Ива свесила нити… Никак не уйду домой — Ноги запутались.
Басё.
Той ночью город пах духотой и пылью. Рука незнакомого мужчины, державшая запястье, была слишком шершавой и сухой. Большой дом встречал холодом и неприветливым сумраком коридоров с закрытыми сёдзи. По полу растекался лунный свет, сменялся тонкими тенями деревянных столбов. Надевать белое кимоно девочке помогала старушка, в чьих узких глазах отражался огонь свечи. Гребнем волосы чесали больно; голос спрашивал что-то любезно, учтиво. Девочка отвечала вроде, кивала, мычала. Её повели в комнату, освещённую одними только алыми огнями, что замерли в воздухе. Языки пламени танцевали, играли, влекли. А там ровно в центре, у стены, на дзабутоне восседал мужчина. Его светлые волосы тянулись к самому полу. Две короткие пряди обрамляли тонкое лицо, выточенное самим ветром и мастером фарфоровых кукол. Его тёмное кимоно небрежно открывало сильную, мускулистую грудь, а на широких плечах лежало распахнутое хаори. — Можешь присесть там, — раздался его низкий голос, как эхо из самых недр земли. Мужчина поднял ладонь с чётками, медленно указал в угол комнаты. Бусы глухо звякнули. — Они опаздывают. Девочка хотела бы спросить и узнать, кто «они» — страх встал комом в горле. Она тихо-тихо прошла вглубь комнаты, села на татами, поджав под себя ноги. Мужчина вдруг улыбнулся слабо, посмотрел на неё. И в его самых светлых на свете глазах, утонувших в тени бровей и черноты усталости, отразилось что-то неясное. Не злое, не доброе, не опасное. Мягкое словно. Девочка сжала кимоно на коленях, по спине побежали мурашки. Она вздрогнула — двери раздвинулись. Вошёл незнакомый мужчина, такой же грозный с могучими плечами. Тёмная чёлка лезла в глаза, но лицо скучающее, безмятежное. — Вот уж не думал, что жизнь меня сведёт с тобой, Сецуто, — вместо приветствия начал вошедший, шрам в уголке губы потянулся за лёгкой улыбкой. — Чего хотел, Тоджи? — выдохнул Сецуто, переменившись в лице, и напряжение в воздухе стало ощутимым. — Оружие тебе отдали, сына отвели готовиться. — Ты обещал ещё десять миллионов, — Тоджи сложил крепкие руки на груди и упёрся плечом в дверной косяк. — После того, как признаю, что эксперимент успешен, — ровно ответил Сецуто. — Ты получил Перевёрнутое копьё небес за то, что потратил час своего времени. Если мало, у меня есть работа. Но ты вряд ли принесёшь мне обычную женщину, живую и плодовитую. — Куда она тебе? Остепениться и детей завести? — Не мне, друзьям нашим меньшим. — В такую грязь не полезу, — отказался Тоджи, не меняя выражение лица. — Сколько мне ждать? — Мегуми сейчас пять, — между вопросом и утверждением протянул Сецуто и выдохнул, переводя глаза на девочку, повесившую нос. — Возможно, лет через десять, если никто из них не умрёт, получишь деньги. — Десять лет? — с нотой иронии переспросил Тоджи. — Ты сам-то проживёшь столько? — А ты? — отразил Сецуто и разлился хриплым басистым смехом. — Меня никто и ничто не сможет убить, если я того не захочу. — Его тон сменился холодным, тяжёлым. — Я намного страшнее, чем в любой истории, которую ты мог слышать. Но, полагаю, ты таков же, и нам не стоит никогда и ни за что переступать друг другу дорогу, — он встретился с ним глазами, а девочка подняла голову. — А эта? — Тоджи кивнул на неё, заметив движение в углу. — Кто она? — Из клана Камо, но у неё отец обычный человек, — ответил Сецуто, и они вместе посмотрели в её сторону, отчего девичьи ладошки взмокли и тревожно сжали белую ткань. — Вероятно, пустышка, раз не пугается проклятия у тебя на плече, — сказал он, а девочка непонимающе взглянула на, так называемого, Тоджи, ища в нём что-то, что можно назвать «проклятием». — Так что не бери в голову. — Ты сказал, они умереть могут. — Я не горю желанием терять деньги, из собственного кармана оплачиваю. Так что в ближайшие десять лет он не умрёт, будь спокоен, а далее на всё воля судьбы, — он развёл ладонями. — Как только я уйду, он останется в твоих поганых руках, Сецуто, — не без угрозы произнёс Тоджи, — не хочу вести его к какому-то магу вроде Кодзуки. — Поганых руках? — Сецуто наклонил голову вбок и ухмыльнулся. — Ты его отец и ты его продал. Я твой гнев на себя насылать не хочу — особняк дорогой, разнесём только. А Кодзуки после недавних событий скорее добьёт мальчишку, чем вылечит. Ты разве не знал? — он колючим взглядом смерил его исподлобья. В коридоре послышались шаги. Шаркающие, заглушающие чьи-то ещё тихие. Тоджи оглянулся и сделал шаг назад, пропустил мальчика в чёрном кимоно в комнату. Внимание девочки задержалось на нём. — Уходи, Тоджи, время пришло, — леденящий душу голос прозвучал, будто больше говорил не тот Сецуто, какого девочка видела минуту назад. Тоджи в последний раз одарил его взором, ленивым и страшным одновременно, и вышел. Двери за ним закрылись, отрезая комнату от остального дома. Сецуто плавно поднял расслабленные ладони и подозвал детей к себе. Пальцем он поманил сгусток огня к себе, и тот замер перед ним. — Как тебя зовут? — спросила девочка, подходя. — Мегуми, — ответил он и чуть кивнул. — А тебя? — Камо, — она попыталась улыбнуться. Бусы глухо прозвенели, Сецуто переплёл пальцы в замок. Он опустил голову, закрывая глаза, и светлые волосы рассыпались по плечам. От его низкого шёпота побежали недобрые мурашки по всему телу. Голос, звучавший в унисон тихому бою дождя по крыше, зачаровывал словно. Незнакомые слова околдовывали, убаюкивали. Но губы Камо всё равно мелко подрагивали, несмотря на размеренное дыхание. Запах горьковато-терпкий, дымный и таинственный витал в комнате, кружил голову. Языки алого пламени возле груди Сецуто не давали отвести глаз, играли, извивались. Левое запястье зажгло, словно раскалённую проволоку приложили. Завороженные дети даже не пискнули, подняли руки, сквозь ресницы посмотрели на кожу. Жгучая боль вспышкой пронеслась по всему телу, замерла на запястье. Ожоги загорелись незнакомыми символами, свет их сочился через пелену слёз. Камо подняла голову и перевела взгляд на Мегуми. Его мокрые ресницы блестели, в глазах, смотрящих на неё, отражался огонь. Всё закончилось вдруг, боль прошла. Символы погасли, на коже не было ни следа. Сецуто с лёгкой и уставшей улыбкой наблюдал за тем, как дети крутят руками, осматривают друг друга в недоумении. Дождь забарабанил по крыше сильнее.