Ведьмы не любят делиться

– Ты безбожно долго заглядывался на нее. Даже, скажу так, приосанивался. Заставлял меня умирать от ревности, – Крассус с трудом сдерживает смех, прижимая Вольжифа за плечи к соломенному матрасу, лежащему прямо на полу их маленькой комнатки в алушиниррском трактире. – Ну так она ж суккуб! Очаровала меня своей этой суккубьей магией, там никак не устоять было, шеф! – а вот Вольжиф смеется откровенно, как подросток, хватаясь за его руки и выворачиваясь, но как бы не всерьез. – Ладно, принято. Но ты спал со жрецами в Дрезене! А сам потом жалился мне, что вот, мол, да никто, да с бедным тифлингом, да задарма… – Так и они не задарма! Ну уж никак не из симпатии, разве что по доброте душевной и из жалости… и, между прочим, ты бы знал, шеф, как тяжело было им эти сказки убедительно рассказывать и вот ни разочку не хохотнуть!.. – А я бы, может, такие сказки тоже послушал… да только ты с ними ко мне что-то не торопился. – Ой, а ты б как будто в них поверил! – В слезливую легенду о юном и прекрасном проклятом принце, вынужденном жить без любви? – Крассус почти серьезно задумывается, пользуясь своим преимуществом в весе и так и продолжая удерживать Вольжифа. – Ну да, в это бы не поверил, конечно. Но мог бы сделать вид! Да и раз уж я тебе давно нравился, ты хоть попытаться-то мог, а я бы уж и такой топорный намек понял, – его тон становится мягче и ниже, и Вольжиф почти совсем перестает вырываться, так только, для острастки поерзывает и елозит хвостом по матрасу. – Нравился. Нравишься. Поэтому я так с тобой и не хотел… – и его голос тоже звучит серьезнее, глубже, но спустя мгновение в нем снова звенят фальшивые обиженные смешинки. – А ты что ж, правда бы вид сделал, что поверил? Только чтоб со мной трахнуться? Вот тебе и вся любовь, так, значит, шеф? – Только вот давай не будем переворачивать это в историю о похотливом монстре и бедном-разнесчастном плутифлинге, – фыркает Крассус, опираясь на локти и тяжело ложась сверху, и Вольжиф мимолетно облизывает губы. – Точно не будем? А то я как бы и не против, – он, насколько может, подается вверх всем обнаженным перед сном телом, старается потереться, и Крассус еще раз фыркает, приникает к его мальвовым губам, увлекает во влажный, острозубый поцелуй, и Вольжиф довольно, по-мальчишески стонет ему в рот. – Да это что же, опять вы? – а из-за левой стены вдруг доносится скрипучий, недовольный и жалобный голос. – А я-то уж понадеялся, что вы наконец в Бездне сгинули… Ну дайте поспать-то, изверги, Ноктикулой молю!.. – и неизвестный стучит по стенке, кажется, подошвой сапога. – Да не трынди ты! – раздается в ответ из-за правой стены. – Своей жизни нет, так хоть другим передернуть не мешай! Вольжиф жмурится от смущенного смеха, а Крассус прикусывает губу острыми зубами, чтобы не расхохотаться в голос, и в его сверкающих фуксиевых глазах играют хаотичные огни. – Ну что, послушаем левую голову, – все же хихикнув, он кивает в одну сторону, – или правую? – и в другую. – Определенно правую, – отсмеявшись, выдыхает Вольжиф. – Тогда не смей больше флиртовать с суккубами, – и Крассус больно кусает его за нижнюю губу, но сразу отстраняется, заставив еще потянуться наверх и голодно вздохнуть, потому что плечи Вольжифа так и прижаты к матрасу. – Когда ты так меня раскладываешь и целуешь так крепко, шеф… Крассус… сложно очень удержаться, – сиреневый хвост выбивает из матраса пыль, но Крассус жестко прихватывает его, плотно обвивает своим, вынудив Вольжифа еще вздохнуть и чуть прикрыть золотые глаза. Кадык мягко двигается под сиреневой кожей от суховатого глотка. Тифлинги всей своей природой выражают желание, искушение, так говорят. Такого от них ждут через отвращение и страх – извращенного удовлетворения бедной человеческой фантазии. Но даже если люди и получают то, чего хотят – нужда толкает многих из нас на печальные поступки, – в самом деле приоткрывает то самое чувственное преддверие таящейся внутри него хаотичной Бездны тифлинг только другому тифлингу – пылающим взглядом, жестким переплетением хвостов, нечеловеческим румянцем, кровавым укусом в плечо, сжавшимися острыми ногтями между ног. И сейчас Крассус Арикоза хочет этого, хочет быть собой, выросшей на болотах ведьмой, страстным веселым капризом злящейся на своего любовника и оттого еще сильнее желающей его. – Ты дурной сладострастный мальчишка, – он говорит тихо, улыбаясь и скользя хвостом по хвосту Вольжифа, по покрывающему его густому пушку туда и сюда. – Эй, шеф, да ты всего-то… – Вольжиф наскоро подсчитывает в уме, хотя Крассус и видит, что сосредоточение дается ему уже не так легко, как обычно, – ну да, ну немного постарше, но не строй уж из себя тут… – Распутный – а Крассус наклоняется к его острому уху и шепчет, согревая дыханием, – блудливый, – касается языком мочки и проводит до самого кончика, заставив его дернуться, – бесстыжий, – еще чуть прикусывает острыми зубами, и Вольжиф вполголоса ахает, – мальчишка. – Да чтоб тебя… – он и ругается вполголоса, и Крассус, плотно прижавшись к нему, чувствует, как у него уже немного привстает. – Но я все еще обижен на тебя, – он продолжает так же тихо и интимно, не оставляя двусмысленности, – и жду полной капитуляции и получения репараций. – Это чего еще?.. – непонимающе переспрашивает Вольжиф, и Крассус хихикает. – Возмещения я жду. Удовлетворения за мою совершенно справедливую и обоснованную обиду. – А, так это… ну, ты ж все равно сверху будешь… – Вольжиф немного теряется; его уже легонько повело, и, кажется, он бы сейчас рад и просто, безыскусно трахнуться, но в голове у болотной карги уже выстроен другой план. – Подними ноги, – и Крассус вдруг отстраняется, перестает держать Вольжифа, как будто ему все равно, как будто у него тоже не привстал немного, и садится рядом с ним на коленях, и только подрагивающий кончик хвоста – не считая налившегося кровью и набухшего члена – выдает его нетерпеливое возбуждение. Вольжиф хихикает и послушно задирает свои красивые, длинные и мягкие, с твердыми мышцами под сладким жирком, ноги, а хвостом опять игриво хлещет по матрасу. – Возьми под коленями, держи и не смей отпускать, пока я не разрешу, – нарочито строго велит Крассус, пересаживаясь и с удовольствием смотря, как живот Вольжифа собирается сочными складками, как его еще мягковатый, но уже явно ставший побольше член лежит на нем и как доверительно он сам укладывается так, широко раздвигая ноги и открывая свой нежный, окруженный сбегающими к основанию хвоста черными кучерявыми волосками зад. – А иначе что, шеф? – но Вольжиф не может не подразниться, глядя золотыми глазами из-под полуприкрытых в предвкушении век, и Крассус хмыкает. – А иначе мне придется поступить с тобой очень и очень скверно, мой цветик, – тоже дразнится он, кладет руки на разошедшиеся теплые ягодицы и низко наклоняется, сразу проводит языком по сжатой и сладкой темно-фиолетовой дырке между ними. Хотя не такой уж прям и сладкой, солоноватой скорее, хотя и некоторая кислинка, и особая мускусная пряность тоже есть, но так и только лучше. – Ах-х… да что ж ты делаешь-то, Крассус? – а Вольжиф шипит, сильнее стискивая свои ноги под коленями и глядя на него во все глаза – смущенно, нервно и возбужденно. – Отлизываю тебе зад, ну, ты не в самом деле маленький же вроде, – снисходительно фыркает Крассус и еще несколько раз неотрывно и широко проводит языком по такой чувствительной дырке; Вольжиф закусывает губу острыми зубами, и его ноги вздрагивают, а член еще видимо наливается кровью. Крассус влажно лижет его зад, обводит кончиком языка по кругу – и снова проходится поверх горячими, широкими мазками. Но когда он вталкивает язык в мягко приоткрывшуюся от этого дырку, хочет вылизать ее изнутри тоже, Вольжиф все же вспыхивает и опускает ноги, отодвигаясь. – Ты не подумай, что мне не понравилось, – торопливо поясняет он, явно не желая обидеть, – но прям так с языком – это как-то уже, шеф… – Цветик, помнишь, что я тебе только что сказал? – а Крассус смотрит на него вроде спокойно, но в глубине его фуксиевых глаз опять пляшут хаотичные искорки. – Если ты отпустишь свои коленки, я поступлю с тобой очень, – он двигается вперед, сам резко берет Вольжифа под колени и рывком высоко задирает его ноги, встает над ним, с силой надавливая и удерживая всем весом, – и очень скверно, – и его длинный, подвижный хвост, коротко взметнувшись вверх, хлестко опускается на голые ягодицы, и Вольжиф шумно втягивает воздух; щеки вспыхивают цветом ранней саренитской мальвы, и между приоткрывшимися губами видны желтоватые преострые зубы. Крассус еще пару раз хлещет хвостом по открытому, выставленному заду, и треугольник на конце звонко шлепает по натянутой коже; Вольжиф снова мимолетно прикусывает губу и то закрывает, то распахивает глаза. – Ах… ай! Да как ты такое только… х-хах… выдумал, командор Арикоза?.. – С демонами… даже наполовину демонами… приходится иногда быть изобретательным, – мягко фыркает Крассус; его хвост размеренно ходит влево и вправо, с каждым движением крепко охаживая раздвинутые ягодицы. – Ах-х! Был бы ты кем другим, шеф… – и в голосе Вольжифа звучит не обида, но особое интимное доверие; бесовская кровь, стучащая в ушах, соединяет их так же крепко, как чувственное влечение. Веки вздрагивают, и все тело Вольжифа непроизвольно легонько напрягается перед новым резким, обжигающим кожу шлепком; Крассус хорошенько и живо проходится по его румянящимся уже ягодицам, широко расставив ноги и без стеснения любуясь им. Вольжиф доступный, раскрытый, сирень, переходящая в мальву, но пахнет от него не нежными летними цветами, а свежим потом, разгоряченной кожей, взмокшими от алушиниррской жары горькими кудрями, мускусом, сухим пеплом и самую чуточку мылом после сегодняшней бани; лакомая грудь, мягко собравшийся живот, вздрагивающие длинные ноги, твердо уже вставший толстенький член между ними и ритмично напрягающиеся ягодицы с яркими пятнами от шлепков влекут Крассуса неимоверно, он взмахивает хвостом в очередной раз и опускает его ровнехонько на возбужденно сжавшуюся темно-фиолетовую дырку, и Вольжиф так громко ахает, зажимается сильнее и тут же расслабляется, и опять смущаясь, и желая этого. – Сделай так еще, Крассус… – он просит, и пальцы на его ногах поджимаются, когда Крассус второй раз сочно шлепает по нежной дырке – и сразу после по горячей промежности. Хвост хлестко, жгуче бьет и по раздвинутым бедрам, и по ягодицам, и между ними, по самым чувствительным местам, ласковым движением оглаживает член с быстро выступившими на головке каплями смазки и мягкие яйца – до стона и закушенной губы – и снова смачно припечатывает натянутую кожу сладким ожогом. И эти тугие, звучные хлопки заставляют их соседа еще стучать по стене, а от распаляющих, легких шлепков по промежности Вольжифа откровенно ведет, но все же, взметнувшись, его хвост вдруг резко обхватывает хвост Крассуса, обвивает и удерживает от очередного удара. – Я так-то парень понятливый… и у меня уже вся задница горит, шеф… – дыхание у Вольжифа сбившееся, и Крассус с трудом отводит взгляд от его вправду покрытого ровным румянцем зада. – Если ты еще хочешь, то можешь снова… ну… отлизать мне ее? – А ты сам-то как будто не хочешь, – но Крассус не торопится, выжидающе глядит на Вольжифа, изучая приятное напряженное возбуждение и смущенное предвкушение, отражающиеся на его лице. – Попроси убедительней. – Да проклятущие вы ведьмы, все бы вам… – и Вольжиф немного нервно смеется. – Полижи там еще, Крассус, пожалуйста, ну… – Нет, ну раз уж ты просишь, – а Крассус нарочно скучающе вздыхает. – Только сам держи ноги и в этот раз не отпускай, – Вольжиф согласно перехватывает свои ноги под коленями, и Крассус опускается ниже, снова укладывается на матрас и приникает к напряженно сжавшейся, горячей дырке, сразу несколько раз влажно проводит по ней языком. И в этот раз Вольжиф только удовлетворенно, с желанием стонет, позволяя ему и полизать ее, и наконец запустить язык внутрь. Нежные, гладкие стенки и вправду как будто чуточку сладковатые, Крассус тщательно вылизывает дырку сперва изнутри, погружая язык так глубоко, что до срывающихся у Вольжифа громких смущенных стонов, а после снова снаружи, мокрыми и широкими движениями проходясь по такой чувствительной от прилившей крови каемке. А потом и вовсе, причмокнув, целует ее, влажную и еще сжавшуюся, посасывает и сразу так горячо и скользко трахает языком. И Вольжиф не может свести ноги, может только возбужденно сжимать ее, пока Крассус лишает его некоторой взаправдашней невинности, и у него твердо стоит от такого удовольствия, тело с готовностью откликается, и бедра под поглаживающими ладонями сильно напрягаются, особенно когда Крассус еще тепло сплевывает поверх и снова кружит языком, через раз со сладким хлюпающим звуком запуская его поглубже. Пузырек с маслом их домашнего приготовления всегда где-то под рукой, не помешает даже для того, чтобы войти пальцами, и, уже отстранившись, Крассус выливает достаточно себе в ладонь. Вольжиф редко бывает в состоянии принять его целиком – у Крассуса великоват для него, и Вольжиф даже иногда вздыхает по этому поводу, что лучше бы, мол, девчонкой родился и горя не знал, – но от пальцев он никогда не откажется. А сегодня, кажется, и вправду в том настроении, чтобы по-простому трахнуться, хотя и еще разогреть не помешает. Крассус уже знает, как хорошо подрочить ему, как надавить и сцедить еще соленой смазки, чтобы потом как само собой все вышло, и обводит зацелованный зад по кругу двумя маслеными пальцами, и тот опять нежно сжимается от плотного, давящего прикосновения. – Готов сразу к двум? – Крассус хочет сделать это поострее, сразу трахнуть потуже и самую-самую малость больно, обещая большее, а Вольжиф только насмешливо скалит острые зубы, хотя его веки и вздрагивают от неги и нового предвкушения. – Мы же в Алушинирре, шеф, я Калистрии душу отдать готов в каждой подворотне, что уж тут… – и он вздыхает, задыхается, когда Крассус медленно, но с силой надавливает, без особого сопротивления погружая оба масленых пальца в так тесно охватывающий их зад. Внутри очень узко и хорошо, зад горячо пульсирует, и Крассус глубоко вталкивает пальцы и так же медленно двигает ими туда и сюда, почти не вынимая, давая Вольжифу тоже прочувствовать эту приятную пульсацию своей растянутой дырки. У самого Крассуса уже крепко стоит и от ощущений, и от ожидания, даже покрепче, чем обычно, и он сдерживает нетерпение, все же чуть вытаскивая и подсгибая пальцы. Нежные стенки сжимаются, и у Вольжифа срываются тихие, томные стоны, выступает еще смазка; член подтекает на живот, слепляя жидкие черные волоски, пока Крассус неторопливо засаживает пальцы и со слабым чавканьем масла трахает ими, до пробирающего удовольствия дрочит тугую дырку и еще водит второй рукой по внутренней стороне бедра, по сочным складкам живота, поглаживает промежность, подтянувшиеся яйца и твердый, часто напрягающийся член. Когда он засовывает третий палец, попросту уже широко растягивая и раскрывая влажную дырку, Вольжиф снова отзывается на это громким стоном, его на мгновение прикрытые и сразу распахнутые золотые глаза возбужденно сияют в полумраке, а потом вдруг сиреневый хвост скользит по ляжке Крассуса, мягко поддевает кожистым треугольником яйца и обвивает член, потягивает, и от этого немудреного приглашения желание проходится по телу колкой потребностью. Крассус вытаскивает пальцы и пристраивается удобнее, смазывается и оттягивает член вниз, приоткрытой головкой водит по снова сжавшейся дырке и вжимает ее плотнее. – Давай, цветик, откройся для меня чуть-чуть, – Крассус шепчет, еще посильнее надавливая, и хорошо смазанный маслом зад все же понемногу впускает его. И как же внутри мягко, тесно, и как Вольжиф глубоко дышит, сбиваясь от постепенно заполняющего его удовольствия и легкой боли; растягивать его членом всегда туго и сладко, как девственника под венчальным покрывалом, и он сам любит эту ноющую боль и только напрягает живот с каждым давящим движением Крассуса. – Подумать только, мы с тобой трахаемся в Алушинирре, со злющими демонами за стенкой… Я сейчас с ума сойду уже удушающие кольца на пальцах держать, чтоб они не сорвались и тебя еще не удавили ненароком… – пальцы Вольжифа и вправду светятся фиолетовым, а его хвост горячо двигается между ног Крассуса, задевает промежность, похлестывает по толстому заду и наконец плотно обвивает бедро, подтягивая ближе; Крассус согласно, с усилием вталкивает внутрь головку целиком и даже на мгновение жалеет, что всегда коротко обрезает свои острые ногти: ему хотелось бы сейчас покогтить немного эти нежные пушистые яйца и толстенький член, чувствительно провести по его полной смазки блестящей щелочке от этакого удовольствия. – Звучит как грязная фантазия… – он выдыхает, сразу заправляя член еще поглубже, без жалости растягивая сладко пытающийся сойтись и сжаться зад, и Вольжиф ахает, впивается ногтями в кожу под коленями и пребольно утягивает ногу Крассуса хвостом от того, как сильно его сразу распирает толстый, легко проникающий по маслу глубже и глубже ствол. – Да-ах, Крассус!.. – он так любит это ощущение раскрытости и наполненности, и его член, с головки которого к животу тянется липкая нитка смазки, дергается несколько раз, пока Крассус с прерывистым стоном, неторопливо, но не останавливаясь засаживает ему до упора, пока подвисающие яйца наконец не касаются его ягодиц. Крассус сам перехватывает ноги Вольжифа и удерживает их высоко задранными, давая ему вцепиться в матрас, надорвать старую, вытертую ткань острыми кончиками ногтей, и вызывая у него откровенные стоны тем, как медленно покачивает бедрами назад и вперед, снова назад и снова вперед. Он почти не вытаскивает, ему нравится двигаться так глубоко, когда весь его член тесно сжат нежными, горячими и скользкими от масла стенками, и Вольжифу это нравится тоже, быть целиком заполненным и принадлежащим. – Ты и тугой такой, как мальчик, – все же поддевает его Крассус, наслаждаясь тем, как головка сочно приоткрывается внутри, когда его член с каждым движением бедер влажно въезжает в широко раскрывшуюся смазанную дырку. – А ты тогда… портишь меня, как старый сладострастный дядюшка? – сбившись на удовлетворенный стон, хихикает Вольжиф; он весь легонько вспотел от алушиниррской жары и крепкого медленного соития, и хвостом еще помогает Крассусу двигаться, подтягивая его к себе. – Ну, для этакого прозвища в ковене я совратил еще недостаточно невинных душ, – Крассус чаще дышит и замирает, давая всему члену просто оставаться внутри и только твердо, до вожделенного удовольствия напрягая его. – Эх, а ведь мог бы быть тогда… большой дядюшка с большим… ах-х!.. – Вольжиф запрокидывает голову, и его кадык сухо дергается, когда Крассус вдруг резко подвытаскивает и снова глубоко засаживает. Ускорившись, он двигается размашисто, и член так хорошо трется внутри, погружаясь в горячую негу предельно растянутой дырки. И только где-то спустя минуту сладкой тупой долбежки Крассус приостанавливается и медленно вытаскивает, отпуская ноги Вольжифа. – Хочу еще сзади, – и тот, весь разрумянившийся, согласно переворачивается и встает на колени, упираясь руками в матрас. Он широко расставляет ноги и поднимает подрагивающий хвост, выставляя на обозрение и ягодицы цвета мальвы, и ставшую видимо мягче и еще темнее блестящую от масла дырку, и Крассус проводит по ней, сократившейся, большим пальцем. А потом хватает хвост у самого чувствительного основания, задирая еще выше, и уже куда легче проталкивает и головку, и ствол сразу наполовину внутрь. Вольжиф ахает и стонет – и плотно обвивает его запястье хвостом, кажется, возбужденный донельзя этой нарочитой грубостью почти животного сношения. А Крассусу отчего-то сладостно думать, как назавтра Вольжифу будет не так уж удобно и сидеть, и ходить, и он замедляет движения бедер, за хвост грубо натягивает его на свой член, и это все еще так туго, так мягко, и уже хочется скорее спустить внутрь. Вольжиф непрерывно, даже самую малость плаксиво стонет, впившись ногтями в матрас, и его лопатки все влажные от пота; Крассус глубоко насаживает его, подтягивая за дрожащий хвост, и его почти ведет от того, как ладно член целиком погружается внутрь и едва на треть выскальзывает наружу. – Я вот-вот уже… побыстрее, Крассус, пожалуйста… – а Вольжиф даже не касается своего твердо торчащего члена, одной такой крепкой ебли ему достаточно, и Крассус согласно хватает его за бедра, позволяет отпущенному хвосту перевозбужденно хлестать по толстым бокам и часто, плотно вбивается внутрь. И это так хорошо, все его десять тысяч наслаждений в этой мягкой натертой дырке, и член так горячо ноет в ней, уже почти готовый излиться семенем. Крассуса едва ли не встряхивает жаркой разрядкой, яйца приятно подтягиваются, и дыхание сбивается, но он только сует руку под живот Вольжифа и принимает в ладонь его твердый член, даже не то что дрочит его, а просто прерывисто поглаживает, взяв в ладонь, и Вольжиф, выгнув спину, со стоном спускает в нее, наполняет ее своей обильной спермой, так много и жидко, что между пальцами капает. Крассус дает ему утомленно припасть на локти и, все еще балансируя на грани разрядки, мокрой от его же семени рукой опять хватается за основание хвоста и задирает его, уже медленно двигается, потрахивая такую расслабившуюся дырку, и еще удерживает себя, чуть приостанавливаясь, пока между ног не проходит короткая судорога, и член, и промежность наконец не сводит таким долгим и сладким частым сокращением мышц. Он хорошенько наполняет Вольжифа еще и своей спермой и только потом вытаскивает; член весь влажный, с покрытой густыми белесыми потеками головкой, и Крассус вытирает его, руку и безжизненно упавший хвост вытянувшегося на животе Вольжифа лежащей рядом тряпицей, немного подтирает ему зад и укладывается рядом. – Ты такой… ревнивый, шеф… и когда-нибудь оттрахаешь меня так, что я имя свое забуду, – Вольжиф поворачивает голову, жмурится и сонно улыбается, когда Крассус влажно, лаская языком, целует его шею. – Ведьмы не любят делиться, а карги не делятся вовсе, – мурлычет Крассус, наслаждаясь тем, как наконец-то расслабилось разгоряченное тело и как приятно ноет поясница. – Так что не дразни меня больше, цветик, на второй раз так сладко не будет. – Да вовсе я и не дразнил. Так только если, немножко… – в золотых глазах Вольжифа блуждают игривые искорки. – А что будет на второй раз? – Обращу в собаку – и будешь потом за Дейраном бегать, пытаться на своем собачьем ему объясниться, чтобы проклятие снял, – нарочно серьезно отвечает Крассус. – Да ну, меня, такого красивого – и в какую-то шелудивую собаку? – но Вольжиф даже на капельку не воспринимает его всерьез, только уже ласкается, ластится к полной груди. – И вот еще тогда я буду за Дейраном шататься. Лучше буду у тебя в комнате сидеть и выть по ночам. Вот так, – он смеется и громко, по-волчьи подвывает, так что сосед за стенкой уже вяло, устало матерится и все стучит по ней сапогом. – Сразу на жалость давить решил, – скептически замечает Крассус. – В любви как на войне, – мудро замечает Вольжиф, исхитрившись приосаниться даже в мягких объятиях. – О как. И это кто ж тебе такое сказал, Дейран, что ли? – так же скептически интересуется Крассус. – Да что б он в любви-то понимал… – Вольжиф закатывает глаза, но по легкому румянцу Крассус догадывается, что предположил верно. И подгребает Вольжифа еще поближе к себе, сжимает теплое и чувствительное основание рога, касается губами выбритой в бане сиреневой щеки и шепчет: – Не надо больше меня так обижать, цветик. Если захочешь, чтобы я тебя трахнул, просто попроси. – А когда уже просить можно? А вот если хоть сейчас? – за заигрывающей мальчишеской бравадой и пляшущим кончиком хвоста Вольжиф скрывает беспокойство – ведь он же и не думал всерьез обидеть, – но Крассус успокаивающе гладит его по взмокшей спине. – Проспись сначала. А то поутру, что-то мне кажется, ты это дело передумаешь. – А если не передумаю? А то… пока ты на этой проклятой арене из-за Зосиэля застрял, пока мы работорговцев на рынке ради нашей Айву порешали, пока с дедом моим разбирались, пока помогали Вендуаг… я волновался за тебя… и соскучился. И это неправда, что мне страшно не было – да уж жуть, когда на тебя вавакия или чумной гибрилет прет, – но когда мы разделывались с ними всеми снова и снова… у меня все тело пылало, и в груди, и между ног тоже, и я так хотел тебя, – Вольжиф делится торопливо и искренне, и Крассус с приязнью вспоминает, как под безразлично-осуждающим взглядом вытиравшего глефу Регилла тот по-детски обвивал руками его шею и страстно целовал его забрызганное премерзкой кашеобразной гибрилетовой кровью лицо посреди опустевшего Рынка плоти. – И все еще хочу, – уже медленнее, увереннее продолжает Вольжиф. – И спать хочу ужасно, но и хочу, чтобы ты утром еще трахнул меня, хочу прямо со сна заправить его в себя и почувствовать внутри. Давай завтра никуда не пойдем. Один день. Пожалуйста, – он просит серьезно, готовый к отказу, и Крассус вздыхает. – Думаю, мы все заслужили день отдыха, – наконец тепло говорит он, и губы Вольжифа подрагивают, потому что он наверняка думает, что улыбаться вот так вот сейчас глупо. – И считай, что ты загадал свое желание ведьме, теперь уж не пожалей только… Утром ты будешь такой теплый, все еще мокрый внутри, и тебе будет так хорошо и больно, когда я войду в тебя, – Крассус дразнит Вольжифа, легонько проводя большим пальцем по его нижней губе, и тот довольно урчит, как кот, и привычно, протиснувшись между ног, обвивает хвостом его толстую ляжку. – Но пока что давай спать, мой цветик, иначе нас живьем сожрут, и никакие удушающие кольца не помогут. Вольжиф согласно, сонно фыркает и устраивается на его плече, зевает, показывая острые зубы. И мурлычет еще, подергивая острым ухом, когда Крассус легонько перебирает его взмокшие кудри, поглаживает нежные теплые рога, и засыпает так быстро. Сам Крассус тоже не замечает, как проваливается в сон, так и оставив пальцы во влажных черных волосах. За стеной, все еще сонно ворча, наконец вроде как забывается их несчастный сосед, и шум в самом трактире тоже понемногу угомоняется ближе к утру. Даже демоны становятся ленивыми в теплые, пахнущие дымом костров часы перед тем, как на темном небе проявятся иллюзорные луны. Все затихает и спит в ожидании сладкого утра. И у кого-то оно явно будет слаще, чем у мучающегося невольной бессонницей бабау, который с завтрашнего же дня твердо решил переехать в верхние комнаты.