Пока слова летели Над крышами на восход Я думала как потерян мир Где мы с тобою врозь Когда проснутся люди В объятиях своих домов Ты вспомнишь как дико щедр был Тот, кто создал любовь © Zivert
***
— Последнее, чего я ожидала, что ты позовешь меня выпить. — Чуть слышно смеется Эшли, сжимая тонкими пальцами большой бокал пива. Бар тонет в приглушенном свете, приторном запахе алкоголя и слишком сладком дыме кальяна. Смотреть Диане в глаза немного страшно, просто, из них двоих, только она знает историю целиком, а Олсен и не догадывается, что старая подруга, которую она позвала в бар спустя долгие годы молчания, на самом деле, совсем не тот человек, которому стоило бы раскрывать душу. Эшли, безусловно, верный друг и очень хороший человек, но точно не в то время, когда между ними есть кто-то третий. Диана делает второй шаг и снова неправильный, вот только пока еще она об этом не знает. — Ты, кажется, единственный человек, которому я могу верить. В отличии от меня, ты до последнего пыталась биться за нас и, может, я не имею права просить тебя даже о том, чтобы просто выслушать меня, но ты здесь, а это что-то значит. — Тяжелый выдох слетает с губ Олсен и она чуть сильнее сжимает дрожащие пальцы вокруг бокала, пытаясь успокоиться. — Значит ведь? Эшли не знает, что ей ответить. У нее внутри уравнение с несколькими неизвестными переменными и, кажется, одной незначительной ошибкой из-за которой оно становится нерешаемым и какой бы умной Эшли не была, сколько бы опыта не было за ее плечами, она не может найти ответ, потому что что-то всегда будет не сходиться. Диана в ее глазах два разных человека: отвратительно бесчеловечная доктор Олсен и ее самый родной человек, который проходил с ней огонь, воду и что-то посильнее, чем медные трубы. Человек, у которого на коленях она рыдала, когда сил совсем не оставалась. С кем она впервые попробовала травку, сидя на полу собственной комнаты, закидывая в себя еду так, будто обе были совершенно бездонные, а потом смеялись, громко, долго, до слез, болезненных ощущений в животе и невозможности вдохнуть. Олсен тогда сдалась первая, неожиданно для Эшли забралась к ней на колени и прижалась настолько близко, насколько это вообще было возможным. Губы на вкус — горький шоколад и дикая вишня, но Фостер не может оторваться. Все кажется совсем не реальным, как будто они фильм смотрят, и может быть поэтому, а может потому, что Эшли всегда была не против затащить подружку в постель, она включается в игру, чувствуя, как внутри все горит. У Дианы вдохи рваные, в голове туман и сердце пульсирует между ног, заставляя ее сильнее жаться к Фостер, тонуть в собственных ощущениях и сдерживаться, чтобы не застонать. Эшли доверяла ей все без исключения и знала, что, даже если весь мир будет против нее, Диана совершенно точно будет с ней заодно, в какой бы заднице они обе не оказались. Фостер была для Олсен спасением, островком безопасности и единственным в мире человеком, рядом с которым она была самой собой. Зеркало. У Дианы капли вина дрожат на губах. Ну конечно, глядя на нее сразу понятно, что в бокале будет дороге красное вино, настолько отвратительное на вкус, что Эшли точно никогда бы не смогла пить его и изображать на лице хоть что-то похожее на удовольствие или хотя бы не щуриться от отвращения. Так странно. Так много всего изменилось, хотя? в последнем воспоминании Эшли? между ними два десятка шотов, а не бокал вина и пива. У Дианы в глазах все те же изумрудные омуты, в которых Эшли всегда находила успокоение, но сейчас все совсем иначе и та старая Фостер всего лишь на пару секунд поддается ностальгии. Когда взгляды их пересекаются, на губах Эшли мягко расползается бесконтрольная улыбка. Почему все так случилось? Все же могло быть по другому? У Эшли болезненно пульсирует под ребрами, царапается с глухим скрежетом и подпирает к горлу ком, душащий и не позволяющий выдавливать из себя слова. Наверное, впервые с того дня, когда Олсен от нее закрылась, ей стало обидно ровно настолько, насколько она имела право обижаться. Неужели Эшли была той необходимой жертвой? Эшли, которая всегда была рядом с ней, спасала, поддерживала, доставала с того дна, на которое Диана с завидной периодичностью опускалась. Эшли, которая слушала ее ночами, обнимала, когда было больно и готова была отдать вообще все до последнего за нее. Неужели Олсен настолько не дорожила Фостер, что так легко смогла от нее отказаться? Эшли чувствует, как в носу неприятно колет, как слезы собираются в уголках глаз, а тонкие пальцы медленно начинают дрожать. — Оно того стоило? — Вопрос настолько же риторический, насколько и очевидный для самой Дианы, которая без сомнения угадывает любые изменения в голосе Фостер, которая все еще знает ее наизусть, знает настолько, что по одному только взгляду может понимать, о чем она думает. — Не стоило. — На выдохе и у Эшли будто с плеч катятся камни, заставляя внутри чувствовать себя намного легче. Она столько лет носила в себе все невыплеснутые обиды, столько лет все ее нутро кричало «за что ты так со мной?», и каждый чертов раз, когда они сталкивались с Дианой в отделении, пусть не так больно, но все же ощутимо, что-то царапало ребра, не позволяя забыть все то, что между ними случилось. — Я была идиоткой, когда решила, что лучший способ пережить Джен — оттолкнуть всех вокруг и закрыть на замок собственные чувства. — Спасибо. — Эшли даже не пытается контролировать улыбку, которая медом течет по губам. — Мне важно было это услышать. Фостер чувствует, как теплый ветер гуляет там, где раньше был груз обиды и разочарования в себе и в Диане. Знать о том, что она жалеет, было почти целительно, потому что Эшли жалела. Каждый день, хотя бы на пару секунд, она жалела о том, что из-за Олсен они не смогли пронести то бесконечно ценное, что у них было, через все эти годы, но никто из них так и не смог больше найти человека по душе. Диана отгоняла от себя всех одним только ледяным взглядом. Эшли не открывалась никому сильнее, чем пару фактов о себе и может быть совместной пьянкой в небольшой компании. А потом появилась Уистлер. — Я скучаю по тебе. — Диана резко подается вперед и накрывает ладонь Фостер, от чего та вздрагивает, но не может противиться тому, как тепло мягко расплывается под кожей. Диана совершенно точно ее человек и от этого она уже никуда не сможет уйти. — Я тоже скучаю по тебе, Олсен. — Эшли признается и ей и самой себе и, наконец, укладывает внутри это чувство, не позволяя ему больше быть тревожным. Это же правда. Что бы не происходило, она на самом деле так сильно скучала по Диане, по той Диане, с которой готова была делить жизнь ровно столько, сколько у нее было. — Десять шотов. — Олсен поднимает руку вверх, кричит громко, привлекая внимание официанта и широко улыбается, когда Эшли закатывается смехом. Теперь они друг друга узнают. Они пьют как в старые добрые, пускают грязные шуточки и обсуждают всех, кого только видят в баре. Будто и не было между ними этой пропасти. Будто бы Диана никогда не закрывалась. Олсен так приятно вернутся на несколько лет назад, быть живой, быть настоящей, быть собой. Она смотрит на Эшли так же, как несколько лет назад, не может сопротивляться ее внутреннему сиянию и хочет верить в то, что их еще можно спасти. На улице холодно, мелкая морось бьет по щекам, но им не холодно, даже пальцы, сжимающие сигарету, совсем не дрожат. Диана смеется звонко и искреннее, гладит пальцами Эшли по предплечью, смотрит доверчиво и так искренне, что у Фостер сердце бьется сильнее, но даже пьяная она где-то внутри понимает, что все это совсем не честно. Между ними есть один неразрешенный вопрос и пока Олсен даже не догадывается о том, что Уистлер, которая так сильно тревожит ее сердце, сделала выбор в пользу человека, которому она снова хочет безусловно верить. Эшли подумает об этом завтра и обязательно расскажет обо всем Диане, потому что так будет честно, а Фостер хороший человек, но сейчас она тянет к себе Олсен, зарывается носом в ее распущенные волосы и обнимает так крепко, что ребра ноют от неприятных и одновременно приятных ощущений. А внутри то самое чувство дома, которое они, по собственной глупости, так бездарно упустили. Никто из них даже не замечает идущих мимо бара домой Грин и Уистлер, которые прекрасно видят ту картину, которая разворачивается на их глазах.***
00:12 Эшли: «Ты приедешь?» Аманда смотрит в экран телефона и блокирует его, даже не читая. Внутри все кипит и клокочет, стучит по вискам, давит ребра. Она должна была сегодня остаться у Эшли, чтобы завтра весь день провести вместе. Они построили так много планов, что, казалось, на их воплощение уйдет целая неделя, но и Уистлер и Фостер слишком верили в собственные силы. Трепетное предвкушение бьется о внутренние обиды и разочарование, кажется, на весь мир, а от сообщения Эшли медленно начинает закипать ярость. Да как так можно вообще? — Что я за дура такая, скажи мне, Лиз? — Она смотрит на подругу, чувствуя, как щиплет в носу и слезы собираются в уголках глаз. — Я же думала, что сделала правильный выбор, что все будет хорошо, что с Эшли я буду чувствовать себя так, как и хотела. У Аманды рваные вдохи и тяжелые выдохи. У Аманда в голове картины слишком утрированные, но такова ее натура. У Аманды сжимаются ребра, неприятно царапая то живое, что болезненно бьется внутри. — Мими, ты бы не накручивала себя раньше времени, ты же не знаешь ничего. — Лиз сидит рядом, тянет ее на себя, позволяя положить голову на грудь, мягко целует в макушку и гладит по спине. — Лиз, что я еще должна знать? Фостер буквально зажималась с Олсен в стельку пьяная и что-то мне подсказывает, что если я сейчас ей не отвечу, то их вечер не закончится только этим. — Аманда шмыгает носом и стирает тыльной стороной ладони слезы. — Поговори с ней. — Лиз обнимает сильнее, сдавливает так, чтобы Уистлер даже шевелиться не могла и водит кончиком носа по волосам. — О чем? — Она и поверить не могла в то, что видела там именно Эшли. Она ведь казалась такой правильной, такой настоящей и не способной на что-то подобное. Неужели Уистлер ошиблась? А самое обидное было то, что если от Олсен подобного поведения хотя бы можно было ожидать, то Эшли буквально шокировала ее. У Уистлер внутри маленький обиженный ребенок, хрустальные замки рушатся и больно режут, оставляя шрамы. Она надумывает себе слишком много, верит в худшее и не может смириться с предательством, потому что в ее глазах Эшли выглядит именно так. 00:20 Эшли: «Мими?» Экран телефона загорается, Уистлер видит уведомление, но не собирается читать сообщение, намереваясь заставить Эшли переживать. Око за око. По крайней мере именно так ей сейчас хочется себя вести. Какой бы, казалось, взрослой и подкованной не была Уистлер, в момент кризиса в ней маленький ребенок кричит куда громче, чем здравый смысл и Аманда игнорирует еще несколько входящих сообщений, закатывая глаза, когда Эшли звонит. — Я не буду с ней разговаривать, точно не сейчас. — Уистлер дует губы, недовольно жмется ближе к Лиз и прикрывает глаза. — Она же будет переживать, Мими. — Лиз снова мягко целует ее в висок, точно зная, что такие незамысловатые действия отлично успокаивают девушку. — Ну и пусть переживает, мне то что. — Уистлер фыркает и недовольно морщит нос, хотя так сильно хочет ответить ей. Так сильно хочет высказать все, хочет чтобы Эшли рассказала ей, как все было на самом деле и Аманда перестала в ней сомневаться, но пока на ее телефоне семь пропущенных от Фостер, а Мими роняет слезы на коленях у Грин. — Ты же можешь только испортить все. — Грин старается размышлять со стороны взрослого человека, но Уистлер сейчас нужна подруга, которая будет вытирать ей слезы и говорить, какие все вокруг козлы и только она вся такая хорошая и правая. Просто потому что ей никто и никогда такого не говорил. Её не защищали. Никто не был на ее стороне. Детские травмы очень тяжело проигрываются во взрослом возрасте. — Знаешь, я бы, может быть, все поняла, если бы там был кто-то другой. Кто угодно, но только не Олсен. — Мими прикрывает глаза руками и недовольно морщит нос. — Но Эшли знала всю мою историю с Дианой… Зачем она вообще это сделала? Я просто не понимаю, у меня в голове не укладывается, Лиз. — Аманда! — Крик врывается в чуть приоткрытое окно и обе они вздрагивают, прекрасно понимая, кто именно там. Голос Эшли узнается мгновенно, Уистлер начинает дрожать, а Лиз только шокировано смотрит на нее. — Аманда! — Мими, она весь дом перебудит! — Грин недовольно шипит на девушку, намекая ей на то, что было бы очень здорово предпринять хоть какие-то действия. — Спустись ты, я не хочу с ней говорить. — Мими жмется в диван, поджимает под себя колени и обнимает их руками. — Перестань вести себя как ребенок. — Лиз точно не собиралась быть связующим звеном в их паре с Фостер и очень верит, что у Мими включится мозг и она перестанет строить из себя обиженного ребенка. — Лиз, она перебудит весь дом. Грин почти рычит на нее, чувствуя, что еще шаг и она просто стукнет ее чем-нибудь. — Дрянь ты, Уистлер. Лиз натягивает куртку и ныряет в кроссовки, бегом спускаясь по лестнице и чуть ли не сталкиваясь с доктором Фостер. — Грин, какого черта происходит? — Эшли злая и раздраженная. Она-то в своем возрасте и статусе точно не привыкла бегать за интернами, которые, ни с того ни с сего, начинают ее игнорировать и заставляют среди ночи мчаться к подъезду и как в старые времена кричать под окнами. В каком-то смысле это смахивает на романтику, если не брать в расчет тот факт, что Эшли хочет покусать Уистлер, а Мими просто не хочет ее видеть. — Доктор Фостер, Аманда спит уже. — Грин скрещивает руки на груди и прячет взгляд, стараясь не смотреть на нее. — Лиз, ты обещала мне не врать. — Эшли хватает ее за плечи и смотрит в глаза так, что Грин ломается моментально. — Что случилось ты хоть можешь мне сказать? — Она видела, как ты зажимаешься с Олсен возле бара. — Черт! — Фостер резко дергается вперед, но Элизабет хватает ее за руку, не позволяя зайти в подъезд. — Она не хочет с тобой разговаривать. — Смотрит угрожающе, как пантера, готовая в любой момент кинуться и свернуть ей шею. Грин хищница, когда дело касается ее родных. — Лиз, мне надо ей все объяснить, это совсем не то, о чем вы обе подумали. — Эшли хватается за голову и прикрывает глаза. — Если ты сделаешь ей больно, я не посмотрю на то, что ты ординатор. — Грин рычит, стараясь показать всю серьезность ситуации и Эшли ее понимает, правда понимает, потому что ей бы хотелось, чтобы и за нее кто-то вот так заступался. — Лиз, я все ей объясню, ничего такого, о чем ты можешь подумать просто не было, да и не могло быть. — Фостер тянется вперед, чуть сжимает ее плечо и по легкой улыбке Элизабет понимает, что она ей верит. А Лиз и правда верила. — Ладно, заходи. — Грин, какая ты подруга после этого? — Вспыхивает Уистлер, как только видит вошедшую Фостер. — Давай поговорим? — Эшли подходит ближе, но Аманда закрывается, скрещивает руки на груди и делает несколько шагов назад, отрицательно мотая головой. — Нам не о чем разговаривать. — Мими злится, ей больно и обидно и то детское, что есть в ней, забирает бразды правления, не позволяя анализировать ситуацию со стороны взрослого человека. — Уистлер, если ты хочешь строить что-то серьезное, то нам надо уметь разговаривать. — Эшли предпринимает еще одну попытку подойти ближе, но Мими слишком угрожающе на нее смотрит, не позволяя сделать ни шагу больше. — А кто сказал, что я хочу? — Первичное желание — уколоть побольнее и у Аманды получается, когда она видит, как меняется лицо Фостер, как в глазах плещется отчаяни, а руки начинают дрожать. — А зачем тогда все это было? Эшли чувствует себя на краю пропасти, в которую вот-вот сорвется, чувствует, как внутри все болезненно пульсирует. Неужели она снова поверила не тому человеку? — Уистлер, просто заткнись и дай ей сказать, а потом уже делай выводы. — Лиз взрывается и обрушивается на Аманду, которая точно не ожидала такого от подруги и ее резкий выпад кажется совершенно обезоруживающим. Мими просто нечего ей сказать. — Ладно, говори. — Аманда тяжело выдыхает и садится за стол, поджимая под себя ноги, чувствуя внутри волнение, которое граничит с отчаянием. — Мы с Олсен учились вместе, мы дружили… Хотя, наверное, правильнее будет сказать, что мы были семьей. Обе новенькие в незнакомом городе… — Эшли пытается дышать глубоко, чтобы хоть немного успокоить внутреннее волнение, не так она представляла себе этот разговор. Конечно, Фостер даже не сомневалась в том, что Аманда должна знать об этом и собиралась рассказать, но тут уж, как вышло, так вышло. — Мы много всего прошли и она была тогда совсем другим человеком, а потом ее сломали и ни я не смогла вытащить, ни она сама себя. — Фостер тяжело выдыхает и прячет глаза на хаотичных рисунках скатерти, опасаясь поднять голову вверх. — Почему ты раньше мне не рассказала? Ты же знала, что у меня с ней происходит, Эш. — Уистлер, как оказалось, совсем не может долго злиться, потому что слишком много положительных чувств вызывает в ней доктор Фостер. — Мы не разговаривали с того времени, кроме как по рабочим вопросам. Я и не думала уже, что хоть что-то изменится, поэтому и не считала нужным говорить о прошлом, которое не имеет никакого значения. — Эшли говорит тише, смотрит в глаза проникновенно и думает, слишком много думает. — А как получилось вот так? — Она просто предложила выпить после смены. Спонтанно. Мы пошли в бар, сначала все было жутко неловко, некомфортно, но мы разговорились и Олсен стала все больше похожа на себя прежнюю, мы напились и меня ностальгия накрыла. Не знаю, поймешь ты или нет, но когда она сказала, что ей жаль, что она так поступила… Для меня важно было это услышать, Мими, она была для меня самым близким человеком слишком долго, чтобы это не имело значения. Она была моей семьей. — Эш, я понимаю, наверное, видимо между вами было что-то похожее на то, что между нами с Лиз… Аманда отвратительно быстро сдается. Просто не может противостоять Эшли, которая такая открытая сидит перед ней и все объясняет, успокаивает взбесившуюся Уистлер, как ребенка и старается сохранить их, старается больше, чем сама Мими. — Я была пьяная и счастливая от того, что все еще близкий для меня человек хочет вернуться в мою жизнь. Я не сказала ей о нас, пока не сказала, но, возможно, это будет тем, что окончательно поставит точку между нами, так что сегодня я просто хотела, очень хотела вернуться на несколько лет назад в то время, когда у нас все было хорошо. И ничего не было, Мими, да и не было бы… — Видимо, я была не права… — Аманда хмурится, прячет голову вниз и все ее напускное, рассеивается, как дымка, оставляя ее запутавшуюся и неправильную. Сложно признавать свою неправоту, но, Уистлер вспоминает еще где-то давно услышанную фразу, которая отложилась на подкорке и напоминает иногда Аманде о чем-то большем, чем просто собственные амбиции. «Она хочет быть правой или счастливой?» — Мими, почему ты не могла со мной поговорить? — Эшли тянется рукой и мягко накрывает ладонью руку Уистлер. — Просто поговорить, прежде чем устраивать вот это все. — Я не знаю… Мне было и больно и обидно и я накрутила себя так… — У тебя есть рот, не только для того, чтобы запихивать в него еду, иногда им еще можно задавать вопросы. — Фостер чуть слышно смеется и тянет девчонку ближе к себе, усаживая ее на колени. — Не злишься? — Нет. — Аманда мотает головой и осторожно прикасается к губам Фостер, зарываясь пальцами в ее распущенные волосы. — Давай договоримся, что сначала мы будем разговаривать, а уже потом делать выводы, ладно? — Эшли обнимает ее крепче, тянет ближе к себе и плывет, когда Аманда оставляет осторожные поцелуи на ее шее. — Я попробую, но ничего не могу обещать. — Уистлер чуть слышно смеется. — Сама выбрала себе истеричку. — Я не знала, что ты истеричка, до этого момента. — Протестует Фостер, чуть сильнее сжимая ее в объятиях. От Аманды пахнет чем-то ванильно-ягодным, уютным, домашним с примесью запаха ментоловых сигарет, который, казался уже въелся ей под кожу. Эшли прикрывает глаза и в ней, кажется, нет ни единого сомнения, что Уистлер — это ее человек. — И что ты теперь бросишь меня и будешь искать себе кого-нибудь поспокойнее? — Мими проводит подушечками пальцев по ее лицу, в очередной раз отмечая, насколько Эшли красивая. — Да нет, конечно, куда я теперь от тебя денусь. — Фостер расслабленно тянет губы в улыбке. — Ты планируешь рассказать Диане о нас? — Конечно, правда я даже не знаю, с чего начать. — Фостер кладет голову ей на плечо и как-то тяжело выдыхает. — Тут я могу тебе только посочувствовать, кто бы мог подумать, что такой треугольник вообще возможен. Только мне могло так повезти, если честно. — Уистлер чуть слышно смеется. — Скорее всего, этот разговор опять разведет нас по углам, но это было совсем неудивительно, у нас всегда был одинаково хороший вкус на женщин. — Эшли чуть слышно смеется и мягко тянется вперед, осторожно прикасаясь к губам блондинки. — Может, все будет хорошо. — Уистлер размыкает руки и слезает на пол. — Пошли, сегодня останешься у меня. Эшли и не спорит, принимает душ, натягивает на себя футболку Аманды и ныряет под одеяло к ней в объятия. Ноги переплетаются. Руки касаются теплой кожи. Нежность сквозит между телами, как разряды тока.***
— Доктор Морган. — Лиз проходит мимо нее в коридоре, сдержано кивает головой и кое-как сдерживает теплую влюбленную улыбку. — Доктор Грин. — Карина отвечает в той же манере, чуть слышно смеется и пьет капучино с карамелью. Так забавно им было слишком сдержанно вести себя в рамках больницы и растворяться друг в друге, как только они оказывались наедине. Все казалось слишком сказочным, слишком нереальным, слишком хорошим для того мира, к которому они привыкли и Лиз снова и снова ловила себя на мысли, что не может быть все так хорошо. Грин чувствовала приближение чего-то недоброго, ждала какого-то подвоха и все не могла понять, где именно этот самый подвох ее ждет. В голове роились тысячи мыслей, но ни одна из них так и не находила какого-то разумного подтверждения. Лиз видит ее возле входа в больницу, видит, как за ней подъезжает машина, как выходит мужчина, мягко обнимает девушку за плечи, целует в щеку и открывает перед ней дверь. Карина сказала, что у нее важная встреча. Лиз очень сильно хочет верить, что это все и правда важная встреча. — Ты почему такая взвинченная сегодня, случилось что-то? — Аманда толкает ее в бок и вручает стаканчик с кофе. — Да нет, все в порядке. — Лиз отвечает автоматически, стараясь не акцентировать внимание на собственных догадках ровно до тех пор, пока они все еще остаются беспочвенными. — Грин, я знаю тебя лучше, чем ты сама себя, так что рассказывай, пока я не начала тебя пытать. — Не знаю, Мими, Карина вчера сказала мне, что у нее важная встреча и я видела, как из больницы ее забирал какой-то мужчина на машине, он обнимал ее, так что я правда не знаю о чем думать. — Грин тяжело выдыхает и кладет голову на плечо Уистлер. — Это может быть чем угодно, Лиз, не совершай моих ошибок, спроси сначала у нее, прежде чем делать собственные выводы. — Аманда мягко гладит ее по спине и осторожно целует в макушку. Вот только Лиз очень боится, что ответ, который она услышит, разобьет ей сердце. Быть или не быть? Жить счастливо в неведении или узнать правду, которая может ее сломать? Быть или не быть? — Ладно, я придумаю что-нибудь, сейчас не до этого. — Лиз шумно выдыхает и сжимает руки так, что короткие ногти оставляют углубления в ладонях. — Меня сегодня Олсен запросила, я даже представить не могу, для чего я ей понадобилась. — Интересный поворот, но это все равно лучше, чем работать в приемном, как я. У меня скоро голова начнет плавится. — Мими как-то слишком добродушно улыбается и обнимает Грин так, что у той ребра скрипят, но лучшего способа успокоиться для нее не было и Аманда прекрасно знает это. Лиз допивает кофе, кивает Уистлер и сбегает в отделение кардиологии, быстро находя Диану. — Доктор Олсен, мне сказали, что вы меня запрашивали. — Грин смотрит на нее с долей подозрения, все еще думая о том, что это какая-то ошибка. Не было еще такого, чтобы Диана по собственному желанию вызывала ее. В чем подвох? — Да, доктор Грин, все верно, может быть вы и определились со своим направлением, но игнорировать другие вам тоже не стоит. — Диана скрещивает руки на груди и внимательно смотрит на девушку. — В любом случае, вы довольно талантливы, чтобы проявить себя в любой области медицины. — Это… Очень неожиданно, спасибо, доктор Олсен. Грин чуть ли не давится от такого неожиданного комплемента в свою сторону. Кто бы мог подумать, что Диана вообще способна на что-то подобное. — Что вы видите на этих снимках? — Олсен протягивает ей папку и ждет, пока Грин внимательно изучит каждый из них. — Здесь нужно заменить клапан? — Лиз переводит взгляд на Диану и замечает как уголок ее губ дергается вверх. — Это вопрос, доктор Грин? — Нет, не вопрос. — Все верно, изучите карту пациента и готовьтесь к операции. — Диана кивает головой и, развернувшись на каблуках, собирается уйти в кафетерий и залить в себя еще одну дозу кофеина. — Доктор Олсен. — Грин зовет ее, заставляя обернуться и в ехидном взгляде Дианы видит какое-то любопытство, мол что еще Лиз ей может сказать. — Это же детское сердце? — Я же говорю, вы очень талантливы, доктор Грин. — Диана чуть заметно улыбается и уходит так быстро, что Лиз только и остается сделать глубокий вдох, взять у дежурной медсестры карту пациента и внимательно изучить все детали. Имя: Сара Фамилия: ______________ Пол: женский Возраст: 3 года Лиз и не обращает внимания на пропуск фамилии, считая это чем-то незначительным, внимательно изучает симптомы и поднимается в детскую палату, чтобы познакомиться с пациенткой. — Привет, Сара. — Грин подходит к кроватке, садится рядом и внимательно смотрит в большие детские глаза. — Меня зовут Лиз. — Привет, Лиз. Очаровательные детские кудряшки лежат на плечах, на щеках красивый румянец, а в глазах неподдельный интерес ко всему происходящему и жажда к изучению мира. Сара задает по меньшей мере пол сотни вопросов, прежде чем Лиз обещает ей обязательно угостить ее мороженым в самом лучшем месте этого города и девочка настолько восторженно кивает головой, что Элизабет едва ли сдерживается, чтобы не рассмеяться. Грин тщательно готовит ее к операции и, не отпуская детскую ладошку, вместе с санитарами отвозит ребенка на каталке в третью операционную. Откуда в детском сердце так много доверия к совершенно незнакомому человеку, она не знала, но это так сильно подкупало, что у Грин внутри что-то дрожало и трепетало. Лиз моет руки, надевает шапочку с котятами, перчатки и заходит в операционную, несколько раз медленно вдыхая и выдыхая, чтобы успокоиться как можно быстрее. — Малышка, тебе сейчас наденут маску, не пугайся, там волшебный воздух, чтобы ты быстрее поправилась, ладно? — За то недолгое время работы в детском отделении, она так мастерски научилась разговаривать на детском языке, что Морган часто поражалась тому, насколько Элизабет идеально подходит для этой работы. Сара кивает головой, чуть заметно улыбается и позволяет врачу надеть на себя маску. Лиз подмигивает ей и до тех пор, пока ребенок не засыпает, она не разрывает зрительный контакт. — Доктор Олсен, могу задать вопрос? — Грин поворачивает голову и ловит сосредоточенный взгляд изумрудных глаз, в которых чуть больше человечности, чем она видела за все время работы в больнице. Может быть даже сама доктор Олсен не в силах противостоять огромной силе детского обаяния. — Задавай. — Почему здесь я, а не доктор Морган? Это волновало ее с самого начала. Лиз понимала, что из нее неплохой специалист, но опыта маловато, да и брать ее на подобную операцию вместо ординатора — не самая лучшая идея, но, она стоит здесь. Значит этому точно должна быть какая-то причина. — Спросишь у нее после операции. — Олсен хмыкает и закатывает глаза. — Скальпель. Когда-нибудь Грин точно привыкнет к тому, как лезвие режет детское тело, особенно, учитывая, что она сама собирается заниматься тем же самым, но пока у нее ком подкатывает к горлу и хочется плакать, однако, она здесь в роли супергероя, который поможет детскому сердечку биться с новой силой. Наверное, только безусловная вера не позволяла ей сойти с выбранного пути. Диана мастер своего дела. Диана — ювелир. Когда-нибудь Лиз перестанет удивляться тому, насколько руки доктора Олсен буквально созданы для того, чтобы чинить и лечить чужие сердца. Насколько непроницаемый у нее взгляд и руки, кажется, металлические, не дрожат, не дергаются, только повторяют одни и те же, вросшие в память действия. Диана — супергерой. — Давление падает. — Лиз почти кричит, бросая взгляд на пищащий монитор. — У нас внутреннее кровотечение. — Диана даже не поднимает на нее голову, ставит задачи и Грин не собирается с ней спорить. Пусть и малый, но все же опыт позволяет Элизабет оставаться хладнокровной, собранной и ответственной в тот момент пока идет операция, это потом уже у нее дрожат руки, слезы накатывают и хочется забиться в угол и никого не видеть. — Есть! Прижигатель. — Лиз неосознанно вытягивает руку и как только чувствует в ладони предмет, тут же подносит его к нужному месту. Диана смотрит на нее шокировано, но в ее глазах мимолетные проблески гордости. Она никогда не думала, что желторотые интерны на самом деле способны будут так быстро вливаться в работу, более того, выполнять ее лучше, чем многие ординаторы. — Я сделала что-то не так, доктор Олсен? — Лиз поднимает голову и в упор смотрит на Диану. — Ты только что спасла ей жизнь. Диана меняет клапан, делает все четко и филигранно и прежде чем раздавать команды, еще несколько раз проверяет, что все так, как должно быть. — Снимаем с аппарата. Шон выключает все приборы и в операционной наступает гробовая тишина, в которой только несколько пар глаз были направлены на сердце маленький девочки, а молитвы к Богу. Вдох. Выдох. Пищащая линия кардиограммы на мониторе набирает обороты, детское здоровое сердце бьется. У них все получилось. — Поздравляю, доктор Грин, вы отлично сработали. — Диана кивает ей головой и Грин точно знает, что под маской у нее расползается улыбка. — Я здесь закончу сама, а ты иди в комнату ожидания и найди ее родителей. Скажи, что ребенок будет жить. Лиз шла по коридору гордая и счастливая. Ей, если честно, доставляло особое удовольствие смотреть в глаза родителям и говорить, что их дети в порядке, что с ними все будет хорошо. И этот блеск в глазах. И эта улыбка, такая искренняя, что, кажется, светится. И даже крепкие объятия, которые ей дарит каждый без исключения. В этом причины, почему Лиз все еще хочет быть детским хирургом. Сердце гулко падает под ноги, когда Лиз видит сидящего на одном из диванчиков мужчину, к плечу которого прижимается Карина. Она узнает ее даже со спины, волосы, собранные в хвост, ссутулившиеся плечи, как будто на них груз весом в пару тонн и вокруг нее вьется какая-то болезненно-печальная аура. Все это кажется идиотским сном или больной фантазией, но точно не реальностью. Это просто не может быть реальностью. Однако, мужчина видит доктора, трогает Морган за плечо и оба они тут же подскакивают, подлетая к ней Лиз смотрит на него и совсем не смотрит на Карину. Просто не может. Боится, что сломается раньше, чем спрячется в собственной коморке, но только ее присутствие меньше, чем в метре, заставляет голос срываться, руки дрожать, а сердце биться так сильно, что, кажется, еще немного и ей самой понадобится прием у доктора Олсен. — Операция прошла успешно. Все в порядке. Сара будет жить. — Лиз хватает рваный вдох. — Она в реанимации, как только очнется, вам сообщат и вы сможете к ней зайти. — Грин быстро кивает головой и уходит. Почти убегает. Легкие печет. Сердце бьется как сумасшедшее. Все не могло быть так хорошо. По крайней мере, теперь она понимала, почему на операции была не Карина. Врачам не позволяют оперировать членов семьи, но ком давит на горло, когда она понимает, что в ее руках была жизнь дочери доктора Морган. — Лиз, выглядишь, как будто призрака увидела. — Эшли сталкивается с ней на курилке. — Что-то пошло не так? — Нет, все нормально, операция прошла успешно, с девочкой все будет в порядке. — Грин пытается натянуть хоть какую-то улыбку, но выходит это из рук вон плохо. — Ты уже знаешь, чей это ребенок, не так ли? — Эшли плюет на все правила и устои, подходит к Грин вплотную и обнимает за плечи. Конечно, Фостер знала, о том, что именно происходит между Грин и Морган, но она даже не пыталась делать вид, что такие отношения противоречат правилам. Во-первых, сама она, несмотря на всю свою правильность, закрутила с интерном, а, во-вторых, и Лиз и Карина так идеально подходили друг другу, так дополняли друг друга, что невозможно было даже пытаться говорить им, что они делают что-то неправильное. — А ты тоже в курсе? — Лиз иногда не соблюдала субординацию, как минимум, Эшли сама позволяла ей вести себя таким образом, даже настаивала иногда, потому что слишком много всего их связывает. Когда их разговоры переставали быть сугубо рабочими, она переставали быть ординатором и интерном. — Я просила Диану тебе не говорить, Карина сама должна была рассказать, это было только ее право. — Фостер осторожно гладит девушку по плечам, мягко целует в макушку и сильнее сжимает в объятиях. — Олсен и не говорила, она просто отправила меня к родителям, сказать, что операция прошла успешно. — Лиз шмыгает носом и втягивает дым, чувствуя горечь на языке. — Дрянь она, конечно, та еще, но даже не докопаешься, обещаний она не нарушала. — Фостер чуть слышно смеется, узнавая ту самую Олсен в этих действиях. — Я ничего не понимаю. — Лиз, тебе надо с Кариной разговаривать, не со мной. — Эшли жмется еще ближе, укутывает ее своим теплом, как флисовым пледом, согревает и дает шаткое ощущение безопасности. — Она замужем? — Слова срываются болезненно, но это волновало Грин, пожалуй, гораздо сильнее, чем факт того, что у Карины есть ребенок. Это вообще не было проблемой, только в том аспекте, что Морган ей не рассказала об этом сразу. — Нет, конечно нет, и не была никогда, с ней ее брат, а про отца ребенка никто, никогда, ничего не слышал, Лиз, ей сейчас очень нужна твоя поддержка, сильнее, чем когда-то еще, она расскажет все потом, я уверена, но Грин, просто забей на все и иди туда. Я же знаю, что ты ее любишь. — Эшли действует очень отрезвляюще, будто окатывает девушку ведром ледяной воды, не позволяя ей и дальше просто стоять здесь и бездействием разрушать что-то очень важное. — Ты слишком умный взрослый, чтобы спорить с тобой. — Грин съеживается, прекрасно понимая, что Эшли права, да и какой из нее хороший человек, если она бросит ее там одну. Тошно становится от самой себя. Боже, неужели она и правда была настолько ослеплена собственной обидой, что бросила ее там одну именно в тот момент, когда, вероятнее всего, больше всего была ей нужна. Она учит жизни Уистлер, но еще и сама толком жить не научилась. Неужели, ей и правда хватило совести даже не посмотреть на Карину. Лиз бросает недокуренную сигарету в урну, возвращается в больницу и безошибочно находит Морган в палате дочери. У Грин дрожат руки. У Карины дрожат плечи. Она обнимает ее так, будто не видела целую тысячу лет. Прижимается к спине, утыкается носом в плечо и ничего не говорит. Ей так стыдно, за то, что без пинка Фостер, она сама не смогла понять, что единственное, о чем ей действительно стоит думать — стать для Карины той поддержкой, которую она заслуживает. — Лиз. — Морган подается назад, прижимается к ней ближе и позволяет себе расплакаться. Грин целует ее в висок и в тот момент, когда в ее руках хрупкая, беззащитная, ранимая Карина, которая вопреки всему так сильно доверяет ей, она прощает ей все и что она делала и что еще сделает. Прощает и знает точно, что больше без Карины она уже не хочет. Прощает, чтобы не прощаться. Лиз выключает пейджер, а Эшли даже не собирается ее трогать. Карина поворачивается, обнимает Лиз за талию и носом утыкается в ямочку на шее. Грин обнимает ее за плечи, мягко поглаживает по спине и целует в макушку. Чувствует, как Карина плачет, сильнее прижимается к Лиз, расслабляется. Замечает, как мужчина выходит из палаты, оставляя их наедине. — Прости меня. — Шепчет Лиз тихо-тихо, целует в висок и обнимает крепче, бережнее, сильнее. — И ты меня прости. — Морган немного отводит голову назад, ловит теплый взгляд и не может себя контролировать, когда тянется вперед и целует так болезненно и нежно, что хочется плакать. Грин готова простоять здесь ровно столько, сколько нужно будет Карине. Держать ее в руках, забирать себе часть переживаний и хоть немного создавать ощущение безопасности. — Мам… — Тонкий детский голос звучит так волшебно, что Лиз даже не сомневается в правильности собственного выбора. Она смотрит на Сару, на ее глаза, чуть вздернутый нос и только сейчас понимает, как сильно девочка похожа на Карину. — Малышка. — Морган подается вперед, осторожно гладит дочку по волосам и широко улыбается, сквозь бесконтрольные слезы. — Я оставлю вас. — Лиз осторожно гладит Карину по плечу и уходит из палаты, чувствуя хаос внутри такой силы, что справиться с ним самостоятельно кажется практически невозможно. В голове так много вопросов, что они роятся, как пчелы, звоном отдаваясь в ушах и слишком сложным кажется привести все это в порядок. Почему Карина ничего не сказала ей сразу? Зачем она скрывала? Может быть она не считает Лиз чем-то достаточно серьезным, чтобы ей можно было рассказать о ребенке? — Грин, ты в порядке? — Уистлер возникает рядом как-то слишком неожиданно и заставляет подругу подпрыгнуть от неожиданности. — Уистлер… — Лиз рычит и старается не сорваться, потому что все, что происходит у нее внутри — ее проблемы. — Расскажешь? — Нет, прости, до тех пор пока я сама во всем не разберусь, я не хочу об этом разговаривать. — Может, я могла бы тебе помочь? — Мими, я расскажу тебе сразу, как все станет понятно, но пока я даже не знаю, о чем говорить, все слишком запутанно. — Ладно, но ты должна знать, что я всегда рядом для того, чтобы ты могла выговориться. — Аманда обнимает ее за плечо и целует в висок. — Спасибо. — Лиз как-то печально улыбается и даже думать не хочет о том, что будет дальше. Грин опускается на стул в зале ожидания и листает ленту в телефоне, чтобы хоть как-то разгрузить голову. — Вы, Лиз, да? — Рядом с ней садится мужчина, которого она видит последние пару дней и тепло ей улыбается. — Да, а вы? — Джек, я брат Карины, очень приятно с вами, наконец, познакомиться. — Он тянет ей руку и чуть растягивает губы в улыбке. У него ямочки потрясающие. Такие же, как у Карины и с ним рядом тоже тепло. Наверное, у них это семейно. — Она рассказывала обо мне? — Для Грин удивление, что брат уже наслышан о ней. — Рассказывала? Да она мне уши все прожужжала о тебе. Мы очень близки с самого детства, так что не удивляйся. — Парень добродушно смеется. — Карина очень переживала, как ты воспримешь новость о ребенке, она, на самом деле, старалась откладывать ваше знакомство настолько, насколько могла, но тут уже понимала, что рассказать нужно. Ты бы знала, как она волновалась. — Я прекрасно отношусь к детям, да и Сара чудесная, я уже успела с ней поболтать, так что проблем точно не будет. — Лиз мило улыбается. — Я, наверное, не пойму причин ее молчания, но это ее право, так или иначе. — Надеюсь, ты не злишься, что она не сказала тебе сразу. — Джек мягко прикасается к ее плечу, смотрит как-то с надеждой что ли и безмолвно признается, что Лиз ему нравится в качестве партнера для сестры. — Злилась сначала, но больше не злюсь, надеюсь, у нее нет каких-то еще настолько же масштабных секретов. Она ведь не замужем? — Нет, конечно нет, да и не была никогда, так что насчет этого можешь не волноваться. — Джек шикоро улыбается. — Ты такая хорошая, Лиз и, наверное, ты сможешь сделать ее счастливой, по крайней мере, я очень хочу верить в это. Карина заслужила быть счастливой, правда… — Я знаю, она очень хорошая. — Лиз мягко улыбается. Брат так похож на нее, почти одно лицо и Лиз кажется, они могли бы подружиться. — Я точно постараюсь сделать все возможное, что вообще от меня зависит. — Лиз. — Карина выходит из палаты дочки и тут же направляется к брюнетке. — Мы можем поговорить? — Я к мелкой. — Джек тут же исчезает из поля зрения. — Не сегодня. — Грин тянет Морган на себя, прижимает ближе и чуть ощутимо целует в плечо. — Потом, как-нибудь, обязательно поговорим, но сегодня я просто буду твоей эмоциональной поддержкой, ладно? Лиз чувствует себя больше, сильнее, взрослее, в то время, как Карина в ее руках маленькая хрупкая, будто бы хрустальная и единственное, что сейчас может сделать Грин — сохранить ее. У Карины сердце бьется чуть тише, дрожь уходит, а внутри штиль и умиротворение. Ей кажется, что она гораздо счастливее, чем сотни, а то и тысячи людей. Карина — одна на миллион, кому действительно удается найти человека, рядом с которым она чувствует себя так тепло и так безопасно. От Лиз пахнет медикаментами и тонким цитрусовым запахом духов, пахнет чем-то привычным и настолько родным, что сердце щемит от переполняющих ощущений. Лиз гладит ее по спине, по рукам, целует в висок и плечо. Лиз укрывает ее от ливня и шторма в самом уютном месте, в своих объятиях и Карина правда признает свое поражение и свою неправоту в том, что так долго держала Лиз в неведении. Морган спокойно и это лучшее, что сейчас с ней может быть.***
Промозглый осенний город давил отчаянием, пустотой и холодом. Темнело раньше. Деревья уронили весь свой такой разноцветный наряд и изредка по ночам срывался снег. Смена закончилась больше часа назад, но Диана все еще сидела на лавочке возле входа и не могла заставить себя уйти домой. Её там никто не ждет и, наверное, впервые за очень долгое время Диана так сильно хотела вернуться домой к кому-то. Пока в ее фантазиях, к сожалению, была только Уистлер. Олсен не могла понять, как же так вышло, что девчонка занимает абсолютно все ее мысли и никому другому не позволяет даже на секунду сменить ее на посту вечного дежурства в голове Дианы. — Ты домой не собираешься? — Олсен и не замечает, как рядом с ней оказывается Аманда, слишком самоуверенно останавливаясь возле лавочки и доставая из пачки сигарету. — Доктор Уистлер, смена закончилась, оставьте меня в покое. — Диана защитно огрызается, Аманда недовольно морщится. — Ауч. — Она показательно щурится, намекая на то, что ей не слишком приятно слышать такие слова, а потом, не обращая внимания на протесты Олсен, падает рядом с ней на лавочку. — Тебе же не обязательно быть вот такой. — Она чертит рукой круг вокруг Дианы и ехидно скалится. — Какой? — Олсен скрещивает руки на груди, смотрит с вызовом и всем видом старается показать, что общество Уистлер ей слишком неприятно. — Такой колючей, Диана, ты же умеешь по-другому. — Аманда двигается ближе. Плевать она хотела на слабые протесты ординатора, ведь они обе прекрасно понимали, чего они хотят. Что она делает, сама не знает, вот только пройти мимо Олсен так и не смогла, увидела ее такую потерянную, такую одинокую и сердце больно сжалось, пропустило пару ударов, отдаваясь волнующей вибрацией где-то под ребрами. И в чем же эта Диана Олсен настолько волшебная, что невозможно даже пытаться ее игнорировать или не чувствовать к ней того, что разрывает Аманду. — С чего ты решила, что я умею? Держаться. Держаться. Держаться. Диана не может снова сдаваться ей, хотя, кажется, еще пара минут и она покоренно вручит всю себя в руки девчонке, которая понятия не имеет, что с ней делать. У Дианы в глазах шторм такой силы, что море выходит из берегов. Топит. Обездвиживает. Утягивает на дно. У Аманды в глазах спасение и луч света, как маяк, для отчаявшихся кораблей. Только Диана за ней не пойдет. Не позволит себя спасать. — Я видела. — Как выстрел в голову и то, что Олсен так отчаянно старалась прятать где-то глубоко, вылезает на поверхность от небрежно брошенной фразы девчонки, сумевшей подкосить снежную королеву. — Уистлер, ты меня отшила, сказала, что нам не по пути, что тебя сейчас от меня надо? Взрыв. Злость. Ярость. Диана не может себя контролировать и ей от чего-то очень обидно, что Аманда даже думает о том, что у нее есть право вот так вот сидеть с ней, разговаривать, хотя, когда Олсен попыталась вылезти из свой ракушки в мир и попробовать хоть что-то человеческое, Мими с довольной улыбкой заставила ее спрятаться обратно и пожалеть о том, что она даже попыталась. Уистлер знает и видит все лучше, чем Диана себе представляет, вот только где-то внутри у нее чувство ответственности за моральное состояние доктора Олсен. Кто бы подумал, что переживания могут передаваться половым путем… — Не знаю, может быть мы могли бы дружить. — Мими закрывает лицо руками. — Боже, это звучит слишком странно, чтобы поверить в то, что я действительно это сказала. — С губ срывается легкий смешок и повисает в морозном воздухе, как звон колокольчиков. У Дианы теплеет под ребрами. Аманда различает едва заметную улыбку на ее потрескавшихся губах. — Сама понимаешь, что это бред, правда? Градус напряжение падает настолько резко, что Олсен не может сразу перестроиться и нервно смеется, не имея совершенно никакой возможности себя контролировать. — Олсен, перестань быть стервой, пожалуйста. — Мими подсаживается чуть ближе и просто не может сражаться с тем, что у нее внутри что-то теплотой отдается к Диане, что-то заставляет ее сердце биться чаще и Аманда ничего не может с этим сделать. — Да какая тебе разница, если тебя не устраивает, мое поведение, просто уходи. — Олсен пытается бороться, правда пытается, но что-то в Уистлер есть такое, что держит ее как магнитом и не может отпустить, вопреки всем заверениям здравого смысла. — А если я не хочу уходить? Ход ва-банк, сделанный в обход собственных мыслей. Она сказала ровно то, что чувствовала, не размешивая, не разбавляя, не стараясь приукрасить. Она не хочет уходить и не знает почему. Не хочет уходить, потому что она так чувствует, потому что ее больное сердце щемит рядом с Олсен. Потому что оно хочет к ней. Аманда не хочет уходить, потому что у Дианы в глазах тот шторм, который кажется бесконечно привлекательным, завораживающим. У Уистлер так отчаянно включается режим спасателя, что первостепенной задачей кажется спасти именно Диану, вытащить ее в состояние штиля, не задумываясь о том, а надо ли ей это вообще или нет? У Аманды как будто на уровне инстинктов стремление спасать, вот только ради чего? Быть лучшей в собственных глазах или в глазах окружающих? Она заранее знает, что не справится и ценой ее ошибки будет только то, что сама она окажется посреди шторма и некому будет ее оттуда спасать. Слабоумие и отвага — как никогда актуально вписываются в злободневную картину и Уистлер не думает. Даже не собирается. Как ребенок делает только то, чего хочет сама, без оглядки на чувства и желания других. Без попыток подумать и решить, что стоит делать, а что нет. Верит в собственную честь и фантомную помощь всем вокруг, помощь тем, кто о ней не просил. Делает ли это из Аманды хорошего человека? Она уже сейчас знает, что сама на себя повесит клеймо предателя. Она ведь с Эшли. С открытой, настоящей, взрослой Эшли, которая точно знает, чего она хочет от жизни, знает как жить и готова научить этому Аманду. Вот только Уистлер — ребенок, не знающий меры и правил, плюющий на совесть и на то, скольким людям своими действиями она может сделать больно. — Тогда оставайся…