*****
Наводку дала Карен — на прошлой неделе выпивала в Валентайне с каким-то дурнем, папаша которого, как в ходе разговора выяснилось, владеет парой зажиточных лавок. Хвалясь богатством, он рассказал леди, где живёт — и когда его старика не бывает дома… Надеялся, видать, на приятный визит, и, конечно, не предполагал, что нагрянет к нему… кое-кто другой, да ещё под покровом ночи. Лёгкая добыча — этот несчастный мужик с языком без костей, даже о тайнике с заначкой умудрился обмолвиться в пылу пьяного хвастовства. Билл, как выяснилось в пути, разведал, что там да как: о здоровенном амбаре перед домом, о том, что обычно территорию охраняют два-три вооружённых парня… Ночка выпала удачная — пасмурная, кромешно тёмная. Один обыскивает дом, другой — осматривает амбар на предмет чего ценного, а третий наблюдает издалека, готовый в случае чего кинуться на помощь, и тихонько заводит лошадей за амбар, чтобы всем троим удалось скрыться в нужный момент. Первый — Артур, второй — Билл, а третий, само собой, он, Киран. Как небрежно подметил между делом Уильямсон: «Как раз по тебе работёнка, конюх.» Ну, что тут скажешь — он оказался прав.*****
Полчаса спустя после ограбления Киран всё ещё слегка взбудоражен. — Отлично сработано, мистер Морган! — восклицает он, и Артур в ответ пожимает плечами, разглядывая свой улов — поблёскивающие в свете выглянувшей из-за туч луны карманные часы. Очень симпатичные, настолько, что Киран тоже во все глаза пялится, самую малость завидуя — что уж греха таить… Мистер Уильямсон, тем временем, расхаживает туда-сюда, сминая высокую траву сапогами — тоже взволнованный. — Идея была моя, О’Дрисколл! — рявкает он досадливо. — Эм-м… Д-да, сэр, конечно, все помнят… Встревоженно на него поглядывая, Киран вспоминает и то, как лентяи-охранники под конец что-то заподозрили, и один пальнул пару раз из карабина, да как-то не слишком прицельно, уверенный, вероятно, что отгоняет обнаглевших бродячих собак. Биллу этим выстрелом снесло шляпу, и теперь он то и дело потирает голову надо лбом. Обычно-то он, если вспомнить, почти всегда в шляпе — наверное, из-за своей залысины.*****
Вскоре после того, как они разбивают лагерь у речки, Киран берётся за привычное и приятное ему дело. Достаёт из сумки щётку и чистит Смуглого Джека, светлая грива которого к вечеру выглядит так печально, что руки чешутся поскорее привести её в порядок. Он мягко перебирает её, цепляя застрявшие тут и там мелкие листочки, и воркует себе под нос ободряющие слова: «Молодчина, Джек, дружище. Потерпишь ещё немного? Да, неприятно, конечно, знаю… Эй, хочешь чего-нибудь вкусненького?» Киран так увлекается общением с конём, что не замечает, как к нему подваливает Билл — пока тот, конечно, не подаёт голос: — Что это ты ему скармливаешь? Тон у него резкий, неприятный. Киран вздрагивает от неожиданности — впрочем, тут же приходит в себя, даже хмурится, не пытаясь казаться приветливым. Вообще Уильямсон часто, пока остальные заняты делом, просто стоит, будто деревом притворяется, но это ещё полбеды — куда хуже, когда он вот так, как сейчас, пристаёт — явно чтобы на ровном месте затеять ссору. Вот поэтому Билла Уильямсона и не любят — он сам делает всё возможное для того, чтобы это, чёрт бы его побрал, было так! — Корень лопуха, — отвечает Киран устало, с мольбой заглядывая в угрюмое лицо — больше всего на свете мечтает о том, чтобы Билл просто развернулся и ушёл. Но не тут-то было. — И на кой чёрт он ему нужен, О’Дрисколл? — Я не… — Киран шумно втягивает носом сырой ночной воздух. Гладит шею Смуглого Джека, как если бы успокаивал его, только успокаивает он, в первую очередь, себя. — На самом деле, корень лопуха — отличная штука, Билл. Из него можно делать припарки, но скармливать его просто так, как лакомство — тоже доброе дело… эм-м… для лошади. Для её здоровья, да и вообще — только посмотри, с каким аппетитом старина Джек жуёт его! — Смуглый Джек. Не Старина Джек. — Я знаю, э-э, я хотел сказать… — Ты, вроде, неплохо разбираешься в лошадях, О’Дрисколл. Скажи мне вот что… — Уильямсон прихмыкивает — можно даже сказать, задумчиво. На этот раз Киран не пытается его поправить. Пускай Билл не перестаёт грубить, что-то в его тоне всё же меняется — он вдруг смягчается как-то, становится искренне любопытным. Конечно, это всё то же ворчание, но поприятнее, и в разы — нет больше ни нарастающей с каждым словом в груди Кирана обиды, ни постыдного желания спрятаться за лошадиный круп. — Откуда ты всему этому научился, а? Ты что, среди лошадей вырос? Киран оживляется, встрепенувшись — вовсе не потому что хоть сколько-то хочет потрещать с Уильямсоном. Боже упаси. Нет, тут дело в самом вопросе, в далёких, но таких тёплых, ярких воспоминаниях, окутывающих его позабытым чувством безопасности, нежности и светлой грусти. — Понимаешь, лошади, они… Это кое-что очень особенное для меня, — улыбаясь собственным мыслям, Киран бездумно гладит, перебирая, причёсанную гриву Смуглого Джека. — Мой папа учил меня, как обращаться с лошадьми — как подружиться с ними, чем их кормить, как лечить, если захворают… Мы с ним собирали лопух вместе — это он научил меня готовить припарки из его корня, рассказывал о нём и о других диких травах, полезных для здоровья лошадей, ну и… Киран всё говорит, говорит, даже не успевая себе поражаться. О папе и его лошади — старой, но всё равно такой резвой и шебутной кобылке. О том, как та сходила с ума, едва завидев морковь — а могла и мешок разворотить носом, даже с дровами, в том случае, если в нём раньше морковь хранилась и запах не выветрился до конца. Говорит, а Билл отчего-то не прерывает, внимательно слушает, наблюдая за его рукой, ласкающей гриву Джека. Если так подумать, тот и раньше пытался поговорить с ним — настойчиво предлагал посидеть рядом, выпить, да только Кирану эта идея казалась такой же безумной, как если бы аллигатор ему предложил улечься поблизости, а то и вовсе вздремнуть, сунув руку ему в пасть. Билл, он словно… тянется к нему. Может, из-за того что они оба — белые вороны для банды? Один О’Дрисколл, другой… Билл Уильямсон. Только у Кирана есть шанс стать Даффи для них, а вот Билл… Разве можно куда-то деться от самого себя?.. — Сам ты корень лопуха, — неожиданно тихо и невпопад ворчит Билл, потупив взгляд. Киран растерянно ухмыляется в ответ. — Могу быть таким же полезным, да? — шутливо уточняет он и сам удивляется своей дерзости. Это ж надо — поддразнивать Билла Уильямсона! Хотя, может, причина такой смелости как раз в том и кроется, что это именно он, невыносимый Билл Уильямсон — парень, которого в банде, как и самого Кирана, не особо жалуют. Или даже жалуют меньше?.. Киран вдруг задаётся вопросом — будь Билл, а не он, изначально с О’Дрисколлами, сколько бы тот протянул в рядах ван дер Линде — и получил бы свой шанс вообще? Вопросы такие, вроде как, называются риторическими… Ответ на поверхности, это — большое и чёткое «нет, чёрт возьми». И всё же ничего близкого к злорадству или ехидству Даффи не испытывает. Ему даже, наоборот, почти… жалко Билла. Вечно злющего, вечно обиженного. Одинокого. Билл уходит куда-то, оставляя его наедине с лошадьми и тёплым ночным ветерком. Киран заглядывается на отражение звёздного неба в реке, когда вдруг слышит пыхтение — близко, почти над ухом. — Ворон считаешь, что ли? В такой-то темноте, — фыркает Уильямсон нарочито небрежно, но Киран пропускает колкость мимо ушей — взгляд его прикован к тому, что тот держит перед собой, на раскрытых ладонях. Это… выдранные с корнями лопухи? Свежие, только собранные. — Что уставился? Я ж не похвастаться принёс, забирай, если… лошадям надо. Взметнувшийся взгляд Кирана встречают прищуренные глаза. Странные глаза… Там, в их взгляде, столько всего вдруг — и вызов, и гордость какая-то даже отчаянная, и недовольство — будто заранее заготовленное, на всякий случай, и, вроде бы, даже… надежда? На что? — О-о, спасибо, Билл! — от души радуется Киран, осторожно сгребая с мозолистых тёплых ладоней все лопухи разом — и сразу краешком рукава начинает счищать с них грязь. — От меня… и от лошадей. Отличная работа, правда. Этот странный взгляд Билла меняется — теперь он растерянный и… какой-то, что ли… Киран не успевает додумать, как мимо них, поправляя патронташ, проходит Артур. — Займитесь палатками, голубки, — бросает он через плечо. Нервно вспыхивая, Киран замечает, что лицо Билла тоже залито румянцем. Только вот покраснел тот чуть раньше, чем Артур их поддел — сразу после неловкой, но искренней похвалы за пригоршню лопухов.*****
Скажи Кирану кто-нибудь ещё днём, что ему придётся делить палатку с Уильямсоном, он бы скорее предпочёл остаться в лагере — пусть не без чувства вины перед мистером Морганом, пусть с неприязнью к себе — что за трус, в самом деле!.. Зато подальше от Билла… Да, вот от того самого, что сейчас пихает его коленом, ворочаясь и досадливо бурча под нос. — Да чтоб тебя, парень… Подвинься. Занял всю грёбаную палатку — не развернуться. Киран не может сдержать недоумевающий смешок: — Да ладно, Билл, не такой уж я и большой. Он намеренно устроился в самом углу, бочком — словно предчувствовал, что так будет, и всё же вот оно, колено Уильямсона, трётся о его ногу. Именно трётся. Пихаются и пинаются люди не совсем так, даже близко не так, в самом деле… Память Кирана уносит его обратно, в лагерь, туда, где он время от времени ловил краем уха шутки про Билла — очень похожие между собой, грязноватые шуточки, больше напоминающие повторяющиеся сплетни. Даффи вечно был слишком занят, чтобы прислушиваться и вдумываться, да и вспоминать лишний раз о Уильямсоне не хотелось, ведь, как говорится — помяни чёрта… Тот и без того маячил день за днём где-то неподалёку — сидел рядом у костерка, наблюдал за тем, как Киран возится с лошадьми, иногда даже пробовал завязать неуклюжий разговор. Чересчур напуганный для таких размышлений тогда, Киран только сейчас задаётся вопросом — а почему так? Что это было? Догадка напрашивается мгновенно. Сумасшедшая и в то же время такая простая. Вспоминается между делом и то, как Билл чуть не вышел из себя сегодня, решив, что его обделили вниманием, недооценили. Его волнение, даже горечь, и то, как он нервно тёр голову, непривычно, видимо, беззащитную без его старой шляпы. Он и сейчас её потирает — косясь на его неспокойную руку, Киран замечает след от земли на рукаве рубашки. Напоминание о собранных лопухах — об их грязных корнях и чистых, ярких цветках — колючих, но необычных. Прямо как сам Билл Уильямсон. Киран хмурится недоверчиво. Кажется, он начинает соображать — больше и больше с каждой проворной мыслью и каждым воспоминанием. Ночь снаружи промозглая, зато рядом с ним — источающий тепло Билл, который перестаёт быть страшным. Который становится всё страннее, но разве это так плохо? В конце концов, этот странный Билл нравится ему больше, чем тот, которого он, как ему казалось, знал до сегодняшнего дня. Подустав тесниться в углу, Даффи наконец перекатывается на спину и выдыхает через нос, поводя затёкшим плечом. — Достал, ты, этот… Киран, — ворчит испепеляющий его взглядом Билл. — Спи давай. — Я… я не хочу. — А чего ты хочешь? — тон Уильямсона вдруг меняется — нет в нём больше раздражения, есть что-то, странно похожее на робость, и любопытство — совсем чуть-чуть. — О чём ты думаешь? О лошадях небось? — Лошади мои, лошади, — бормочет Киран, неловко усмехаясь. — Не совсем… А точнее, совсем нет. Он вздыхает, словно, не веря в собственную опрометчивость, мысленно спрашивает себя — что это, чёрт бы тебя побрал, ты себе позволяешь, Даффи? Это же всё равно что играться с медведем — не уцелеешь, и даже сбежать не получится! Почему же волнение ощущается так непривычно — как будто приятно даже?.. Как будто он может рассчитывать хоть на что-то, кроме боли, попавшись в эти лапы. Потягиваясь, Киран чувствует, как в груди его колотится сердце — заполошно, тепло аж до жгучести, и тогда он ловит на себе взгляд Билла. Тяжёлый, сердитый, но, что важнее, такой беспомощный взгляд. Киран думает вдруг — а ведь этот непривычно уязвимый Билл, он… почти милый? Не так уж он и похож на медведя, если подумать — куда больше на бродячего пса, который хочет, чтобы его погладили, но не умеет ластиться и вилять хвостом, а потому рычит. Слишком часто рычит — значит, стало быть, часто хочет. Разомлевший, Киран глупо улыбается своим мыслям. — Можешь перестать таким быть?! — шипит Билл сквозь зубы, внезапно хватая его за горло. Киран вздрагивает и цепенеет в ожидании боли, но хватку этой руки едва можно назвать жёсткой — сухие тёплые пальцы слегка дрожат, соприкасаясь с его кожей. Это первый раз на памяти Кирана, когда угрожающий ему человек выглядит испуганнее, чем он сам, и это так дико, так необычно, что хочется делать глупые вещи. Положить, например, свою руку поверх этой сильной, большой, но неуверенной руки — не пытаясь её отстранить от себя, а так… просто так. — Каким? — севшим голосом уточняет Даффи. Берёт руку Билла в свою, чтобы, без усилия отстранив её от шеи, тут же прижаться к ней щекой. Глаза Билла широко распахиваются от удивления, лихорадочно поблёскивают в полумраке. Киран готов поклясться, что различает то, как его лицо темнеет от румянца — не только щёки, но и уши. Он приоткрывает рот, когда кончик большого пальца Билла касается его губ, безропотно позволяет ему толкнуться дальше, лечь на язык — только всхлипывает чуть слышно. Не встречая сопротивления, Билл недоверчиво щурится — и вдруг как надавит! Палец чудом остаётся невредимым — Киран не смыкает на нём зубы, но протестующе мычит, в прямом смысле воротя нос. Это, к счастью, работает. Билл тут же убирает руку, отдёргивает даже, как если бы язык Кирана был раскалённым угольком. — Ты так боишься меня, О’Дрисколл? — раздосадованно бурчит он. — Поэтому сперва позволил?.. Киран со вздохом приподнимается, оперевшись на согнутую в локте руку. — Я не боюсь… уже. И позволил я, потому что… ну, сам захотел, — щёки чуть покалывает от прилившего к ним жара, но отступить уже не получится. Уж точно не под этим взглядом, ошарашенным и жадным одновременно. И Киран продолжает, укоризненно вздыхая: — Ты просто зачем-то пытаешься сделать больно и неприятно, но это необязательно должно быть так. Если честно, по-хорошему, то… вообще не должно. Насупившийся, Билл глядит исподлобья, нехотя. Голос его звучит уязвлённо: — Да ну? Что ты об этом знаешь? Опытный такой? — Да нет, — Киран закусывает нижнюю губу и всё пялится на протёртый там и тут спальный мешок, который комкает пальцами, чтобы хоть как-то унять, перебить чем-то это чувство в груди. Чувство тянущее, но совсем не тяжестью вниз, а, напротив, щекотно, легко, побуждая быть опрометчивым. — Совсем нет, но, может, именно поэтому… — его вдруг осеняет. — Может, поэтому я и знаю, как всё должно быть. У меня голова ерундой не забита — без обид, Билл. Просто… Дай мне показать тебе, хорошо? Они будто бы поменялись ролями: Билл зажимается и глядит встревоженно, а он, Киран… Нет, конечно, не тянется к нему раскалёнными щипцами. Не ругается, не напирает — но делает с Биллом что хочет и как хочет. И хочет он, впервые, не сбежать, не забиться в угол, не вывернуться незаметно, а быть на виду, быть храбрым и даже немного за главного. Плохо знакомое ему чувство, которое трудно описать одним словом — это и возбуждение, и радость, и лёгкое недоверие к происходящему. Желание сделать что-то здесь и сейчас, когда Билл, совсем перестав быть страшным, вдруг кажется ему таким чертовски привлекательным — с этим лицом, выражающим вечно какую-то грустную, ранимую суровость, весь мягкий — хоть обнимай его, о него согреваясь, ночами… Киран дожидается от Билла кивка — и этого хватает, чтобы сорваться с цепи. Придвинувшись к нему вплотную, Киран гладит его по щеке и за ухом — легонько касаясь, кончиками пальцев, и в щёку целует, и в трогательную вертикальную морщинку у переносицы. Билл тёплый и неподвижный, не напряжённый, а скорее растерянный, дышит — и то чуть слышно. Кирана посещает мысль, кажущаяся одновременно абсурдной и верной — что если Билл груб вовсе не потому что и впрямь хочет, чтобы так было? Что если это дело привычки — чтобы грубо, пренебрежительно, даже обидно… Лишь потому что сам Билл не привык к другому. Не знает другого. Не знал — но сегодня, похоже, вот… Киран снова чувствует пальцы на своей шее — подставляется, когда Билл ласкает её, выводя на коже крошечные круги. Пальцы тёплые, но слегка дрожат; сами по себе грубые, но касаются удивительно нежно. — Так лучше… а, О’Дрисколл? — уточняет Билл севшим голосом. — Угу, — мурчит Киран и позволяет себе прикрыть глаза, безбоязненно вверяясь прикосновениям. Он не обижается на небольшое упрямство Билла — не сейчас, когда тот преодолевает преграды посерьёзнее привычки раскидываться "О’Дрисколлами". — А можно поцеловать тебя?.. — бормочет Билл, и в тот же миг все оплошности, все большие и мелкие пакости разом теряют силу, растворяются в тепле, нарастающем между ними. — Нужно, Билл, — дыхание Кирана касается горячей от румянца щеки Уильямсона. — Пожалуйста, поцелуй меня. Просить дважды не приходится, хотя Киран, конечно, рад, что Билл спросил разрешения. Это невыразимо приятно — чувствовать, что о тебе заботятся. Именно это чувство Киран взамен хочет подарить Биллу — наверняка тому незнакомое, ни с чем не сравнимое чувство. Они целуются. Киран сам углубляет поцелуй, нетерпеливый и неуклюжий. Подушечки его пальцев проходятся по обветренной щеке к виску, устремляются выше, к голове, но Билл перехватывает его руку. Стало быть, рановато. В остальном же он будто загодя чувствует, что понравится Биллу — когда, едва отстранившись, целует его шею, возможно, обкалывая бородой кожу — вот борода Билла нет-нет да и оботрётся о его лоб, заставив прищуриться и усмехнуться. От поцелуев этих Билл крупно дрожит, подставляется под них требовательно, доверчиво и отчаянно. Боже, да кто б мог знать, что суровый и устрашающий Билл Уильямсон может дрожать и тихонько стонать сквозь зубы от поцелуев в шею… — Вот так… — пальцы Кирана нетерпеливо подрагивают, вцепившись в пряжку ремня. В нём пробуждается смелость и даже дерзость, о которых он, вполне вероятно, того и гляди пожалеет. Вот только риск того стоит. Сама возможность получить больше такого Билла стоит того, чтобы переступить последнюю черту. — А можно мне тебя… рукой?.. Замирают, дыхание задержав, они оба — один осознаёт сказанное, другой — услышанное. Билл коротко прокашливается, прежде чем обронить сипловатым голосом: — Давай, если… если ты правда хочешь. Святые угодники, думает Киран, закусывая губу, до чего же он симпатичный, когда так беспомощно краснеет. И вот он уже возится с ремнём, с пуговицами, практически вслепую, вовлекая Билла в новый поцелуй. Подумать только — недавно Уильямсон был в его глазах чуть ли не изгоем, теперь же он ловит себя на полной шальной гордости и наивной надежды мысли — уж если ему удалось добиться тёплого отношения от этого мужчины, всё остальное ему по плечу. — Вот так, — повторяет Киран, обхватывая пальцами член — напряжённый и слегка влажный, тот нетерпеливо вздрагивает в его мягкой хватке. Пальцы Билла снова касаются его шеи, на этот раз под затылком, большой ласкает, дрожа, выступающий позвонок. — Я позабочусь о тебе, вот так… Нравится? Билл одобрительно мычит, стонет, тянется целоваться снова, и запах его тела, к которому Киран льнёт, такой крепкий и тёплый, что кружит голову. Проходит не так много времени, а может, наоборот, целая вечность, прежде чем Билл с приглушённым очередным поцелуем стоном кончает ему в ладонь. А затем — тишина. И раскрасневшееся лицо Билла, его отчего-то влажный, оторопевший взгляд, когда Киран подносит пальцы ко рту и слизывает, пробует… — Вкусно, — шепчет с коротким нервным смешком — и не врёт. Что это было? О, Киран не смог бы ответить внятно даже себе самому. Соблазнительно выглядеть он не пытался, и в мыслях не было — оставался, не изменяя себе, слегка нервным и неуклюжим, порывистым, искренним до смешного. Что-то, видимо, всё же подтачивали изнутри те слова, брошенные Биллом у дерева — захотелось им возразить, захотелось доказать… что? Собственную храбрость? Нет, скорее, то, что так и не высказанное Биллом желание не должно обретать унизительную, обидную форму. И что это, на самом-то деле, может быть чувственно, бережно, так, чтобы было приятно обоим. Похоже, это срабатывает — по крайней мере, сперва оторопевший, Билл, едва придя в себя, подминает Кирана под себя — на мгновение тот пугается даже, задушенно всхлипывает, замирает. Всего на мгновение. — Тише ты, — примирительно бурчит Уильямсон, завозившись с его подтяжками. — А хотя нет, наоборот — не будь слишком тихим, ладно? Я же сосать собираюсь, а не кусаться… Расслабься. Эта расторопная, взволнованная прямолинейность кажется Кирану очаровательной. Только вот как тут расслабиться? Руки Билла — мозолистые, грубоватые, но неожиданно осторожные, а его рот… Боже. Этот рот. Киран всхлипывает и постанывает, почти безостановочно, в ребро ладони. Дрожащие пальцы тянутся мягко прочесать волосы, замирают, лаская тёплую кожу, на залысине — на этот раз Билл позволяет коснуться её, хмурым, но беззащитным взглядом тронув лицо Кирана, прежде чем опустить глаза. Он такой уязвимый, такой открытый в этот момент, что у Даффи дыхание перехватывает не только от удовольствия — от осознания того, как всё изменилось за один вечер. И от желания зайти дальше, узнать больше. И снова Киран спонтанно вспоминает то, как взъелся на него Билл, когда он похвалил Артура — жгучую обиду в его глазах в тот момент и нечто совершенно иное, тёплое, даже робкое — в ответ на слова благодарности за собранные у реки корни лопуха. — Вот умница, Билл, — шепчет Киран, охваченный сумасбродным порывом. — У тебя… у тебя хорошо получается. Так хорошо… Наверное, нужно сойти с ума, чтобы так говорить со старшим мужчиной, да ещё таким суровым и вспыльчивым, как Уильямсон, но, чёрт побери, слова попадают в цель. Они — именно то, что, похоже, так нужно Биллу, который глухо стонет в ответ, лижет по длине, обхватывает губами у самого основания — и не выпускает, когда Киран с жалобным хныканьем кончает. Даже не сплёвывает, глотает, а после, когда Киран тянет его на себя, обнимать, гладить по широкой спине и целовать в голову — даже не думает отстраняться.*****
Этой ночью Кирану тепло, как не было никогда прежде за последние много лет. Билл сопит ему в шею, и, хотя он пока что и близко не представляет, что делать со всем этим дальше, он улыбается в полусне. Да, Билл Уильямсон не такой, каким может показаться на первый, второй и даже на третий взгляд. К нему нужно присматриваться, прислушиваться, привыкать. Находить красоту в цветах лопуха — далеко не плёвое дело, она ведь совсем не так очевидна, как красота лилии или розы, и всё же, заметив её и признав, не нарадуешься потом, не насмотришься… Все те, кому Билл не нравится, просто не знают его достаточно хорошо, вот и всё. С этой путаной, простой мыслью Киран отходит ко сну. Ранним утром проснувшись в объятиях Билла, он вынужден будет признать, что давно не спал так безмятежно.