А мне бы быть адресатом всех твоих длинных писем Но счастливое завтра не только от нас зависит Мы шагаем в обнимку по этой скользкой планете Слишком взрослые, чтобы любить как дети © Асия — Адресат
***
Аманда забывает о существовании Эшли, о существовании Лиз и любых своих собственных принципов, ровно в тот момент, когда Диана с силой сжимает руками ее талию, вжимая в стену прямо в прихожей. Негромкий стон срывается с губ, голова болезненно бьется о стену, но все это не имеет никакого значения, потому что у Уистлер отключаются любые мыслимые и немыслимые инстинкты, есть только горящее необузданное желание. Её внутренний дикий зверь скалится, рычит и обнажает когти, готовый нападать. И Уистлер нападает. Касания по температуре тянут на лаву и кожа будто бы сгорает и регенерируется за доли секунд. Сошла ли она с ума или все дело в алкоголе? Ледяные пальцы Олсен проходятся по раскаленной коже, Аманда вздрагивает, теряет равновесие и только Диана, удерживающая ее все это время, позволяет ей устоять на ногах и не упасть. Уистлер стягивает с нее пальто, небрежно бросает на пол и жмется ближе. Ей кажется жутко несправедливым, что, пока на ней самой только шорты и спортивный топ, на Диане чертовски много совершенно лишней одежды. Слишком много одежды. Слишком. Много. Одежды. Это кажется чем-то маниакальным. Необъяснимое желание чувствовать сильнее, глубже, ярче. Задаваться вопросами, как именно она здесь оказалась? Что заставило ее притащиться в ночи домой к Мими? В конце концов, как она вообще адрес узнала, ей совершенно не хочется, потому что пальцы Олсен обжигают кожу, поцелуи стирают память, а болезненная пульсация между ног не позволяет сосредоточиться ни на чем кроме собственной похоти. Аманда целует жадно, болезненно, прикусывает нижнюю губу, тянет за волосы, пальцами впивается в плечи, оставляя чуть заметные красные полосы. Добраться до комнаты кажется совсем не сложным и Мими даже удивляется, как они не снесли все по пути, но, как только дверь оказывается закрытой, Олсен прижимает Уистлер грудью к стене, сжимает зубы на шее настолько сильно, что девушка вскрикивает а потом шипит от боли, смешавшейся с мазохистским удовольствием во что-то неразделимое. Олсен не нужно долго думать, чтобы запустить пальцы в нижнее белье блондинки и без лишних прелюдий войти в нее резко и даже грубо, но Уистлер не чувствует ничего, кроме накатывающего наслаждения, подается бедрами назад, просит о большем и Диана не смеет заставлять ее ждать. Мими стягивает ее волосы, так сильно, что у Дианы звезды перед глазами летят, двигается с ней в одном ритме, сильнее принимая в себя пальцы, стонет громко и бесстыдно и взрывается быстрее, чем все разы до этого. Дрожь пробивает все тело так ощутимо, что она едва ли удерживается на ногах, но, как только Уистлер приходит в себя, прижатой к стенке оказывается Олсен. Мими стягивает с нее штаны, вместе с бельем и ехидно улыбается тому, насколько горячая и влажная доктор Олсен. Для неё. Во рту сухо, как в пустыне, она проводит кончиком языка по нижней губе, чувствуя все трещинки, все неровности. Вдыхает так глубоко, что легкие, кажется, вот-вот взорвутся. Неужели ей это не снится? Аманда разгоняется, распаляется и такие откровенные касания вызывают в ней бурю, шторм и хаос, не имеющий способа укрощения. Диана дрожит, впивается пальцами в плечи Уистлер, кусает ее губы и задыхается от интенсивных толчков. Надолго ее не хватает. Нельзя так открыто чувствовать, нельзя быть такой доступной. Диана была как оголенный нерв и каждое касание сравнимо было с техногенной катастрофой. Она задыхалась, теряла рассудок и тонула в собственном бессилии перед девчонкой, которая так филигранно сводила ее с ума. Думая последние годы, что она сильная, едва ли не стальная, Диана на самом деле оказалась катастрофически слабой и это едкой колкостью отзывалось где-то внутри. Неприятно осознавать собственное бессилие. Еще более неприятно его признавать. У Аманды все как в тумане, только ощущения слишком острые и лишь на пару секунд она думает, что следы ее зубов, очевидно, еще долго будут украшать шелковую кожу доктора Олсен. Но имеет ли это сейчас хоть какое-то значение? Диана уходит под утро, украдкой кинув взгляд на спящую Уистлер. Ложиться с ней рядом было бы фатальной ошибкой, потому что сейчас у нее еще есть возможность сделать шаг назад. Хотела ли Олсен хоть когда-нибудь называть ее своей? Наверное нет. Наверное. Хотя мысли о том, чтобы просыпаться вместе с Мими, собираться на работу, строить планы на будущее, закрадывались в ее голову так часто и так стремительно, что бороться с ними было довольно сложно, но Диана точно знала, что им не по пути, вот только почему-то она сама снова и снова делает шаги, чтобы их разные дорожки сложились в одну. Диана долго ждет такси, вдыхая промозглый воздух просыпающегося города. Нос мерзнет, пальцы перебирают сигареты в открытой пачке, а в глазах застывшие слезы. Куда она саму себя привела? Ведь одной так хорошо было.***
У Грин жизнь похожа на картинки из «Pinterest», комната завалена мягкими игрушками у каждой из которых, кто бы сомневался, есть имя, причем не обычное, а такое, что с первого раза и не выговоришь. У Грин на стенах карты желаний, мотивирующие цитаты и пробковая доска с поставленными целями, которые, безусловно, просто не могут не выполняться. И каждая успешная ложится в коробочку достижений, чтобы во времена печалей и страданий от собственной неспособности чего-то добиться, у нее была возможность эту коробочку открыть и посмотреть, как много шагов она уже смогла пройти. У Грин потолок весь залеплен светоотражающими звездами и ночью она составляет созвездия, чувствуя себя, немного немало, маленьким принцем, путешествующим с планеты на планету. У Грин пальто бежевое до колена, объемное, теплое и такое чертовски уютное, ее имя с сердечком на стаканчике капучино с клиновым сиропом и шуршащие под ногами разноцветные листья. Грин, кажется, совсем не из этого мира, будто инопланетянка в теле человека. Все у нее по особенному и ручка не синяя, а серебряная или золотая, благодаря которой ведущего врача сразу можно определить и шапочка с персонажами детских мультфильмов, вместо обычных и рассуждения о жизни и о мире в целом такое, как будто у нее есть свой собственный, который кроме нее никто и не видел. И как такая волшебная Элизабет могла так прочно связать свою жизнь с Амандой? Они ведь были абсолютными противоположностями. Видимо, прав был тот, кто сказал, однажды, что противоположности притягиваются. Лиз нехотя открывает глаза и щурится от яркого солнца. Хорошей идеей вчера было пить много воды, потому что сейчас и голова не болит и умереть не хочется, только легкая слабость и сухость во рту. Есть, конечно, плюсы в том, что она доктор, детально изучивший очень многие аспекты человеческого тела. Грин первым делом плетется под прохладный душ и стоит там по меньшей мере минут двадцать, прежде чем окончательно приходит в себя. На кухне, на удивление, чисто и убрано, никаких последствий вчерашней пьянки, вот только Лиз не помнит совсем ничего, хотя и почти уверена, что никаких необдуманных поступков она не делала. Да и что она вообще могла сделать, сидя дома с Амандой? Разве что? Да нет. Лиз определенно не допустила бы, чтобы между ними с Мими хоть что-то случилось. У нее ведь есть Карина и она, на самом-то деле, не думает ни о ком больше. Лиз тонет в этом предательски приятном ощущении, когда улыбается входящим сообщениям, краснеет на флирт и так бесстыдно позволяет себе брать Морган за руку и целовать ее украдкой в пустых коридорах. Грин чувствует себя в безопасности, не волнуется, не морочит голову ненужными мыслями и домыслами, просто верит, потому что Карина не давала ни единого повода в себе сомневаться. И как же сильно ей повезло влюбиться в такого правильного, для нее правильного человека. Чайник закипает, растворимый кофе в кружке кажется чем-то спасительно-приятным, особенно, если закинуть ноги в теплых носках на соседний стул, достать из холодильника вчерашнюю еду из фастфуда и разогреть в микроволновке. Особая эстетика утра после пьянки. Для соблюдения всех канонов, Лиз забирается с ногами на подоконник, пока греется еда, достает тонкую сигарету и щелкает зажигалкой, вдыхая табачный дым с привкусом каких-то ягод. И все хорошо и выходной, кажется, случается как-никогда вовремя, вот только ком в горле встает, когда она открывает список входящих и понимает, что ночью она звонила Карине. Зачем? С какой целью? Может быть она пьяная признавалась ей в любви или несла какую-то чушь? Сердце пропускает удар, но тянуть она не хочет, так что, не думая, жмет на ее имя и прикладывает телефон к уху, чувствуя, как волнение заставляет дрожать и руки и ноги. — Лиз, привет, я думала ты проснешься сильно позже. — Звонкий смех сопровождает теплый голос Морган и Грин шумно выдыхает, понимая, что, как минимум, ничего плохого сделать она не успела. — Я вчера звонила тебе, да? — Голос чуть дрожит от неловкости и смущения. Ей не очень-то хотелось представать перед Кариной в таком свете сразу, но с другой стороны, Лиз есть Лиз и если она планирует, а она планирует строить серьезные отношения с Кариной, лучше уже сейчас показать все как есть. — А ты не помнишь? — Вообще все, как в тумане. — Ты мне жаловалась, что к Уистлер пришли гости и она про тебя забыла. — Карина чуть слышно смеется, а Лиз чувствует себя идиоткой. — Я предлагала забрать тебя, но ты сказала, что не хочешь меня напрягать. — Ух ты, а я, даже в сопли пьяная, могу быть порядочным человеком. — Грин хмыкает. — А я не сказала тебе, кто именно приходил к Уистлер? Потому что, мне кажется, сама она тоже не вспомнит ничего. — Говорила. — Морган чуть слышно выдыхает, но Лиз улавливает мельчайшие изменения в ее голосе и ей становится как-то не по себе. — Диана Олсен, но ты взяла с меня слово, что я никому не скажу и я намерена его сдержать. — О Господи, Олсен была у нас дома? Если она все еще в комнате Уистлер, я не знаю, как смотреть ей в глаза. На Элизабет накатывает какая-то паника, будто бы до этого самого утра, романтические отношения взаимодействия Дианы с Уистлер казались какой-то фантазией или выдумкой, но сейчас… Лиз закрывает лицо руками и даже думать не хочет о том, как все это выглядело и насколько теперь Грин будет стыдно смотреть в глаза Олсен. — Просто поздоровайся и занимайся своими делами, а еще лучше, приезжай ко мне или мы можем выйти куда-нибудь прогуляться. — Карина бальзам на душу, теплый плед в прохладный вечер, ее личное лекарство от любых болезней. Лиз улыбается и чуть прикрывает глаза. Она ведь, на самом деле, очень счастливый человек. — С радостью, но сначала мне нужно убедиться, что Мими жива и способна функционировать, а потом уже я вся твоя. — Хорошо, позвони мне. — Позвоню. Лиз пробирается в комнату Аманды и понимает, что она там одна, шумно выдыхает, осторожно садится на постель и проводит подушечками пальцев по лицу. Уистлер не спит, она точно это знает. Шуршит одеялом, прячет нос в подушку и совсем не хочет открывать глаза и встречать новый день. — Таблетки нужны? — Лучше капельницу. — Мычит Аманда, доставая из-под одеяла руку. Лиз смеется чуть слышно, но не смеет спорить. Практика годами наработанная, всегда спасающая от сильного похмелья, так что Грин достает из шкафичка пакет с раствором, безошибочно вводит катетер в вену и подвешивает его на крючок. — Лиз, что вчера было? — Уистлер кое как ворочает языком, натягивает свободной рукой одеяло на лицо и чуть слышно стонет. — Я помню так же, как и ты. — Почему у меня ощущение, что об меня вчера что-то сломали? Тебе так же хреново? — Нет, Мими, я чувствую себя нормально, потому что я пила много воды, а ты не захотела и гостей никаких вчера у меня не было. — Лиз чуть слышно хмыкает, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться слишком громко, когда Аманда резко открывает глаза, поднимает голову и шокировано смотрит на Грин. — Что? Какие гости? — А ты не помнишь? — Грин, если бы я помнила, я бы не спрашивала. — К тебе приходила Олсен. — Лиз пожимает плечами и видит как глаза подруги медленно расширяются и в них отражается какой-то вселенский ужас. — Ты серьезно? Ты же сказала, что ничего не помнишь. — Я и не помню, но я ночью звонила Карине и жаловалась, что ты меня бросила, она мне с утра и напомнила. — Может она подкалывает тебя? — Она бы не знала об этом, если бы я ей не рассказала, так что маловероятно. — И что нам теперь делать? — Если ты переживаешь, что она скажет кому-нибудь, то можешь не волноваться, она не расскажет, а если ты о том, что делать с Олсен, потому что она, в отличие от тебя была трезвая и помнит все, это уже другой вопрос. — Зачем она вообще пришла сюда, я не понимаю. — Да я тоже не понимаю, но проверь телефон, может там ты найдешь ответы? — Я пока морально к этому не готова. — Аманда прикрывает глаза свободной рукой и чуть слышно стонет. — Блять, интересно, я спала с ней? — Уистлер, я думаю, ты очень маловероятно просто сидела бы с ней и выясняла отношения, особенно учитывая, в каком состоянии ты была вчера и как сильно тебя к ней тянуло. — Может обошлось? — Мими, у тебя следы на шее такие, что все говорят за тебя, поверь мне, не обошлось. — Лиз чуть слышно фыркает и недовольно морщит нос. — Давай, приходи в себя и выходи на кухню, будем завтракать.***
Воздух наполнен отчаянием, печалью и чем-то горьковатым, отдаленно похожим на полынь, мешанную с табачным дымом. Мелкая морось оставляет почти ледяные поцелуи на лице, портит третью по счету сигарету и все только потому, что Аманда отчаянно не хочет заходить под навес. Вода кажется очищением и именно этого очищения ей не хватало больше всего. Олсен не вызывала ее в кардио и это был повод для того, чтобы выдохнуть и успокоиться, но что-то под ребрами недовольно возмущалось. Может быть, если бы Уистлер помнила хоть что-нибудь из этой ночи, было бы проще, но память так и не восстановилась и Мими просто не может отделаться от мысли, что ей нужно все это повторить, но повторить на трезвую голову. Аманда стоит в белом халате, чувствуя как тело ее медленно замерзает от промозглого ветра, волосы чуть влажные, а пальцы едва ли могут двигаться, только и способны на то, чтобы сигарету промокшую докурить. Такое состояние, вопреки всему, приносит умиротворение, как будто какую-то заторможенность, замороженность. И время течет медленнее и звуки кажутся тише и мир больше не кажется таким раздражительным. — Уистлер, ты с ума сошла? — Голос разрывает внутреннюю гармонию и чьи-то знакомые руки затаскивают ее под навес и накидывают на продрогшие плечи куртку. Эш… — Аманда тянет тихо-тихо и в глазах напротив ловит столько заботы и переживания за саму себя, хотя ей почти отчаянно кажется, что она совсем не достойна чего-то подобного, особенно от Эшли. — Да что с тобой происходит? Ты сама не своя, что случилось такого, о чем я не должна знать? — Эшли обнимает ее за плечи и дрожь пробивает все тело, когда Уистлер с тяжелым выдохом достает сигарету и подкуривает. — Я спала с Олсен… Кажется. — Слова даются тяжело. Ей стыдно и перед Эшли и перед самой собой. Она как ребенок нашкодивший. Тебе все на тарелочке и заботу, и нежность, и спокойствие, и безопасность, а эмоциональные качели и десятки красных флагов кажутся куда интереснее, хоть и сломают в щепки ее нервную систему. — В каком смысле кажется? — Я не помню этого совсем, мы пили с Лиз, много пили, а потом я проснулась и Грин тоже не помнит ничего, но она звонила своей… Неважно, в общем она все и рассказала. — Лиз даже не смотрит на Фостер, курит, втягивая дым так глубоко, как было возможно и чувствует, как дрожь бьет ее все, с ног до головы, едва ли умудряясь держаться на ногах. — И что ты думаешь об этом? — Дрожь в голосе Эшли слишком очевидна, хотя она и пытается скрывать. — Да что я могу думать, если я даже не поняла, под каким предлогом она пришла. — Мими находит в себе силы повернуть голову и поймать взгляд Фостер, но, честно говоря, лучше бы она этого не делала. Потому что вместо осуждения, которое она рассчитывала там увидеть в теплых глазах открытые раны, нанесенные самой Уистлер и ей хочется руки сжать на собственном горле и больше не дышать, потому что она, черт возьми, не имела никакого морального права делать больно Эшли, которая все время пытается ее спасти, в которой она сама все время ищет спасения. Фостер молчит. Ей нечего сказать, но взгляд кричит куда громче и Аманда чувствует, как в глазах встают слезы. Да, она ничего не обещала Эшли, да они не вместе, но все это только потому, что Уистлер не может взять себя в руки. — Эш, я не хотела. — Голос дрожит и срывается, тонет в собственных чувствах и не позволяет больше держать ту металлическую маску, от которой уже тошнит. — А чего ты хочешь? — Я не знаю, но точно не этого. — Мими закрывает глаза руками и тяжело выдыхает. — Слушай, я хочу вот этого. — Аманда показывает куда-то между ними. — Но я не знаю, не знаю как все сделать правильно. — Никто не знает, Уистлер, ты будешь ошибаться очень много раз и вопрос только в том, хватит ли тебе сил и желания не бросить все, а исправить, научиться на собственном опыте, стать сильнее самой и укрепить отношения. — Фостер пожимает плечами и совершенно инстинктивно тянется рукой, убирая капли слез. — Обними меня. — Тихая просьба но кажется сейчас это то единственное, что спасет Уистлер и Эшли обнимает, прижимает к себе близко-близко, носом утыкается в светлую макушку, растворяется сама и растворяет Уистлер, позволяя ей хоть на какую-то долю секунд быть в той самой безопасной гавани среди бушующего шторма. — Вот и что мне с тобой делать, Уистлер? — Да делай что хочешь. — Выдыхает Аманда, утыкаясь носом в ключицу Фостер, глаза прикрыты, а в носу легкий запах сладковатого парфюма, смешанный с табачным дымом и почти отчетливым запахом поздней осени. Эшли чуть отстраняется, но не размыкает объятий, наклоняет голову и как-то инстинктивно прижимается к губам Мими, чувствуя, как та сильнее подается вперед, сжимает руки на талии и чуть не плачет. По венам плывет разъедающая нежность. Эшли в каждом касании, в каждом выдохе сквозит трепетом и теплом, от которого у Уистлер лед внутри тает быстро и беспощадно. Эшли хочется дышать. Диана заставляет задыхаться. Фостер прижимается к ней лбом, хватает воздух короткими вдохами и чувствует, как бешено бьется сердце. — Уистлер, я боюсь, что если подпущу тебя еще ближе, ты разобьешь меня. — Признание звоном дается по ушам и такая сильная и уверенная в себе Эшли, как школьница плывет перед Амандой, раскрывая ей всю себя. Как же Уистлер хочет ответить ей тем же. — Я очень боюсь сделать тебе больно, Эш, но я не знаю, что будет завтра. — Уистлер дышит глубоко, чтобы хоть как-то успокоить дрожь. — Я могу только обещать тебе, что буду стараться беречь тебя, делать для этого все возможное. — Спасибо. — За что? — За то, что не бросаешься обещаниями. — Фостер мягко улыбается и еще раз осторожно прикасается к ее губам. — Нам надо возвращаться.***
Эшли похожа на позднюю осень, пряная, эстетичная, спокойная и томная. Рядом с ней хочется дышать глубоко и вдумчиво, считать вдохи, мечтать на выдохах. Эшли, кажется, способна совершенно на все. Если уж ей под силу приводить в мир новую жизнь, то со всем остальным она справится без особых усилий и все в ней кажется правильным, все в ней кажется именно таким, каким должно быть. Эшли казалась чем-то большим, чем просто человек, хотя, очевидно, в прогнившем и потерянном мире, любой, кто сохраняет в себе человечность, кажется кем-то сверх… Хотя всем стоило бы иметь в своем сердце хоть малую часть того, что есть у Фостер. Тогда мир точно был бы лучше. Эшли задумчиво смотрит в собственные записи и не может разобрать ни слова, горький вкус американо разбавляется сладостью клинового сиропа, голова гудит, хотя смена началась совсем недавно. Уистлер. Уистлер. Уистлер. Аманда занимает большую часть ее мыслей и Фостер правда самой себе признаться готова, что она влюбляется или уже влюблена в интерна, но сделать с этим ничего не может ровно до тех пор, пока Уистлер сама не определится. Ей физически тяжело ощущать себя одной из, между кем разрывается Мими и внутреннее ощущение «а что со мной не так» давит под ребрами. Эшли думает о том, как быть и что делать дальше, стоит ли поддаваться и пробовать строить с Амандой какое-то будущее или наоборот, правильнее будет отстраниться, забить на все и забыть как страшный сон, вручая Уистлер в руки кардиохирурга. Только при мысли о том, чтобы отпустить Аманду дыхание перехватывает и болезненные уколы растекаются под кожей. Если им по пути, они будут вместе. Если нет, как бы Эшли не старалась, Уистлер никогда с ней не будет. Фостер перебирает ручку между пальцами и вздрагивает когда она ломается. Насколько надо было сдавить ее. Насколько нервы Фостер не дают ей покоя. — Я скоро с ума сойду. — Тянет Эшли, откидываясь на спинку кресла и прикрывая лицо руками. Так хорошо все было до этого нового потока интернов, так спокойно ей жилось без знания, что в этом мире существует Уистлер и свое собственное одиночество доставляло ей спокойствие и комфорт. Эшли думает о том, что Уистлер так или иначе придется сделать выбор. Эшли боится, что выбор будет не в ее пользу.***
Диана забыла, что такое чувствовать хоть что-то кроме разъедающего внутренности холода, а тут Уистлер и ее эти глаза, в которых столько чувств, что хочется задохнуться. Аманда сводит с ума, Аманда заставляет хотеть делать что-то большее, Аманда не позволяет не думать о ней. Диана хочет устроить бой с самой собой за личное пространство и возвращение туда, где ей было хорошо и спокойно, где ее не доставали эти пресловутые «а если…» и приторно-счастливые картинки совместного будущего, в котором Диана улыбается чаще и искреннее. Диана хочет и не хочет. Внутренний монолог идет против воли, логики и здравого смысла, взывая к остаткам чего-то нежно человеческого. И кто из них победит, Диана — человек или Диана — снежная королева? Её холод, лед и отстраненность от всего мира так здорово играли на руку, что ей и задумываться никогда не приходилось над чем-то, что не касается медицины и ее работы в целом. Но Уистлер. Та ночь в баре стала будто бы точкой отчета, разделила ее мир на до и после, но тогда еще, пытаясь склеить симпатичную девчонку, Олсен даже подумать не могла, во что это может обернуться. У нее внутри маленький обиженный ребенок, который пытается пробиться сквозь толщу льда и вернуть доктору Олсен чувствительность, но Диана так старается этого не допустить. Однако, каждый раз, когда Аманда рядом, ребенок побеждает. Ей страшно. Ей жутко. Даже от мысли о том, чтобы впустить в свою жизнь человека, раскрыться, становится не по себе. Диана боится что ее разобьют. Снова. Майский ветер раздувает волосы и оставляет на щеках теплые поцелуи. Темные локоны струятся по открытым плечам, в руках стаканчик немного остывшего латте с карамелью, а на губах остатки нюдовой помады. Она — студентка первокурсница одного из самый престижных медицинских университетов, которая сама добилась всего, чего хотела, гордая до безумия, еще и влюбленная. Ну кто поспорит с тем, что быть безумно влюбленной в человека, как она считает совершенно идеального, еще и взаимно, еще и весной, когда все расцветает и просыпается, это что-то хоть сколько-нибудь плохое? Диана счастлива и так открыто транслирует это в мир, что на нее невозможно смотреть без теплой улыбки. — Эш, нам точно стоит тебе найти кого-нибудь. — Олсен хватает подругу под руку и широко ей улыбается, на что Фостер недовольно закатывает глаза, наигранно цокая. — Ты знаешь, мне и одной неплохо. — Эшли смеется звонко в ответ на ее слова, а потом чуть вскрикивает, чувствуя неприятный щипок за бок от подруги. — Ну нельзя так, Эш. — Диана смотрит на нее омутами изумрудными, глубиной с океан, в которых непроизвольно тонешь в любом случае, даже если совсем не планировал чего-то подобного. — Только так и можно, я сначала закончу универ, потом пройду интернатуру, а уже после и семья и дети, может быть… — Одно другому не мешает. Диана улыбается так честно и искренне, что подруга не может не радоваться за нее. Видеть Олсен счастливой, было чем-то особенно трепетным. Они встретились на первом курсе и с того времени, кажется, не расставались совсем. Эшли провожает ее к дому ближе к полуночи, мягко целует в щеку и обещает не звонить ей завтра целый день, чтобы не забирать время, которое она может провести со своей девушкой, а потом надевает наушники, включает любимый плейлист и медленными шагами идет к своей квартире. Под подъездом ее уже ждет Диана, глаза красные от слез, припухшее лицо, покусанные губы. Она украдкой хватает воздух между истеричными рыданиями и совсем не может говорить, но Фостер и не спрашивает, обнимает так, как Олсен нужно было и покорно ждет, когда слезы кончатся. Они выкуривают четыре или пять сигарет, сидя на асфальте, долго молчат глядя в небо, только Эшли не отпускает дрожащую руку подруги, а Диана не убирает голову с ее плеча. Уже наутро Фостер узнает, что Джен была совсем не тем человеком, какой ее хотела видеть Диана. Как долго еще в ее голове будет держаться картина девушки в постели с другой, которая была настолько увлечена процессом, что даже не заметила вошедшую в комнату Диану. А Олсен крутила в кармане пиджака бархатную коробочку с кольцом. Джен даже не извинилась, не закончила, не сказала Диане, что это было ошибкой. — Присоединишься? И мир еще юной Дианы Олсен вдребезги разлетелся по сторонам. Эшли забирала ее вещи из квартиры, держала ее возле себя так долго, как нужно было, пока Олсен не восстановилась хоть немного, но той прежней Дианы, которую Фостер знала больше не было. Её внутренности медленно покрылись корочкой льда, в глазах остался только холод и о каждое ее слово можно было порезаться. Олсен ушла быстро, оставив между ними пропасть длинной в сто тысяч болезненно невысказанных слов, семь пачек выкуренных сигарет и обещание Фостер самой себе, никогда больше не верить Диане. — Доктор Олсен. — Хриплый голос за ее спиной заставляет Диану вынырнуть из воспоминаний, вздрогнуть и уронить на пол сигарету. — Доктор Фостер. — Диана разворачивается и видит в ее тепло-карих отражение чего-то давно забытого, того времени, когда Эшли готова была отдать за нее все на свете и отдавала, так же как и Диана за нее, вот только это Олсен в какой-то момент закрылась и ушла так быстро, как будто между ними и не было ничего и никогда, но было же. И это было лучшим, что случилось с Олсен за всю ее жизнь. — Хреново выглядишь, случилось что-то? — Эшли делает шаг вперед и физически и морально, саму себя тут же за это ругая, но ничего не может сделать с собой, потому что Диана как была чем-то до боли родным, так им и осталось. Ну не проходят просто так такие историе. По крайней мере для Эшли. — Может выпьем как-нибудь? — Диана и сама не поняла, как сказала это вслух, но Эшли была чем-то спокойно-безопасным и, может быть, именно в этом сейчас она нуждалась больше всего. Эшли кивает, бросает докуренную сигарету в урну и отдает Олсен мягкую улыбку. Диана чувствует, как под кожей бьется что-то живое и осторожное. Фостер, как портал туда, где Олсен еще была человеком и сейчас в ней что-то проснулось снова и что с этим проснувшимся делать она не знала. Эшли говорила всегда, что жизнь одна, что надо брать себя в руки и делать то, что хочется, иначе потом на все это просто не будет времени. Тяжелый вдох и длинный длинный выдох, в котором так много невысказанных чувств и эмоций, как будто Диана и не жила до этого момента. Наверное надо что-то делать. — Наверное, надо что-то делать.***
— Нам надо поговорить. — Олсен грубо хватает Уистлер за рукав и заталкивает в дежурку, закрывая за собой дверь. — Доктор Олсен. — Аманда разворачивается и внимательно смотрит в ее глаза, чувствуя, как начинает тонуть. — Доктор Олсен, я должна извиниться перед вами за те сообщения, которые написала, я была пьяная и не понимала, что делаю. — Уистлер всячески делает вид, что ничего между ними не было, потому что, если бы не Лиз, озвучивавшая ей, что было на самом деле, Мими и не знала бы, что между ними случилось. — Уистлер, ты о чем? — У Дианы глаза округляются и что-то неприятно колет, когда она понимает, что разговор пойдет совсем не по плану. — Я знаю, что повела себя неправильно, так что, прошу прощения, впредь такого не повторится. — Мими смотрит куда угодно, только не ей в глаза, на идеально выглаженный воротничок белого халата, на скрещенные на груди руки, на следы на шее, которые, вероятнее всего, оставила Аманда. — Ты издеваешься надо мной? — Диана делает резкий шаг вперед и замирает, когда Уистлер вздрагивает и отскакивает от нее, стараясь держать между ними дистанцию. — Доктор Олсен, я не помню ничего, что было той ночью, только утром увидела сообщения, которые отправляла вам, надеюсь, это не скажется на наших рабочих отношениях. — Аманда прячет глаза, впивается чуть отросшими ногтями в кожу на ладонях, оставляя углубления-полумесяцы и держится. Держится изо всех сил. — Ты серьезно ничего не помнишь? — Диана звучит обиженно и как-то недовольно. У нее у самой внутри после той ночи был шквал эмоций, который никак не успокаивался и она почти сдалась, почти сдалась для того, чтобы попробовать хоть что-то построить с Уистлер. Никогда раньше у нее не было ничего подобного. — А есть что-то, что я должна помнить? — Аманда чувствует, как все ее напускное мастерство трещит по швам с огромной скоростью и не дает ей дышать. — Аманда. — Диана подходит ближе, мягко берет ее за руку и чуть сжимает, легко улыбаясь, когда девушка не убирает руку. — Что ты чувствуешь? — Что ты можешь сломать меня настолько сильно, что я не смогу восстановиться. — Слова срываются быстро и острым лезвием проходятся внутри у Олсен. Это не то, что она хотела услышать и точно не то, что могло бы послужить отправной точкой в том, на что Диана хоть как-то решилась. — Жестко. — Олсен опускает глаза вниз и судорожно втягивает воздух. — Зато правда. — Мими не отпускает ее руку, не хочет терять этот контакт, но не позволяет себе сделать хоть что-то большее. Самомазохизм в чистом виде и в какой-то момент Уистлер это даже начинает нравится. — Аманда… — Я постаралась? — Она касается кончиками пальцев темного пятна не шее Дианы со следами от зубов, чуть гладит подушечкой большого пальца и как-то печально улыбается. — Ты постаралась. — Олсен чуть слышно смеется и прикрывает глаза, сильнее прижимаясь к ладони Уистлер. — Это самое безобидное, что есть на мне. — Ну, ты в долгу не осталась. — Уистлер улыбается, вспоминая все следы, которые она нашла на своем теле. — Я сначала думала, что дралась с волками. — Ой да иди ты. — Диана несильно толкает ее в плечо, а Аманда ловит ее руку и дергает ближе к себе, так, что Олсен вжимается в нее всем телом. Глаза в глаза и напряжение в дежурке раскаляется до высших пределов. Спичку поднеси и все взорвется. Аманда играет по своим правилась, наклоняется чуть вперед и осторожно прикасается к губам, не давит, не набрасывается, не углубляет. Целует осторожно, трепетно, знакомясь с Олсен с другой стороны и самой себе признается, что эта сторона ей нравится. Диана мягко обнимает ее за плечи, прижимается ближе и чуть слышно стонет. В ней трогательности больше, чем за все годы жизни до и быть такой кажется особенно страшно, быть хрупкой, уязвимой, совсем незащищенной и кажется, Уистлер в любой момент может нанести удар, который Диана совсем не готова принимать. Мими обнимает ее, прижимает так близко, будто хочет впитать всю целиком, в себе растворить и не существовать больше без нее, вдыхает аромат вишневого парфюма, смешанного с хлоркой и табаком, чувствует на губах пряность и сладость блеска для губ и чуть слышно стонет. Диана кажется наваждением, фантазией, иллюзией, но точно не реальностью, по крайней мере, вот эта Диана, которая прижимается к ней, как к единственному способу спасения, тонет в касаниях и так доверчиво открывается ей. Это не та Диана, которую она знает, но та Диана, которую она хочет знать. — Олсен, это же единичная акция, не так ли? — Аманда смеется, гладит ее щеки и мягко прикасается к губам. — Ты о чем? — Диана чуть отстраняется, поднимает голову и ловит хитрый взгляд голубых глаз, в которых море вот-вот выйдет из берегов. — О тебе вот такой. — Мими проводит подушечкой указательного пальца от носа, чуть задерживаясь на губах, вниз до резинки больничных штанов. Чувствует, как Олсен дрожит и сама едва ли сдерживает, когда замечает, как доктор опускает взгляд на ее губы. — Уистлер, я не знаю, до тебя у меня никогда не возникало и мысли о том, чтобы попробовать хоть что-то серьезное. — Диана опускает голову вниз, тяжело выдыхает и боится того, что будет дальше. У Мими внутри обрывается все, что когда-то дам было, летит вниз на оглушающей скоростью и с грохотом разбивается о скалы собственных невыученных уроков. «Не сдавайся. Не сдавайся. Не сдавайся». — А что сейчас? — Я не знаю… — Диана тяжело выдыхает и делает шаг назад. — Слушай, я правда не знаю, все как в тумане, но никто и никогда не задерживался в моей постели дольше, чем на один раз, а тут ты и меня тянет к тебе и не только для секса. — Диана руками саму себя обнимает и в этот момент выглядит маленьким ребенком, беззащитным и совсем не опасным. Огромных сил ей стоило приоткрыть для Аманды дверь в свой собственный внутренний мир, высунуть голову из защитной ракушки и всеми возможными и невозможными силами верить в то, что она об этом не пожалеет. — Я не хочу быть кем-то для опыта. — Мими едва ли хватает сил на то, чтобы оценивать ситуацию здраво и осмысленно, хотя так отчаянно хочется просто поверить ей и будь что будет. — Я не готова научить тебя всему этому ценой собственного сердца, пожалуйста, пойми меня правильно, то, что я к тебе чувствую, я не знаю, как назвать, но, каждый раз, когда ты находишься где-то рядом, я просто не могу существовать отдельно от тебя. И это сильнее меня… — Аманда… — Нет, дослушай меня. — Мими подходит ближе, мягко берет ее за ладони и чуть поглаживает их подушечками пальцев. — Я хочу чувствовать себя в безопасности, в уюте, мне не нужна дикая страсть. Мне нужен теплый плед, какао с зефиром и плечо, в которое можно уткнуться носом. Ты шторм, Диана, а мне нужен штиль. — И что это значит? — Олсен поднимает глаза и сталкивается с теплым взглядом голубых глаз Уистлер. — Это значит, что нам с тобой не по пути. По крайней мере, в каком-то романтическом плане. Точно не сейчас, может быть позже. Она меняется за секунду. От нежной и трогательной Дианы не остается ни следа, в глазах тот же лед, смешанный с кинжалами, а ехидная улыбка на губах заставляет Уистлер покрыться мурашками. — Ты пожалеешь об этом, Уистлер. — Диана сжимает зубами ее нижнюю губу так сильно, что едва ли не прокусывает до крови, а Мими даже пошевелиться не может. Ее сковал такой страх, что невозможно было даже пошевелиться. Она даже не сомневается в том, что на самом деле пожалеет.***
Мими не думает, не чувствует ничего, кроме отчаянного желания просто прикоснуться к ней, к теплой коже, плавящейся под ее касаниями, прижаться так открыто и откровенно, чтобы не существовать без нее. Хочется спастись от всего мира и спрятаться в единственном безопасном месте, к счастью, Уистлер безошибочно знает, кто именно может ее спасти. Мими знает точно, чтобы сделать этот шаг, ей непременно нужно сделать выбор, иначе она самой себе не простит. Никто из них не заслуживает чего-то подобного и в душевных метаниях между сердцем и мозгом, между штормом и штилем, между спокойствием и американскими горками есть только один, на самом деле правильный шаг. И Уистлер его делает. Аманда сбрасывает полотенце, отодвигает дверку душа и тут же сталкивается глазами со взглядом Эшли, совсем не удивленным, скорее в нем читалось что-то вроде «неужели ты все-таки сделала выбор». Ну губах Уистлер сдающаяся улыбка, что-то из серии «я пришла к тебе и очень верю в то, что ты меня не прогонишь.» Фостер затягивает ее к себе и мягко прижимается к губам. Целует медленно, лениво, постепенно распаляя все внутреннее ощущение, касается руками живота, гладит по спине, мягко проводит подушечками пальцев там, где еще остались красные полосы от ночи с Дианой. Мими цепляется за нее, как за спасательный круг, чувствует мягкую шелковую кожу под пальцами, чувствует, как по телу бежит ток, а в голове розовая дымка, почти божественный свет и потрясающе приятная пустота. С Эшли хочется быть нежной, чувственной и трепетной. Внутренний дикий зверь отступает сам, прячется за живой изгородью, заинтересованно наблюдая за тем, что происходит, а потом подходит и ластится, утыкаясь мокрым носом в открытую ладонь. Становится ручным. Фостер с потрясающим мастерством приручает всех ее демонов, не оставляя ни единого сомнения в том, что Мими и правда сделала правильный выбор. Кажется, каждое ее касание оставляет след невидимый, но ощутимый, каждое касание — панацея для израненного внутреннего мира, который очень сильно нуждается в исцелении и только Эшли на самом-то деле способна ее исцелить. Фостер чуть отстраняется, смотрит на нее теплым затуманенным взглядом и улыбается так, что и мыслей других не остается. Эшли подушечками пальцев осторожно касается отметин на шее, на плечах, на груди и Уистлер будто бы с ума сходит от того, что ей кажется, будто бы все исчезает. У Эшли в голове тысячи не высказанных слов и опасений, но когда Аманда перед ней такая чистая, открытая и уязвимая, она не может противостоять внутреннему желанию просто быть в моменте, быть здесь с ней и не переставать касаться. Уистлер смотрит на нее снизу вверх, а потом прижимается близко-близко и самой себе позволяет раствориться. Фостер мягко промокает полотенцем ее волосы, застегивает молнию, чтобы она точно не простудилась и мягко прикасается к губам буквально на долю секунд, чтобы потом отстранится и поддаться бесконтрольной безмятежной улыбке. — Не хочешь погулять? Эшли не сопротивляется, хотя усталость внутри такая, что валит с ног. Смена затянулась сильнее, чем хотелось бы и Уистлер плечом прижимается к Фостер, пока та осторожно ее обнимает и над городом мягко забирается рассвет. Лиз собирает волосы в небрежный пучок на голове, снимает с себя огромный бардовый свитер, тушит свет в прихожей и наугад пробирается к кровати, тут же пропадая в объятиях Карины. — Ты такая теплая. — Морган говорит шепотом, проводя кончиком носа невидимую линию от плеча до ямочки за ухом, оставляя легкий поцелуй на шее. — Потому что с тобой тепло. — Лиз подается назад, прижимается ближе к Карине и переплетает пальцы. Сладкая нежность между ними кажется до ужаса приторной, но по другому пока не получается, когда волнами накатывает желание зацеловать, заобнимать и никогда не отпускать, когда внутри что-то медово-теплое и весь мир, кажется улыбается самой широкой улыбкой. Ну как здесь сохранять хоть какую-то серьезность? Карина оставляет осторожные поцелуи на плечах, чувствуя легкий сладкий запах геля для души, смешавшийся с запахом кожи Лиз. Есть в ней что-то настолько родное, что внутри нет ни единого сомнения. Неподвластная, обычно, подобным размышлениям, Карина, от чего-то верит в то, что они были знакомы в прошлой жизни, а может быть и в прошлых жизнях, поэтому им вместе так легко и так спокойно. Они не могли не найти друг друга. Грин засыпает мгновенно. Диана продолжает сидеть за рабочим столом, допивая, кажется, шестую кружку кофе за сегодня, смотрит в большое окно на просыпающийся город и думает о том, в какой момент она пошла не туда. У нее колется что-то под кожей, сводит ребра и дрожь в руках. Олсен сама себя привела в эту точку и сама ошиблась, когда думала, что построить личную жизнь будет так легко, особенно после того, что она уже успела сделать. — Доктор Олсен, с вами все в порядке? — Макушка Дэни просовывается в кабинет и устало смотрит на Диану, которая пытается хоть как-то вспомнить, кто она вообще такая. — Я в порядке, ты что-то хотела? — Нет, просто ваша смена давно закончилась, я думала, может быть вам нужна помощь? — Помощь? — Диана ставит стаканчик с кофе на стол и изучающе смотрит на девушку. — Ну заходи.***
У Мими, кажется, наконец, все хорошо. Она просыпается без будильника, потягивается в постели, как кошка, чувствуя, как тело включается, улыбается новому дню, как учила Лиз и, перевернувшись, нагло закидывает ноги на доктора Фостер, которая совсем не планировала просыпаться так рано. — Уистлер, ты в следующий раз будешь спать на коврике. — Недовольно бурчит Эшли, прячет лицо в подушку и надеется, что у нее получится еще поспать. У Аманды катастрофически игривое настроение, легкость в душе и свечение под кожей. Никогда раньше она не чувствовала себя так хорошо. Уистлер чуть приподнимается на локтях и оставляет мягкие поцелуи на открытых плечах, чувствуя, как Фостер напрягается и кожа ее покрывается мурашками. Шелковая пижама кажется ей совсем лишним атрибутом, но Мими знает, что если попытается ее снять, Фостер точно будет сопротивляться, так что медленно и томно целуя ее в шею, чуть сжимая зубами мочку уха, Аманда ведет подушечками пальцев вниз, запуская руку под белье и прижимая пульсирующую точку, чувствуя, как Эшли вздрагивает, сильнее сжимает руками подушку и бедрами прижимается к руке Уистлер. На губах Мими ехидная улыбка и какой-то восторг, настолько сильный, что еще чуть-чуть и она петь начнет, что, в прочем, было бы довольно странно в этой ситуации. Уистлер делает все осторожно и медленно, не кидаясь в омут с головой, а медленно знакомясь с Эшли и позволяет ей знакомится с собой. Изучает ее досконально, чтобы знать точно, как именно доставлять девушке максимальное удовольствие. Пальцы в ней двигаются плавно, размеренно, заставляя Фостер постепенно подходить к моменту, когда болезненный ком напряжения взрываясь внутри горящими искрами и перед плотно сжатыми глазами Фостер плывут рисунки как в калейдоскопе и ей кажется, что она сходит с ума. Мими разворачивает ее на спину, вжимает своим телом в кровать и мягко целует, проводя подушечками пальцев по щеке, по шее и по ключицам, тонет в нежности и сладости момента, а потом ловит судорожные вдохи, когда Эшли обнимает ее нежно-нежно, носом утыкается в шею и затихает. Так хорошо становится, что под кожей вместо крови мед растекается. — Ты чокнутая, Уистлер. — Фостер заправляет ее волосы за ухо, мягко целует в шею и прижимает к себе еще сильнее. — Я знаю, но иначе тебе просто будет скучно. — Чуть слышно смеется девушка.***
— Ты какая-то слишком странная. — Лиз толкает подругу в бок и вопросительно смотрит глаза, когда Уистлер протягивает ей стаканчик с кофе и улыбается от уха до уха. — Ну я могу забрать кофе обратно. — Аманда чуть слышно смеется, обнимая подругу за плечи и утягивая ее на курилку. — Колись, давай, что у тебя случилось, что ты светишься вся, м? — Лиз садится рядом с ней, кладет голову на плечо и втягивает табачный дым. — Я просто влюбилась. — Мими говорит чуть слышно и в голосе ее пряный бархат и щебет летних птиц. — Ну это не удивительно, ты давно влюбилась, правда понять не могла в кого. Сейчас разобралась? — Разобралась. — Уистлер, я не хочу из тебя по слову вытягивать, скажи нормально уже. — Лиз чуть ощутимо толкает ее в бок, на что Аманда улыбается еще сильнее, чем до этого. — Эшли… Уистлер совершенно умалишенная, счастливая до дрожи и трепета, до ускоренного ритма сердца, до блеска в глазах и нисходящей с губ широкой бесконтрольной улыбки. Как будто внутри шторм затихает и на бесконечно-красивую гладь моря падают солнечные лучи. Спокойствие, умиротворение и гармония. Никогда раньше Уистлер не чувствовала себя настолько живой.