DARK MIRROR

Мрак рассеивается, когда его озаряет сияние. Свет всегда был и будет сильнее тьмы, даже с учётом того, что света гораздо меньше в этом мире. Зато как он привлекает. Всё живое, способное увидеть, ощутить тепло или распознать его душою, будет из последних сил тянуться к мерцающей дали, полной жизни и воссоздающей безопасность. Не может в априори белое, блестящее, источающее сияние нечто, быть плохим. Например, как белоснежные локоны маленького мальчика с ангельским личиком и глубокими, кукольными глазками. На кончике его милого носа солнце оставило поцелуй, едва малыш появился на свет. Маленькое рыжее пятнышко. Если приглядеться, то не сложно понять, что по форме оно напоминает сердечко. Это знак свыше, комплимент от самой матушки природы, обозначающий бескрайнее восхищение прелестным ребёнком. Мрак всеми силами пытается овладеть человеком, погасить в нём искры, утопить в непроглядной мгле. Лучше сгореть и рассыпаться пеплом, чем на дно пойти, утопая в пустой темноте. Вы сможете описать своё самое первое воспоминание? Сколько лет вам было и что случилось? Чонгук может, очень хорошо в подробностях. Именно его первое воспоминание, по сути, и предопределило его судьбу. Светловолосый омега с лицом архангела, буквально белоснежными крыльями за спиной, источающий солнечные лучи над головой, будто нимб. Он обернулся и взглянул на маленького Гуки. Взгляд Татти притянул его и замерев в немом шоке, ведь красивее он в своей жизни ничего и никого не видел (да и не увидит уже), коробка со всем убогим барахлом выпала из его маленьких, слабеньких ручек. По жилам, с алой, невинной кровью вперемешку потекли отблески. Голова Чонгука пошла кругом, глаза застила пелена. Так и замерев, он глядел, чуть вытянув шею, боясь пошевелиться. — Тэхён, — мальчик дёрнул за рукав белоснежной туники, пытаясь привлечь его внимание. — Татти?! Но ничто не могло разорвать их взгляд. Мир остановился, осторожно схватил за руку время и всё замедлилось. В груди несильно закололо. Боль медленно усиливалась, обжигая грудную клетку изнутри. Чонгуковы пальцы подрагивали, запуская механизм спящего томления внутри. Тяжело устоять, ноги так и норовят сорваться с места и побежать к нему. Вцепиться замызганными от дорожной пыли и пота ладошками, прямо в чистое и безупречно холёное личико ангела. Его тонкий аромат с дуновением летнего ветерка принёс Чонгуку возможность буквально попасть в рай. Он его упустил. Жжение нарастало, закладывая уши и сжимая глотку. Чонгук уж точно не дышал. Разучился. Позабыл какого это. — Тэхёни? — плыл голос детворы, потерявшей возможность заглянуть ангелочку в его завораживающие очи. Небо оторвало кусочек собственного сердца, чтобы окрасить его радужку в ярко-голубой. Погладило по волосикам и отпустило на грешную землю. Если Гук не вдохнёт, его утянет в обморочный сон. Неведомая сила решилась вновь одарить мальчика возможностью. Скопив в мыльный пузырь выдох бога, ветер, выпущенный на волю, врылся в мягкие волосы, прикоснулся к чистой, гладкой коже и уцепив дурманящий аромат невинности, ударил Чонгука в нос. Он сделал глубокий вздох и умер. Совсем ненадолго. Благоухание розового пиона воскресило его, наполняя жизненной силой. Чонгук ахнул, его тело затряслось. Не смея отвести от Татти размытого взгляда, из-за выступивших на ресницах слёз, он улыбнулся. Первое чувство в его жизни, настолько сильное, лишающее воли. Он пленён, подчинён. Маленький альфа внутри него вопит, ныряя в безумство. Чонгук приподымается на носочки и сделав ещё один вдох, отрывается от земли, медленно взлетая ввысь. Родители кличут его, но он оглох. Прохожие тычут пальцем, но он ослеп. Небо меняет настроение, хмурится, но он в блаженстве. Ничто не могло коснуться его. Ведь важнее их с Тэхёном бьющихся в унисон сердец нет ничего в этом мире. Словно они потерялись в космосе, а придя на землю наконец встретились, воссоединились. Доносящаяся издали музыка, обнимала их. Ангелок оглядел мальчика скользким взглядом с ног до головы и остановившись на потрёпанной, рваной обувке, вдруг ухмыльнулся. А маленький Чон едва не поперхнулся. У него во рту пусто, пересохло. Слюны и той нет. Нервные окончания защипало. Сложилось ощущение, что он разом прищемил все пальцы дверью. Гук не особо понял, что случилось, но впервые за свою уж очень коротенькую жизнь ему стало не по себе. Позже он узнает, как принято называть такое чувство в обществе. Это стыд. Ведомый лишь инстинктом, Чонгук спрятал покрасневшие щёки в ладошки. — Ты оглох?! — крикнул папа. — Я тебе говорю, Чонгук! — это кто? Что-то знакомое, одновременно чуждое. Чонгук быстро огляделся. Отец уже скрылся в подъезде двухэтажного, на четыре семьи обещанного таунхауса старого типа. Его давно пора похоронить вместе с той историей, что он видел на своём веку. На половину пустой, рассыпающийся, хоть и новый для семейства Чонов чертог. Не сразу малыш узнал расстроенный голос родителя. А как понял, так присел над коробкой и наспех сгребая выпавшее барахло, опустил взгляд. Отчего-то захотелось сбежать из этого уютного, красивого дворика. Он не успел толком обжиться, да чего там, и в новый дом войти не успел. Это место казалось слишком чистым, слишком модным. Играющие на площадке дети, под пристальным взглядом своих модных папочек, вся эта идиллия вызвала внезапное чувство тошноты. Папа ждал, держа аналогичную коробку, только больше. Чонгук понимал, что это плохая идея, для своего возраста он слишком догадлив. Но его сердце так и колотило о рёбра, возможно оно делало это кулаками. Не сдержавшись, Чонгук устремил взгляд на Татти. Омега присел в песочницу, сквозь его пальцы искристыми бриллиантами сыпались маленькие песчинки. Ладошку мальчик поднял высоко, чтобы любоваться красотой, падающей ему на ноги искристой пыли. Пока маленький альфа слишком открыто глазел на прелестного омегу, сидящие на скамейке под навесной крышей папки с ног до головы успели разглядеть тощего, убого одетого папу Чонгука. — Кто эти? Кто это такие? — никто и не собирался шептать. Все с интересом изучали незнакомцев, словно те с луны свалились. Никто уже и не скрывал ухмылочек, а особого смысла взгляды плевались в сторону чужаков ядовитой хмуростью. Чонгуку захотелось залезть в палатку, чтобы укрыться от этого навязчивого любопытства. Он прибавил шаг и спрятался за папу, теряя из вида прелестного ангела. — Новые жильцы, — ответил некто. Они провожают пешеходов, пялясь в спину. Те идут совсем близко. И взрослые, и дети, и те, кто сидит на соседней скамейке слышат диалог модных папочек. — В бомжац-хаус идут. Будто обухом по голове стучит их гоготание. Чонгук не знает, как на такое реагировать. Умом он осознаёт, что их обидели. Задаётся беглым вопросом за что, а главное, как им самим не стыдно вести себя подобным образом. И ему неприятно, хотя это и не был первый раз. И прежде люди пытались унизить семью Чонов, пусть малыш этого уже не помнил, только ощущал. Его мучал другой вопрос, как выразить эту эмоцию. Обида должна найти выход. Он решает подсмотреть у папы. Тот вдавливает пальцы в картон, поджимает губы и с шипением проговаривает, не глядя на сына… — Заходи быстрее, не мельтеши под ногами, — тихо, но с какой агрессией. Чонгук жалеет папу, где-то глубоко в душе боится. Не желая более огорчать родителя, он кивает, вырывается вперёд, в попытке обойти его. Но спотыкается, так как новый подъезд в отличие от старого, имеет иное расположение. С воплем испуга малыш летит на пыльный бетон старенького полового покрытия. Его колени и ладошки врезаются в бугристую поверхность, ветром рассыпанные камешки впиваются в мягкую плоть. Игрушки тарабанят, громко рассыпаясь. Кое-что из поклажи разбилось. Резкий звук привлекает всё тех же папочек. Кто-то из них подымается на ноги, чтобы получше разглядеть произошедшее. Чонгук не сдерживается, от обиды, стыда и боли он всхлипывает. Плачь наполняет весь дом. — Вышний! — вскипает папа. — Да за что ж мне такое наказание! — может он и не стал бы так говорить, да нервы на пределе. За спиной, по двору разносится хохот. Старший омега и маленький альфа не рискуют обернуться, чтобы понять, адресован этот смех им, либо нет. Быстро подняв сына, сгребая всё содержимое обратно в коробку, папа подхватывает ребенка, их ношу и забегает в тёмный коридор. Чонгук старается не плакать. Это сложно. Его рвут на части новые, такие непонятные ощущения. — Прекрати ныть! — требует омега. Он не старается успокоить ребенка, ведь готов и сам зарыдать. — М-мне, хм-мм, боль-боль-н-на, — и без того грязные ладони, скользят по чумазому личику, ещё больше его пачкая. — Иди в умывальник и умойся, свинёнок! — это первый раз, на памяти малыша, когда папа был таким злым. Какой умывальник? Куда идти? Чонгук даже смысла некоторых слов не знал. Он потёр щиплющие глаза кулачками, когда поднял голову и огляделся, папы рядом не было. Оказавшись в полном одиночестве, в незнакомом плохо освещённом месте, Чонгук сделал глубокий вдох. Видит небо, он всеми силами пытался успокоиться. В коридоре пахло плесенью, воняло рыбным супом и старьём. Малыш сжал кулачки, разодранная при падении кожа взывала, а следом за нею и Чонгук. Он не знал, что ему делать. Папа ушёл, захлопнув какую-то дверь, но вот какую именно Гуки понятия не имел. Его жалобное хныканье разлеталось по пустому помещению предательским эхом. На улице тараторили голоса. Малыш приставил к губам тыльную сторону ладони и зажмурился. Он не знал, куда себя деть. Очень хотелось вернуться в их прежний дом, туда, откуда пришлось в спешке убегать. Всхлипывая, мальчик подошёл к деревянной двери. Такая обычно прятала за собой стариков, потому что они не желали покидать свои ветхие жилища. Наверное, хотели разрушиться вместе с ними. Так часто говорил отец. Позади скрипнули петли. А спину окатило прохладой. Чонгук резко обернулся. — Ты чего тут? — дряхлый омега оглядел малыша. — Ты чей? — Я… я… умывальник, — только и сумел из себя выдавить Гук. — Что? — омега округлил удивлённые глаза. — Чего ошиваешься тут? — тон стал грозным. Омега выпрямился и упёр руки в бока. Свисающая до пяток юбка, выделяла его округлый живот. — Живу… — мямлил мальчик, пятясь назад. — А ну катись отсюда, чертёнок! — старик уцепил стоящий у старинного шкафа веник и намахнулся. Чонгук прикрыл голову и лицо руками. — Я тут живу! — прокричал альфа, вжимаясь в грубую поверхность противоположной двери. Она распахнулась, и мальчик рухнул на дощатый пол, ударяясь лопатками. — Это ваш? — спросил омега, поправляя юбку. — Да, — отец поднял сына. — За что вы его ругаете? — голос у него тихий, словно в чём-то виноватый. Внятного ответа старик не дал. Пробубнил недовольно себе под нос что-то типа… — Понаплодят хулиганья! — и запер дверь, хорошенько ею хлопнув. Старший и младший альфы вздрогнули. — Ох, Гуки, — немного погодя сказал отец, осматривая сына. — Пойдём, умоемся. Они зашагали к третьей, неприметной двери и прошли за неё в помещение. Боль чуть стихла и Чонгук, охваченный детским любопытством осмотрелся. Три старых раковины, и душевых кабины три. Их разделяли бетонные перегородки. Окно до форточек заколочено фанерой. Потолок в углах покрыт добрым слоем плесени. Потрескавшийся кафель, сплошь и рядом ржавые потёки. А главное тошнотворный запах. — Это наша ванна? — ребенок подался назад. — Наша, — с каким-то огорчённым выдохом кивнул старший альфа. Выбрал самый чистый умывальник и подвёл к нему мальчика, поднял над раковиной. — Вот мыло, отмывай руки. Чонгук уронил скользкий кусочек. Потом ещё раз и ещё. Он всё вертел головой, пытаясь понять, куда они попали. — Гуки, — отец не удержался. — Мне же тяжело. — Снял с сына обувь и как есть поставил в раковину. — Снимай одежду. Доверившись отцу, мальчик помог стянуть с себя футболку, шорты и трусики. Глухой скрип отворяющейся двери перепугал ребенка. В помещение вошёл молодой омега, примерно возраста его отца с полотенцем на мокрых волосах. — Вы что делаете? — сходу начал незнакомец. — Вы не видите, ножки еле держатся? — и указал на тонкие деревянные подпорки, удерживающие раковину. — Для этого душ есть, вообще-то! — сделав замечание, с деловитым видом омега просеменил к окну и схватив в руки прислонённый к стене таз, ушёл. — Отец, а почему в нашу ванную заходят чужие? — всё это время Чонгук стыдливо прикрывался покарябанными ладошками. — Это умывальник, сын, — отец не стал спорить или отвечать омеге. Взял ребёнка на руки и опустил в одной из душевых. Прямо на холодный кафель. — Он общий на весь этаж. — Ай! — закричал малыш альфа, — ледяная вода! — и заплакал с досады. *** В свой третий день рождения он не запомнил внимательных к нему гостей, подарки или именинный торт с его именем из вкусного крема. Всего этого просто не было. Зато его папа и отец дали ему коробку с потрёпанными игрушками и в приказной форме наказали нести её самому. Без подарков, сюрпризов или даже банального, словесного поздравления. Вместо вечеринки холодный приём новых соседей. Неуместные в их адрес замечания от водителя, когда остальные вещи привезли и грузчики отказывались выгружать их, требуя доплатить. Из-за этого папа вступил с ними в словесную перепалку, чем повторно вызвал на себя укоризненные, а порой и открыто осуждающие взгляды соседей. Отец стоял рядом и молчал, пока папа выдерживал атаку трёх грубых альф. От природы мягкий и терпеливый отец часто провоцировал конфликты своим бездействием. Чонгуку не хватило смелости выйти во двор, дабы хоть своим присутствием поддержать родителей. Он сидел за окном, прикрываясь запыленной шторкой и поджимая под себя ноги загадывал о скорейшем прекращении скандала. Врывающиеся в сознание крики папы казались особенно убогим зрелищем, которое привлекало внимание зевак. Дети из соседних домов столпились, чтобы поглядеть на его папу, требующего справедливости. Водитель альфа только усмехался, почти так же, как ухоженные папочки на скамейке у игровой площадки. Ссора ни к чему не привела. — Либо забирайте своё старьё, либо я уезжаю! У меня ещё три перевозки по плану, — гаркнул водитель. В итоге им пришлось самим тащить свои вещи в новый дом. Грузчики и водитель стояли в сторонке, курили и всё подгоняли, угрожая отъездом. Пожилой омега, сосед напротив, вышел на улицу и встав рядом с альфами начал им что-то говорить, указывая пальцем на окна Чонов. Гук спрыгнул с подоконника и присел под него. Когда всё закончилось, папа запер дверь на массивный засов и заплакал. Отец увёл его в соседнюю комнату и там они тихо разговаривали несколько часов подряд. Чонгук уже успокоился. Отец обработал и перевязал ему раны, они почти не болели. Он вышел на середину помещения, служащего кухней-столовой и осмотрелся. С одной стороны входная дверь, что вела в комнату побольше, с другой аналогичная дверка за нею сейчас беседуют родители. Старенькая обстановка, какая была в доме покойных дедушек. Потолок, подкопчённый испарениями, поросший в углах запыленной тенётой. Вездесущая вонь старья раздражала ноздри, и Гуки несколько раз чихнул. Пожелтевшие обои когда-то были красивыми. Может лет так сто или двести назад. Гук не умел считать, но точно знал, что сто, а тем более двести, это много. Особенно если дело касается покупок. — Интересно, а что за этой дверью? — альфа подошёл к преграждающему путь куску косой фанеры. Она была чем-то заляпана, жирные пятна звёздной россыпью красовались по всей площади. Толкнув с силой дверь, Чонгук заскочил в комнату. Выглядела она ещё хуже, чем импровизированная прихожая. Пол стены с разодранными грязными обоями. Штукатурка кое-где просыпалась. На потолке огромное пятно, видимо был потоп от соседей сверху. Деревянный пол скрипел и выглядел трухлявым. Гуки потёр нос. В этой комнате воняло мышиным дерьмом. И ещё какая-то отвратная вонь била по носу, его пришлось зажать пальцами. Он оборачивался вокруг себя, рассматривая убогое убранство помещения. В углу валялось серое нечто. Подойдя ближе, мальчик увидел мышку. Это она воняла. Ему сделалось дурно, глаза у зверька вспухли и вывалились из глазниц, а брюхо словно накачали воздухом. Не желая более глядеть на эту картину, Чонгук выбежал в прихожую, она же кухонька, она же столовая. Беспокоить родителей не стал. К этому возрасту он прекрасно знал, что папа сейчас в безмолвной панике, а отец его успокаивает. Говорит, что всё наладится и будет хорошо. — Не будет, — обессиленно произносит папа, всегда. И маленькому альфе нравится, как он выглядит в этот момент. Таким спокойным, задумчивым. Уверив мужа в скором наступлении светлого будущего, отец и папа выходят из комнаты. Второй проплакался и вроде как успокоился. — Давай я заварю чаю, — кроме хлеба и чая ничего нет. Это их обед и ближайший ужин. — Там мышь дохлая, — говорит Чонгук, желая вызвать внимание родителей на себя. Но нет, его не замечают. Предприняв ещё несколько попыток, малыш теряет к родителям интерес и решает обследовать оставшуюся комнату. Она, на его удивление, более-менее пригодная для жизни. Пол окрашен, хоть цвет краски мальчику не особо нравится. Потолок побелен и обои относительно новые. Голубого цвета с ромбиками. Настроение у малыша поднимается. Он выбегает в столовую. — Где я буду спать? — ему хочется услышать, что именно в этой красивой и чистой комнате. — В этой комнате, — отец кивает на заветную дверь и малыш, не сдержав радости, хлопает в ладоши. Раны напоминают о себе, и мальчик шипит. Но всё это ерунда. Он берёт свою коробку, вносит в помещение, усаживается на полу. Его радость очень скоро сменяется грустью, когда он находит любимую игрушку, последний подарок от дедушек, сломанной. Воспоминания утренних происшествий пробегают в памяти, издавая гулкий топот. — Всё, оставь меня в покое! — доносится гневный голос папы, а затем хлопок. «И как он будет сидеть в одном помещении с дохлой мышью?» — Задаётся вопросами Гук. А что, если она взорвётся? И ему становится очень страшно за папу. *** Уборная и душ общие. Жалкая квартирка без удобств. Не приставляющие ценности личные вещи. Маленький дворик. Парковочных мест нет, но это уже и не проблема. У семьи Чонов отродясь не было машины. Вот и всё добро. Семейство Чонов всегда было бедным, но край бездны придвинул очередной кредит, взятый отцом на себя и кидалово от лучшего друга семьи. Тогда ссоры между родителями происходили слишком часто и срывали с их уст слова, значение которых малыш ещё пока не знал. Он смутно припоминает третий день рождения в целом. Так, навитые обрывки, схожие с послевкусием чересчур реалистичного сна. Но вот чего он точно не забудет, так это прекрасного ангела. С первого взгляда он ощутил огромный шар внутри. А когда ангел отверг его, своим издевательским высмеиванием, шар разорвало с такой силой, что у Гука несколько недель к ряду болело в области лёгких. Он жаловался на боль папе, а тот сетовал отцу. — Растёшь, вот и болит, — заключали родители. Денег на врачей у них не было. Чего уж там, на питание и то не хватало. — Как-нибудь справимся, — не уставал повторять отец. Порой папа глядел на него после этих слов исподлобья. — Конечно справимся, — сквозь зубы цедил он. — Если на работу устроишься. И в эти мгновения отец выдыхал так громко, взгляд его делался тяжёлым, отчего опускался вместе с плечами и устремлялся себе под ноги. Чонгук с интересом наблюдал за родителем. Он видел резкие перемены в его облике и поведении. И ему становилось интересно, что из себя представляет эта работа, если вгоняет отца в такую тоску. — Можно мне на улицу? — утренние неприятности забылись к полудню следующего дня. — Нет, — обеспокоенно проговорил папа, оторвавшись от коробки. Свои немногочисленные вещи Чонгук ещё вчера разобрал. Ему постелили на полу. Кровать была только у родителей. И даже не кровать, а старый, пыльный диван. Но мальчику так было даже комфортнее. — Да чего ты, пусть идёт, — вступился отец. — Не звери же здесь живут, в конце концов. — И папа вроде как согласился, хотя и выказал сомнение. Он поглядел на сына и приказным тоном отчеканил… — Ни с кем не уходи, ни к кому не приставай и ничего ни у кого не бери, понял? Маленький альфа кивнул. Получил от отца подмигивание и поспешил на улицу. Не успел мальчишка выпорхнуть наружу, как его схватил за край футболки всё тот же пожилой омега. Чонгук хотел уж было напомнить, что он тут живёт. Но его окатили новой претензией. — Тебя в хлеву родили? Мальчик замялся. Он понятия не имел, что такое хлев и поэтому не знал, что ответить. Интуиция подсказала идти на попятную. — Н-нет, — неуверенно пролепетал он, переживая, а услышит ли его старик. Сегодня он переоделся в широкие брюки и сатиновую рубашку, однако пахло от него, как и при первой встрече. Дышать этим запахом не хотелось. — А чего носишься как конь? — старик пихнул мальчишку. — Ещё раз твой копытный топот услышу, ноги вырву. Чонгук еле удержался на ногах. Теперь ему уже не хотелось идти на улицу. И пусть летняя суета и детские возгласы манили, настроение у маленького альфы подпортилось. Он поправил на себе футболку и поднял голову. Отец сказал, что скоро у них будут деньги и всё наладится. А если старик омега откуда-то узнал про чай с хлебом, как заметил папа, что это постыдно, то это ненадолго. — Оборванец, — громко сказал старик, неспешно направляясь к своей комнате. *** На улице вовсю кипела жизнь. Чонгук вышел под солнечные лучики и вдохнул полной грудью чистый, наполненный цветочным нектаром воздух. Обернулся, чтобы запомнить, как выглядит новое место. Старый двухэтажный домик, бывший когда-то общежитием для военных пошёл трещинами. В прошлом стены побелили в тусклый оранжевый, а белым раствором заделали дыры и щели, отчего из-под крыши до самого фундамента россыпью красовались белоснежные молнии, делая вид жилища ещё более убогим. Его потрёпанные окна заросли пылью в нежилых квартирках. Под карнизы, да и вообще куда только можно забилась прошлогодняя листва и уличный сор. Входная дверь покривилась и висела на ржавых петлях. Её выкрасили тёмно-синей краской. Кроме небольшого порога и узкой клумбы напротив не было ничего. Чтобы попасть на игровую площадку требовалось пройти по узкой тропе между высокими тополями и миновать широкую дорогу, пролегающую между домами. Своеобразное разделение районов, вызывающее споры по сей день. Мальчик зашагал через «границу». Он смело направлялся к песочнице, в которой вчера увидел Тэхёна. В какой-то момент Чонгук решил, что ангел ему привиделся. Возможно приснился. На самом деле мальчишка не расстраивался тому, что теперь жить нужно в таких убогих условиях. Он ещё не до конца понимал положения своей семьи, поэтому особо не отчаивался. Поглядев по сторонам, убедившись, что машин нет, мальчик перебежал дорогу. Он запрыгнул на высокий бордюр и попал на вымощенную мелким камнем тропинку. По обе стороны от него располагались красивые, цветочные клумбы, богато поросшие всякого рода и оттенка цветами. Чонгук остановился возле одного, фиолетового. Ему очень понравился цвет и форма цветочка ростом с него. Он прильнул к лепесткам носом, втянул в себя дивный аромат и отметил, что распустившийся бутон очень уж напоминает петушка. Пройдя вглубь, под железной аркой, обвитой вьюнком и глицинией, мальчишка оказался в совершенно другом мире. Благоустроенный дворик напоминал сказочное место, созданное для таких потерянных детей, как он. О себе он так не думал, но дедушка всегда так говорил… — Эх, потерянный ребёнок, при таких буйных родителях, — что значит это выражение, мальчик знать не хотел. Даже не задумывался. Озирая округу, губы его растягивались в улыбке. Повсюду разные игровые места. Замок, как в бесконечной истории. Песочница с белым, блестящим на солнце песком. Сейчас в ней нет Татти. И всё что случилось вчера, по-прежнему казалось эфемерностью. Но Чонгук верить не перестанет, ангел существует, он чувствует. Из памяти как-то сразу выпал осуждающий взгляд Тэхёна, побудивший щёки зардеть. — Какая красотища… — не переставал восхищаться Гук, шагая к песочнице. Всё выложено ровными дорожками, украшено красивыми клумбами и усыпано чёрно-белой галькой. После песочницы, он хочет влезть в одну из башен замка. Тогда, он в этом уверен, он станет всемогущим принцем. А напившись из мраморного фонтанчика, получит магическую силу. — Эй, мальчик?! — Чонгук сразу понял, что окликнули именно его и поэтому резко обернулся. На скамейке под навесом средь высоких кустов сидели трое очень красивых, дорого одетых омег. На их ушах, шее и руках поблёскивали камешки. Чонгук несмело пошёл к ним, когда жестом крайний из омег, в зелёном спортивном костюме подозвал его рукой. Робость взяла верх, и Гук не сумел выдавить из себя и слова. Он спрятал свои перевязанные ещё вчера ладошки и опустил голову. — А здороваться не учили? — спросил всё тот же омега. Двое других с интересом изучали мальчика, не стыдясь в открытую его рассматривать, словно диковинку. Он ощущал это, а потому не мог даже двинуться с места. Просто стоял и молчал, словно его пытали. — Чего молчишь? И тут же обратился к своим приятелям… — Говорю тебе, это левобережные. Не иначе. Разит за версту. — А потом вновь обратился к маленькому альфе. — Тебя папа умываться не учил? И причёсываться? Чонгук не понимал, какое это имеет значение. Он ощутил горечь и сухой ком, вставший в горле. И чего этим взрослым папкам надо? Он ведь слышит писклявые голоса их деток, чего за ними не следят, а уставились на него. Очень хотелось сбежать обратно в свой скромный дом. Его так удачно скрывают из виду высокие кусты, растущие вдоль площадки, да тополя, рвущиеся ввысь. Из-за зелени красивый дворик для прогулок совсем не видно. Но так и должно быть. Дом, в котором Чоны поселились, единственный на весь район. Остальные либо слишком шикарные, либо чуть скромнее, но тоже вполне роскошные. Пока они ехали на такси, Чонгук рассматривал улицу в окно. — А вы откуда приехали? — быстро спросил второй омега, чуть подавшись вперёд. Запах парфюма, исходящий от модных незнакомцев, навеивал дороговизну, сковывал и без того зажатого под натиском внимания ребенка. — А отец кем работает? — задал вопрос третий. — Он не работает, — честно ответил Гук, чем оживил беседу незнакомцев между собой. — Я тебе говорил, что нет у него работы, — вдруг с энтузиазмом проговорил второй омега. И тут же обратился к мальчику. — Где вы жили раньше? Вопросы сыпались и сыпались. Словно проснулся улей, когда пчёл потревожили, поколотив их деревянный домик палкой. Чонгук видел, как сын знакомого альфы так делал. Он потащил Чонгука за собой, не сказав, куда и что они идут делать. Уходя со двора, Гук засомневался, а не хватятся ли его родители. Но Бэн ответил, что нет. Мол, он отпросился. Они долго шли по незнакомой Чону местности. Но отчего-то альфа верил приятелю, ведь он такой смелый и намного старше самого Гука. Наконец они вышли к частным палисадникам, перелезли через забор, сломав по ореховой ветке. — Пригнись и ползи, чтобы тебя не было видно, — приказал Бэн, и малыш не смел не покориться. Когда они подобрались к деревянному ящику, выкрашенному в ярко-жёлтый, Бэн встал во весь рост и как давай метелить древесину. Поднялся гул. Вдали раздался лай и злобный крик пожилого альфы… — Ах вы поганые выродки! Ух я вас щас! — мальчишки кинулись наутёк. Едва им удалось перепрыгнуть ограду, как к ним подоспел громадный пёс. Кабель во всю лаял, брызжа вязкой слюной. Этот момент показался малышу таким здоровским. Он ощутил себя супергероем, воображая пасечника и его пса злодеями. — Никому не слова, усёк? — взял с Чона обещание Бэн. Мальчишка кивнул, глубоко и часто дыша из-за интенсивного бега. Это был их последний день. После из виду пропал и шкодливый альфа Бэн, и его отец и деньги семьи Чонов, взятые в кредит. — Эй, мальчик? — его ткнули пальцем в плечо, и он поднял голову. Омега отпрянул от него, словно маленький альфа мог заразить его проказой. — Иди к себе во двор, там и гуляй. — У них нет двора, — хихикнул третий альфа. Не понятно, что его так развеселило, однако спорить малыш не стал. Развернулся и потопал восвояси. Перед глазами блеснул солнечный зайчик. Интуитивно Гук обернулся и увидел его! Злые папки не дадут Чонгуку возможности приблизится к Татти, поэтому альфа решил обойти дворик и встать за заборчиком из железных прутьев. Тогда он будет к ангелку совсем близко. Подкравшись к изгороди, Чонгук пригнулся и пробираясь сквозь густые заросли, пошёл сбоку от дворика. Его сознание и душа ликовали. Прекрасный омега не плод его воображения. Он есть. Он существует. Вот бы поиграть с ним. Тогда Татти будет омегой принцем, а Чонгук альфой рыцарем. Он спасёт своего ангела от огнедышащего дракона и любого колдуна. Почему-то при упоминании колдуна на ум пришёл папа Тэхёна в чёрной мантии и с корявым, бородавчатым носом. Аромат пиона облаком навис над чернявой головой альфы. Он был готов задохнуться. Взгляд полный счастья устремился на нежнейшее создание. Вот он, его ангел. Тэхён сидел на гальке у забора, перебирая цветные бусины размером с его кулачок. Солнечные зайчики разлетаются в разные стороны, скользя по земле, цветам и щекам Чонгука. На голове Татти красовался живой венок, сотканный кем-то очень заботливым. Одет маленький омега в новую, очень красивую одежду. Чонгук такую только по старенькому телеку в прежнем доме видел и тоже был бы не прочь примерить. Чонгук уцепился за тонкие прутья, почти вжимаясь в пространство между ними лицом. Он намеревался раскрыть рот, но… — Ты чего тут ошиваешься? — появившийся рядом взрослый омега, по всей видимости папа Татти, с укором посмотрел на альфу, притаившегося за оградой. — Я… хотел… поиграть с мальчиком, — он прикусил нижнюю губу от растерянности. — Иди в свой двор и гуляй там, играй с теми, кто живёт в твоём дворе! Такими же, как и ты! — опять его прогоняют, словно он бродячий пёс. — У нас нет двора, — попытался спасти себя от изгнания Чонгук. Это то, что он знал наверняка, ведь так сказали красивые омеги. — Сейчас же отойди от моего сыночка! — потребовал омега, даже топнул ногой. Во двор потянулись другие папы с детками под ручку. Все с диким любопытством глядели на происходящее, не спеша вмешаться или боже упаси заступиться за мальчика. Хотя опора ему сейчас очень бы пригодилась. — Я кому говорю?! — омега намахнулся. И не важно, что между ними изгородь, мальчик повалился на спину, едва в страхе отпрянул назад. Чонгук отполз подальше. Он посмотрел в молодое, очень красивое лицо омеги. Заглянул ему за спину и увидел толпу папочек, те молча наблюдали, не спеша вмешаться в диалог. И как итог, его глаза сами собой уставились на Тэхёна. В отличии от малыша Гука Татти был спокоен и глядел на маленького альфу, чуть поджав губки. Безупречные черты лица, одуряюще приятный аромат и глаза… Ах, какие же у него прекрасные глаза. Чонгук был бы готов умереть, лишь бы глядеть в них вечно. Вместе с солнцем, вид ему загородил папа Тэхёна. Он начал кричать размахивать руками, пытаясь словно дикое животное, вспугнуть Гука. Не выдержав такого наседания, мальчишка вскочил на худенькие ножки и помчался прямиком к своему дому. В спину ему доносились писклявые восклицания омеги, смешанные с хором смеющихся голосов. Опомниться и отдышаться Чонгук сумел только на пороге старенького дома. Войдя в подъезд, он был готов сорваться на бег до квартиры, но вдруг вспомнил нервного старика и решил на цыпочках прокрасться. В ушах так и замерли брошенные вдогонку фразы от папы ангелочка… — Ты гляди на него, поиграть он хочет! С себе подобными оборванцами играй, бесёнок! Утерев слёзы испачкавшимися повязками, Чонгук тихо вошёл в помещение. Родители негромко разговаривали в своей комнате. Альфа шмыгнул носом и поплёлся к себе. Больше он не выходил во двор без особой надобности. Только изредка, издали поглядывал на Татти. Со временем он увидел его отца. Тот приезжал домой на дорогущей машине в их двухэтажный, только на их семью красивый особняк. Предел мальчишеских мечтаний. А потом Тэхёна показали по телевизору на одном из местных каналов. Он рассказал, что его зовут Ким Тэхён, но друзья и родители ласково называют Татти. А ещё Чонгук узнал, что Татти шесть лет, и он уже собирается идти в этом году учиться в начальную школу. Пятилетний Гук, не посещавший даже садика, тоже захотел в школу. — О, так ты очень умный значит? — спросил ведущий, поясняя, что в школу принято идти в семь. Тэхён только улыбнулся, а потом показал себя. И да, он выиграл конкурс, доказывая, что не только развит не по годам и готов к обучению, но ещё и несказанно талантлив. Его пение поразило зал. Все встали на ноги, и простояли всю песню. А как Тэхёну аплодировали. Чонгук прилип к экрану старенького телека. Он никому не рассказывал, как его прогнали с красивого двора. Это чуть позже он узнал, что три дома, включая и особняк Кимов, облагородили дворик для себя за свой счёт. Чужакам и нищим там не быть. — Сыночек министра, чему удивляться? — с некой обидой кинул папа, заметив излишнее внимание своего маленького альфы. К пяти годам Чонгук уже понимал, что из себя представляет их семья, и кто такие богатые Кимы. — Ты станешь суперзвездой! — хвалил Татти ведущий, вручая ему награду. — Я и не сомневаюсь, — с гордостью проговорил Тэхён. Отец подошёл и по требованию папы выключил телевизор. — Не на что тут смотреть, — заключил он с досады, понимая, что ничего подобного не сможет позволить своему единственному ребенку. Больше у них детей быть не может. Ни у папы, ни у отца.