***
Спустя недолгое время, которое Уилл провёл то в бредовой полудрёме, наполненной кошмарами и воспоминаниями, то в размышлениях обо всём на свете, вспыхивавших мерцающей лампочкой, Джек наконец остановил машину у невысокого трёхэтажного здания с длинными узкими окнами. Цвет его был приятен глазу, а внешний вид внушал чувство изысканности и отрешённости. Словно тот, кто там живёт, любит или по крайней мере любил жить на широкую ногу, но теперь ввиду некоторых обстоятельств передислоцировался с центра внимания на его галёрку, но при этом широту шага не сменил. Кроуфорд выполз из машины и кивнул Грэму, чтобы тот последовал его примеру. Уилл вновь повиновался, вылезая на улицу и вдыхая всё ещё свежий, не до конца высушенный солнцем полуденный воздух, потягиваясь, чтобы привести в чувства затёкшие конечности. Казалось, что эта поездка то ли ухудшила отходняк от марихуаны, то ли улучшила — эта подвешенность бесила, заставляя желать выкурить ещё сигаретку прямо сейчас. Но с собой не было ни травы, ни обычных сигарет, да и как отреагирует Джек на такую наглость? Злить его не хотелось, потому как не было известно, кто скрывается в доме, куда его привезли словно желая избавиться, и что за собой потянет эта встреча; да и потянет ли наверх, к блаженному небу или вниз, к горящей адовым пламенем земле? Глядя на довольного собой Кроуфорда, плавно вышагивавшего к громадному крыльцу, Грэма начинало подташнивать. И не в фигуральном смысле, иначе он предстал бы пред самим собой той тварью, которую блевать тянет от чужих моментов гордости, а в самом натуральном, и Уилл лишь прислонил кулак к губам, пытаясь не опустошить желудок прямо сейчас. Сразу вспомнился вечер в баре, после которого всё и завертелось. С того момента, как он выгравировал в своей памяти название бара и точное время, когда там появлялся Дитт, — так назвался тот парнишка во вторую их встречу, — всё пошло совсем набекрень и наперекосяк. «Ха, косяк…» — усмехнулся мужчина, плывя по пятам за вторым. Отчаянно мечталось зажать сигару меж губ, поджечь её и вдохнуть полные лёгкие витиеватого, неосязаемого дыма, чтобы вмиг пустить по крови это гвоздящее к полу спокойствие. Но нужно было дотерпеть до дома, а там уже никакой Джек его за шкирку не схватит. Поднимаясь по широкой лестнице из камня, Грэм на мгновение ощутил какую-то тяжесть в груди, вызванную нежеланием, собственно, потакать этой прихоти Кроуфорда и дальше. Но нужно было отстреляться, а затем можно валить на все четыре стороны… По крайне мере, Уилл надеялся, что после удовлетворения этого желания Джек от него отстанет, но почему-то всё сильнее росло ощущение, что эта мелочь, этот толчок приведёт к чему-то разрушающему и одновременно излечивающему. Такая двоякость, испытываемая Уиллом лишь при просмотре фильмов, в которых герою даётся тяжёлый выбор «Или-или», будоражила сознание, заставляя одновременно с отвращением к собственному здесь нахождению испытывать неподдельный интерес. Наблюдая за тем, как Джек нажимает на дверной звонок, Грэм вдруг ощутил прокатившееся волной недюжинное волнение. Спустя несколько мгновений на пороге внезапно открывшейся двери показался высокий мужчина в тёмно-коричневом вязаном свитере, в бежевых клетчатых брюках с чёрным широким поясом и остроносых, до блеска начищенных ботинках; его угловатое, ассиметричное лицо утопало в тенях, становясь смертоносно острым, но впалые глаза выглядели добродушно, он тут же растянул свои неправильно-тонкие и широкие губы в улыбке, а затем протянул руку, которую Кроуфорд вмиг принял для рукопожатия. И лишь Уилл стоял в полном непонимании контекста, отрешённо разглядывая хозяина; он примерно так и представлял его себе: высоким, статным, холодным, быть может даже заносчивым. И ровно в момент, как он подумал об этом, взгляд мужчины, наконец позволившего себе сфокусироваться на третьем колесе этого воссоединения, перестал отливать чем-то радостным. Хозяин молча кивнул, приглашая гостей войти, и Грэм прошмыгнул внутрь вслед за Джеком и оказался в просторном коридоре, украшенном несколькими вазами с цветами и картинами; в этом погружённом в полутьму помещении было спокойно и тихо, словно в погребе, только вот запах сырости не цвёл под носом. Вместо этого из-за ещё одной двери доносились шлейфы трав и специй, окружавшие лейтмотив чего-то мясного, а приправляла весь этот изыск едва слышимая мелодия «Весны» Вивальди. Кроуфорд лишь задумчиво прикрыл глаза и позволил себе вдохнуть полной грудью, пропуская в лёгкие эту гармонию запахов, а в мозг — звуков. Вдруг остановив гостей у входа в светлое, просторное помещение, едва заметные брови хозяина поползли к переносице в немом вопросе, и Джек тут же схватил Грэма за плечи, выставляя вперёд себя то ли в роли живого щита, то ли в желании показать его словно какую-то редкую зверюшку. — Это Уилл, мистер Лектер, — обратился он к мужчине, оглядывавшему Грэма с ног до головы и обратно. — А это Ганнибал Лектер, мой давний знакомый. — Рад видеть, — кивнул Ганнибал и протянул было руку, но не желающий опять казаться посмешищем Уилл вырвался из крепких рук Джека и озлобленно посмотрел на обоих, будто готовый взорваться. — Джек, могу ли я… — голос нового знакомого был медленен и тягуч, словно плавленая карамель, которую хотелось насильно заталкивать себе в глотку. — Поинтересоваться о том, что вы задумали? — Тут в общем… — Кроуфорд мялся, стараясь всем своим видом этого не показывать, словно знал, что за сделанное им Лектер его по голове не погладит. — Уилл немного увлёкся травой, а парнишку жалко, вот я и подумал к вам его привести. Вы лучший психиатр-нарколог во всём Мэрилэнде. Наконец поняв, в какую клетку его запихнули, Грэм хотел было начать тираду о тупости этого события и о той гадости, что цвела и бурлила в самом желудке, но Ганнибал, точно прочитав эмоции Уилла, сделал это первым. — Джек, — его голос был максимально спокоен и плавен. — Я не занимаюсь врачебной деятельностью уже несколько лет. Я ничем не могу вам помочь. Если хотите, я могу оставить вам контакты моих хороших коллег, которые обязательно возьмутся за вашего друга. — Ганнибал, вы не понимаете… Фраза прервалась на полуслове. Противный рык, сопровождаемый хлюпаньем, будто кто-то разлил воду, вдруг прозвучал обескураживающе громко. Ганнибал и Джек, словно скооперировавшись, повернули головы на звук и увидели, как сложившийся вдвое Уилл бессовестно наблевал себе под ноги. Тот лишь поднял испуганные глаза, не желая выпрямляться, и вытер уголок губ пальцем.***
«Весна» Вивальди давно уступила место «Пляске смерти» Сен-Санса, как и Ганнибал уступил Джеку и пустил это обблевавшее коридор недоразумение к себе в дом. Уилл сидел напротив недовольного его нахождением здесь Лектера, до последней капли понимая эти эмоции, ведь сам чувствовал то же, и молчал, пряча взгляд то в богатом интерьере, состоявшем из множества картин, книг и статуэток, то в окне, прикрытом шторами, то в полу. Он старался как мог не встречаться с хищным взглядом сидящего напротив и ощущал себя виноватым за содеянное, но произнести слова извинения не мог. Да и стоило ли? Казалось, что даже миллион раз сказанное «Извините» не исправит первое впечатление. Ганнибал же смотрел на взмокшего, взъерошенного мужчину с нескрываемым интересом. Несмотря на то, что он пустил его сюда, лечить не собирался — так, подержит для виду минут пятнадцать и выпроводит. Он не имел ни малейшего желания лечить его, а даже если бы и имел, всё равно не мог — у него не было нужной для этого лицензии, а занимать себя увлекательной камасутрой с её получением как-то не желалось. Закинув ногу на ногу, Ганнибал продолжал топить Уилла в этом вопящем молчании, вгрызавшимся в сердце, раздиравшем его на куски и жадно проглатывающем их. Это было меньшее, что он мог сделать в отместку за пятнадцать минут, проведённые на карачках с ведром воды, приставленным рядом. Лектер мог бы заставить убирать рвоту Джека или, в конце концов, виновника случившегося, но внутреннее гостеприимство, заложенное ещё родителями, не позволяло перекинуть такого рода работу на гостей. Вместо этого он решил просто задавить Грэма своей холодностью и отрешённостью — всё равно они больше друг друга никогда не увидят. Слушая замысловатые звуки ксилофона, в «Пляске смерти» символизировавшие звуки костей скелетов, что танцевали со Смертью, Ганнибал прикрыл глаза и отдался мелодии, пытаясь напрочь выкинуть из своей памяти всё произошедшее за последние полчаса. С одной стороны это был глоток свежего воздуха, и что-то настолько необычное и неожиданное не происходило в его жизни уже давно, а с другой — на кой они, такие неожиданности? Уилл продолжал изучать Лектера, цепляясь глазами за малейшее дрожание лицевых мускулов, вызываемых прослушиванием произведения. Мужчина, казалось, полностью утонул в замысловатой мелодии, захлёбываясь в ней и позволяя той делать с собой всякое, например, вспарывать своё брюхо, уводя нож выше, к грудине, чтобы резким, рваным движением расставить рёбра в стороны и вывести дрожащее от восхищения сердце на всеобщее обозрение, позволяя зевакам не только понаблюдать за ним как за экспонатом преданной и самой чистой любви к искусству, но и неподдельно жестоко потыкать в него палочками, ухохатываясь с того, как сбивается его ритм. И как только мелодия сменилась на «Вальс цветов» Чайковского, Ганнибал резко распахнул глаза, встречаясь с чужими и позволяя себе впиться в них, из-за чего Грэм даже вжался в кресло посильнее; встав с места, мужчина поправил свитер и покинул комнату. Пристально наблюдая за тем, как мужчина скрывается за дверью, Уилл впервые за весь этот сеанс одностороннего жестокого избиения позволил себе глубоко вздохнуть. Картина происходящего до сих пор не укладывалась цельной, и её вопиющая комичность заставляла улыбаться, чувствуя, как дрожат уголки губ от напряжения. Джек Кроуфорд действительно насильно притащил Грэма к ебучему психиатру-наркологу, оставил его тут словно желая выкинуть к чертям собачьим из своей жизни, а теперь, наверное, сидит в машине и думает, какое же доброе дело сделал. Но единственное, что радовало Уилла в сложившейся ситуации — то, что и сам Ганнибал, в общем-то, не горел идеей лечить Грэма, ибо сам сказал об этом ещё в коридоре, ненавязчиво упомянув, что уже несколько лет не ведёт врачебной практики. Быть может, эта ситуация обещала разрешиться гораздо проще, чем представлялась на данную минуту. Сидя в кресле, мужчина всё ещё думал о том, почему же у Джека так свербит в заднице от желания помочь ему, думал и о том, что, скорее всего, это просто он неправильный, и нормальные люди спокойно принимают чужую помощь, не обременяя себя бесконечными раздумьями о природе такой человечности. Но Уиллу правда мечталось понять это заново. Открыть для себя вновь, словно забытый мультфильм из детства, без которого раньше жизнь не была привычной и обыденной. Хотелось ли ему встать на место Джека и заботиться о ком-то так же, как тот заботится о Грэме? Вряд ли. Чувствовать постоянную обязанность быть рядом, подставлять плечо и всё в таком духе… Утомляет. И это осознание пришло к нему только сейчас, когда ранее эти действия выполнялись на автомате от самой чистой и искренней любви, что он когда-либо испытывал. Такое изменение в собственном «Я» почему-то прошло мимо, не оставив ни следа, но теперь оно начало медленно проявляться на его израненном сердце огромными впадинами, с которыми и сердце-то само на себя не похоже — так, какой-то ободранный клок кровоточащей плоти. Мерзость да и только, не вызывающая ничего увеселительного, но Грэму хотелось хохотать. Над собой и своей жалостью, которая обросла вокруг него виноградными лозами и скоро пустит новые побеги ему в печень. Приподнявшись с кресла и проведя рукой по волосам, приглаживая их, Уилл двинулся по периметру комнаты, наблюдая, как сменяются разные известные репродукции именитых художников ренессанса, словно бы тот находился сейчас не в доме какого-то бывшего врача, а в самой настоящей картинной галерее, и пазл под названием «Ганнибал Лектер», начатый, как и полагается, с углов, резко прибавил в деталях, к уже имеющимся «Холодный, статный» добавляя «Любящий изыски». Несмотря на незадавшееся знакомство, Грэму казалось, что понять Ганнибала было бы интересным и интригующим занятием, а потому он продолжал наворачивать круги по комнате, раз за разом дозволяя себе вглядываться в каждую картину внимательнее, подмечать то, что осталось скрытым в прошлый просмотр, и таким образом, казалось ему сейчас, он мог однажды дойти до того, как сам мужчина видит эти картины и, быть может, даже ощутить то, что ощущает он во время просмотра. Разрешая себе ввиду одиночества заняться дальнейшим исследованием в поисках недостающих деталей, коих, он был уверен, на свете раскидано ещё бесчисленное множество, Уилл подошёл к столу, заваленному кипой бумаг. Опуская руку к лежащим холстам, своими набросками, выдранными словно с частью сердца, готовыми посоревноваться с каждой из картин, украшавших стены, он вытащил один и стал рассматривать искусно выполненную работу. На картине было изображено какое-то прощание двух возлюбленных, и Грэм, проводя пальцем по лицу мужчины, вмиг ощутил все его эмоции подушечками пальцев; ощутил сведённые к переносице брови, сощуренные в плаче глаза, а затем повёл палец ниже, к груди, останавливаясь на спрятанном за тканями, мышцами и костями сердце, тут же чувствуя его бешенный ритм, наполненный страхом от скорого расставания. Это странное тактильное путешествие удивило его, тут же одаряя новой деталькой пазла. К уже имеющимся в его скромной коллекции добавилось «Талантливый». Откладывая этот рисунок в сторону, Грэм пошурудил немного в оставшихся и вытащил один интересный и даже пугающий: на нём был изображён голый мужчина, пронзённый ножами, топорами, копьями и стрелами в каждой части его тела. Все из лезвий, что торчали из него или утопали в нём, ощущались на себе по-разному. Ему вдруг подумалось: каково это быть на его месте? Как он чувствует всё то, что пронзает его насквозь? И Уилл, ведомый сладостным пением «Вальса цветов» позволил себе окунуться в эти раздумья с головой, совсем забывая как дышать. Каково лезвие ножа? Казалось, что оно рвущее и режущее, но вместе с этим настолько гладкое, что разреши Грэм кому-нибудь себя проткнуть, он ощутил бы себя куском масла, которое вот-вот размажут по хрустящему хлебу. Каково лезвие топора? Чудилось, что оно грубое и тупое, но вместе с этим дробящее, и позволь Уилл кому-нибудь себя ударить, вмиг, верилось, он ощутил бы себя грецким орехом, раздробленным пополам точным, безжалостным ударом. Каково лезвие стрелы? Мерещилось, что оно такое же рвущее и режущее, как и лезвие ножа, но вместе с этим бывшее быстрее своего собрата, что позволяло ему наделяться большею смертоносностью, и дай мужчина кому-нибудь волю себя прострелить, он ощутил бы натянутость тетивы, изнывающей от напряжения, и тут же оказался бы пронзённым яблоком, из которого аккуратно вытекает сладкий сок, капающий наземь. Все эти мысли, овладевшие им, заставляли разум изнывать от точности и яркости воспроизведённых картин, заставляли самого Уилла чувствовать каждое лезвие в себе, содрогаясь от холода и тех самых ощущений, что он так тщательно воображал. Новый кусочек снизошёл на него, выплывая из разбитой надвое головы по лбу, катясь круглой каплей по переносице, затем к ноздрям, и наконец попадая на губы, позволяя распробовать: «Интригующий». Сбрасывая с себя это до тошнотворности реалистичное наваждение, Грэм даже и не заметил, как «Вальс цветов» пошёл по третьему кругу, начиная дурманить разум всё сильнее и сильнее. От прослушивания чудилось, что всё вокруг становится невероятно вдохновенным, дышащим одним лишь воображением и силой фантазии. Второй раз за последнее время в его располовиненной голове прошмыгнула мысль о том, что эта встреча может быть интересной и захватывающей даже при условии, что она не тянет за собой дальнейшего взаимодействия. Возможно, в этом и крылась её прелесть, и Грэм решил восстановить в памяти события в момент, когда Ганнибал покинул гостиную. Возвращаясь к креслу и глядя на чужое так, словно всё происходит в прошлом, Уилл проследил за движениями Лектера и прошёл к двери, находившейся аккурат позади него. За ней его ждала просторная обеденная с окнами в пол, открывающими вид на задний двор и всё, что происходит на улице, с громадным столом на десять персон, что только уверило Грэма в исключительности Ганнибала как врача, ведь не каждый из них мог позволить себе такой дом с несколькими этажами и внушительных размеров комнатами. Его это удивило ещё в гостиной, когда он от незнания, куда бы ещё засунуть свой взгляд, направил его ввысь и заметил, насколько высоки потолки, и что комната, оказывается, делилась надвое по вертикали, располагая наверху идущий по периметру комнаты балкончик с приставной лестницей, по стенам которого были спрятаны полки с множеством книг. Проходя дальше, Грэм обратил свой взор на широкий каменный камин с аккуратно уложенными внутрь дровами, с рогами, стоявшими по обе стороны сверху, опалённые чёрным кончики которых вызывали интерес. Но не желая задерживаться здесь, Уилл вошёл в следующую дверь и наконец оказался в светлой кухне, затопленной звуками вальса и поцелуев ножа с доской. Не подавая признаков своего нахождения рядом, Грэм лишь наблюдал за отточенными движениями Ганнибала, так искусно танцевавшего с ножом, но танцевавшего лишь руками, вымещая всю свою завороженность процессом в плавных, но внушительно пугающих касаниях. Мастерски разделывая приятно-розовый кусок мяса, Лектер, казалось, делал это всё в самом чистом порыве души, совсем не следуя изначальной задумке, и занятие его вправду напоминало творчество. Прикрыв глаза, наблюдая за этим вальсом через шторы густых ресниц, Уилл чувствовал себя пригвождённым к полу, отчего ни продохнуть, ни двинуться. Вся эта сцена так повлияла на него, заставляя ощущать каждый взмах ножа на себе, тут же ударяя током от чужого взгляда, так безжалостно прокрутившего лезвие в новоприобретённой ране, сочившейся кровью. — А я думал, что вы умеете понимать намёки, — голос звучал разочарованным, и Ганнибал слегка убавил звук мелодии, показывая, что готов немного поболтать. — Извините? — Грэм сделал рваный шаг вперёд, будто подтверждая, что и сам заинтересован в диалоге. — Я оставил вас, надеясь, что вы подожмёте хвост, как побитая собака, и покинете мой дом, — улыбка растянула тонкие губы во что-то зловещее, заставляя внутренности содрогаться. — Но вы либо ослепительно недальновидны, либо исключительны. — Я просто вежливый, — почему-то казалось, что перед Лектером стоит оправдываться, и Грэм давился внезапно появившимся в горле чувством вины. — У нас будет какая-то терапия? Видя, как автономные движения ножа прекратились так резко, словно кто-то просто выключил их, Уилл понял, что задел что-то интересное. — И что вы можете мне предложить? — О чём вы? Ганнибал усмехнулся, про себя ставя галочку рядом с графой «Ослепительно недальновидный», и поднял на гостя ещё один, полный надменности взгляд, который был прочитан Уиллом как максимально заёбанный его присутствием в этом помещении. — Какова ваша история? Чем вы можете заинтересовать меня настолько, что я выйду из полюбившегося мне ритма жизни и снова вольюсь в рабочие врачебные будни? — Чудилось, что Ганнибала вправду волновала история Уилла, но в этом было лишь одно желание — взять на слабо, а затем растоптать своей незаинтересованностью. — Ну… От меня ушла жена, — неожиданная улыбка образовалась на помрачневшем лице Грэма, но тот не спешил прятать её. — Она буквально сбежала, схватив сына, словно я тиран какой-то, поставила перед фактом, что мы разводимся, и скрылась. С тех пор я говорил с ней только через её адвоката. Я начал пить, затем с помощью не безызвестного вам Джека попал к психотерапевту, который выписал мне таблетки, которые ой как помогали забыться. Но мне показалось этого мало, да и обстоятельства немного давили… В общем, я попробовал марихуану и оно как-то завертелось. — Прекрасная история, — оповестил Лектер и для пущей насмешки не хватало лишь театрально похлопать. — Жаль, что таких на своей практике я слышал столько, что не пересчитать, и давно уже я не испытываю сочувствия к тем, кто решает сам себя травить. — И поэтому вы решили закончить карьеру? Чужое лицо искривилось от наплывших воспоминаний, и Грэм вновь почувствовал эту сладость ответного укола. — Это не ваше дело, — пытаясь выглядеть дружелюбным, но продолжая отстаивать право находиться здесь в одиночестве, Ганнибал не прекращал заниматься готовкой. — И помогать вам я до сих пор не собираюсь. — Я просто поддерживаю диалог и всё ещё веду себя вежливо, — Уилл замолчал, словно целился в самое уязвимое место. — В отличие от некоторых. Услышанное ударило по внутренней стороне колена и выбило смешок. Резко воткнув нож в доску, Лектер в мгновение ока преодолел расстояние меж собой и гостем и навис над его фигурой, грозно вглядываясь через глаза в самую душу. — Скажите мне, были бы вы вежливым, если бы ваш друг привёл к вам какого-то наркомана со словами «Это теперь твоя забота», хотя вы уже, вроде, несколько лет этим не занимаетесь, а все ваши слова летели бы в мусорку? Были бы вы вежливым, если бы какое-то потакающее своим слабостям недоразумение наблевало вам на пол в прихожей, а затем ещё и упрекало вас в недостаточной гостеприимности? Каждое выроненное Ганнибалом слово вонзало в тушу Грэма всё новое и новое лезвие. Теперь он по праву мог называть себя раненным человеком во всех смыслах этого словосочетания. Повисшая между ними тишина, придавливавшая к полу, право, лишь Уилла, заставляла вправду задуматься о сказанном. Лектер же, напротив, добившись нужного эффекта, вновь оглядел перекошенное испугом лицо собеседника и медленно вернулся к приготовлению обеда. — Чего вы ждёте от меня? От этой терапии? И… — глубокий вздох, словно вдруг ощутившееся сожаление о сказанном. — На чём вы уже сидели? — Сначала на «Алпразоламе», потом перешёл на марихуану, — эта разница в поведении мужчины заставляла Уилла быть честным и открытым. Казалось, что только так можно было достичь гармонии. — Ага, и вам сказали, что марихуана ничуть не страшнее «Алпразолама»? Что с неё легко слезть, верно? — Да может я, блять, вообще слезать не хочу, — слова, наполненные болью и чем-то вязким, словно подсохшая кровь, заставили Лектера в очередной раз поднять взгляд на говорившего. — Может я сдохнуть в подворотне хочу. — И зачем тогда вы здесь? Лицо Уилла исказилось раздумьями. И вправду… А зачем он здесь? — Наверное затем, что Джек хочет, чтобы я жил… — голос так и трясся от неуверенности и печали. — Уолтер, мой сын, тоже, наверное, хотел бы, чтобы я жил. Ганнибал аккуратно отложил нож и вытер руки о фартук. Расположив ладони на столе и слегка подавшись вперёд, словно заинтересовавшись наконец в Уилле, он позволил себе вновь облизать стоящего пристальным взглядом. — Но хотите ли вы этого сами по-настоящему, Уилл?***
Вечер неспеша поглощал каждый сантиметр города, запивая мгновениями. В его тонких пальцах — ветер-сигарета, тлеющий воспоминаниями о произошедших событиях. Чувствуя летящий в лицо пепел, забирающийся в ноздри так глубоко, что оседал уже в лёгких, Ганнибал медленно осмотрел кресло, на котором сидел сегодня его новый знакомый. Проводя пальцами по краю спинки, мужчина рассматривал мебель так, словно там всё ещё сидел Уилл. Лектер позволял себе бесстыдно долго, ещё дольше, чем до этого, вглядываться в чужие бессовестные глаза, в которых медленно начинал гаснуть свет жизни. Глядя на сжавшегося мужчину, скованного переживаниями о чужих переживаниях о нём, он всё сильнее вязнул в мыслях о том, почему же всё же счёл того интересным сегодня. Наверное, из-за их схожих мыслей о чужой заботе. Оглядывая комнату, будто пытаясь понять, что не так, Ганнибал подошёл к столу и заметил, что его рисунки кто-то трогал, и на лице тут же расползлась ухмылка гнойная, ядовитая, так и готовая плюнуть кислотой. Взяв в руки холст с «Раненным человеком» и пристально вглядевшись в него, Лектер вдруг заприметил смазанный участок у лица мужчины. «Значит, вы тоже считаете меня интересным, Уилл?» — внезапно подумалось ему, и тут же что-то в горле запершило до дикого желания кашлять. Вкус крови появился на языке, а по горлу что-то потекло. В испуге схватившись за шею, будто пытаясь сохранить себе жизнь, Лектер ловил воздух открытым ртом, а сердце готово было вырваться из груди, переломав кости. Он попятился назад, глядя на кого-то воображаемого, и осел на кресло, запрокидывая голову, обнажая вскрытое поперёк горло точно в желании дать мастеру насладиться проделанной работой. Кровь лилась рекой, пачкая свитер, разливаясь бесконечным потоком по полу, окрашивая собой всё в комнате; уровень её всё поднимался и поднимался, поглощая рисунки, картины, статуэтки и самого Ганнибала. Он лишь безжизненно смотрел в потолок, едва мигая глазами; дыхание вот-вот готово было остановиться, и бившееся в груди сердце, до того так яростно желавшее покинуть свой дом, вдруг утихомирилось настолько, что почти встало, точно нашло другой выход из этой ситуации. Приподняв голову в вертикальное положение, Лектер услышал чавкающий звук соприкасающейся плоти, блевавшей кровью, но словно приняв это, неспеша потянулся к стоящему на столике бокалу вина. Он сделал глоток, чувствуя, как вино вытекает из него через брешь в глотке, и улыбнулся, насильно заставленный вспомнить то, о чём так мечтал забыть. — Доброе утро, Элфрид, прошу, проходите, — поднимая взгляд, до того спрятанный в бумагах, Ганнибал учтиво кивнул и привстал с места, обходя свой рабочий стол и указывая на кресло рядом. — Как ваше состояние сегодня? Мужчина дёргано прикрыл дверь, излишне сильно ею хлопая, и одним рывком оказался у кресла, с громким звуком падая на него. Руки его, спрятанные в рукавах потрёпанной кожаной куртки, постоянно теребили что-то и не могли найти себе места. Ганнибал, всё ещё ожидая ответа на вопрос, поправил халат и уселся обратно за стол, складывая руки в замок. Элфрид, сверкающий от пота, блестел драгоценным камнем на солнце, выглядывавшим из-за плотных штор, постоянно щурился и продолжал странные движения руками. Его бледная, желтушная кожа, казалось, была натянута лишь на скелет — до того болезненно худым он выглядел, и вся его одежда висела на нём безразмерным мешком. Вытерев вспотевшее лицо рукавом, он переместил взгляд с рук на Ганнибала и облизнул обветренные губы, словно желая начать говорить. — Я… Хорошо, доктор Лектер, — его прибитый голос рычал откуда-то из тьмы, заставляя ощущать мурашки по всему телу. Ганнибал не прекращал рассматривать Элфрида и вдруг заметил капли чего-то красного на футболке, которые пациент так старательно пытался прикрыть курткой, а затем ещё несколько на краях рукавов. На мгновение уведя взгляд в сторону, будто обдумывая дальнейшие действия, Лектер незаметно схватил канцелярский нож и запустил одну руку под стол. — Как ваша жена? Уверен, она гордится вашим решением бросить наркотики. Сердце стучало как бешеное, своим движением раскачивая голос. Но допустить этого было нельзя. — О, она… Она в порядке, доктор Лектер, — улыбнувшись дрожащими уголками, Элфрид натянул на своё лицо оскал. Острый, холодный, пронзающий, напороться на который будет очень больно. — Вы не могли бы прикрыть шторы? Солнце слепит. Кивнув и развернувшись на кресле, Ганнибал поднялся с места и потянул руки к тёмно-синей ткани, как вдруг шорох сзади резанул уши. Все внутренности упали куда-то в самую глубь его тела ровно в момент, как что-то металлическое оказалось у его горла. Не опуская рук, Лектер пытался не накалять ситуацию, чувствуя жар чужого тела и дыхания, готовых поглотить целиком. — Они… Они сказали, что вы плохой человек, доктор Лектер, — Элфрид звучал пугающе маниакально. Словно религиозный фанатик. — Кто они, Элфрид? — нервно сглотнув, Ганнибал продолжал сковывать себя льдами спокойствия. — Голоса. Они пришли ко мне недавно. Они мои друзья. — Это они сказали вам сделать так, чтобы Марисса была в порядке? — Они позаботились о Мариссе моими руками. И хотят позаботиться о вас. Позвольте им. Не желая заканчивать свою жизнь на рабочем месте, Ганнибал резко опустил одну руку и завёл её под чужую, отталкивая от своего горла, параллельно проезжаясь лезвием по запястью мужчины. Элфрид, не ожидавший такого, тут же взвыл от боли, но свою цель выполнил — широкая гладь ножа полоснула горло. Хватаясь за шею, Лектер осел на пол чем-то неживым, отползая к стене и опираясь на неё спиной. Кровь пачкала его идеально белый халат, разливаясь океаном по блестящему полу. Элфрид же выронил оружие, смыкая пальцы на раненном запястье, и озлоблено посмотрел на истекающего кровью врача. Сделав шаг вперёд, мужчина присел рядом с Ганнибалом на корточки и позволил себе коснуться его лица, словно наслаждаясь проделанной работой. Тот, едва цепляясь за жизнь, выкинул руку с ножом вперёд, совсем не думая о том, что произойдёт, и это случилось так стремительно, что и сам Элфрид не успел осознать момент, когда что-то холодное вонзилось ему в грудь. Опустив взгляд и положив руку на торчащее из его груди лезвие, мужчина улыбнулся и свалился назад, вперяя бесжизненными глазами в потолок. Из коридора послышались торопливые шаги, а затем стук в дверь. — Доктор Лектер? — чужой голос был пронзён беспокойством. — Доктор Лектер? У вас всё в порядке? Я слышала шум. Он лишь смотрел на дверь, чувствуя, как вместе с кровью из него вытекает всё отведённое ему время. Делая ещё один глоток вина, Ганнибал провёл пальцем по шраму, оставшемуся с того дня, который теперь вынужден скрывать под высоким горлом свитеров и водолазок. Эти воспоминания, которые он однажды похоронил и забыл их могилу, были нагло и нечестиво выкопаны Уиллом, неосторожно вонзившим лопату. И от этого было больно, до сводящих конечностей нестерпимо, но при этом что-то неизведанное, позабытое, манящее вдруг выросло на той могилке. Красивые цветы, дурманящие своим запахом, вмиг распустились на мёртвой земле прошлого. Их лепестки кроваво-красного цвета едва покачивались от ветра, создавая ощущение застывшего времени. Оно и вправду было застывшим. До сегодняшнего утра. До момента, пока на кладбище не зашёл живой и не выпустил на волю резвый ветер. Откинувшись в кресле, Лектер продолжал водить пальцем по горлу, словно ощущая поцелуи ножа, но они больше не заставляли его истекать кровью, теперь они безжалостно атаковали его промёрзшую душу, обещая разорвать на части. Первое время он ненавидел себя в зеркале: эта уродливая отметина бордового цвета поперёк шеи привлекала слишком много внимания, заставляя бередить рану, так и норовя вновь открыть её. А этого не хотелось потому, что чужие взгляды и волнение вынуждали чувствовать себя чем-то сломанным и растоптанным. Но Ганнибал таковым не был. Отставив бокал в сторону, словно перерезая все дальнейшие размышления, коих и так было предостаточно, мужчина поднялся с кресла и посмотрел на настенные часы. Время близилось к восьми вечера, своим тиканьем напоминая о скорой встрече, на которой теперь было, что обсудить.