***
Вы: Аргенти, прошу тебя, напиши как только сможешь.
Вы: Пожалуйста. Я переживаю.
***
Прошла ещё неделя, когда его отыскивает Стелла. — Доктор Рацио! — раздаётся оклик девушки, на лице застыло выражение плохо скрытой тревоги, и Веритас сразу понимает, о чём пойдёт речь. Прошла неделя, сообщения оставались без ответа, а тяжесть в груди стала его постоянным спутником. — Я могу Вам помочь? — тем не менее спрашивает он с фасадом безразличия, потому что сохранять его проще, чем демонстрировать свою уязвимость, даже если Стелла смотрит на него из-за этого немного странно. — Вы… Вы ничего не слышали от Аргенти в последнее время? В её тоне сомнение, будто Безымянная не знает, стоит ли ей вообще задавать такой вопрос; но там также едва уловимый страх, который стал Веритасу слишком хорошо знаком за последнее время, а потому он замечает эту пробирающуюся повсюду отраву без какого-либо труда. Ему почти хочется смягчить удар, который неизменно нанесёт его ответ — в конце концов, Стелла была Аргенти подругой, которую он глубоко ценил; вот только смягчать тут нечего, с горечью понимает он, ведь нет ни единого способа приукрасить нынешнюю ситуацию. — ...Боюсь, что нет, — в конце концов произносит он, и слова оказывают эффект незамедлительно — плечи девушки напрягаются, а в глазах проскальзывает паника, прежде чем она успевает взять себя в руки. Веритас прекрасно понимает. — ...Вот как. В её голосе плохо спрятанная дрожь, и учёный ненавидит, как к горлу мгновенно подступает тошнотворный ком. Было проще, когда никто не знал, когда рядом не было никого, кто мог бы понять это чувство тревоги, обвившееся вокруг его внутренностей и медленно, но неумолимо сжимающее всё сильнее с каждым утекающим часом, словно намереваясь задушить. Было проще, ведь он мог притворяться, что всё в порядке и не происходит ничего странного, не думать о собственной беспомощности в этой ситуации, но теперь эта поблажка растворилась, ведь Стелла понимает — она знает, кем они были друг другу, и наверняка если не видит, то точно догадывается о всём том, что Веритас так тщательно пытался скрыть от непричастных глаз. — Прошу прощения, что не смог помочь, — в конце концов произносит он после паузы, не зная, что ещё здесь может быть сказано, пока внезапная даже для него самого просьба не срывается с его губ быстрее, чем он успевает её тщательно обдумать: — Однако… я буду благодарен, если Вы меня известите в случае появления от него каких-либо новостей. — Конечно, в первую очередь, — Стелла отвечает моментально и без колебаний, и на мгновение тяжесть всё же отступает, с удивлением понимает Рацио — встречать такую поддержку было новым, но вовсе не отталкивающим. Он позволяет себе слабую благодарную улыбку, и Безымянная пытается улыбнуться в ответ ободряюще, однако тревога не покидает её глаз. — Всё будет хорошо, я уверена. Он позволяет этой маленькой лжи утешительно осесть между ними.***
Знакомые руки, такие до болезненного ласковые и тёплые в контрасте с его собственными холодными пальцами, касаются его щёк, обнимают его лицо и нежно гладят так, как он всегда их помнил, и в его груди будто бы снова начинает биться сердце. Он слышит бархатно-низкий голос, зовущий его, чувствует на своих губах любимые губы и даже не понимает, как слёзы собрались в уголках его глаз, пока всё те же знакомые руки не вытирают их в сопровождении нежного шёпота, обещающего всё исправить и загладить вину. Он хочет возразить, заверить, что заглаживать нечего и всё уже исправлено, раз они снова рядом, но слова застревают в горле — почему он не может издать ни единого звука, если ему столько нужно сказать? Веритас просыпается резко, вырванный из сна обратно в холод своей постели, где нет знакомого тепла рядом и не слышен голос, по которому он так скучает, и все его внутренности скручивает тошнотворным узлом. Такие сны посещают его всё чаще, и хотя это теперь единственное место, где он встречает Аргенти фантомным призраком собственных воспоминаний о нём, больше всего мужчина ненавидит именно такие ночи. Учёный трёт усталые глаза и лишь тогда с удивлением замечает влагу слёз на своих щеках — неужели он действительно заплакал во сне? Чёрт, ему нужно брать себя в руки, это уже просто смешно. Кошмары ему совершенно не снятся, но Веритас, честно говоря, предпочёл бы их тому морозному опустошению, которое приходит с пробуждением после подобных снов. Он так устал мёрзнуть.***
“Что с ним происходит в последнее время?.. Он даже хуже обычного.” “Пф-ф, может, девушка бросила.” “Эй! Так не очень красиво говорить…” “Умоляю, это просто шутка. Как будто кто-то бы вообще его стерпел.” Его ученики могут думать, что их шёпот достаточно тихий, но он слышит каждое слово. Может быть, они правы, размышляет однажды учёный с эфемерным облегчением — конечно, вот и вся разгадка, его характер просто настолько невыносим, что даже такой добрый человек как Аргенти не смог с ним совладать, а потому решил исчезнуть и больше никогда не появляться… Поток мыслей обрывается вспышкой осознания, как натянуто всё это звучало, и Веритас горько смеётся, понимая абсурдную вещь — он надеется, что они правы, что его просто бросили и побоялись сказать об этом в лицо, ведь это по крайней мере значило бы, что Аргенти в порядке. Проблема в том, что он знает — Аргенти бы так ни за что не поступил, его глубоко пустившие корни убеждения о рыцарстве и чести просто не позволили бы совершить такую подлость, и от этого знания его сердце разрывается на куски. Часть его почти оглушающе кричит, что есть и другая причина, почему бы Аргенти ни за что этого не сделал, но Веритас подавляет эти мысли, слишком болезненные, делающие всё даже более тяжёлым, чем уже есть и к чему он просто не готов.***
Однажды он всё же срывается. Причина до смешного глупа — сжатая сейчас в его побелевших от напряжения пальцах белая рубашка, случайно обнаруженная им среди своих вещей. Он давно спрятал все, что могло бы ему напоминать об Аргенти, ведь чем меньше было таких напоминаний, тем легче становилось двигаться как нормально функционирующий человек; однако конкретно это он, похоже, упустил из виду. Веритас не уверен, как долго стоит там, пялясь на белоснежную ткань в оцепенении, словно под гипнозом; но внезапно ему становится сложнее дышать. Это несправедливо. Тяжесть мысли, отодвигаемой раньше на самый дальний план и случайно выпущенной наружу одной неосторожной находкой, обрушивается на него подобно уничтожающему всё на своём пути цунами, и внезапно это единственное, о чём он может думать, короткая фраза, оглушительным набатом звучащая в его голове. Это несправедливо. Это несправедливо. Всё не может закончиться вот так. Кажется, что прошли века с тех пор, как он в последний раз видел Аргенти, но в глазах вселенной это было едва ли мгновением; но в тот последний раз он был живым, сиял улыбкой в предвкушении и обещал, что Веритас и не заметит, как он опять вернётся. Это просто несправедливо, если всё так закончится для них, ведь это означало, что Веритас был беспомощен перед лицом неизбежного — Аргенти никогда не говорил, куда направляется, не считая это достойным упоминания, а потому любые поиски в безграничной вселенной были заведомо обречены на провал без какой-либо подсказки. Это так несправедливо, ведь он почти наверняка никогда даже не сможет узнать, что именно произошло с Аргенти. Может быть, он встретил наконец то, за чем так долго гнался, а может, вновь как последний идиот прыгнул на лезвие ради первого встречного и всё таки не смог с этим справиться — привычка, которая, как уже давно с ужасом думал Веритас, должна его однажды погубить. Склонность Аргенти к самопожертвованию слегка сбавила свою интенсивность с началом их союза, но это все равно был спор, возникавший между ними слишком часто на его вкус, и который, он и сам прекрасно понимал, каждый раз уже был проигран Веритасом заранее. Может быть, они с самого начала были обречены на такой конец — истории любви не бывают красивыми, когда вам приходится постоянно бороться в попытках не позволить своему любимому погибнуть от рук его собственных убеждений. Это так несправедливо. Веритас не замечает, как его зрение плывёт, и лишь когда на ткань падают и впитываются первые слезинки, он с запоздалым удивлением понимает, что плачет. За всё это время с ним это происходило считанные разы — он порой не мог не думать, что, возможно, для предположительно потерявшего своего любовника человека он плачет недостаточно, но это просто было частью его сущности, он полагал — прагматик до мозга костей, Веритас знал, что слёзы ничего не решат. Во всём виновата глупая рубашка, думает он, пока всё больше влаги впитывается в смятую в его руках белизну. Он не плачет навзрыд, даже не издаёт ни звука — лишь позволяет слёзам скатываться по щекам, не останавливая их, будто вместе с ними уходит часть сдавливающей его грудь такой же молчаливой боли. Мир никогда не был справедлив, полагает он, особенно по отношению к нему — здесь было нечему удивляться.***
Месяца перетекают из одного в другой, и мир продолжает свой неумолимый ход событий. Веритасу приходится идти с ним в ногу, иначе он рискует погрязнуть в сожалениях с головой и уже не выбраться — вместо этого он выбирает зарыть себя в исследованиях и научной работе, лишь бы не оставаться с горечью воспоминаний и мыслей наедине. Иногда он сопровождает Безымянных в их небольших странствиях, если они оказываются где-то неподалёку, однако делает это крайне редко, чувствуя себя словно под микроскопом от их понимающих и всегда осторожных теперь взглядах. В одну из таких встреч с ними, когда времени прошло ещё не так много и раны собственной беспомощности и скорби были еще совсем свежими, он услышал случайно разговор идущих несколько позади Стеллы и Март 7, которые, вероятно, полагали, что сохраняют голоса достаточно тихими. — Он не выглядит таким уж… расстроенным, — прошептала тогда лучница, и Веритас мог затылком чувствовать прожигающий его взгляд. Хотя он тогда выбрал сделать вид, что ничего не слышит, внутренне ему хотелось истерически засмеяться — о, если бы она только знала. — ...Для всех горе выглядит по разному, Март, — ответила тогда её спутница после долгой паузы, и до самого ухода Рацио обе девушки были необычайно тихи. Иногда он до сих пор думает об этих словах. Прошли месяцы, и он сомневался, что поселившаяся в самом его существе пустота когда-либо будет заполнена снова — может, это были слишком драматичные слова для него, но он начал в каком-то смысле лучше понимать драму. Однако он продолжал неумолимо двигаться вперед, сохраняя видимость нормальности, словно часть его жизни никогда и не исчезала бесследно, и он не мог не думать о причинах своей собственной решимости. Может быть, в конце концов заключает Веритас, он просто не собирается приходить к окончательным выводам без доказательств, и это даёт ему силы сохранять рассудок. Может быть, он никогда не сможет перестать ждать.