On fire

Те дни уезд Хыонгхоа то топило дождями, то палило солнцем; будто подслеповатая тетушка Хода, чуя что душевой коврик промок от влажных ног, бросала его на батарею и забывала о нем — сливался с кирпичной стеной. Солдаты на базе все как один подыхали от жары, скуки и невозможности сменить ненадолго устоявшийся набор десятка таких же унылых рож, выбравшись в город за нехитрыми развлечениями — карты, виски и девчонки. Был отдан приказ мариноваться до дальнейших указаний полковника Лоуренса, а тот неделями молчит ни сном ни духом — да что за дело ему, торчащему в безопасной, полной счастий Донгхе, до богом забытой, водой залитой, москитами засиженной военной точки? Объясняли забывчивость Лоуренса фактом понятным: поговаривали, что в городе он нашел себе не одну, а целых две любовницы. Кто-то, раскуриваясь не запрещенным, но не поощряемым, обязательно добавлял, что и три — и тяжелыми душными ночами солдаты, распаленные байками, невольно представляли себе оплывшего Лоуренса студнем дрожавшего над тремя заученно извивающимися вьетнамками, рассеянно, без интереса на него поглядывающими — курносый слабак не в силах был удовлетворить ни одну из них, но именно перед ним девушки раз за разом расставляли свои смуглые ноги. Ночи в казармах были наполнены злостью, страстью и молчаливой, лишь бы быстрее, физиологией. Сержанту Эндрю Принсу — румяному коренастому сыну оклахомских равнин, страдания его солдат хоть и были понятны, но сердцу тоской не отдавались. Резинкой тянущимися днями Принс выводил своих болванов на инструктаж, щурил светлые глаза в попытках выяснить, кто вчера пил больше нужного, гонял ребят туда-сюда только лишь для того чтобы те совсем уж не чокнулись от безделья. Это по инициативе Принса перед вечерними представлениями ввели сеансы игры в шахматы — и пыхтящие солдаты, умея, не умея, оттягивали потом лоснившиеся воротники в нагретой за день столовой, хмуро вглядываясь в покарябанные доски, и выделывали какие-то свои ходы, кто как научился. Шах королю. Мат королеве. Ладья ходит конем. Принса, поступившего на базу уже как полтора месяца, любили за лёгкий нрав и дружелюбие, за них же и недолюбливали, а за глаза аккуратно, но не без издевки называли «Наш Сержант Умеренность». Ничего-то ему на кратких выездах в город не было надо — до дерущей тело жажды, как другим — ни карт, ни виски, ни девчонок. Принса, в отличие от его солдат, скука не грызла, похоть не душила, злоба не лупила до алых щёк и слезящихся глаз. Спокойный внешне, деловитый и рассудительный, Эндрю в душе горел огнём совсем иного рода. Принс был, как ему казалось, влюблён — и субъект его прямого интереса находился куда ближе пятидесяти восьми миль бездорожья и возможных засад со стороны деревенских партизанов. Куда ближе сот сотен миль через океаны и горы, пустоши и долины. Субъектом этим, волновавшим сердце сержанта, был артист Майк Потт, выступавший с комическими танцевальными номерами в сценическом образе Мадам Жоржетт. Потт прибыл на базу на неделю позже Принса — его в Хыонгхоа вместе с парой других танцующих девчонок завезли на три представления, после чего «развлекательный отряд», как их уважительно величали благодарные солдаты, должен был отправиться к страждущим в Лаобао, но планы разметало грозой и кислыми дорогами. Девчонок по итогу через дней пять все же забрали вертолётом, а здоровенному Потту пообещали «как только так сразу», но торопиться не торопились. Майка, впрочем, как будто это и не сильно печалило — он выступал каждый вечер за просто так, и перформансов его солдаты ждали со все более нарастающим нетерпением хотя бы потому что поющая грудным голосом хохотуха Жоржетт в черном платье с широкой, не по моде, но по велению души юбке, и её нарочито плоские шуточки в головах их откладывались куда лучше, чем сухие шахматные прелюдии. Принсу хватило одного номера, чтобы в себе ощутить нечто если и не чуждое, то как минимум редко подающее признаки жизни. Жоржетт с чувством глядела на него с деревянных скрипучих подмостков, рисуя мощной рукой в трогательной оборке у локтя символы любви и смирения — песни её были все как одна про разных femme fatale, чьи взгляды — смерть, а поцелуи — жизнь; солдаты смеялись как черти в аду каждому новому па и каждой новой ноте, но Эндрю, огорошенный, очарованный, сбитый с толку, ни единой улыбки не подарил выступлению. Провалявшись ночь без сна, на утро он вызвал Потта к себе. — Не понравилось моё представление, сержант Принс? — высокий плечистый мужчина в полосатой разлетайке беспечно, с наглецой улыбался, глядя на Эндрю, но в глубине темных, пожалуй, слишком честных для артиста темных глаз мелькало неясное беспокойство. — С чего вы взяли, мистер Потт? — А вы не улыбались, — в говоре его явно прослушивался топкий южный акцент. — Мне…мне было, скорее, красиво, а не смешно, мистер Потт. Мужчина перестал ухмыляться. Принс, задосадовавший на себя, слегка нахмурился. — Я хотел предложить вам выступить ещё пару раз — сверх тех выступлений, что вы уже нам дали. Вывезти вас у нас пока нет возможности…к сожалению. Сожалений у Принса не было никаких — и за эгоистичное желание как можно дольше оставлять на виду странного человека стыд коснулся мочек ушей сержанта. Потт равнодушно дернул плечами. — Когда сможете, тогда и поедем. Мне какая разница, где и перед кем танцевать? Люси и Кортни, думаю, со мной согланы, но это лучше вы у них спросите. — Благодарю за понимание, мистер Потт. — Да можно просто Майк. Раз уж вам, сержант…было красиво. — Благодарю, Майк, — кивнул Принс, так и не решившись оторвать глаз от собственного стола по нелепой смущенности, — К слову, если будет желание, могу предложить вам бонусом ещё и чашку хорошего чая на завтрак. Не того, что солдатам дают. Сюда заходите — будет чай. На чай Майк тоже согласился. В последующие недели скованность, которую Эндрю попервой ощущал в присутствии Потта, сошла на нет. Ничего рокового и коварного в Майке на поверку не оказалось. Когда-то это был парень родом из Саванны; как только стукнуло пятнадцать, перебрался в Новый Орлеан, где поначалу пел в джаз-хаусе, а после выдумал Жоржетт, наглядевшись на дам из борделя напротив. И если самого Потта швыряло по жизни будь здоров — успел он и победствовать, и побывать семьянином, и узнать цену кокаиновой дорожки, то Жоржетт всегда оставалась неизменно хороша, не тонула, а тянула Майка за собой, как бы тот не стремился на дно. Всё это Потт увлечённо рассказывал Эндрю, найдя в нем поразительно чуткого собеседника — ещё бы, тот ни слова порой вставить не мог за потоком горячей порывистой речи. «Мне нравится смешить, понимаешь? Сейчас все такое какое-то…люди вообще не улыбаются, да оно и понятно. А когда на меня смотрят, то смеются». Принс молча глядел на него, и ему стыдно было сказать, что ничего смешного в Жоржетт он так и не увидел. Быть может потому что за недолгую свою службу успел повидать желтые леса Меконга — километровую стену огня, перед которым бессильна была даже могучая река. После той операции он не выходил из отеля почти три недели — ему казалось, что по улицам разливаются огненные ручьи, и только четвёртый этаж и одинокое узкое окошко с дешевенькой претенциозной лепниной еще как-то могут спасти от все живое уничтожающих языков пламени. Майк беззастенчиво трещал обо всем на свете, включая собственные любовные приключения — был дважды женат, развёлся, а «эти»… пристают постоянно. — Мужчины? — не понял сначала Принс. — Да это и не мужчины, — фыркнул Майк, закативши глаза. В один из особенно жарких дней сержант Принс рискнул предложить выпить чаю не Майку, а Жоржетт. Имелось в виду, что Майк может зайти не утром, а после выступления, чем Потт и воспользовался, явившись не переодеваясь, при полном параде. — Ничего, если я так? — громко хихикнула Жоржетт, оправляя широкими ладонями топорщащуюся юбку, однако, как и в день первой их беседы, сержант приметил в ее глазах блики сомнений. — Пусть так, — улыбнулся Принс, — Расскажите теперь вы о себе, мадам, — после чего галантно отодвинул стул для дамы. И Жоржетт каждый день рассказывала новую историю, и во всех она разбивала сердца, укрощала строптивых, одним взглядом и взмахом ресниц начинала и останавливала войны. Эндрю с азартом подыгрывал. — Пожалуй, мадам, одного взгляда было бы мало, не так ли? — Да нет, говорю — только и было что взгляд, — Жоржетт таращилась на него, лыпала густо накрашенными ресницами и неестественно хохотала. Чай на столе в какой-то момент сменился вином — не поить же такую роскошную даму одним лишь чаем? Принс после пары бокалов словил себя на том, что уставился на её шею — массивную, мужскую, резкой лепки — изящную по-своему. — Что? — Жоржетт, кажется, слегка смутилась от настырности чужих глаз. — Взгляда было бы мало. Нужен был бы поцелуй, — тихо, но внятно произнес Принс. Жоржетт зарделась смуглым румянцем. Эндрю подался вперёд с гулко колотящимся сердцем… Так они начали целоваться — после выступлений Жоржетт делала вид, что ей нужно привести себя в должный вид, смыть грим и сменить наряд, но сама с тревогой на лице — лишь бы кто не подсмотрел — кошкой шмыгала из столовой в кабинет вечно не спящего сержанта. Принс касался её слабых губ своими — нетерпеливыми — слышал стук волнующегося сердца, ощущал как тяжко тянет у него понизу, и прижимался к ней так, словно хотел вдавиться в жаркое после танца тело и стать с ним единым целым. — Тебя никогда не целовали мужчины? — спросил он как-то раз, удивлённый робостью, с какой Жоржетт ему поначалу отвечала. — Мужчины — нет. Только «эти». Я не как они, сержант. Это все, — она дергано указала на лиф платья, — Это для сцены… — Для сцены, — согласился Эндрю, закрывая бормочущий рот поцелуем и пытаясь задрать юбку Жоржетт, но получивши при этом явственный запрет — теплая ладонь легка на руку, мягко отводя её в сторону. Каждый вечер они как будто играли в шахматы — Принс пытался понять, что позволительно делать с Жоржетт, а чего делать нельзя. С Поттом, надо сказать, даже перемигиваться было небезопасно — мужчина хмурился, отводил глаза, старался побыстрее переменить тон беседы. Жоржетт была куда более раскованной, однако, и с ней в общении было много запретных ходов. — Нет, — так выдохнула она, когда Принс, возней все же задравши юбку, попытался снять с неё тонкие полупрозрачные колготки.Трусов на ней не было — сквозь темноватую ткань выступал повлажневший на конце крупный член. — Не надо. Эндрю осторожно провел по члену большим пальцем. — Так можно? Жоржетт судорожно кивнула. — Да. Я иногда так делаю…сам…сама себе. — Сам так сам, — приветливо улыбнулся проявившемумя Потту Эндрю, — Позволь… Он встал позади и чуть приспустил лиф платья Жоржетт. Сегодня она была явно не в концертном — платье было иным, чуть более изящным, а макияж — негромким. — Здравствуй, Майк, — тихо сказал Эндрю в шею Жоржетт, ухвативши между пальцами твёрдый сосок. Она простонала что-то невнятное и слегка подалась назад. Принс почувствовал как движение это отдаётся ему между бёдер. Жоржетт щедро отзывалась на ласки его руки по мягкой повлажневшей ткани. Эндрю одной рукой кое-как расстегнул свой ремень, достал ноющий член и попробовал вновь снять колготки с Жоржетт. — Не надо, — в хриплом голосе её появились просящие, испуганные нотки. — Не буду. Позволь хотя бы…рядом. «Рядом» оказалось ходом верным. Принс слегка приспустил колготки с задницы, присунул член между ними и бледными вялыми ягодицами и, громко выдохнув, начал толкаться, лбом уперевшись в горячую спину, обжигая ее дыханием. Пот с обоих лил градом, воздуха хватало раз через двое. — Я видел желтый лес, — в забытьи бормотал Принс с каждым новым толчком, — Каждый день, каждую ночь.Когда ты здесь, я его больше не вижу. Ты красивее жёлтого леса. Ты красивее… всего на свете. — Только с тобой, — Майк не отвечал ему, говорил сам с собой, — Я хочу только с тобой…ни с кем больше, только с тобой… После отирались каждый сам себе, друг на друга не глядя, будто доверившись, но не тому. Что-то как будто треснуло между ними, сломалось — и в кабинете висела гулкая тишина, перемежаемая лишь тенями звуков движущихся рук. От бойкой Жоржетт не осталось и следа — был всего лишь Майк Потт в заляпанных спермой колготках, стыдливо укрытых ворохом юбок. Невозможно прекрасный Майк Потт со слегка покрасневшим носом, влажными от жары волосами, смазанной белью на щеках и растерянными темными глазами. Майк Потт, подбирающий слова, чтобы вновь сказать, что он не «этот». — Что…что такое «жёлтый лес»? — наконец, выдавил он, таращась на Эндрю неуверенно, словно вор, забравшийся в дом, но увидевший там не добычу, а одного лишь хозяина, — Расскажешь? И сержант Принс, пару мгновений помолчав, с шумом в голове, но все же начал свой рассказ.