Её зовут Маша, она любит Сашу...

Александр сам не знает, от чего сейчас так волнуется. То ли от того, что пришлось ему на собственном опыте испытывать новомодную железную дорогу между двумя Столицами, то ли от неизвестности предстоящей встречи… Скорее всего, конечно, второе. С Машей хотелось встретиться до съедающего изнутри отчаянного нетерпения. Увидеть родные, аккуратно очерченные черты любимого лица, взглянуть в светлые голубые глаза, под блеском ласковых солнечных лучей сияющие небесной лазурью — безграничные, словно океан, колдовские омуты, посмотрев в которые однажды, уже не сможешь выбраться из их манящих оков… Коснуться нежных любимых губ, подарить им тёплый сладкий поцелуй, обнять изо всех сил, прижать как можно крепче и никогда не отпускать хрупкое тело — не позволить себе впредь оставить ранимое сердце томиться в мучении бесконечного ожидания!.. Они не виделись почти полгода, и эти долгие дни отсутствия в жизни любимого человека он никогда не сможет себе простить. Ему жаль. Правда, совершенно искренне жаль, но… Он вынужден уезжать. Сейчас времена крайне непростые не только для них, но и для всей Империи в целом, а потому его присутствие в Столице крайне необходимо для поддержания должного надзора за внутренним порядком… Ему крайне тяжело оставлять Машу совсем одну, и от невозможности повлиять на эту ситуацию становится ещё хуже. Наверняка она тоже на него в обиде, но сегодня… Особенный день. Особенный в их давно ставшей одной на двоих жизни. Семь лет между двумя столицами огромной Империи велась долгая кропотливая работа по созданию железной дороги, способной не только соединить два главных города государства, что, конечно и являлось ключевой задачей всего замысла, но и значительно облегчить возможность перемещения между ними. Теперь путешествие займёт всего девять часов, а не неделю, как раньше. Можно только догадываться, как к подобному известию отнёсся Александр, проводивший мучительные годы в ожидании появления любой, более быстрой возможности добраться до любимой, но теперь… Теперь всё будет по-другому. Он в этом полностью уверен. Поезд неторопливо приближается к длинной каменной платформе. Проводник открывает двери, и сердце замирает в завороженном любовании ставшими родными пейзажами Первопрестольной столицы. Мелькают на узких улочках белоснежные кареты, изредка снуют туда-сюда маленькие зонтики, скрывающие собой очередной московский силуэт… Тихо. Лишь цокот копыт лошадей нарушает спокойное умиротворение утопающего в утренней неге города. Саша осторожно, словно боясь спугнуть это мимолетное мгновение спокойствия, застывшее в воздухе любимого места, спускается с крупных чёрных ступеней поезда. Оглядываясь, замечает знакомый женский силуэт. Девушка стоит совсем рядом, и светлые золотисто-бежевые локоны вьющимися волнами стекают вниз по клетчатому винтажному платьицу. Тёмный антикварный зонтик скрывает за собой её лицо, и она неспеша поворачивает его, невзначай предлагая ему самому раскрыть тайну своей особы. Александр вызов принимает и торопливо подходит ближе к таинственной незнакомке — на мгновение теряется в собственных мыслях и с опаской тянется к тонкой чёрной кружевной перчаточке… Но стоит зонтику покорно опуститься и открыть серебряным глазам взор на свою обладательницу, как все сомнения тотчас уносятся прочь — прямиком ввысь, гонимые тёплым ветром навстречу августовскому небу, долой от влюблённых сердец. — Ты просто восхитительно прекрасна, — почти шепчет, не в силах отвести от любимой завороженного красотой её особы взгляда. Смотрит прямо в блестящие под солнечной дымкой небесные глаза, убирает юркий золотистый локон за маленькое ушко и осторожно, словно касаясь священной скульптуры, проводит тыльной стороной ладони по светлой коже. — Здравствуй, Машенька… Она ласково ему улыбается, и он видит, как её щёчки покрываются едва заметным розовым румянцем. — Я старалась выглядеть подобающе к твоему приезду, — отвечает честно, не смея взгляда лазурного от него отвести, зонтик за тонкий поясок черного платья убирает, охотно ближе подходит и обе ручки на любимое лицо кладёт. — Здравствуй, ангел мой. В его взгляде читалась фраза: «Всё будет хорошо», а в её — лёгкий трепет и одновременно безграничное доверие. Они соприкасаются губами, и в этот момент весь остальной мир перестаёт для них существовать. Есть только Он, Она и прекрасное мгновение, когда можно без слов выразить весь вихрь нежных чувств, который ты чувствуешь к своему самому дорогому человеку — тому, кому беспрекословно веришь, кого безмерно любишь и за кого жизнь отдашь, если надо будет. Она заводит руки ему за спину, притягивая ближе — хочет быть рядом, никогда больше не отпускать его от себя, не позволять уезжать настолько далеко и долго, не желает больше оставаться в горьком, гложущем изнутри одиночестве, мучающим её израненное любящее сердце… Он за талию нежно её обнимает и перенимает инициативу — не смеет отпускать, сжимает в своих объятиях хрупкое родное тело, только бы не позволить ей чувствовать себя оставленной и забытой, как в эти тяжёлые полгода… Больше он не допустит подобной ошибки. Они будут только вдвоём. Вместе. Рядом. Рядом… Оба не могут позволить себе отстраниться, но проклятая нужда дышать заставляет прервать горячий поцелуй и вновь вернуть полный любви взгляд друг другу. Некоторое время они молча стоят и смотрят в светлые глаза напротив, пока измученные долгой разлукой сердца замирают и бьются во взаимном такте, быстро-быстро, словно вот-вот выпрыгнут из груди в переизбытке светлых чувств!.. Они уже давно не видят своей жизни порознь, и полгода, проведённые вдалеке, для них кажутся бесконечно тянущимся мучением. И как только раньше справлялись, не видясь годами?.. — Даже не представляешь, как Я скучал, — тихо произносит он и подносит её крохотную, скрытую лёгкой тканью перчатки ручку к губам. — Уму непостижимо. — Я тоже скучала, — отвечает Маша и тихо вздыхает, отчего голос наполняется лёгкими нотками грусти. — Сотни лет так не тянулись, как эти полгода. Она вдруг поднимает на него взгляд, и в небесном блеске застывает трепетное беспокойство. Длинные пышные реснички забавно подрагивают под лёгким дуновением летнего ветра, и девушка легко склоняет голову на бок. — Ты ведь… Больше не уедешь? Настолько долго… — Не уеду, — обещает он и тепло улыбается, вглядываясь в обеспокоенное светлое личико. Осторожно кладёт ладони ей на щёчки и поглаживает пальцем нежную кожу. — Ближайший месяц Я буду в полном твоём распоряжении. Саша видит, как быстро всё меняется в ней. Маша тотчас расцветает в счастливой улыбке, и её озорные глазки начинают блестеть ярче под светом солнечных лучей. Подаётся вперёд, и хрупкие ручки крепко, изо всех сил сжимают его в своих объятиях, тычется носиком в темно-зелёный Имперский камзол, напрочь забывая про хрупкую оперенную шапочку на волосах!.. Хорошо, что Он заметил. Ловко ловит сорванное порывом нежности украшение и возвращает на должное место. Она вновь обращает к нему взгляд, и лёгкая ехидца вмиг окрашивает её улыбку. — В моём распоряжении, говоришь… Прямо-таки полностью? — Настолько, насколько это возможно, Душа моя. Девушка отстраняется и, поправляя черную кофточку, аккуратно лежащую на маленьких плечах, гордо понимает пальчик вверх: — Тогда мы просто обязаны кое-что сделать. Тем более, ты обещал выполнить любую мою просьбу, когда вновь приедешь, а посему отказы высказывать не велено. — Уже интересно, — заинтригованно улыбается Саша и спешит заверить: — Отказываться даже в мыслях не держу. И что же ты задумала? Она жестом приглашает его склониться к её лицу, и он покорно выполняет просьбу, рассчитывая на рассекречивание коварного злодейского плана, однако Маша с присущей хитростью рыжей лисицы лишь звонко целует его прямо в нос, а затем заливисто смеётся, глядя на его шокированное происходящим лицо и не сдерживая себя перед отчетливым желанием растрепать густые каштановые пряди. — Это и был твой план? — с разочарованной досадой, сдавшись перед попыткой привести волосы в подобающее столице состояние. — Могла бы и предупредить хотя бы!.. — Нет, — хихикнув, улыбается, а затем всё же переходит на шёпот и раскрывает свои злодейские замыслы: — Помнишь, ты когда-то мечтал жить самой обычной жизнью? Начало звучит странно и даже немного устрашающе… — Ты меня прибить хочешь? — Господи, Саша, нет! — хмурится она и упирается ручками в бока. — Ты ещё не дослушал, а уже выводы поспешные делаешь! Совершенно, между прочим, неправильные! — Прости, прости, Душа моя… Так в чём твоя идея? — Мы с тобой возьмём… И убежим! Саша в силу своей неряшливой медлительности, живущей с ним бок о бок с самого детства, мягко говоря, ничего из сказанного не понял. Что значит «убежим»? Куда? И от кого?.. — Не понял, да? — Без шансов, — виновато опускает взгляд. Она подкрадывается совсем близко и шепчет ему на ухо: — Притворимся обычными людьми и уйдём отсюда! Нас привыкли видеть всегда при параде, как на балах Императорских, а в обычных дворянских одеяниях мы за графов сойдём и сможем пойти, куда только душенька пожелает. Саша, наконец, понимающе кивает, но тут же хмурится в сомнениях: — А если нас хватятся? — Не хватятся! Мало ли, куда и зачем мы ушли! В конце концов, дела столичные, с головой в них торчать порой приходится — должны в наше положение войти. — Стратег из тебя профессиональный, Душа моя, как и детектив, — по-доброму усмехается. — А одежду брать где будем? — Как где? — удивлённо мигает глазками Маша, словно сомневаясь в умственных дарованиях мужа. — В Кремле, где же ещё! Я вещи хранить умею, у меня ни одна одёжка в тот раз не сгорела. — Хозяюшка, — влюблённо тянет он. Она не отвечает. Лишь в очередной раз тепло ему улыбается, а затем берет за руку и утягивает за собой — прочь с городской привокзальной площади, прямиком в Кремль. Он до конца ещё не полностью уверен в успехе замысла жены, но сердце подсказывает — ей можно доверять. Судя по всему, приключение их ждёт незабываемое…

* * *

Москва, может, статус столицы и потеряла, но умение восхищать собой окружающих — точно нет. Наряжая город, создавая ему образ доброжелательного уютного домашнего местечка, в котором каждый находит себе пристанище, где каждый уголок содержит собственную историю, а суетливая жизнь, сгорев в Великом Пожаре, уступает место неторопливой расслабленности, Она ни в коем случаем не забывала и о себе, наряжаясь самостоятельно. Уж сколько одежды и аксессуаров хранил на вид скромный и маленький сундучок в уютных (и тоже нарядных) бывших Кремлёвских покоях, которым теперь, как бы досадно ни звучало, суждено будет стать чем-то вроде хранилища — считать не пересчитать. Маша, наверное, периодически сама удивлялась, как у неё все красоты и прелести туда умещаются, однако женская натура, склонная к игривой переменчивости в образах, явно перевешивала стенающую в вопросах душу, отчего подобные мысли уходили на самый дальний план. Себя девушка нарядила по последнему слову моды. Дворянской, разумеется — сегодня, как бы этого ни хотелось избежать, придётся выглядеть намного проще и скромнее обычного, если они с Сашей не хотят на глаза местным попасться, дабы план свой в реальность воплотить. Почему нельзя на глаза попадаться? А потому, что все тут же сбегутся, аки на коронацию Императора новоиспеченного, да простит их Николай Павлович, да расспросами бесконечными донимать станут о работе, службе и, не дай Господь, личной жизни. Право слово, неужели нельзя в покое её оставить хотя бы на один день? Она будто не у себя дома, а в царстве тридевятом, где никто её в глаза не видел, но при этом героиней настоящей считает, а посему, дескать, надобно вниманием одарить да заботой окружить. Бр-р-р! Отбрасывая дурные мысли прочь, Маша ютится перед большим зеркалом, красуясь новым нарядом. Светлое бежевое винтажное платьице аккуратно легло на белоснежную кружевную блузку, и его тонкие верёвочки на талии теперь забавно кружатся в такт самой девушке, держащей длинный летящий подол. На ножках — белые гольфы и скромные светлые туфельки на небольшом каблучке, с крошечными брошками у застёжек. Больше на девчушку юную смахивает, чем на дворянку, но так даже лучше — их, в конце концов, никто узнать не должен! Теперь осталось дождаться Сашу. Ожидание, к слову, удовольствия доставляло мало, потому что ростом он выше главной Колокольни, и почти ни одна одежда ему толком не подходила ввиду маленького размера! Ну, Пётр Алексеевич… Сам со своим ростом мучился, так теперь сыну эстафету передал. Везёт людям — им, каждому, своё время отведено, не то, что городам. Вот так родился при каком-нибудь гиганте — ходи и мучайся всю жизнь теперь! Кошмар… За размышлениями перед зеркалом совсем не замечает Александра, который благодаря отточенному до профессионализма навыку неожиданно-спонтанного появления, как обычно, умудрился проскочить мимо её внимания. Выглядела она в его глазах, к слову, даже забавно: вроде стоит и красуется, а личико хмурое — губки надуты да бровки сердито сдвинуты. Что-то уже успело случиться? Или ей собственный образ не понравился? Да кто ж её знает… — Душа моя, Я… — начинает он, и девушка боязливо дёргается. Во взгляде отчётливо читается фраза: «Зачем же так пугать?!», но вместо озвучивания её вслух Маша лишь завороженно смотрит на любовь всей своей жизни. Он даже теряется немного: — Что-то не так? Этот фрак — единственное, что подошло… — Сашенька, ты… — она пытается слово подходящее подобрать, и подобный поиск оказывается чертовски сложным. Думает мгновение, два, и наконец продолжает: — Прекрасен, Дорогой… Кожу покрывает розовый румянец, стоит ей подойти ближе. — Тебе очень идёт, — ласково произносит она почти шёпотом и легко касается губами его губ, быстро отстраняясь, дабы не дать ему обхитрить себя. — Позволь, Я кое-что поправлю… Маленькие хрупкие ручки тянутся к воротнику чёрного фрака и широко расправляют его, после чего перемещаются выше и помогают выглянуть из-под белоснежной ткани рубашки большому галстуку-бабочке. — Истинный джентльмен, — мурлычет Маша и отстраняется. — Как чувствовала, что надо оставлять этот фрак! — замечает, как Саша молчит, и поднимает на него обеспокоенный взгляд. — Чего застыл, князь мой прекрасный? — Я… — за любованием образом Первопрестольной напрочь забывает всё, о чём хотел сказать, и краснеет, аки рак. — Тебе тоже очень идёт… Маша тихо смеётся, прикрывая губки ладонью, а затем вновь подходит ближе и кладёт ручки на смущённое Сашино лицо: — Ты такой милый, когда смущаешься! Ему кажется, что он сейчас сгорит от стеснения похлеще неё самой в Великом Пожаре, и всё потому, что в голову стукнули такие жуткие мысли, о появлении которых в ближайшие лет десять он даже не мечтал! Маша, впрочем, судя по её улыбке, всё прекрасно понимает, и, наверняка сама подобным не раз промышляла —иначе последующие её действия объяснить никак не получится. С каким-то странным, прежде не свойственным себе отчаянным желанием, девушка касается его губ, вводя в паническое заблуждение и непонимание происходящего. Хрупкие руки уходят ему за спину, треплют кудрявые каштановые пряди и тянут ближе, уводя куда-то в сторону… Спальни? Стоп, стоп, стоп! Что она делает?! — Маша, подожди… — едва совладав с собственными эмоциями. — Что мы делаем?.. На её лице появляется тёплая улыбка. Она умиротворенно опускает ресницы и тянется ручкой к каштановым волосам, оттягивая одну прядь за другой. — Наслаждаемся друг другом. Склоняет голову на бок, продолжая улыбаться. — Не задавай лишних вопросов — растеряешь всякий шарм. Он не знает, что это, но… Сейчас она поистине прекрасна. Он любит её. Чертовски любит, но сейчас… Сейчас готов ей поклоняться и целовать тонкие ноги в этих бежевых туфлях. Она чувствует его всем своим существом, слышит его отчаянное сердцебиение, слышит своё — будто сердце само, вместо крови бежит по артериям, набатом стуча по стенкам в каждом месте горячего от жара тела. Она еле сдерживается от того, чтобы не стянуть этот великолепный чёрный фрак к чёртовой матери. Руки нетерпеливо обхватывают талию, резко прижимая стройное девичье тело к мужскому, отчего она охает и улыбается в его губы, чуть не столкнувшись с ними своими. Он отвечает улыбкой. Они застывают на пару минут, чувствуя себя поистине самыми счастливыми на Земле, забывая обо всём земном, готовясь окунуться во всё неземное. Платье приятно шуршит, предвещая сказочное наслаждение, спадает с тонких красивых плеч ненужным шлейфом, корсет и нижние юбки ложатся рядом. Фрак благополучно отправляется вслед за ними, ловкие женские пальцы быстро разбираются с медными пуговицами и прикасаются к белой рубашке, когда он, смеясь переливами в лицо, поддевает пальцами её подбородок и целует в алеющие губы, чувствуя вкус клубники, медленно растекающийся во всему телу приятной дрожью.

* * *

— Ты мне пуговицу оторвала!.. Прихорашиваться наново — занятие куда менее приятное, чем ему предшествующее. Особенно в тот момент, когда на тебе восемнадцать слоёв ткани, каждый из которых на своём особо отведенном месте находиться должен, коли выглядеть ты прилично в глазах общественности хочешь, а не ходить оборвой какой-то. Другой разговор — после порыва страсти знатно дрожат руки, и подобный недуг обстановку ещё ужаснее извернуть может. Вот так делаешь ты, к примеру, причёску али макияж какой, рука дрогнула и — бац! — была красивой дворянкой, а теперь кикимора болотная из зеркала смотрит. Маша, конечно, дама хитрая, ибо весь свой марафет начала наводить с платья, но маленькая проблема в виде Саши, который под горячую руку, как оказалось, попал, ставил её способность из любой ситуации выходить «сухой из воды» под большой вопрос. — Пришью. Обязательно-обязательно пришью, — отвечает она, поправляя платьице, и спешит успокоить: — Не переживай, под фраком не будет видно. — А не забудешь? — Не забуду, ангел мой, — мило улыбается и оборачивается. — Когда Я забывала что-то, связанное с тобой? Саша, очевидно, подобную оплошность с её стороны отчётливо помнил, судя по его старательному выражению лица, означающее смесь раздумий и возмущения, отчего Первопрестольная тут же меняется в лице и, закатывая глаза, разворачивается обратно к зеркалу. — Тот эпизод со сливками в кофе был мелочью и не считается, — фыркнув. — Я тебя тогда ещё очень плохо знала! Так что нечего обижаться. Он и не думал даже... Как вообще можно обижаться на неё после всего того, что она для него сделала? Да он ей жизнью обязан, в буквальном смысле этого слова! Оставить город совсем пустым, охваченным смертоносной огненной стихией, фактически сгореть заживо, прекрасно осознавая все риски и последствия, но не отступить от собственного убеждения и стоять до последнего вздоха, сдерживая натиск французских солдат на столицу… Саше кажется, что самое малое, что он может для неё сделать после всего ею ради него пережитого — это низко поклониться в ноги и всю зацеловать. К слову, и то и другое получилось сделать немного в улучшенном варианте, так что… Удачно приехал. — Маш, — неожиданно начинает он, чем заставляет небесную лазурь её глаз вновь обратить на себя внимание. — Можно Я тебе… Косу заплету? Длинную, как в тот раз. — Сашенька, после всего того, что между нами было, ты в праве делать всё, чего душенька твоя пожелает, — ласково и непринуждённо улыбается она, щурясь затем в хитрой ехидце. Он застывает в смущённом смятении, чем веселит её ещё больше. — Ладно-ладно, не смущаю! — задорничает она. — Давай косу заплетать. А Я тебе потом пуговку пришью! Перспектива пришитой обратно к белой рубашке пуговицы воодушевила на подвиг для дамы сердца, и Саша принялся оттачивать мастерство в новом, помимо игры на фортепиано и скрипке, виде искусства: плетении кос. Выходило, кстати, довольно неплохо, и если в первый раз подобный опыт принёс не такой уж и прекрасный, как в силу своей симпатии к нему выразилась Маша, результат, то сейчас получилось намного лучше хотя бы потому, что хитрые юркие локоны в процессе плетения не старались выпрыгнуть прочь даже несмотря на его подрагивающие руки. — Ой, ну какая Я теперь красивая! — любуется причёской Маша, вновь красуясь перед зеркалом. — Видишь, как умеешь? А говорил, плохо получается! Так теперь и на бал не жалко будет пойти. Кстати, тут неподалёку стоит клуб купеческий, так что, если поторопимся, можем успеть и потанцевать! — Ты обещала пришить пуговицу… — жалобно. — Ой, да Бог с ней! Заладил тоже! — хмурится она и, ухватив мужа за руку, потащила к выходу из покоев. — Пошли скорее, а не то опоздаем на самое интересное! Ты ведь у себя таких места вовек не сыщешь! Делать нечего. Потужив о несчастной пуговице, так и оставшейся лежать где-то на деревянных полах Кремлёвских покоев, Саша признал собственное поражение в изначально проигрышном для себя бою и покорно, повинуясь каждому слову Москвы, словно не он — Столица огромной Империи и главный город сего Государства, пошагал за ней.

* * *

Купеческий клуб встретил обоих довольно приветливо и многолюдно. Судя по всему, торжественный пир ещё не начался, и музыканты только готовились к развлечению новоприбывших гостей. Что ж, отлично. Значит, они вовремя. Отдавая Маше должное, стоит сказать, что, к счастью обоих, удалось ей вспомнить о маскараде, проходившем как раз по случаю знаменательного события — запуску первого поезда до новой железной дороге, связывающей два главных города Империи и ставившей перед людьми массу новых, прежде невиданных возможностей. Так вот, возвращаясь к Первопрестольной — недалеко от трактира затащила она Сашу в крохотную лавку, где маски карнавальные продают. Естественно, не смея отказать себе в удовольствии, Столицы купили самые новомодные из оставшихся, совершенно не стесняясь цены в целых пятьдесят рублей. Он, конечно, что-то потом недовольно пробурчал, однако окрыленная собственным счастьем Маша предпочла эти бурчания не слушать и посоветовала тому надевать скорее маску, дабы не опоздали они на скорое торжество. — Добро пожаловать! Дама, с виду лет тридцати, приковала к себе всё внимание и заставила изрядно напрячься, стоило ей подойти ближе. Ещё смотрит так проницательно, в самую душу будто… Неужто узнала?! — Извольте, Господа, как Я могу к Вам обращаться? Маша враньё не любила до жути и на дух его не переносила — более того, в жизни себе не позволяла подобным промышлять. Так что, напрочь забыв о коварном своем плане, выдала чистейшую правду: — Меня зовут Мария, а это — мой муж, Александр. Саша косо улыбается. Хорошо, что за маской не видно прекрасного, неописуемого выражения его лица. Да они в шаге от провала, черт побери! — Отлично! Меня зовут Анастасия, Я хозяйка этого заведения, и мне очень приятно познакомиться с Вами, — с улыбкой отзывается всё женщина и разворачивается к остальным. — Поприветствуем же наших гостей! Трактир разразился аплодисментами. Право слово, какая честь… Сарказм. Маша иронично для себя отметила, что с подобным рукоплесканием последний раз, кажется, на коронации Елизаветы Петровны сталкивалась. Час от часу не легче. Вот вернётся она к своим обязанностям командирским, быстро разберётся с таким нахальным поведением, да так, что они при одном только её появлении рукоплескать начнут! Ишь, чего удумали! — Полагаю, мы успели к самому торжеству? — сохраняя непоколебимую скромность, спрашивает она. — Безусловно! Наши музыканты как раз выбирают главный танец сегодняшнего вечера. Быть может, у Вас есть пожелания? — Танго, — неожиданно для обеих выдаёт Саша. — Или в здешних местах такого не танцуют? — Право слово, Александр, Вы глубоко заблуждаетесь! — заверяет Анастасия, и он радуется, что та не видит его лица, полного неописуемого негодования подобным обращением со своей персоной. Глубоко в душе зреет мысль, к которой несколько мгновений назад пришла Маша. — Друзья, просим танго! Столицы провожают взглядом новую знакомую, и, стоит ей отойти на приличное от них расстояние, как Маша тотчас пользуется возможностью поднять на мужа шокированный взгляд. — Танго? Ты умеешь? — Даже если и нет, — с улыбкой пожимает плечами он и берет её под руку. — Самое время научиться. Думаю, мне не составит труда перенять от тебя подобный опыт. — Это же не фортепиано, Саша! — Танго — танец, перелетевший к нам в салоны с аргентинских улиц, — перебив на середине мысли, принялась рассказывать хозяйка заведения, медленно двигаясь по кругу. — Это разговор, ожесточённый диалог, в котором можно отвечать лишь чувствами. Любовь, нежность, подозрение, ревность, отчаяние, примирение… В Аргентине танго танцуют двое мужчин, дабы завоевать женщину, что потом разбивает их пару и образует новую со своим избранником! Её взгляд падает на Столиц, и женщина поднимает ладони вверх, тихими хлопками призывая начинать танец: — Просим, друзья! — Ну, Романов, — сквозь зубы шипит Маша. — Если что-то пойдёт не так, это останется только на твоей совести! — Да ладно тебе, Душа моя, — смеётся тот. — Ты ведь сама сказала, что мы пришли сюда веселиться. Совершать ошибки — не это ли удел «обычной жизни»? Зазвучала музыка: необыкновенно ритмичная и отрывистая. Когда пронзительно вступила скрипка, начался и танец. Музыка преобразила Александра: шаги его стали шире и резче, а вечная весёлость в глазах стала уступать проницательному интересу, будто златовласая Москва представляла собой ребус, который непременно нужно было решить. Он не обращал внимания ни на кого, кроме неё. Под последние тревожные ноты сместил руку ей на талию, заставив её выгнуться дугой, а сам навис сверху, легко соприкасаясь с ней носами и изящным движением распуская ей длинную косу, принуждая золотистые пряди рассыпаться длинным шлейфом по дубовым полам. Музыка смолкла. — Браво! Браво! — слышались оглушающие возгласы гостей и кружили голову своим звучанием. — Прекрасное исполнение! Браво! — Прекрасно танцуешь, Mon ange, — тепло улыбается Маша. — Признаюсь, польщена. Не ожидала от тебя подобного. Неужто с французскими дамами обучался? — Ни в коем случае, — отвечает Саша и осторожным движением притягивает любимую ближе, помогая выпрямиться в исходное положение. — Всё исключительно благодаря тебе, Mon cœur. — Выходит, ты не только талантливый музыкант и искусный дипломат, но ещё и отменный танцор? — Скорее ты — прекрасный учитель. Они оба замолкают и тепло улыбаются друг другу. Восторженные возгласы публики становятся едва слышны из-за влюблённого стука собственных сердец, ищущих спасение в щемящей нежности. Чувства внутри мешаются гремучей смесью, и в следующее мгновение они соприкасаются губами — нежно, почти невесомо. Это даже не похоже на поцелуй, однако Петербург уверен — у них впереди будет ещё много подобных моментов. Руки крепче сжимают бежевое платьице, пока Маша сильнее прижимается к нему всем телом. Теперь они стоят, не выпуская друг друга из объятий, словно бы целую вечность, и нет вокруг ни толпы восторженных гостей, ни шумных городов, ни столичной суеты. Лишь волны разбиваются об острые скалы у их ног, а небо над ними постепенно становится серым…

* * *

Закат. Сумрак медленно опускается на расслабленный вечерней негой город, золотое солнце утопает в багровом небе, изливаясь коралловым свечением и растекаясь длинными волнами по всему вечернему небосводу. Маша с Сашей выбрались за пределы Первопрестольной и устроились на небольшом холме близ Москвы-реки, с которого, несмотря на казавшееся далёким расстояние, отчётливо виднелась неторопливо текучая городская жизнь, спрятанная за могучими белоснежными стенами Кремля. Саша лежит полубоком рядом с любимой, и взгляд серебряных гранитных глаз оказывается прикованным к бирюзовой синеве, где застыла в мимолетном мгновении коралловая россыпь пушистых облаков, сквозь которые лениво изливается светлыми потоками вечернее солнце. Она смотрит в далёкое розоватое небо, оглаживаемые тёплым ветром волнистые золотистые пряди стекают вниз по гибкому стану и стелются мягким шлейфом по невысокой траве, а особо юркие локоны забавно ложатся на собственные руки, заставляя кожу приятно покалывать в щекотке. Смотрит вдаль, и прежде аквамариновый блеск её глаз окрашивается в нежно розовый оттенок, и в нём застывают лёгкие светлые искорки. Сейчас, глядя на неё такую, он в очередной ловит себя на мысли, что никого и ничего прекраснее впредь больше не встретит. Да оно ему и не нужно. Вся его жизнь теперь имеет смысл только рядом с ней: в её ласковом смехе, счастливой улыбке и юрких движениях, блестящем взгляде, любимых чертах лица и тёплых, точно светлое летнее солнце, нежных губах. Ему страшно спугнуть прекрасное мгновение, но сердце внутри мечется в гложущем желании услышать её голос, и он решается прервать тишину: — Душа моя, что с тобой? Машин дрожит от неожиданного вмешательства, но вскоре возвращается к нему и встречается с его гранитным серебром. Она кротко улыбается и тихо, почти шёпотом, отвечает: — Всё хорошо. Просто задумалась… Знаешь, как говорят? «Закат — время помечтать». Вот Я и мечтаю. Тёплая мужская ладонь осторожно ложится на её хрупкую ручку, и следом до неё доносится его тихий голос: — О чём мечтаешь? Девушка отводит глаза, вновь устремляя взор навстречу уходящему солнцу, и Саша видит, как её веки расслабленно опускаются, стремясь скрыть пышными ресницами небесную лазурь. — Если когда-нибудь нам удастся стать ещё ближе, — тихо вздыхая, шепчет она и оборачивается. — Я очень хотела бы… вновь стать мамой. Чтобы у Платона появился брат… Или сестричка, — пожав плечиками и легко улыбнувшись. — Как повезет. У Саши внутри что-то гулко ухнуло, отчего сердце забилось с не присущей прежде быстротой, разгоняя кровь по артериям с немыслимой скоростью, а необъятное счастья окатило леденящей волной тело с головы до ног. — Ты… Правда этого хочешь? — не веря в услышанное, переспрашивает он и, стоит получить от неё одобрительный кивок, тотчас тает в тёплой улыбке, не смея отвести от любимой взгляда. — Я очень рад это слышать. Уверяю тебя — исполню твою мечту как только появится малейшая возможность. Маша поднимает на него светлые глаза, и проблески заката в них вспыхивают ярче и теплеют перед тем, как она дарит ему вовсе не холодными, а теплыми и нежными губами поцелуй, а потом кротко, почти целомудренно, опускает голову ему на плечо и тихо шепчет: — Я буду ждать. Он хотел сказать что-то ещё, но… Не решился. Полностью разделяя стремление жены о большой дружной семье, Саша всё же всерьез беспокоился. Платон достался Маше очень тяжело, и после его рождения восстановление затянулось на многие-многие недели, так что… Пожалуй, с этим действительно стоит подождать. И дать Маше отдохнуть. — Я люблю тебя, душа моя, — ласково. Она заботливо укрывает его подолом платьица, и он слышит в ответ: — Я тоже тебя люблю. Оба больше ничего не говорят. Замолкают, позволяя себе снова окунуться в вечернее забвение. Тихо вокруг… Лишь тихий шелест листвы под лёгким дуновением теплого ветра веет летним спокойствием и окутывает собой, словно большим пушистым одеялом, две влюбленные души. Они уснут достаточно быстро. Сморенные танцами, играми и суетливыми пробежками по всей Москве, останутся лежать на тихом холме совершенно о дни. Вдвоём. Рядом… Оба проснутся с утра и, задорно смеясь, будут вспоминать дорогу назад, в глубине души желая провести как можно больше времени в тишине и спокойствии, вдали от городской суеты. Но подобный порыв тут же прервет Маша, которой взбредет в голову лично испытать новую железную дорогу поездкой в Столицу. Но всё это будет потом. А пока — тёмная летняя ночь, умиротворенное затишье и спокойный ровный стук влюблённых сердец. Теперь они вместе. Только вдвоём. Рядом. Рядом…