Лесные разбойники

— Что это с ним, какая муха его укусила? — Такое ощущение, что он чего-то боится. — Эй, Княжич! Что ты с ним сделал? Парни обсуждали Горшка и его странное поведение. С утра пораньше, стоило им всем только глаза продрать, тот развил бурную деятельность и отчего-то очень поспешил сняться с места, действительно будто от смерти спасаясь. Его непонятно откуда взявшийся страх ощущался почти кожей, и Андрей, сам понимавший не больше остальных, тоже хотел бы знать, какая муха его укусила. Все же было так хорошо вчера. Вчерашний день с высоты сегодняшнего казался таким ненастоящим, что, только проснувшись, Андрей даже сначала решил, что ему все приснилось. Как это они с Горшком решили быть вместе? Мысль об этом казалась совершенной выдумкой. Но повсюду его окружал Горшковский запах: и сильный рядом, и в доме вообще, а потрогав губы кончиками пальцев, он вспомнил, каково это было с ним целоваться. Нельзя так чётко помнить то, чего не было. Да и сам Горшок обнаружился вскоре: подлетел, сграбастал в полубъятие за плечи, и вид у него при этом был слегка безумный. И Андрей понял — все было на самом деле. Это было одновременно и странно, и страшно, и хорошо. Но каким-то образом прочувствовать это Горшок ему не дал. Он вел себя чудно́ и вид имел больной. Болтал только о том, что им всем пора, что они засиделись, и все торопил собраться. Андрей, еще не до конца очнувшийся со сна, а потому не расположенный куда-то собираться, в конце концов, поняв, что от своей новоявленной пары не дождется положенных знаков внимания, рыкнул на того, чтобы проваливал, он тут как-нибудь сам. Потом, конечно, пожалел, но Горшок вроде бы не обиделся — отправился донимать остальных. И чего вот с таким? Не пожалеет ли он потом, что с этим олухом связался? Хотя при взгляде на него, на его беспокойство, на его нахмуренные брови, все недовольство пропадало. Дурака этого хотелось успокоить, забрать часть его непонятного страха, разговорить, выяснить, что случилось. Но случая как-то все не представлялось. Из-за спешки Горшка не получалось подловить и спросить, что за ерунда происходит. Не было возможности даже парой слов перекинуться, так что Андрей оставался в таком же недоумении, как и все остальные. Однако парни с чего-то были убеждены, что у него есть ответы на их вопросы о странном поведении Горшка. Они вообще вели себя так, словно он вдруг сделался самым сведущим во всем, что касалось их атамана. Они бросали на него многозначительные взгляды, загадочно ухмылялись и спрашивали всякую чушь с намеками. Андрей сначала не понимал, с чего это вдруг и почему, а потом до него дошло — они знали. Только думали об их отношениях, похоже, куда пошлее, чем те были на самом деле. С чего только взяли? Как поняли? Кто сказал? Намеки, конечно, были и раньше, так что догадаться они могли и сами, но не было похоже, что это простая догадка. Такая уверенность чувствовалась в их взглядах и речах. Это подтвердил и Саша, когда с недовольным видом докопался до Андрея. — Я думал, ты будешь вести себя умнее, — сказал он, когда ребята, поняв, что Андрей ничего объяснить не сможет, отстали. — Че? — недоуменно переспросил у него Андрей. Все мысли его были заняты Горшком и его странностями. — Ты же понимаешь, что для него это просто игра? А когда ему надоест, он может и продать тебя и просто бросить где-то. Ты лишаешь себя будущего, позволяя ему портить себя. Такие слова Андрей просто не мог пропустить мимо ушей. — Саша, — проговорил он медленно и немного угрожающе, — ты обалдел? Ничего не перепутал? Кто меня портит? Я что вещь, чтобы меня портить? — Саша открыл рот, кажется, думая что-то объяснить, но Андрей не желал слушать: — А Горшка ты не трогай. И не лезь в наши с ним отношения — это не твое дело, ясно? И вроде Саша хмуро кивнул, но Андрей остался с тяжелым чувством на сердце. Все было как-то не так. Все было каким-то неправильным с самого утра. От этого настроение портилось, да вдобавок к тому Горшковская тревога невольно передавалась и ему. Собрались они в этот раз значительно быстрее, чем в прошлый. Возможно потому, что старики оставались тут — Андрей попрощался с ними, ощущая легкую грусть: он успел привязаться к этим добрым людям, хотя знал их едва ли месяц. Те, казалось, со своей стороны испытывали нечто похожее: напутствовали, давали советы, даже всучили небольшой кусочек хлеба. Странно было оставлять их — будто успели стать семьей, а теперь вот снова прощаться. Зато прощаться не пришлось с Машей. Она в самом деле, похоже, намеревалась следовать всюду за Балу. Куда он, туда и она, как настоящая жена. Такова доля той, кто любит разбойника, смеялась она. Они, мол, как птицы вольные — раз и снялись с места, и летят куда глаза глядят. Андрей сначала порадовался, что не просто как влюбленный дурак будет следовать за своим разбойником — он ведь сам из числа тех птиц! А потом подумал: какая разница к кому себя причислять? Так и так за своим атманом идти. Даже если тот на край света поведет. Но на край света оказалось не надо. Горшок потащил их назад и вскоре, стоило им отойти от деревни, даже сам решил пояснить, какой черт его дернул, сорваться и нестись. — Догнать хочу парней-то, е-мое. Посмотреть, куда пошли. А то че они, вдруг к нам пошли, они же сами по себе, пусть себе другое место ищут. Звучал он жалко и неубедительно. Хотя об ушедших Косом и его приятелях постоянно думал, что Андрей прекрасно знал, так как обсуждал с ним это. Что-то в этом всем было не так. Что-то еще толкало Горшка чуть ли не бежать вперед и похоже в самом деле искать ушедших парней. Так как отправились обратно они, конечно же, снова пешком, слишком быстро передвигаться не было возможности. Требовалось делать остановки, к тому же и лес местами все еще оставался труднопроходимым. А каждая остановка и каждая ночевка — шанс выяснить-таки у Горшка, что происходит. На прямой вопрос на первой же стоянке, заданный предусмотрительно один на один, он смутился. — Ты будешь смеяться, — пробурчал он и спрятал взгляд. — Я похож на человека, который будет смеяться? — Ну… вообще да. Да это ерунда, Княже, ну. — Если ерунда, то к чему такая спешка? Колись давай, что случилось. Горшок пыхтел, сопел и колоться не хотел. — Да не буду я смеяться, — вздохнул Андрей. — Обещаю. Горшок ему явно не поверил, кинул на него непонятный взгляд, шмыгнул носом, но все же пояснил. — Мне приснилось… ну… тварь эта, блин. Она, понимаешь, сказала, что убьет нас, что мы ей не нравимся, понимаешь. И начнет она с ребят, с Косого там, с Рыся вот с них. Я, ну… — Хочешь проверить, правда ли это? Предостеречь? — понимая, подхватил Андрей. Горшок снова на него глянул теперь уже обрадованно, что его поняли. Похоже, он такого не ожидал. — Да! — подтвердил он. — Хорошо если с ними все, это все просто сон, понимаешь, да? Видно было, как он надеялся, что будет так. Что сон это всего лишь сон. Андрей улыбнулся, аккуратно, стараясь не выглядеть так, словно смеется над его страхами и опасениями — он ведь обещал так не делать и не собирался, хотя хотелось как-то глупо пошутить, действительно высмеивая. Страх это же такая вещь, которую победить можно только хорошенько посмеявшись. Он хлопнул Горшка по плечу, выражая поддержку. — Они тебе еще покажут, на чем вертели твое беспокойство, — заверил он, припоминая «дружелюбие», которое выказывали лично ему Косой и его приятели. — И сон твой самолично пошлют далеко-далеко. — Надеюсь, — тихо и серьезно пробормотал Горшок. И больше они эту тему не поднимали. Андрей уверенный, что Горшок зря беспокоится, старался его развеселить и отвлечь. Тот вроде и отвлекался, но где-то на дне его темных глаз все еще плескалась тревога. Наверное, развеять ее получилось бы только у живых и здоровых Косого и его друзей, даже если при этом они бы сами напали на них из засады. Оставалось только продвигаться вперед, ожидая, когда же уже наконец те встретятся им на пути. Но чем ближе они были к лагерю, тем тревожнее становилось на душе. Тревога словно расползалась из маленького пятнышка на дне Горшковских глаз в огромное черное нечто, накрывающее всех. Какое-то шестое чувство шептало Андрею, что лучше бы ему повернуть и сбежать, поджавши хвост, что лучше вернуться туда, откуда пришли, а может, и дальше. И подобное испытывал не только он. Чем ближе они были к лагерю, тем тише становились парни, меньше обычных шуток было слышно, чаще все озирались, словно двигалась за ними неведомая погоня. Даже Саша — законченный ученый, не верящий в вещи, которые нельзя объяснить — сделался хмурым и загруженным. А еще через несколько дней почти возле самого большака они ощутили запах. Андрей, обоняние которого обострилось в преддверии приближающейся полной луны, ощутил его первым, и он сразу ему не понравился. Что-то напоминающее о нечестных мясных лавках в городе, продающих товар не самой первой свежести. Черный гнилостный дух. Но гораздо, гораздо сильнее и хуже. Стоило только этому жуткому запаху слегка коснуться его носа, он невольно замер на несколько мгновений, и, будь у него шерсть на загривке, она бы вздыбилась. Вскоре этот же запах ощутили и все остальные. Было видно по их лицам, что не у одного Андрея он вызывает желание развернуться и сбежать. Каждый, кажется, думал о том, как хорошо было бы оказаться отсюда как можно дальше. И никто, похоже, не желал оставаться в этих местах надолго — наплевать даже стало на добычу и обычное разбойничье дело. — Запах какой-то… трупный, — озвучил первым вертевшееся у всех на уме Саша. И несмотря на его собранный и настороженный вид, Андрей, хорошо знавший его, мог с уверенностью сказать, что тот испуган и растерян. Горшок кинул на Сашу полубезумный взгляд и только заторопился вперед, подгоняя всех остальных. — Куда он так спешит, на тот свет? — негромко, стараясь, чтобы его не услышали спросил Яша. Андрей глянул на него и мысленно с ним согласился. Он тоже считал, что идти туда, откуда так сильно тянет смертью — плохая идея. Но доходить до лагеря, который Андрей уже и не помнил — видел-то только раз и достаточно давно — не понадобилось. То, что испускало этот жуткий мертвяцкий дух, обнаружилось раньше. Первое, что они заметили — нож. На него наткнулся шедший впереди Горшок. Увидев его, он замер, мешая всем остальным, вынуждая собраться вокруг себя. Нож, на взгляд Андрея был обыкновенный, и какая разница, как он сюда попал, верно? Но увидавший его Паша воскликнул: — Это же Рыся! Его ножны! И вмиг все ухнуло куда-то вниз. Андрей посмотрел на побледневшего, изменившегося в лице Горшка, на всех остальных, кажется, мечтающих оказаться как можно дальше отсюда. Дело было плохо. Тем более, что за обволакивающей все вокруг вонью он уже стал ощущать и кое-что еще. Пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы сдержаться и не кинуться разнюхивать что к чему. Очень хотелось перекинуться, чтобы почувствовать себя в большей безопасности. Они пошли дальше, всем хотелось убедиться, что нож валялся посреди леса просто так, сам по себе. Мало ли, может, хозяин его потерял сдуру или еще что. Кажется, они поверили бы сейчас в любую чушь, если бы она только гласила, что все с ушедшими бывшими товарищами хорошо. Однако не судьба. Пройдя еще немного вперед, они наткнулись сначала на ботинок, который уж точно не стал бы просто так валяться посреди леса — не пойдет же его хозяин дальше в одном ботинке, не совсем же он дурак — а потом и на целую поляну разных… вещей. Смятого папоротника, словно здесь шла какая-то серьезная борьба, пятен крови, в разных местах, даже почему-то на стволах деревьев. — Там что-то есть, — севшим голосом проговорил глазастый Яша, когда они, замерев, просто разглядывали это место и его окрестности. Сложно было заставить себя не смотреть. — Может, ну его? — неуверенно попробовал отговорить от необходимости проверять, что это, Рябчик. Но Горшок будто не слышал — уже шел туда. Делать нечего, они пошли следом. Последнее дело бродить по одному в местах, где обнаруживаются такие находки. Каждый, наверное, уже успел мысленно подготовиться к тому, что ожидало их там. Но увиденное было хуже любых ожиданий. К горлу подступила тошнота, Андрей с трудом удержал рвотный позыв. На остальных смотреть не хотелось, но, кажется, кто-то все же не удержал. Впереди, возвышаясь над землей на добрую сажень, темнел огромный выворотень. Жуткие кривые корни загибались будто когти, а на них… на них насаженные, словно мясо на вертел, висели все четверо бунтовщиков. И видно было невооруженным взглядом: повиснуть вот так было невозможно, напоровшись на корни случайно. Тела их уже начали разбухать. Андрею, глазевшему на это со странным болезненным любопытством, даже почудилось, что что-то под кожей у них уже шевелится, что-то похожее на червей. Жутко смердело. От запаха начинали даже непроизвольно слезиться глаза. Он закашлялся, из-за чего, наконец, получилось отвернуться. Яша рядом то бледнел, то зеленел, словно бы не в силах определиться, что чувствовать, Маша зажала рот рукой, заплакала и отвернулась, Пор ругался так, что будь время более подходящим, Андрей попросил бы его повторить, чтобы запомнить пару новых для себя слов. Горшок же стоял с каменным лицом. Думал о чем-то. — Надо бы их похоронить, — наконец сказал он и тон у него был такой же непонятно-каменный, как и выражение лица. — Не знаю как вы, а я туда не полезу! — тут же слегка истерично отозвался Яша. Андрей кивнул, соглашаясь с его словами. Лезть туда, снимать их оттуда… не хотелось совершенно. Горшок же приобрел вид растерянный. Он беспомощно оглядел их всех, словно пытаясь понять, серьезно они или нет. — Это… — подал голос Саша, и Андрей с удивлением понял, что тот оказывается все это время стоял, вцепившись ему в предплечье, словно боялся упасть без этой опоры. Рука в том месте, где его пальцы сжимали ее, затекла и болела. — Можно это сжечь. Вместе с деревом. Натаскать хвороста и поджечь. Эта идея тоже была встречена без энтузиазма, но понравилась все же больше. К тому же она означала, что отсюда можно будет уйти хотя бы для того, чтобы найти сухие ветки. Однако Горшок так и стоял, замерев, и Андрей с сожалением понял, что поспешно скрыться подальше хоть за ветками, хоть за чем, лично у него не получится — с Горшком надо было бы поговорить. А то еще учудит чего. И оставлять его тут одного?.. — Не соврал, — сказал он Андрею, когда понял, что тот рядом. Голос у него был напряженный и странно дрожал. — Черт или кто это… не соврал. Если бы я только… если бы я только не дал им уйти… не прогонял, был смелее, злее и сам… с ними бы этого не случилось. Он говорил будто сам с собой, думал вслух. Но Андрей все равно вскинулся, потому что даже думать так нельзя было ему позволять. — Ты не виноват! Они сами виноваты! Нечего было строить из себя не пойми что! Говорить что-то такое о людях, висящих теперь мертвыми прямо перед ними, наверное, было нехорошо. Но еще хуже было, если бы из-за них, нестоящих этого, Горшок начал корить себя, винить в их смерти. По-настоящему виноват, по-хорошему, был только тот, кто их сюда повесил да, возможно, они сами. Горшок кинул на него быстрый взгляд, и Андрей понял, что не убедил его. Но тот не захотел больше оставаться здесь и продолжать этот разговор, а может, и ему было неприятно говорить о них тут и так. Он отвернулся, направился в лес, туда, куда уже ушли остальные, и пробормотал: — Пойдем. Поможем тоже. И ничего не оставалось, кроме как пойти за ним. Все вместе они натаскали гору веток, сложили ее вокруг выворотня, особенно возле части с самими корнями. Постарались уложить так, чтобы громадное дерево тоже занялось. Промаслить-то было нечем. Работали молча, то ли стараясь дышать через раз, чтобы гнилостный запах не забивался в нос, так как терпеть его не было никакой возможности, несмотря на некую привычку, с помощью которой на него через некоторое время удалось перестать так сильно обращать внимание, то ли просто от того, что сказать было нечего. Натаскав хвороста, подожгли его. Тот занялся охотно, но язычки пламени долгое время лишь лизали ствол, пачкая его черным, уничтожая только кору и мелкий мусор. Скоро пришлось идти за новыми ветками, потому что сделалось ясно, что эти прогорят, но так и не подожгут дерево. Только когда вторая куча веток уже основательно прогорела, огонь наконец перекинулся и на корни, на ствол. Стоило этому случиться, как тот вспыхнул гигантским факелом, как будто только того и ждал. Огонь охватил и четыре тела, еще совсем недавно бывшие живыми людьми. Запахло паленой тканью, волосами, а позже и жареным мясом. С ужасом Андрей понял, что запах не кажется ему неприятным. Сколько так прошло времени, сказать было трудно. Никто из них ничего не говорил, даже Маша скоро перестала плакать. Они просто наблюдали и ждали, когда это все закончится. А когда закончилось, потушили огонь, чтобы не перекинулся дальше — несмотря на большое желание позволить этому случиться, чтобы спалить тут все, они понимали, что выгореть может вообще весь лес — и закидали тлеющие останки всем, что удалось найти, устраивая подобие кургана. Нормально захоронить не получилось бы в любом случае — копать землю было нечем, не собственными мечами и ножами же. Уже темнело, когда они закончили со всем. Все смертельно устали, ощущая странную опустошенность, но оставаться здесь никто не захотел. «Пойдем нахер отсюда. Мы сделали для них все, что могли», — сказал Балу, и все предпочли с ним согласиться. Шли вперед еще долго, стараясь уйти как можно дальше от злого места и его окрестностей. Уже стояла ночь, когда они вышли на большак и решили провести время до утра тут — на дороге, подальше от места убийства. Расположились, развели костер и… прихватило по новой. Так и чудилось, что в огне жутко шевелятся обожжённые изуродованные смертью тела, что пахнет этим паленым мясом. Да получится ли снова нормально смотреть на костер?! Больше всего пугал Горшок. Обычно неловкий, разговорчивый, шумный, даже если шуметь не старался, он был непривычно тих и задумчив. Казалось, словно на него навесили пудовую тяжесть, гнувшую его к земле. Андрей все поглядывал на него и понимал: тяжесть эта — чувство вины. И с Горшком надо было что-то делать — совсем не хотелось, чтобы тот винил себя в том, в чем его вины нет. Однако решать, что и как, сейчас не было сил: он и сам ощущал потерянность, подавленность, какие не испытывал никогда прежде. Потом, пообещал Андрей себе. Потом обязательно он и поддержит, и скажет утешающее слово. А огонечки в костре все плясали, и все чудилось — там что-то есть.

***

Спать никто не стал, несмотря на общую усталость. Никто бы, наверное, и не смог заснуть, не после сегодняшнего. Больше всего увиденное хотелось запить — пивом, брагой, вином… хоть чем-нибудь! Но даже то, что брали с собой, выдвигаясь из Белого Ключа, давно уже закончилось, так что глушить воспоминания было нечем. В голове у Горшка все вертелись сказанные Косым слова о том, что он жалкий и слабый и еще пожалеет, что самолично с ними не расправился. Он жалел. Если бы он проявил характер, приструнил, задавил их как-нибудь, они бы не стали уходить. С ними бы не случилось этого. Кто это сделал? Неужели, тварь лесная в самом деле? Как и обещала. Возможно ли это? Он вспомнил, как оно зашевелилось после того, как он прострелил ему голову, и, содрогнувшись, решил — возможно. Но за что? Что они ему такого сделали? Если обида кроется в поведении Горшка, то и мстить надо только ему, зачем всем-то? Хотя ведь вообще-то началось это не с него. Не он подстроил все так, что заблудился в ночном лесу, не он заманивал в ту жуткую землянку, разбрасываясь неясными угрозами-намеками. Не он хотел скормить своего гостя оборотню. Горшок кинул взгляд на того самого оборотня. Андрей сидел задумчивый и притихший, глазел в огонь, и по его лицу понятно было, о чем думал. Вспоминал точнее, как оно было. Тяжело ему, должно быть. Видел ли он раньше смерть так близко? В такой ее ипостаси? Они-то, повидавшие всякого, в таком виде ее не встречали, а каково ему, избалованному княжескому сыночку? Надо будет как-то его поддержать. Но не сейчас. Сейчас у Горшка у самого мысли вились бешеным роем, и гложило что-то липкое и тяжелое изнутри. — Там кто-то есть, — вдруг вскинулся Княжич и посмотрел поверх голов, в том направлении откуда они пришли. — Пахнет странно. Его словам как-то сразу все поверили — мысли не возникло, что он может придуриваться или что-то вроде того. Только полный дурак и бесчувственная мразь был способен, наверное, в сложившейся у них ситуации шутить. Другое дело, что он говорил о запахе. Коготь тоже, помнится, мог почуять издалека приближение кого-либо. Носу оборотней стоило доверять. — Чем? — спросил Горшок, поднимаясь. — Это оно? — напряженно и испуганно одновременно с ним подал голос Яша. Видно было, как напряглись ребята. Если это оно, то даже то, что их девять, не сильно поможет защититься. Косой с ребятами парнями были крепкими и умелыми, а все равно вон что с ними сталось. — Странно так, — втянул сильнее носом воздух Княжич. — Мне еще тот запах все мерещится… А тут вроде похоже… как будто, как в сундуке… Нет, это не оно, — добавил он, помолчав несколько мгновений, чем не мог не вызвать облегчение. — А что тогда?.. — спросил было Балу, но с той стороны, куда так напряженно вглядывался Княжич, донесся голос, и вопрос его остался без внимания. — Пригласите ли к костру, добрые люди? — тихо и как-то скрипуче, потусторонне, с легким чужеземным выговором заговорил с ними ночной гость. Горшок положил вдруг вспотевшую ладонь на рукоять меча, столько времени проведшего в бездействии. — А ты сам-то кто? — крикнул он в темноту. — С чего нам тебя приглашать? Там что-то зашевелилось и начало приближаться. Балу и Пор тоже поднялись, готовые ко всему. Андрей хмурился. Но вот из темноты на свет выступила фигура. Мужская, с поднятыми руками, пустыми ладонями повернутыми к ним. Худой и достаточно высокий человек остановился на границе света, то ли не решаясь подходить ближе, то ли ожидая, когда ему разрешат подойти. — Я толмач, — заговорил он другим голосом, не тем, что доносился из темноты. — Со мной господин чужеземец. Прибыл в наши края аж из самого Визенберга. Горшок краем глаза заметил, как на последних словах весь подобрался Андрей. Но заметил мимолетно, думая сейчас совсем о другом. — А что господин чужеземец не покажется-то нам? С чего нам его приглашать? — Не всякому люду стоит в лесу доверять, — ничуть не смутившись, спокойно пояснил толмач. — Коли вы дурное против нас задумаете, ему так проще уйти будет. — Другого-то вместо себя твой господин, смотрю, горазд подставлять, — хмыкнул Балу. Горшок нахмурился. — Пусть покажется тоже, — велел он. Толмач посмотрел на него, и Горшок почувствовал что-то странное. Ощущение схожее с тем, которое испытывал тогда в своем сне, когда смотрел на себя со стороны. Он нахмурился еще сильнее, раздумывая, стоит ли пускать странных ночных гостей к костру. Но толмач повернулся к темноте и что-то сказал на незнакомом языке. Странно было слышать голоса, речь, звучавшую вполне внятно, но не понимать ни слова. Что они там говорят, уж не замышляют их убить?.. Горшок, волнуясь, уже задумался, что делать, если те и в самом деле дурное что задумали, но они уже договорились. Прошуршало что-то, и вот на самом краю света появился еще один человек. Он был высок, слегка сутул, темные длинные волосы были забраны в подобие низкого конского хвоста. При нем совершенно не было оружия, а одежда его действительно была чудно́й, чужеземной. Он не угрожал, молчал и просто встал, ожидая, что же скажут. — А звать-то вас как? Имена какие-то есть? — поразглядывав незнакомцев, спросил Горшок. — Можете звать меня Суини, — хмуро отозвался чужеземец. — А меня хоть горшком назовите, только в печь не ставьте, — с усмешкой дополнил его толмач. Горшок при этих его словах едва заметно вздрогнул и уловил краем глаза косые взгляды друзей. — Горшки у нас уже есть, — покачал головой Балу после недолгого молчания и добавил: — А ты, я смотрю, господину-то своему не больно нужен, он и без тебя справляется. — Ты так не говори! — тут же вскинулся тот. — А если неприятность какая, как общий язык без толмача искать? Да оно и безопаснее не одному-то. Горшок, разглядывавший их, все думал, не зная, как поступить. Внешне никакой угрозы они не представляли, но с недавних пор он знал, что не стоит судить по внешности. Мало ли в каком виде местный Хозяин вышел к их костерку? Странные они какие-то. Но Андрей сказал, что это не оно, не то же самое, что парней убило. Но, может, это пострашнее что? Откуда бы двум совершенно внешне безобидным путникам взяться среди ночи в лесу? Но однозначно понять, кто их ночные гости, не было возможности. Да и не было совсем никакой гарантии, что не пустив их к костру, он не зарабатают себе еще больше неприятностей. Поэтому Горшок все-таки, немного помедлив, произнес: — Ну располагайтесь, места хватит. Он видел встревоженные взгляды товарищей и понимал их в их испуге. Но приглашенные к костру путники приблизились и показались еще более безобидными, чем раньше. Не получалось видеть их как тех, кто стал бы развешивать на корнях тела. Чужеземец к тому же привлекал внимание и вовсе не какой-то больной кровожадностью. Вблизи сделалось видно, какая у него бледная болезненная кожа, какие темные мертвенные глаза. Он казался глубоко несчастным и нездоровым, вряд ли такой способен был играючи победить четверых крепких парней и не получить никаких видимых внешних повреждений. Когда все снова расселись, подвинувшись, освободив место у костра ночным гостям, какое-то недолгое время над всеми ними висела неуютная тишина. Нарушил ее, как ни странно, Андрей. — А вы правда из Визенберга? — спросил он у путников. Только теперь Горшок увидел, как внимательно он разглядывал двоих странников. Ответил ему толмач. Он усмехнулся и его живое лицо приобрело какое-то странное выражение. — Только он. Я с севера нашего. Хотя в городе том бывал, учился когда-то. — И как оно там? — с необъяснимой жадностью подался вперед Андрей. — Город как город, страна как страна, не лучше и не хуже других. — А герцог их что? Лютый? — Тебе-то что за дело? Простым людям до него… — он махнул рукой. Неожиданно заговорил чужеземец, представившийся Суини. Заговорил все на том же чужом языке, и все невольно притихли, как будто, если молчать, незнакомая речь сделается понятнее. — Он человек справедливый, — начал переводить его слова толмач, сразу сделавшись серьезным. — Взгляды имеет самые широкие и попусту даже самую последнюю тварь не обидит. Умеет прощать ошибки. Но если человек заслужил, накажет человека так, как он того заслуживает. Андрей слушал внимательно, словно от этого зависела его жизнь. И правда, что ему за дело до этого герцога? Герцогов всяких и иже с ними надо изводить, чтобы не сосали соки и жизнь с тех, кто не может позволить себе богатые хоромы и жрачку нормальную каждый день. Не было бы их, а богатство их поровну между прочими делилось, может, и было бы в жизни счастье. А так приходится умирать в лесах от лап неведомой твари. Горшок так и сказал, нимало не заботясь поймет его чужеземец или нет. Толмач затарахтел быстро-быстро, поглядывая на него, назвавшийся Суини никак не показывал свои эмоции. Зато вместо него скривился Андрей, пробормотавший что-то вроде «Я не согласен». Суини из всего сказанного уцепился, похоже, только за одно. Потому что когда он сказал что-то на своем, толмачу не пришлось много переводить: — На каждую тварь можно найти… ээ… как бы это сказать… свое оружие. Горшок хмыкнул. Хотел бы он знать, что то за оружие! Но Суини снова повернулся к Андрею и продолжил: — Например вот, — и кивнул своему толмачу. Тот сначала словно бы засомневался в чем-то, но, поколебавшись, понятливо кивнул в ответ. Полез за ворот рубашки, не обращая внимание на мгновенно напрягшихся вооруженных ребят вокруг него, и… стянул с себя украшение. Серебряный топорик на такой же серебряной цепочке. Подержал его на ладони и вдруг, крикнув «лови!», кинул Андрею. Тот дернулся и поймал брошенное, не задумываясь. Чтобы тут же, громко ойкнув, выронить. — Это же серебро! — заорал Андрей таким тоном, будто это был опаснейший яд, и с обвинением уставился на странников. От его крика Горшок дернуся, не зная, куда ему кидаться и что делать — то ли морды бить, то ли Андрею помогать. Но Суини, кажется, был невосприимчив к каким-либо обвинениям. С видом удовлетворенного человека он кивнул и сказал всего лишь одно слово, как будто оно все объясняло: — Вервольф. Его не потребовалось даже переводить. Потянувшийся поднять оброненное Андреем украшение Балу с растерянным видом выронил его снова. Все взгляды устремились на Андрея. В неровном свете костра было не очень понятно, но, кажется, тот начал медленно краснеть какими-то пятнами. — Ну и что? — буркнул Горшок, разозлившись вдруг, что ночные гости так поступили с Андреем. — Что вы этим сказать-то хотели, е-мое? Суини перевел взгляд снова на него и неожиданно заговорил на понятном языке все с тем же странным выговором, что они услышали изначально: — Даже самую злую тварь можно убить. Нужно только знать как. — Да что ты вообще об этом знаешь? Сам-то ты кто такой? Охотник? На тварей охотишься? Суини улыбнулся. Улыбка у него была жуткая. Показалось даже, что из-под верхней губы у него выглядывали клыки. — Нет, — качнул он головой. — Хотя в какой-то степени можно сказать и так. Но я… как бы это сказать по-вашему… лучше? Нет, — он задумался ненадолго и, видимо, решил попробовать выразиться иначе: — Мой путь вечен, я не размениваюсь по мелочам. Могу и поохотиться, но не охочусь на всех подряд, всегда тщательно выбираю на кого. И за долгие годы у меня появился опыт. Вот и все. — Долгие годы? — недоверчиво протянул Пор. — Не похож ты на старика. Суини, продолжая улыбаться, перевел взгляд на него. Пор сразу как-то сжался и нахмурился. — Не всегда то, что мы видим, оказывается таким на самом деле. Часто это лишь оболочка. — Да, никогда бы не подумал, — прозвучало хорошо слышимое в повисшей тишине бормотание Яшки. При этом он косо поглядывал на Княжича и даже словно бы отодвинулся немного. Горшка это почему-то разозлило только сильнее. — Оболочка, е-мое! Видимое-невидимое! Хватит говорить загадками! Ты что-то знаешь. Кто ты, говори прямо! — О! Обыкновенный цирюльник, — ничуть не придал значение его раздражению Суини. Наоборот было, похоже, что он им как будто наслаждался. — Это кто? — негромко поинтересовался у сидящего рядом Рябчика Пор. Ему ответил Ренегат: — Брадобрей. — Ищет кого бы побрить? — с нервным смешком спросил Яшка. — Именно так, — довольный, словно маленькими детьми, сделавшими что-то правильно, подтвердил чужеземец. — Какая разница, е-мое! — взорвался Горшок. — Какое это все имеет значение?! У нас друзья умерли, это ты их убил?! И сам испугался того, что спросил. Почему-то показалось, что прозвучавшие слова имели странную силу. Силу признания того, что случилось. Умерли, снова вспомнил Горшок, умерли, потому что я их прогнал. — Нет, — тем временем просто ответил Суини. И Горшок как-то сразу ему поверил. А тот задумчиво продолжил: — Странно мне, почему вы так боитесь смерти? Смерть — это же только начало чего-то большего. — Начало чего? — скептически спросил Балу. — Загробной жизни? — Зря вы смеетесь. Загробная жизнь может быть разная. В момент смерти перед людьми могут открыться неожиданные возможности, если судьба к ним благосклонна. Они могут стать сильнее и способнее. Стать оборотнем, например. — Или вампиром, — тут же отозвался Андрей, странно притихший после того, что с ним провернули. Он бережно держал свою ладонь, которой схватил украшение, другой рукой, и, хотя Горшок не мог, конечно, в этом поклясться, на ней уже вовсю краснел самый настоящий ожог. Андрей при этом выглядел разозленным и раздосадованным. А слова его резанули по ушам, заставляя по новому взглянуть на ночных гостей. Ну конечно, вампир! Кто ещё, выглядя так плохо и болезненно, будет бродить по ночному лесу? Но что ему здесь надо? Неужто… охотится? — Да, — не стал спорить Суини. — Или вампиром. Поэтому в смерти нет ничего плохого. Смерть на самом деле лучше жизни. — Но не всем же так везет, чтобы и дальше продолжить жить, даже умерев, — проворчал Балу. — Кому-то приходится умереть на самом деле. — Такая смерть тоже лучше. Люди слабы, люди страдают, мучась от того, что называется душой, а, умирая, по-настоящему обретают покой. — Тебя послушать — лучше вообще не жить! — возмутился Яшка. — В какой-то степени так и есть. По моим наблюдениям лучше всего живут те, кто уже умер. И таких людей много, их просто не видно. Их души умерли раньше тел, — он вдруг быстрым движением языка облизнул нижнюю губу. — Такие самые вкусные. — Так, — Горшок встал. Они и без того потеряли бывших друзей. Без того провели тяжёлый день, который бы забыть, как кошмарный сон. Теперь вот это? Ждать подвоха от него, кто бы он ни был? Вампир там или вовсе бес. — Мы передумали. Вам здесь не рады. — Жаль, — словно бы искренне расстроившись, проговорил Суини. Вздохнул. — Костя, — вдруг обратился он к своему толмачу, расслабленно слушавшему весь разговор. Тот снова понятливо кивнул и вдруг зажал уши и зажмурился. А Суини повернулся обратно к двинувшемуся к нему Горшку и внезапно подул в его сторону со словами: — Кажется, вам пора спать. Я посторожу. И вроде Горшок еще хотел сделать шаг, даже почти сделал. И вроде даже услышал предостерегающий, но запоздавший крик Андрея. Но на него уже навалилась такая усталость, что сопротивляться ей не стало никакой возможности. Потянуло в сон. Глаза сами собой стали закрываться. И последняя мысль, мелькнувшая в голове, перед тем как он почти упал куда-то в костер была: «По крайней мере я это заслужил». Но, как ни странно, утром они все проснулись. Небо было серое и пасмурное, деревья снова шумели, как перед непогодой, а они все были в полном порядке. Руки-ноги были на месте, даже ожога на роже у Горшка не было, несмотря на то, что он отчетливо помнил приближающийся огонь, в который падал. Не удалось также обнаружить ни следа, ни намека на присутствие ночью у костра их странных гостей. Можно было бы подумать, что это все был сон, вызванный вчерашними переживаниями, но не бывает настолько одинаковых снов, которые бы еще и помнило такое большое количество человек одновременно. И вроде все обошлось. Можно было выдохнуть и начинать думать, как им быть дальше. Только сказанное ночным пришельцем четко отпечаталось в голове, не желая покидать мысли. Он был прав, когда говорил, что на всякого можно найти свою управу, стоит только захотеть. И Горшка очень озаботила мысль: а какую управу можно было найти на Хозяина леса?

***

Но первая проблема, с которой им пришлось столкнуться наутро, была совсем другого характера. Узнавшие настоящую княжескую природу ребята, отвлеклись на это, словно это было важнее зверски убитых и сожженных ими вчера бывших товарищей. То, что Княжич все-таки не Коготь понятно сделалось сразу, как все проснулись и пришли в себя. Не стоило ждать особого к нему отношения. Напротив, ребята как-то слишком радостно подхватили высказанную Рябчиком мысль, что это он, оборотень виноват во всех их бедах. И не стоило им его привечать. И может быть если бы они отдали его силам зла, все глядишь и наладилось бы. И вообще надо было сразу так поступить, и правильно ребята тогда говорили… Неожиданно за Княжича вступился Ягода. Ничего бы не изменилось, заявил он, потому что единственный, кто умел поддерживать мир в этих краях все равно погиб. Что бы было иначе, расправься они с бестолковым новичком? Но Рябчик настаивал, и остальные как будто смущенно и молча поддерживали. Горшок бесился, Андрей, кажется, тоже. Что делать дальше было совершенно неясно. Не только в отношении Княжича, но и вообще: что делать? Горшок бесился еще и поэтому. В прошлый раз он уже принимал решения. Что из этого вышло, они видели вчера. — Кончать надо этого гада, — рассудительно заметил Балу, пытаясь всех примирить. — Прав был упырь вчерашний: на каждого можно найти свою управу. Выяснить, кто это был, и кончить его, будет знать, как нас трогать. Балу говорил, словно погибшие парни их не оставляли, так и оставаясь частью одного большого целого. Но они ведь ушли, потому что он, Горшок, их выгнал. — Не надо ничего выяснять, и так ясно, кто это был, — проговорил он, чувствуя себя препаршиво. — Что ясно? Ничего не ясно, — не согласились с ним ребята. — Как же, — попробовал он было возмутиться, но вдруг сообразил: он им так и не рассказал ничего толком! От осознания этого стало еще паршивее — какой же из него атаман, если он даже в известность никого ни о чем не поставил, словно они сами догадаться обо всем могли?! Все от этого как-то скрутило узлом внутри и захотелось пойти прямо туда, откуда вчера они так старательно уходили, и сказать неведомо кому: вот он я, ешьте меня! Серенькая, липкая мыслишка эта показалась удивительно настойчивой и верной. И пришлось рассказывать. Рассказ у него плохо получался, путанно и сложно, но на помощь вскоре пришел Княжич. Подхватил все, что Горшок, путаясь, пытался выложить, и облек в простую и понятную форму. И так ловко у него получалось словами ворочать, что Горшок и сам заслушался, а потом расстроился еще больше — даже с этим он не справился! Княжич рассказал все так, как хотел бы, да не смог сам Горшок, кроме одного — вывода. Та самая, вспыхнувшая в нем спонтанно мысль, сумела за время княжеского рассказа вырасти в нем и приобрести больший размер, задавить все остальные, метавшиеся маленькими рыбешками в голове. Ему сделалось ясно как белый день: он эту кашу заварил, ему и расхлебывать. Это он и озвучил сразу, как Княжич замолчал. — Дурак совсем, что ли? — очень резонно поинтересовался у него на это Балу. — Сначала оно тебя убьет, потом вот его, а потом и нас всех, а толку? Тут другое что-то надо. — Так, а все-таки… все-таки если Суини правду говорил? — высказал мысль Яшка. — Одолеть всякого можно, нужно только знать, как. Давайте лучше думать — как. И стали думать, как. Зная, кто их одолевает, можно было и предположить, что ему нанесет вред. Горшок не очень к общим размышлениям прислушивался и уж тем более не присоединялся, потому что для себя уже все решил. Собственная идея про себя, несмотря на все возможные сказанные слова, казалась единственно правильной и верной. Не терзал же никого больше Хозяин ни во снах, ни в мыслях, значит, не им и расплачиваться. Словно услышав, о чем он думал, Княжич уличил момент и спросил у него тихонько, пока остальные, занятые обсуждениями не слышали: — Что он еще-то тебе сказал? — М? — Во сне. Помнишь, ты рассказывал? Первая часть, выходит, сбылась. Дальше-то что будет? Горшок уставился на него, будто впервые увидел. «Сначала недругов. Потом друзей. Потом брата. Потом любовь». — Не помню, — выдохнул он чуть слышно. Княжич посмотрел на него со всем вниманием, очевидно не поверив, но допытываться не стал. — Кто предупрежден, тот вооружен, — вместо этого провозгласил он. — Нам бы подготовиться как следует. Ты бы попытался вспомнить, чтобы знать, к чему готовиться. Но слова его только больше убедили Горшка — нечего ребятам в это лезть, сам он должен все решить. Нельзя им ни оставаться, ни проблемы решать — погибнут попусту. А они уже оказывается тоже для себя все решили. И что Хозяин леса, о котором им Горшок с Андреем рассказали все, что знали, простой леший, и чего боится тот. Ренегат — городской, ученый парень — неожиданно проявил себя знатоком такого рода нечисти и стал главным источником информации. Ребята даже план какой-то разработали. Горшок, когда прислушался к ним, ощутил, как волосы дыбом встают. Но его отговоры и возмущения слушать никто не стал. — Что ты за неразумных нас считаешь, что ли, Гаврила? Наш план лучше твоего, согласись. В твоем мы не хотим участвовать, а наш может и сработать. — А может и не сработать! — рыкнул он. Ну правда, как можно было позволить кому-то выступать приманкой? Как можно было надеяться, что простые вещи, делающие больно нечисти — серебро, осина, огонь — могут победить того, кто поднялся с раздробленной головой и дальше пошел? Не сработает. Как пить дать не сработает. Но парни его не слушали, вовсю начав готовиться к исполнению своего плана. Жребием решили, кто будет приманкой — не повезло Яшке — раздобыли материала для копий своих осиновых. Горшок, узнав про Яшку, взревел медведем и уперся — не дам вам этого сделать! Но Яшка сам его уговаривать взялся: я ж, мол, не маленький, справлюсь, что ты мне не доверяешь? И что с таким делать? В итоге, видя, что его возмущение бесполезно, Горшок решил действовать иначе и перехватил на себя всю инициативу. Теперь он сделался тем, кто активнее всех готовился, стремясь сделать все по их, но самостоятельно. Может так получится их уберечь, думалось ему. А между прочим выяснилось, что чтобы им подготовить необходимое оружие, нужно очень постараться его хотя бы найти. В лесу, как оказалось, не росло осины, серебра у них совсем не было, и взять было неоткуда. Поэтому исполнение плана затянулось. Сначала поисками осины, потом стесанием копьев, потом спором с Машей, которую единогласно решили сопроводить в безопасное место… Андрея Горшок тоже хотел где-нибудь в безопасности оставить, но тот так на него посмотрел с этой бровью своей еще, что, заикнувшись разок, он эту тему больше не поднимал. Он подумывал оставить того тихо, когда он отсыпался после ночи полнолуния, случившейся с ним вскоре вновь. В этот раз Горшок не стал у него ничего спрашивать и выслеживать его. Тот сам сказал, где будет и что будет делать, и особо не скрываясь, с вызовом каким-то даже, ушел. В этот раз, зачем он уходит, знали все. И Горшок надолго запомнил взгляды, какими на Княжича смотрели в тот момент ребята. Очень захотелось вскочить и заслонить от них того, сопроводить его, охраняя, сберечь от всего на свете. Но остановила вовремя пришедшая мысль, что это из-за него Княжичу приходится так заморачиваться. Он тогда расстроился и решил: точно надо его оставить, когда он будет назавтра спать весь день, ради его же блага. Но оставлять его Горшка отговорил Ренегат. Это бесполезно, сказал он, Андрей нас найдет по запаху и догонит, а ты его только обидишь, да и зря думаешь, что он беззащитный — нас всех еще защитит. Звучало это убедительно, и Горшку пришлось сдаться. В день, когда все было готово и они, наконец, отправились исполнять свой план, колени мерзко подрагивали, а в середине груди что-то натянуто звенело, словно готовое лопнуть. Со всей серьёзностью и уверенностью Горшок мог бы признать — он боялся. И боялся совсем не так, как бояться, скажем, перед боем с сильным, но понятным противником. Он боялся, почти уверенный, что сегодня они все погибнут. Своей собственной смерти он был даже отчасти рад — сам виноват, самому и расплачиваться. Но все остальные?.. Друзья, которых он знал с детства, брат — единственный родной человек, оставшийся от прошлой жизни, Андрей, которого непонятно когда успел полюбить. Да что там, даже Ренегата, случись с ним что, было бы жаль. Горшок хотел бы по возможности избежать их жертв. Ему уже хватило вида смерти тех, кого он раньше считал друзьями. Напряжение сковывало, и он боялся еще, что не успеет вовремя нанести удар. Что подведет всех остальных. Что увидит, как с кем-нибудь из них случается самое плохое. Будь его воля, будь у него такая сила, он бы всех их отослал далеко-далеко, чтобы не грозило им ничего. Но кто поручится, что это было бы правильно? Теперь никакой уверенности ни в чем он не ощущал. Знал только, что жизнь свою не пожалеет отдать, чтобы только друзья и любимые были живы. В тот день лес молчал. Он был непривычно тих и пуст, словно сам заманивал их в ловушку, подыгрывая. Скорее всего так и было. Что их старания для всесильного существа, каким являлся Хозяин леса? Для него они — букашки. Развлечение на один день. Пережевать, перемолоть в себе и выплюнуть. Горшок старательно гнал от себя эти мысли и все ждал условного сигнала от Яши. Когда же ожидаемая особая трель, издаваемая заготовленной специально для этого глиняной свистулькой, наконец прозвенела, чуть не позабыл, что хотел и должен был делать, в самом деле едва не подведя друзей. А потом все происходило так быстро и словно совершенно независимо от его воли, что в памяти почти ничего не осталось. Яркие вспышки густой уже зелени, тупая боль в плече, легкий страх — а может, и не страх даже, а азарт охотника. Скорость, с которой он несся по лесу, беспокойство, терзавшее его вместе с вопросом, как же там Яшка. Восхищение, которое он испытал, снова увидев гигантского светлого волка, появившегося вдруг, совершенно не по плану, посреди дня. Именно тот волк, появления которого никто из них не ждал, сделал самое важное — не дал Яшке попусту погибнуть. Отвлек, задержал все-таки объявившуюся тварь. Та, как и обещала Горшку, совершенно не заботясь о собственной безопасности, развлекалась, подыгрывая им в их подобии плана, появилась, как они и рассчитывали, в той самой чаще, где была землянка. И вот все вместе будто единый, слаженно работающий организм, они оказались там и атаковали. Без сомнения, как Горшок и предполагал, погибли бы все до единого, но волк… волк не дал этому случиться. Как и говорил Ренегат, он действительно вывез большую часть их бесполезной и смешной в общем-то атаки. А им оставалось только ему помочь. Из того, что случилось тогда, в памяти Горшка осталось, наверное, только одно: как Княжич — а волком был несомненно он, такой большой, сильный и невозможно красивый — в одиночку удерживал бесновавшуюся, беспрестанно меняющую форму и внешний вид тень, держа ее цепко клыками, сжимая челюсти так, что даже со стороны от одного наблюдения начинало сводить свои. В тот момент как-то так получилось, что почти все были заняты собой. Они заранее заготовили по-особенному сделанные колбочки, по задумке Ренегата должные помочь. В колбочках тех было щедро налито раздобытого в ходе подготовки очень-очень крепкого почти прозрачного вина, и особым образом были присоединены тряпочки. С помощью этих премудростей Ренегат, отвечавший за большую часть плана, рассчитывал «обеспечить повреждения огнем». Так вот, теперь ребятам приходилось тратить их, защищаясь от взбунтовавшегося леса, который из непривычно тихого вдруг сделался совершенно безумным. Корни, вырывались из земли, стремясь захватить, оплести, задушить, ветки тянулись проткнуть, как тогда Косого и ребят. Вскоре из-за раскиданного вокруг переносного огня все запылало, и они словно бы находились внутри разожженного ими самими огромного костра. И Андрей, как мог, пытался справиться сам. И это-то отложилось в памяти Горшка ярче всего: то, сколько силы в нем было, какой он невероятный, самоотверженный. Что ведь ему этот лес, их жизни, жизни погибших ребят? Он бы мог жить счастливо и сыто где-то в своих великолепных княжеских хоромах, где бы ему подносили все уже готовое. Но он был здесь и рисковал собой. Наверное, в этот момент Горшок, хоть оно было и не совсем уместно, отчетливо понял, почему влюбился в этого человека. И его такого ни в коем случае нельзя было потерять. А больше как-то, если бы кто его спросил, он ничего и не вспомнил бы. Уже потом Княжич сам ему рассказал, как было дело. Как оказалось, Горшок явился тому на помощь совершенно, кажется не соображая, что делая. И поэтому — не сомневаясь. Он нанес решительный и решающий удар, и то, что терзало их, враз разлетелось чернильными брызгами. Их с Андреем отбросило в разные стороны, сшибая с ног. И… все? И потом они уносили ноги, пока лес, подожженный все-таки нечаянно, горел. Вся злополучная чаща вскоре полыхнула, будто промасленный прутик. И в огне этом была смерть и чудились изгибающиеся, мертвые тени. Они сотворили страшное, но большое дело. Они освободились сами и освободили других, всех тех, кто в будущем мог столкнуться с этой угрозой. Но лежа головой у Андрея на коленях несколько дней спустя и слушая его рассказ о том, как все было, Горшок вдруг ощутил уверенность — это была ошибка. Он снова принял неправильное решение, снова сделал что-то настолько сильно не так, что это еще аукнется им потом. Непроизвольно в попытке успокоиться он прерывисто втянул носом воздух и, повернувшись, обхватил Андрея руками. — Ты чего? — спросил тот, прерывая свой рассказ, и потрепал его по волосам. Они были одни, прятались ото всех в каком-то сарае ближайшей к лесу деревеньки, пока все остальные снова пили под неодобрение деревенской большухи и полную поддержку большака. Здесь в сарае было тихо, солнечные лучи уютно пробивались сквозь неплотно пригнанные доски, выхватывая столбики мелкой пыли, частично освещали заботливо сложенные хозяевами инструменты. — Ты не Княжич, — сказал Горшок ему в живот приглушенно. — Ты самый настоящий Князь. Тот усмехнулся. — А ты только понял? Горшок помотал головой туда-сюда. По мере возможности, кончено. По факту, скорее, повозил кончиком носа по княжескому животу. Нос щекотало его запахом, тревожившим что-то неясное внутри, обещающим успокоение. Он потянулся к нему ближе, на что Князь эйкнул и попытался его оттянуть обратно. Ему было неудобно. — Это ты должен быть атаманом, а не я, — пробормотал Горшок. Князь покачал головой. — Ты не прав. Он не понимал, почему Горшок так говорил, и не понимал, что вообще с ним творится. Откуда столько тоски и печали, когда они празднуют победу? Теперь настала пора настоящей, полной свободы. И ничто больше не угрожает их жизням. Горшок чувствовал его непонимание. Оно звенело между ними, и он хотел бы обладать хоть частью княжеской уверенности в их светлом будущем. А ведь он в самом деле мог попытаться взять хотя бы маленькую частичку, мелькнула мысль. Вспомнилось то чувство, обещавшее полное забытье, которое он ощутил, лишь услышав запах тогда в Белом Ключе. Он приподнялся и внимательно посмотрел на Князя. — Что? — спросил тот недоуменно. Вместо ответа Горшок потянулся к нему, сжал его плечи в объятии, смял его губы в поцелуе. — Подожди, — попытался отвернуться тот. Горшок рыкнул на него, стремясь ухватить за хвост, ускользающее от него забытье, которое мог подарить ему Андрей. — Горшок! Ты что творишь? Горшок его не слушал. Он прекрасно видел, какой силой Князь обладал на самом деле. Если бы он по-настоящему не хотел того, что Горшок собирался от него сейчас получить, он бы, наверное, вел себя иначе? Ведь так? Горшок не собирался делать ему плохо. Он просто хотел немного забыться. Он просто хотел, чтобы стало немного лучше. Разве Князь… нет, Андрей откажет ему в том, чтобы стало немного лучше? — Андрюшенька, — выдохнул он, лихорадочно зацеловывая порозовевшее любимое лицо. — Так нечестно, — тихо отозвался тот, перестав отворачиваться, позволяя ему делать, что вздумается. — Ты зовешь меня так, а я тебя должен Горшком? Теперь? — Не зови, — фыркнул Горшок. Его куда больше интересовала сейчас нежная, сладко пахнущая кожа у Андрея за ухом. Он присосался к ней губами, оставляя синяк. Андрей зашипел и уперся ему ладонью в грудь. — Ну уж нет, — сказал он. Голос у него зазвенел. — Назови свое имя! Чего ему в этом? Горшок ощутил легкое раздражение. Сейчас вообще не время пытать его этим. Он все равно дорвется до того, к чему тянулся, как бы там Князь его ни заговаривал. Он уже начал ощущать, как блаженно голова поехала, как утекают в помойную яму собственного сознания все дурные мысли. Он не собирался упускать это теперь, ведь никакой Ренегат не станет выбивать его намерений из него. Но, несмотря на раздражение, губы уже сложились, и будто само-собой наружу вырвалось давно похороненное на дне души имя: — Миша. И некогда было задуматься о произнесенном давным-давно забытом секрете. Андрей был у него в руках, послушный его воле, и не собирался никуда убегать.