«Дорогая Марьюшка, Пишу тебе в прекрасном расположении духа и спешу поделиться радостью! Бывали с князем Лобановым-Ростовским в Константинополе, обсуждали пересмотр условий мира, заключенного в Сан-Стефано, — коли помнишь таковой, — и вот пришли к чему: решился, наконец, волнующий нас военный вопрос с Арменией. Помнится, за последним нашим разговором мною было обещано впредь посвящать тебя в подобные дела, посему не могу оставить тебя в неведении.
Обстановка в остальном — скука смертельная. Сердцем тоска овладела, душа отчаянно требует скорой встречи… Знаю, ныне и ты вся в делах, поэтому торопить не смею.
Однако совесть моя не позволит мне допустить, дабы дела эти ставила ты превыше самой себя. В ближайшее время планируется в столице большая ярмарка — мне было бы отрадно видеть тебя среди гостей.
Обязательно приезжай! Свидимся, за прогулкой обсудим накопившееся… Платошу непременно с собою бери. Больно давно его не видел — сердце отцовское от скуки изнывает!
С нетерпением жду встречи,
Верный тебе навек, Князь Р.»
— Платоша, свет мой, будь добр, подойди! Мария с улыбкой в очередной раз пробегает глазами по письму. Осторожно складывает пергамент, стараясь не замять уголки. Совесть отзывается лёгким уколом: как же это в её духе — оставлять письма без ответа. Саша писал так чувственно, открыто, что не ответить ему не сумел бы только самый черствый и глубоко невежливый по натуре своей человек. Себя она, конечно, к таковым причислять не смела ввиду высокой чести, однако и с ответом никогда не спешила: манерность Московской заметно отличалась от пылкости Романова, из-за чего многие считали её холодной и отстраненной, и сама она считала подобные обращения не более, чем формальностью, предпочитая живое общение. Вот и сейчас — пускай прошло уже достаточно времени с тех пор, как письмо оказалось у неё, — ответу она предпочтет поездку в столицу. На пороге показывается знакомый силуэт. — Звали, маменька? Платон стоит перед ней, как подобает настоящему солдату. Идеальная выправка с ровной осанкой, чистейше выглаженный чёрный камзол и главное — блестящие золотые аксельбанты, точно под пшеничный свет гладких его волос. Глядя на него, она чувствовала, как сердцем овладевает непримиримое чувство безграничной гордости: с самого детства мальчика восхищали военные, из-за чего отец часто брал его с собой на смотры, вахт-парады и разведение караулов. Войдя в юные лета, над карьерой думал недолго, и уже вскоре занял достойное место в рядах гусарского полка. И когда только успел он так вырасти? Казалось, только вчера держала она его, совсем ещё крошечного, на своих руках — и стояли они вдвоём на балконе Зимнего дворца, глядя с высоты на то, как по широкой площади при скоплении тысяч солдат и простых зевак с улыбкой идёт навстречу им Саша — при всех сдержанный и необыкновенно волевой контр-адмирал, а для них — любящий супруг и отец. Впрочем, есть у неё для обоих кое-какой сюрприз, раскрывать который изволит она только при встрече. — Звала, — с улыбкой. — Пришло приятное известие — нас ожидают в столице. Думается, ты составишь мне компанию? — Не смею возразить. — Славно. Сколько времени на сборы тебе потребуется? — Не более получаса, маменька, — заверяет юноша, благородно кивнув. Мария склоняет голову в ответ. Сильнее кутает плечи в просторные одеяния, скрывающие собою все тело и, завязав шёлковый кушачок, продолжает. — Тогда буду ждать тебя. Следующий поезд отправится примерно к полудню… Распоряжусь выделить нам места. Смерив сына ласковым взглядом, вновь не смеет сдержать улыбку. — Ступай, дорогой. Платон, кивая, исполняет просьбу и поспешно удаляется в свои покои. Обычно их визиты в столицу затягивались не более, чем на пару недель, так что сборы не могли занять много времени — однако это вовсе не означало, что поедут они налегке. Посему предстояло со всей ответственностью подойти к подобному делу и взять только самое необходимое. Впрочем, для юноши это было вполне привычным делом, так что проблем точно удастся избежать. Проводив взглядом сына, Московская отходит к краю уютной комнатушки. За окном нежно светило солнце, слышались заливистые голосистые песни птиц, неспеша расцветали первые цветы. Город оживал, потягиваясь в сонливой неге и лениво щурясь под ласковым лучами. Наступала весна.* * *
Небо над Петербургом заволокло свинцовыми тучами. Казалось, столица, нахохлившись, затаила злобу, всем видом выказывая свое недовольство и крайнюю обеспокоенность сегодняшним днем. По возвращении во дворец, Александр Николаевич вдруг встретил странного мужчину, изъявившего интерес и вопросившего: « — Который час?». Государь едва успел дать ответ, как тотчас на него оказался направлен револьвер. Загнанный в угол император принялся бежать, зигзагами петляя по вымощенной песком и камнем площади, стараясь сбить стрелка с толку. Обошлось — все пули ушли мимо, а нерадивого революционера тотчас схватили солдаты охраны. Впечатление осталось неизгладимое. Александр знал, что на государя готовятся покушения — более того, случалось даже самому становиться их свидетелем, — однако и предположить не мог, что опасность подстерегает теперь уже не то, что на каждом шагу, но и близ дома. Места, которое по одному своему духу призвано быть оплотом спокойствия и безопасности! Сам император предпочел не позволять случившемуся омрачать день, который вопреки всему выдался насыщенным и воистину богатым на эмоции. Решено было под вечер организовать небольшой банкет — скорее семейный ужин, — где собрались бы только самые близкие, в том числе слуги и сама семья. — Что-то ты сегодня совсем задумчив, Саша, — слышит он голос государя. — Подчас, долго сидим, а ты не изволил даже к чаю притронуться. Стряслось что-то? Али тревожит что? — Тревожит, это верно, — вздыхая. — За Вас беспокоюсь, Александр Николаевич. — Отчего же твоё беспокойство? — Мой долг — защищать Вас ото всякой угрозы, что способна возникнуть, в особенности вне стен дворца. Сейчас же, когда над Вами нависла угроза гибели, моя неспособность оградить Вас от неё ощущается особенно остро и отзывается тяжестью на душе. Император на эти слова лишь отмахивается. Его не страшила смерть — на фронтах Кавказской войны он стоял под самыми пулями, каменной стеной возвышаясь над войсками, направлял тех в бой, вселяя уверенность и укрепляя боевой дух. Когда-то ему наказали, что пережить суждено ему семь покушений — а значит, смерть не овладеет им, покуда на то воля Бога. — Полно, Саша! Оставим дурные мысли: сегодня был яркий, бодрый день, и сколь многое предстоит нам завтра. Неужто впору силы свои напрасно тратить? — И всё же я за Вас беспокоюсь. Посему прошу быть как можно осторожнее… Улыбка государя хотя и вселяла надежду, от тревоги избавить все же не могла. — Ты и без того более недели без сна и отдыха. Пожалей себя! Его голос становится тише и вкрадчивее, словно вот-вот раскроет он что-то сокровенное. — Подумай: что Марьюшка твоя скажет? Будет ли рада, увидев твоё состояние? — Право слово, Александр Николаевич… — Романов отводит взгляд, искренне надеясь, что предательского румянца сейчас не видно на вмиг побагровевших от его слов щеках. — То-то же! В коридоре послышалось копошение. Застучали каблучки прислуги, зашуршал подол платья, и в следующее мгновение в дверях уже стояла юркая девица. — Ваше Императорское Величество, гости! Изволите пускать? — Как же пустим, Клавушка, не зная, кто явился? — с улыбкой. Девушка глазки зелёные округляет, сгорая от стыда допущенной оплошности. Угораздило тоже — гостей не представить! А ведь статус у них — коему она сама только позавидовать и способна! Поборов стеснение, берет себя в руки, проговаривая: — Княгиня Московская Мария Юрьевна, — помедлив. — С сыном. Глаза округлились уже у Романова. Маша? Она ведь даже о приезде своем его не оповещала! Удивляться с ней ему, конечно не впервой — дожидаться ответного письма порой приходилось месяцами, — однако сейчас ей буквально удалось застать его врасплох. Ещё и Платона с собой взяла — а у него даже подарков никаких для сына не имеется! — Пускай, конечно! Таким гостям мы всегда рады. Верно, Саша? — Д-да, — теряясь в собственных словах. — Пускай… Девица кивает и спешно убегает прочь. Едва скрывается шум каблучков на широкой лестнице, как тотчас слышатся шаги — те, чьё звучание Александру не спутать ни с чем иным. Мгновение, второе, третье — двери распахиваются, и в просторном помещении показывается Маша. Все присутствующие тотчас поднимаются с мест и кланяются в приветственном жесте. Романов подходит к супруге и бережно берет её за руку — держит хрупкую ладонь, подобно дражайшей святыне, одной из немногих уцелевших в бушующем пламени кровавого пожара, и ласково касается губами нежной кожи. Они встречаются взглядами. Мария выглядит особенно завораживающе. Аквамариновая россыпь её глаз свежее блестит под приглушенным треском свечей, пшеничное золото волос отливает солнечными лучами, юркие, отросшие, наконец, в полной мере вьющиеся пряди налились густотой локонов и сияли драгоценным шелком, упругими волнами стекая по широким одеяниям, скрывая утонченные черты хрупких плеч и чувственный ключиц, а обычно бледное личико окрасилось приятной, сладкой розовинкой румянца. Было в этом образе что-то, заставляющее заподозрить нечто — но вовсе не неладное, а напротив, благое. Подобный её облик наблюдал он в последний раз давно, и тогда, помнится, в их жизни случилось кое-что поистине прекрасное. Вот только что именно? Таковых моментов — бесчисленное множество… — Здравствуй, душа моя… — Здравствуй, Саша, — кротко улыбается Московская. — Не ждал? — Каюсь, — мотнул головой, словно признавая собственную ошибку. — Отчего не сообщила о приезде? — Решила устроить сюрприз, — ненавязчиво тянется к черному камзолу, поправляя любимую голубую ленту. Возвращает ему взгляд и с легкой хитринкой склоняет голову на бок, вопрошая: — Что же, ты не рад? Александр тотчас поспешил развеять подобные её домыслы. — Бог с тобой, и в мыслях подобного не держал! В том случае у меня попросту было бы время подготовиться к визиту… — Брось. Мои визиты не нуждаются в широких представлениях и показах, а Платоша… — одарив сына ласковым взглядом. — Уже достаточно взрослый, дабы обойтись и без подарков. Не думаю, что станет он держать обиду на тебя, ангел мой. — Машенька, рады видеть! — слышится могучий голос Александра Николаевича. — Какие люди: неужто сам Платон Александрович пожаловал? — Рад встрече, Ваше Императорское Величество, — откланявшись, вежливо здоровается Московский-младший. — Взаимно, взаимно. Проходите, устраивайтесь — ужин в самом разгаре. Романов подает супруге руку. Та, покорно протягивая ладонь, вместе с ним проходит к столу. Устраивается в самом центре, на противоположной от императорской четы стороне. От Александра не укрылось, с каким воодушевленным пристрастием Московская отнеслась к еде: обычно та не питала особенного интереса к угощениям, однако в этот раз её словно подменили. Сайка, другая, чашка чая — и вот она уже наравне с самим государем изволила отведать свежие бараньи ребрышки. Чудо — не иначе! — Какие новости в столице, Маша? — Полагаю, Вы хотели сказать «в Первопрестольной», да запамятовали, — невинно улыбнулась. — Дела неплохи, всё идёт своим чередом. Как только генерал-губернатор дал волю, тотчас решилась навестить Вас. — Отрадно, — одобрительно кивает император. — Таковых гостей мы, впрочем, всегда готовы жаловать и принимать с почестями. Жаль только, визиты в последнее время нечасты. — Приятно слышать. А что до визитов… Прилагаем все имеющиеся усилия, дабы решить проблему! Собравшиеся по-доброму засмеялись. Приятная капелька веселья и безопасности — пожалуй, именно то, в чем нуждался каждый после событий прошедшего дня. — Слышала, в столице намечается интересное мероприятие… — Мария переводит заинтересованный взгляд на Александра, вовлекая того в диалог. Словно предлагает самому начать тему, которую непременно она сама желает дополнить. — Поделитесь? Глаза остальных присутствующих с одобрением так же устремились на него. Романов, отставив чашку с кофе и прочистив горло, принялся рассказывать. — На самом деле, об этом осведомлена лишь небольшая часть двора: Его Величество и несколько доверенных лиц их приближенных, — с лёгким упреком в голосе. Ругаться на Машу, впрочем, глядя на её невинную улыбку и искреннюю заинтересованность, за коей скрывался скрытый, одной ей известный мотив, было невозможно, и он продолжил: — Решено было запустить первые пробы электрического освещения улиц. Запущена кропотливая работа, основной массив уже выполнен, так что… В ближайшее время, надеемся, улицы озарятся новым поколением фонарей. — Славно, — оценивающе кивая. — Планируется ли расширение подобных новшеств? — Безусловно. Первопрестольная столица без внимания не останется — заверяю с честью, — глядя на улыбку Московской, Александр чувствует, как румянец вновь отчаянно пытается залить краснотой его аристократично-бледное лицо. Её срочно необходимо было чем-либо отвлечь. — Говоря о ней… Какими успехами может поделиться город? Мария прикрывает глаза, легко вздыхая — Романов не до конца понял истинное значение этого жеста: попал он точно в цель, и разговор продолжится точно по сценарию в её голове, или же таким образом она пытается выразить скрытое свое недовольство. — Думаю, сначала стоит начать с иных успехов, — делая акцент на слове «иных», намекающим взглядом осматривает сына. — Платон успешно сдал экзамен в Московский кадетский корпус имени Его Величества. Романов тотчас переводит взгляд. Московский-младший кивает: — Верно. За пару дней до нашего отъезда в столицу пришёл утвердительный ответ. Со следующего месяца обязали явиться на посещение курсов. — До чего умным растёт юноша! — обрадованный, казалось, больше самого Платона, восклицает император. Обращаясь к Александру, воодушевленно заявляет: — Достойного наследника воспитать удалось, Саша. Горжусь! — Я тоже безмерно горжусь, — не сводя взгляда с сына, едва слышно произносит Романов. В его памяти ещё живы те дни, когда совсем крохотный Платоша, едва стоя на ногах, уже во всю лепетал несвязные слова, в которых даже тогда прослушивались отчетливые старания произнести знаменитые команды войскам, которые ему не раз приходилось слышать от отца на боевых построениях. Как старался мальчик маршировать, учился держать осанку и ходить в строю. С каким завороженным любованием во взгляде светлых лазурных глазок наблюдал из окна Зимнего дворца за толпами солдат и караульных, заполонивших целую площадь, и гордым всадником, объезжающим их на белом коне, в котором тотчас узнал собственного отца. С детства мальчик искренне мечтал стать похожим на него, и теперь… Теперь мечта его исполнена. И отец им по-настоящему гордится. — Он очень переживал всё то время, что шла подготовка, однако я заверила: ему под силу окажется это поступление, — не без гордости заявляет Мария. Взяла небольшую паузу, словно давая возможность окружающим подготовиться к тому, что собирается сказать, и затем продолжила: — Однако и сама я все же не с пустыми руками. Она зачем-то поднимается с места, и Романов уже собирается встать следом, дабы подойти ближе… Но видит отрицательно приподнятые ладони супруги, призывающие остаться на месте. — Не нужно, — с улыбкой. — У меня для Вас имеется некоторый… Секрет. Которым желаю я поделиться. Все, включая Платона, переводят на Московскую заинтересованный взгляд, следя за каждым её действием. Девушка осторожным движением развязывает шёлковый кушачок свободного одеяния и неторопливо снимает его, позволяя видеть сначала ключицы, затем — плечи, и, наконец… Мантия оказывается на расписном креслице. Мария неспешно убирает за спину густые локоны, и перед сидящими открывается картина, увидеть которую никто из них, за исключением, разве что, Романова, явно даже не мечтал. Московская стояла, опустив руки к низу платья. Небесно-голубая ткань с вплетенными в неё кружевами аккуратно окутывало стройное тело, спускаясь ниже, открывая взор на округлившийся живот. Быть того не может… Неужели… — Скоро мы вновь станем родителями, — произносит Мария, возвращая взгляд мужу. — Держать в неведении прислуг едва-едва, но все же удавалось, а вот Платон был в шаге от раскрытия моего положения, — хихикнула. — Тяжело оставаться незамеченной, храня под сердцем богатыря. Зал разразился радостными возгласами. Кто-то хлопал в ладоши, кто-то предпочёл воодушевляюще потрепать Романова по плечу. Платон — обычно тихий и, казалось, замкнутый юноша, — расцвел в радостной улыбке и тотчас поднялся с места, ринувшись обнимать любимую мать. — Горжусь, Саша! Принимайте наши поздравления! Александр так и застыл на месте, не в силах поверить в услышанное. Когда-то давно Маша в сердцах призналась ему, что хотела бы вновь стать матерью — чисто, искренне изъявила таковое желание, не оглядываясь на мечты сына о братьях и сестрах, коих и без того он выказывал довольно часто, — и вот теперь она стоит перед ним, сообщая поистине радостную новость, о которой когда-то он и подумать не мог в самых смелых своих мечтах и тёплых надеждах...Вот оно — счастье…
— Что же ты сидишь? Иди, женушку благодари, Саша! Он не дослушает наставления государя до конца. Сорвётся с места, ринется к Маше — своей единственной, самой любимой на всем белом свете Машеньке, душеньке, смыслу своей жизни, давно ставшей для него дороже собственного существования, — обнимет её, прижимая к себе со всей любовью, на которую только способно его пылкое юношеское сердце. Поднимет на руках, закружит в объятиях и станет бесконечно шептать признания в любви и осыпать словами благодарности за подаренное ему счастье, пока она будет звонко смеяться и лепетать что-то про то, что кружит он её настолько быстро, что волей-неволей, а всё же у обоих закружится голова.«Он открыл мне целую жизнь радостей в настоящем, не изменив ничего в моей жизни, ничего не прибавив, кроме себя, к каждому впечатлению. Он считал меня первою и прекраснейшею женщиной в мире, одаренною всеми возможными добродетелями; И я старалась быть этою женщиной в глазах первого и лучшего человека во всем мире» — Л. Н. Толстой, «Семейное счастье».