I made loving you a blood sport

      Третий расхаживает по сцене, раздумывая о том, чем бы ещё развлечься, раз предстал момент. Сегодня в приоритете овации публики, поэтому он начинает крутиться на особо энергичных моментах песен. Крутится так, что держать равновесие потом трудно, поэтому он шатается и своими длинными тощими ногами устремляется хоть куда-то, чтобы не распластаться глупо на месте. Третий настигает четвертого, пробегает его и чуть не врезается в установку второго, как его останавливает широкая ладонь вокалиста, так удачно подхватившая того под живот. Третий мог поклясться, что это было трезвительнее всего, что могло отрезвить назойливого сосуда. Ради таких моментов он и вытворял подобные штуки. Ради того, чтобы Вессел обратил на него внимание, а потом смотрел с наставнической укоризненностью. Как будто у вокалиста других забот нет.       Третий позволяет Весселу отвести себя в сторону. Под балаклавой не видно, но он расплывается в широченной улыбке. Мгновение длится недолго, Третий продолжает играть, радуя зрителей, а в голове все вертятся мысли. Он знает, что так не должно быть. Они несут послание свыше, они не должны отвлекаться, они не обычные люди. Но Третий ничего не может с этим поделать. Иногда кажется, что остальные сосуды относятся к работе более серьезно. Третий просто не может жить без этого постоянного внимания. В очередной раз он не успевает опомниться, как сам шагает навстречу дорогому Весселу, как сам выделывает эти фальшивые пинки ногой, как бы проецируя ту агрессию оставленности на Вессела. Вокалист ему ничего не скажет. Слишком уж снисходителен он к своим неразумным сосудам. Терпит их выходки, потому что знает, что они его боятся и боготворят.       Третий подходит к Весселу. Вокалист, кажется, всегда сфокусирован на выполнении предназначения. В конце концов он тоже сосуд и должен нести послание Сна. Или что он несёт? Третий не всегда понимает. Если честно, он не понимает совсем. Он готов слепо кланяться Сну, готов даже боготворить наставника, но не готов понять, в чем заключается послание Сна. Каждый раз Вессел просто поет... Поет красиво, эмоционально. Возможно, в этот раз что-то щёлкнуло в голове Третьего. Он подошёл к вокалисту, засматриваясь на его рот, так мелодично поющий The Offering. Третий не всегда и понимал того, что заключалось в текстах песен Вессела. Он кружил по сцене, развлекал других, развлекался сам и считал, что несёт высшее предназначение. Несколько раз он спрашивал об этом у Вессела. Неловко, будто боялся его гнева. Вессел не злился на своих сосудов. Каждый раз на вопрос о предназначении он лишь улыбался и говорил, что пока что они делают все правильно.       Вессел замечает назойливого басиста и дарит тому снисхождение, милосердие и благосклонность — нежный поцелуй в лоб. Ничего пошлого, простая чистота и честность. Такое проявление любви, если это можно таковым назвать. Показушная благодетель, как считает Третий, но при этом с замиранием сердца ждёт этого от Вессела каждый раз.       С каждой секундой внутри Третьего все дрожит с новой силой. С каждой секундой голова кружится все больше, отвергая те безумные мысли, которые он собирался озвучить. В любом случае, Вессел все простит. Да, может это и слишком, но Третий отделается наказанием. Он получит ещё каплю пьянящего и отрезвляющего внимания от Вессела. Поэтому третий приближается к вокалисту и шепчет тому на ухо:       — Сон не давала тебе указаний о предназначении.       Кажется, Вессел этого не слышит, стоит как обычно, а уже в следующий момент прямо в лицо Третьему рычит звучное "take a bite". Мурашки бегут по коже, на секунду Третий сожалеет о том, что сказал это. Сожалеет и боится. Приятными мурашками растекается по спине адреналин.       На этот раз Третий точно боится. На этот раз он мог перегнуть палку, перешагнуть черту. Вессел поклонялся Сну безоговорочно. Вессел мог бы не стерпеть такого самоволия. Да и Сон наверняка не дала бы в обиду Вессела, не снесла бы такого кощунства. Видели ли они Сон? Они знали, что Сон приходит в небытие, что она приходит с Весселом. Они надеялись вознестись однажды до такого же уровня и познать Сон. Достичь такого же уровня отношений, как и Вессел.       Третий признался в этом Весселу пару недель назад. Тот лишь грустно улыбнулся и покачал головой. Дома он вел себя совсем по-другому. Меньше выражался, больше времени проводил наедине. Молился Сну. Третий слегка оставил эту одержимую затею понравиться Сну. Если она их не трогает, то уже принимает.       Сегодня был один из тех дней, когда Вессел проявлял себя немного по-другому. Он был сфокусирован на музыке, но Третий мог поклясться, что Вессел адресовал агрессию в словах не просто усердной молитве. Обычно когда такое происходило надо было очень постараться. Вессел приходил от этого в странное болезненное раздражение, суетливое и навязчивое. Он сдержанно скалил зубы сосудам так, что у них бежали мурашки по коже и пропадало любое желание находиться тогда рядом с вокалистом. Только когда Вессел чувствовал это, он оставлял их в покое. Так сохранялась дисциплина.       Сегодня Третий перегнул палку, позарился на Сон, на спокойствие Вессела. Вокалист разворачивсется, чтобы было уйти, оставив Третьего без внимания, но это лишь трюк. Он тут же поворачивается обратно, не сделав и двух шагов, как его рука резко взмывает к Третьему. Она ложится тому на шею, длинными пальцами опутывая её. Публика восторженно визжит, но только черту ясно что там происходит на самом деле. Только ему, Весселу и Третьему, в глазах которого появляется неподдельный страх. Он пытается его контролировать, но факт того, что это тот же сосуд, просто поющий, просто благословенный Сном, заставляет его трепетать от восхищения. Дыхание басиста замирает в то время, как дыхание вокалиста можно отчётливо услышать в такт музыке. Он сам себе музыкант, сам себе творец. На его плечах лежит защита Сна.       Шутки шутками, а цепкие пальцы не желают отпускать Третьего, медленно вертят его голову из стороны в сторону, надавливая на шею и заставляя того бояться за свою шкурку ещё больше. Глаз Вессела не видно, Третий совершенно не понимает с каким лицом смотрит на него вокалист, да и смотрит ли вообще. Есть ли шанс того, что он ушел далеко в транс? Соединился со Сном? Звучит дико, Третий не хочет в это верить всеми силами.       Но хватка Вессела ослабевает, тот скалится басисту и уходит скакать по сцене в своих бесстрашных танцах. Третий пытается не осесть на пол. По крайней мере до тех пор, пока они не доберутся домой. Все вызывающее поведение в миг куда-то улетучивается. ***       Слышно как поет кукушка прохладной ночью. Скоро рассвет, а сосуды идут своей небольшой компанией, прямо как люди, в направлении к дому.       Четвертый подбегает к Третьему и пытается начать разговор о прошедшем ритуале. Басист отвечает неохотно, отстраненно. Он знает, что провинился, что дома его ждёт наказание. Вессел не предпринимал такого раньше, но и Третий не смел высказывать так смело мысли по поводу Сна. Ему все ещё страшно, он дрожит. Второй подключается к разговору и дружелюбно предлагает кофту. Третий соглашается из вежливости. Он любит товарищей, но сейчас слишком страшно от неопределенности. Пора было бы уже и привыкнуть.       Дома теплее, чем на улице, но страх никуда не исчезает. Четвертый провожает до комнаты басиста, заворачивая в свою. Второй уже давно скрылся на кухне в поисках чего-то съестного. Третий так и стоит перед дверью, не зная что делать. Вессел так и не подошёл к нему, не посвятил в суть наказания. Третий нарушил одно из правил: не ставить под сомнения. В любом случае, если Вессел не пришел за ним, значит он занят. Ему нет дела до такого проступка. По крайней мере Третий на это надеется. Надеется и тогда, когда в коридоре слышатся шаги. Кухня в другой стороне, поэтому Третий как можно наиболее спокойно поворачивается к подходящему.       Вессел стоит посреди коридора, застигнутый врасплох понарошку. Он вскидывает руки.       — Ладно-ладно, сдаюсь.       — Бойся, — третий испытующе хмыкает.       — Тут ты не прав. Бояться не надо, — Вокалист не кажется таким уж и высоким по сравнению с третьим, но его одежды придают устрашающего объема. — Пойдем. Недавно ты сказал кое-что, если помнишь.       И Третий покорно идёт за Весселом, не в силах перечить. Покои солиста не кажутся вычурными или особыми. Не слишком выделяющиеся, они уютно гармонируют с самой личностью. Если Вессела можно таковым назвать. В Святилище можно попасть через эту комнату или через коридор. Как бы не было иронично, он сторожит сон Сна. Сегодня Вессел не обращает внимания на эту дверь, сегодня он занят иным.       — Скажи мне, Третий, что ты тогда подразумевал? — Вессел облакачивается на свободную стену и скрещивает руки на груди.       — Я... Я не знаю, — сглатывает Третий и отчаянно пытается придумать что сказать.       — Я же сказал, давай без страха. Сегодня не он питает меня. Никогда. Не та точка.       — Вессел, ты меня убьешь.       Солист вскидывает бровь, не зная как реагировать на эту недошутку, но под маской не видно ничего, поэтому третьему кажется, что он просто стоит в молчании.       — Если и так, то что? Ты сосуд, ты сам захотел этого. Настоящее существование заключается не в теле. Или ты про... — Вессел замолчал.       — Я пришел, чтобы служить Сну.       — Так.       — И я нарушил правило, — Третий потер костяшки пальцев, все ещё отказываясь смотреть на Вессела. Тот позволял.       — Ты знаешь, кем были придуманы заветы? — хмыкнул Вессел.       — Сном.       — Во сне. Знаешь, какого это? — Вессел сам не знал, почему говорил это. Он чувствовал, что это один из самых наименее болезненных необдуманных поступков. — Хочешь знать?       — Хочу, — Третий переминался с ноги на ногу, будто ему сейчас открывали страшную тайну.       — Попробуй. Думаю, время пришло, — Вессел огляделся, неловко покрутился на месте и остановил взгляд на кровати. Комната, похожая на келью, не должна была напоминать гостиную. Кровать и пианино – главные атрибуты. Остальное по мелочам. — Попробуй поспать.       Третий не мог. Он не спал уже слишком долгое время, чтобы мерить его сутками. На это просто не хватало естественных границ в виде отключения сознания. Это тоже одна из преимуществ поклонения Сну. Сосуды не спали. Они встречали рассветы и закаты, но никогда не спали. Те, кто этого не выдерживал, уходили. Их забирала Сон, поэтому нельзя было спать. Только с ее благословения. Вессел говорил, что это для того, чтобы на ритуале все получилось. Третий очень смутно понимал саму задумку, но любые ухудшения самочувствия считал знаками. Сон посылает сигналы, это уже что-то.       — Бойся Сон. Сон карает грешников, провинившихся. Ты сегодня провинился, дитя, твой черед лечь под лезвиее Ее правосудия. — Вессел аккуратно усадил Третьего на кровать. Та была заправлена не идеально, кое-где мятая, на ней ворочались, сразу видно. Солист наверняка встречался со Сном ночами. — Я беспокоюсь за тебя, но не боюсь.       Третий мало что понимал. Он вообще не мог принять то, что ему сейчас придется лечь и встретиться со Сном. Он был готов играть на басу, исправляя каждую ошибку до совершенства, но не встретиться со Сном. Его вдруг охватил тот же страх. Он не хотел. Он видел, как второй и четвертый иногда уходили куда-то далеко в себя за обыденной работой или просто когда сидели неподвижно. Они тоже встречались со Сном. Пытались выйти на связь.       Как только он лег на мягкую кровать, мысли все сразу вылетели из головы. Вессел встречается со Сном так каждый день? Каждый раз он лежит на чем-то мягком, уставившись в потолок? Каждый раз его слегка придавливает чужая широкая ладонь к мастрасу? Вряд-ли. Каждый раз он видит Сон. Передает ее послание. Но Третий лежит и не может ничего поделать. Сон не снизошла к нему. Нет никакой усталости, кроме страха.       — Третий? — холодно спрашивает Вессел.       — У меня... не получается, — Басист смотрит на того через маску взглядом, полным тревоги. Голос его тих, а тело пробирает лёгкая дрожь.       Вессел замер в ступоре. Он мог ожидать чего угодно, но не этого.       — Ради Сна, — в горле першит, Вессел прокашливается и пытается звучать убедительно. Как всегда, вся его убедительность кроется в мягкости голоса и излишней для существа с таким высоким статусом эмоциональностью.       — Не получается, Вессел. Не выходит. Ничего не выходит, — Вессел впервые говорил с Третьим на равных. Это казалось басисту странным и неприемлемым. Будто Сон разгневается за нарушение иерархии. В то же время это слегка смущает. Басист молчит, а после пытается загладить вину, достичь результата. — Я не могу. Придумай что-нибудь.       Третий смотрит на того щенячьими глазами, практически умоляюще. Вессел молча кладет ладонь Третьему на предплечье и садится рядом на скрипучую кровать. Он улыбается в своей естественной хищноватой улыбке, но Третий привык. Чужие пальцы поглаживают предплечье, пытаясь успокоить нервную систему, будто Вессел сам является большой ромашкой или лавандой, чаем с лимоном, нежной мятой, пустырником в конце концов. Вессел на все случаи жизни. Сложно сказать к чему это приводит. Третий все ещё не может сконцентрироваться на сне. Слишком долго он бодрствует для этой жизни. Тогда Вессел открывает рот и начинает петь. Из него льются волшебные звуки птиц, воды, леса. Он сам как оркестр. Третий слушает с замиранием сердца. Никогда на концерте не казалось это таким интимным, как тогда. Ни один поцелуй в лоб, ни одно кривляние не могли передать того, что передавал Вессел сейчас. Он всего лишь пел для того, чтобы третий уснул, но уже пытался сделать это наилучшим образом. В словах была слышна скорбь по океану, по пустыням. Скорбь о чем-то ещё более далёком, чем на ритуале можно было предположить. Звуки бы так и лились, ести бы Третий вдруг сам не сжал чужое запястье. Его глаза хранили немую мольбу о чем-то, чего Вессел сначала не понял. Ему не удалось заставить Третьего уснуть.       А потом он понял и раскрыл рот в восторженно-удивленной улыбке.