут же повеселел, улыбнулся широко, с издёвкой, — А может «цыганочку»?       — А это как? — спросила я, случайно коснувшись пальцев мальчика, пока забирала отраву. Перехватила её так, как это делали мальчишки в моём окружении — большим, указательным и средним пальцами.       — Забей, — отмахнулся Рома, с насмешкой наблюдая за мной, — потом покажу.       Я кивнула, старательно делая вид, что у меня сердце об рёбра не колотится. Какое-то странное чувство вседозволенности вперемешку с обидой и адреналином чуть туманили разум. Медленно я поднесла сигарету к губам. Ромка, всё с той же улыбкой, с которой он обычно избивал людей, как бы невзначай кинул: «Ты только сразу полной грудью затягивайся». Я ещё раз кивнула, как болванчик и сделала так, как мне велел одноклассник, обхватив губами фильтр. Внутри всё бесновалось, мельтешило от странного восторга.       И тут же закашлялась, жмурясь от резкой горечи в горле. Дым неровными партиями выходил изо рта. Ромка засмеялся.       — Ай да Звёздочка, — с издевательством протянул Пятифан, — ну пацан!       Я попыталась улыбнуться, но во рту до сих пор было так горько, невкусно и неприятно, что невольно появилась мысль: «Как люди вообще это курят?». Дядя затягивался быстро, будто куда-то торопился; Никита вальяжно, с таким видом, будто у него в руках самая настоящая сигара, а не самокрутка; Мишка смаковал; а Ромка задумывался. Но никто из них не морщился, не закашливался и, наверное, не думал, что курить — это отвратительно.       — Медленнее затягивайся, — сказал мальчик, когда я перестала так громко кашлять, — ток впустую не пыхти — нечего зазря сигу тратить. И держи чуть подольше.       Пробовать ещё раз не хотелось, но наставления Ромки не давали пути назад. Глаза немного заслезились из-за горечи.       Я снова затянулась. Со стороны это смотрелось ужасно, я уверена: мое скрюченное лицо, которое я пыталась контролировать; жест, когда я подносила сигарету к губам, подсмотренный у взрослых; и ржущий под боком Ромка.       Снова горло начало саднить, а лёгкие сжались в грудной клетке, пытаясь вытолкнуть сигаретный дым. Приятнее или легче не стало, поэтому я вновь закашлялась, пытаясь прикрыть рот запястьем.       Выпендрилась, блин. Бунтарка недоделанная.       — В зубы давай, чтобы дым пошёл, — продолжал обучение Ромка. Лучше бы он мне дроби по математики объяснил. — Только Тузу не рассказывай, а то только покурить и останется.       — Кхе, — я отвела руку с сигаретой подальше, — да… не скажу я.       — Ещё будешь? — спросил Пятифан и показательно потряс пачкой. — Могу угостить целой. Так сказать, в честь первого раза.       Вместо ответа я несколько раз отрицательно помотала головой и вернула сигарету хозяину.       — Вот и славно, — Ромка забрал отраву. Затянулся с удовольствием и облегчением, в отличии от меня. Говорил он всё ещё весёлым тоном, но в глазах была твёрдость и уверенность. — Больше не пробуй, а то рак схватишь.       — А сам-то чего тогда куришь? — спросила я. Была отчего-то недовольной, будто меня насильно заставили взять гадость в рот.       — Меня никакая зараза не возьмёт! — объяснил мальчик, пожав плечами. Потом посмотрел на никотин между пальцев и усмехнулся. — У нас, кажись, непрямой поцелуй вышел, — и обхватил фильтр губами.       — Получается, с Бяшкой у тебя целый роман, — парировала я и улыбнулась. — Тебе, кроме такого, поцелуя не светит!       — Кто бы говорил! — возмутился Ромка. — Что-то я вокруг тебя толпы женихов не наблюдаю! За тобой только собаки и бегают!       — Не бегали за мной никогда собаки! — нахмурилась я.       Наверное, не стоило мне об этом говорить — Пятифан действительно выглядел оскорблённым. Опять ненароком коснулась темы Полины с Антоном.       — Давай проблему сломаем? — мальчик зажал сигарету между губ и протянул мне ладонь.       — Чё?       — Давай поспорим, — нетерпеливо объяснил Рома. — Ленка, бля, пора бы тебе уже по фени ботать, не дело!       Я с опаской покосилась на мозолистую ладонь.       — Не ссы, всё честно будет!       — Что за условия? — спросила я, но чувствовала себя человеком, которого дурят цыгане на вокзале.       — Просты, как два пальца, — мальчик слегка развернулся, — кто первый из нас засосётся, тот и победит.       — А кто выиграет, тот?..       — На желание, — Пятифан настойчивее протянул руку. — Или зассала?       Я закатила глаза. Дешёвый трюк, который я уже использовала сегодня.       — Мне это всё не нравится, — призналась я, — ну ладно… давай.       Мы пожали руки.