крошки на полу.

 — молоко. мне нужно… мне нужно купить молоко.  нитки на манжетах опутывают кисти, подобно мерзким змеям. фу. противные. девочка мотает головой, пытается стряхнуть с себя глупые мысли. как нитки могут быть змеями? а змеи — нитками? если скрутить из них клубок, то получится очень даже похоже.  ты закончила? здесь все ещё очень холодно.  — помолчи, — в глотку въелась иголка, а узелок отвращения и без нее давно завязан, — мне нужно купить молоко.  волосы укалывают лицо. они роем пробегаются по лбу, пытаются залезть под бледную кожу, но безуспешно. даже отчаянно взбивая голову методичной тряской, девочка не получает результата. больно надо. как будто ей не приходится испытывать нечто подобное каждый день.  ты сидишь уже пятый час. магазин скоро закроется.  — … молчи, кому говорю.  худые руки, больше похожие на тростинки, чем на обтянутые плотью мышцы и кости, медленно тянутся к коленям. сгребают их в кучу, крепко обнимая. пусть магазин закрывается, она все равно найдет способ, как купить молоко.  сначала она ударит пачкой муки об миску. мама говорила, что если хорошенько ударить, то от нее толку больше будет. потом возьмет соль, щедрой горсткой закинет к впивающемуся в носоглотку порошку; взболтает яйца, наблюдая за тем, как внутренности желтка медленно смешиваются с полупрозрачным белком.  забавно. яйца чем-то похожи на слезы. такие же склизкие, противные.  тогда зачем тебе брать их своими руками?  — как это… «зачем»? — нос возится по пыльной ткани, впитывая запах мертвых дощечек и мерзлых кирпичей, — чтобы… добавить молоко.  ты снова отвлеклась. только его и не хватает. почему бы тебе не пойти в магазин?  девочка медленно моргает. ресницы, каждый раз сталкиваясь друг с другом, напоминают сухие крылья бабочек, которые коллекционеры с особым усердием помещают в рамку. такие хрупкие. одно неверное движение — и тут же ломаются. невыносимые создания.  я тебе вопрос задал.  — хватит, — веки образуют складки, между которыми таят льдинки усталости, — ты должен помогать мне, помнишь? мы вместе должны раздобыть молоко.  для чего?  — для… чего? — задумчиво повторяет девочка.  для чего?  ответом становится пробирающаяся сквозь ушные перепонки тишина. неприятное ощущение молчаливого шума заставляет внутренний голос притихнуть.  — ты что… тоже… забыл?  мутный взгляд соскальзывает с колена и грохается на землю; плывет от пропахшего грязью пола до звезд. баночки-стекляшки. звездочки-мерцалки. точно. от них ведь в глазах сразу начинает плыть.  девочка поднимает голову, смотря в потолок. сухие губы приоткрыты, где-то по языку прогуливается бесцветный воздух.  — точно… — слово шатко переползает с коленей на грудь, — ты ведь… такой же, как все они.  руки в слабости опускаются к щиколоткам, а нитки-змейки продолжают щекотать кисти, сковывая любые движения. лишь пальцы сами по себе дрожат, трепеща перед клыками, через которые должен плеснуть яд.  — чего молчишь?..  совсем рядом — крохотный комарик. нос у него длинный-длинный, сверкающий. и через него тоже можно высасывать кровь. такой беспомощный — постоянно нужно что-то держать, где-то давить.  — ясно, — шепчет девочка.  она берет глубокий вдох и ложится на пол. тело противится, пыль забивает нос; хочется чихнуть, подняв цунами из просвечивающих облаков. но почему-то реки воздуха в горле начинают заканчиваться.  девочка закрывает глаза. может быть, когда она проснется, мама приготовит самый лучший торт, который только может существовать на всем белом свете. и тогда не придется покупать молоко.  сон окутывает разум. грудная клетка движется все медленнее и медленнее, неспешно превращаясь в горный склон и затем опустошаясь. девочка подавляет смешок, видя, что комарик как будто жадно присосался к звездочкам.  никто так и не пришел на день рождения.