Удержи меня, На шелкову постель уложи меня. Ты ласкай меня, За водой одну не пускай меня…
***
Шаг за шагом. Ноги сами ведут Амена обратно во дворец. Конь идёт рядом с ним, опустив голову, качает ею в такт усталой поступи. В порт нужно было добраться незамедлительно, пока не иссяк шанс найти капитана и корабль до Мендеса. Запрягать пару коней в колесницу слишком долго, поэтому Амену пришлось взять жеребца и ехать верхом. Теперь у него есть немного времени. Время, чтобы проанализировать всё происходящее. Разбить каждое событие на крупицы и рассмотреть. Прощупать все варианты решений и их последствий. События прокручиваются в его голове снова и снова. Он останавливается в разных местах, чтобы изучить их последовательность. Фараон намеренно уточнил статус девушки. Жену бы он не тронул, наложница - дело другое. Будь Эва действительно наложеницей, это значило бы, что серьезных планов у Амена на неё нет. Эпистат может позволить себе наложницу, и не одну. Они, как правило, нужны для конкретной цели и большего смысла в себе не несут. Наместник богов на земле и вовсе может позволить себе любую женщину или, если будет угодно, мужчину. Подобный царский жест дело обычное. Амен догадывается к чему это было. Он мысленно чувствует двойное дно, словно коснулся пальцами невидимой стены. Получив письмо с приглашением во дворец, он уже знал, что беда нависла над ним лезвием хопеша. И хопеш этот лежит в царской руке. Наказание было вопросом времени. Ничто не указывало на это прямо, но и догадаться было нетрудно. Не сказать, что Амен сам был рад отсутствию результатов. Работа застопорилась, и выхода из тупика он не видел. Фараон дал четкую задачу и ожидал результата. Не он один ждал. Амен ежедневно сталкивается с последствиями того, как хворь пожирает Египет. Люди проигрывают. Надежда может вести человека бесконечно долго. Даже особенно отчаянного. Но когда сам Утренняя и Вечерняя Звезда Менес Второй не в силах остановить беду, люди теряются в вере. Они начинают сомневаться. Даже в Фараоне. Царя делает царём его свита. Сомнения в его праве на престол ведут к Хаосу и гибели. Хворь основательно подкосила не только обычных людей, но и вельмож, потерявших деньги и рабов, а некоторые и близких. Яд просочился и во дворец Фараона. Его престол пошатнулся. Вина за это лежит, в том числе, и на Амене. Слухи разносятся быстро. До Верховного эпистата дошли разговоры о головных болях государя. Среди какофонии голосов есть те, кто считает эти боли карой божьей. Особо смелые языки шипят, что боги оставили Египет ещё после смены власти на македонскую. Много кто придерживается этого мнения. Власть приходит, когда её показываешь. Одного обладания, пусть даже по праву, мало. И Менес Второй ярко её продемонстрировал. Фараону нет дела до наложницы. Это трюк для публики и самого Амена. Возможно, он даже не собирается спать с ней. Важен сам факт того, что он может приказать, забрать и отобрать. Неважно насколько Эвтида хороша собой. Фараон потребовал её исключительно, чтобы поставить Верховного эпистата на место. Потребовал ту, что принадлежит другому, потому что может. Это был показательный жест. Ни больше, ни меньше. Не приехать во дворец Фараона тоже нельзя. Не сам, так меджаи привели бы Амена. Тогда и разговор был бы другим. Ещё менее приятным. Старый змей хорош в придворных интригах и знает, что делает. Потребовал от Амена, чтобы тот лично привёл Эву к царским покоям. В каком-то смысле это всё равно, что точить лезвие для собственной казни. Это и есть его наказание. Страшнее любой плети, любой пытки и публичного унижения. Амен при дворе Фараона уже давно. Приходилось уже наблюдать подобное. Наблюдательность всегда была сильной стороной Амена, ещё с детства. Это то, что даёт ему преимущество в людском сонмище; неважно, будь то приём во дворце или разгар охоты. Это дает ему возможность самому находить и видеть истиную суть вещей. Строить планы охоты, находить пути и потайные ходы, вычислять уловки. Сложность задачи приумножает интерес. Хороший охотник должен уметь правильно расставлять приоритеты во времени - это основной шаг ведения охоты. Здесь не работает принцип «чем раньше, тем лучше», как и не работает «лучше поздно, чем никогда». Есть только одно попадание, и это единственная попытка. Один шаг. Время решает всё. Особенно сейчас. Есть время ждать и время нападать. Этот урок он хорошо усвоил, когда спрятался за колонной 20 лет назад. Ждал и смотрел, как убивают его отца, а затем и тело матери оказалось рядом. Он ждал. Ждал, чтобы научиться. Чтобы уметь видеть намерения человека ещё до того, как тело выдаст его. Предугадать следующий шаг до того, как жертва решится на первый. Амен не был хорошим охотником. Он был лучшим из их числа. Небо светлеет. Амен оглядывается и видит слева полосу рассвета. Ещё час и покажется солнце. Он успеет. Время есть. Не стоило везти с собой Эву. Лучше бы они поругались на этой почве. Она бы сковала из криков борьбы стену между ними. Сделала бы Амена немым и хмурым. Своим желанием защитить её, он всегда держался ближе. Из-за этого он и оступился. Этот шаг стоил ему всего. Под грудой мыслей дрейфует правда - Амен знал, что так и будет. Знал, что нельзя помещать всю доброту в одного человека. После смерти его сердце должно взвесить на Суде Осириса. Это всем известно. Непонятно лишь, как объяснить богам, что взвешивать будет нечего. Его сердце ходит отдельно от тела эпистата, имея ум и характер, да и ещё и выглядит, как прекраснейшая из женщин. Жизнь без сердца невозможна. Оно важно для выживания. Она важна для его выживания. Сейчас Амен может вспомнить детали прошлого настолько ярко, словно все они застыли во времени. Он может разобрать всё с поразительной точностью. — Я поддержу то, что попросят. Стоило бы этому научиться, но семья ослабила вас. Не зря ведь черномаги их не создают?.. Тело отца рухнуло наземь. — Нужно было сразу соглашаться... — Убил его... И чего ради?.. Какой из тебя наставник, что со своими же подобное делаешь!.. Мать Амена всхлипнула со злостью и горечью. — Примут указ, и всё тебе вернётся! Но убивать будешь уже не ты, а тебя! И щенка твоего!.. — Переживаешь за моего щенка? А может, подумаем о твоём? Куда подевался отпрыск сновидца и некроманта? Пора умирать, достаточно проблем принесла... Черномаги не создают семьи. Есть множество причин, особенно теперь, по которым они стараются жить сами по себе. Семья ослабляет. Его ослабила, как когда-то его родителей. Всегда найдётся тот, кто разглядит брешь даже в неприступной стене. Будет тот, кто воспользуется, потому что сможет. В его голове возникает несвоевременная фантазия. О детях. Это нечёткие образы, едва ощутимые сознанием, но этого достаточно. В основном черты лица и отдалённо характер. Её злато-карие глаза, его белёсые волосы. Его нос и губы. Её смех и улыбка. Их общие упрямство и стойкость. До 30 лет он и думать не смел о детях. Это казалось чем-то абсурдным и далёким. Не было ни времени, ни желания. Эва никогда не заводила этот разговор. Он это заметил. Ему неизвестно о её детстве ничего, кроме того, что родителей нет уже давно - их заменила семья Исмана. Амен не спрашивал, просто видел очевидное: её детство тоже оставило отпечаток, потому она и не спешит заводить ребенка. Теперь он шагает во дворец, уверенный в том, что больше не выйдет оттуда. Горькая игла кольнула сердце. Он был уверен, что не хочет детей. Теперь его жизнь сокращается с каждым шагом под аккомпанемент лошадиных копыт. Странная тоска обволакивает разум. Есть тысяча причин, по которым он не стал бы заводить детей. Назойливая совесть, напротив, растягивая лукавую улыбку, предлагает вдвое больше аргументов «за». Иногда он смотрит на Эву, пока она спит, и нежно касается её плоского живота. Если бы она хоть заикнулась, он бы тут же подарил ей дитя. Столько детей, сколько она бы захотела. И он был бы рад каждому, как божественному дару. Он работал бы, не зная отдыха, гарантируя безопасность для его семьи. Зная себя, молча сходил бы с ума от беспокойства. Амен прокручивает в голове сотни вариантов того, как не допустить ошибок его родителей. У него нет опыта обращения с детьми. Наверянка, он был бы очень заботливым, но жутко неловким по-началу. Он приложил бы максимум усилий, выплеснул бы всю нежность и заботу, на которую способен. Он стал бы оплотом безопасности. Отточил бы этот навык до совершенства. Стал бы лучшим, как и всегда. Было бы время. Амен о многом хотел бы расспросить Тизиана, ставшего отцом. Обо всех деталях, которые кажутся ему важными. Будь жив отец Амена, он бы заваливал его вопросами. И маму тоже. Обязательно. Для него время закончилось. Для Эвы - нет. Его задача теперь совершить задуманное. Дать ей время и возможность распорядиться им, как вздумается. Ей больше никогда не придется убегать из города в город. Она никогда не ощутит голода и нищеты. Не станет принадлежать никому, кроме себя самой. Дать ей свободу - это всё, что он может сделать и единственное, что теперь имеет для него смысл. Она не вещь. Сейчас он доберётся до дворца, найдёт её и Тизиана. Нужно продумать свою речь так, чтобы она ничего не заподозрила. Дурная. Рогом ведь упрётся, но с места не сдвинется, если почует неладное. Он скажет ей, что пойдет следом к кораблю, как только заберёт их вещи из покоев. Амен уже рассчитал время. На секунду Амену кажется, что он бредит, когда видит знакомый силуэт Тизиан верхом на гнедой кобыле. Что-то не так. — Только тебя вспомнил. Как там… — Я подвёл тебя, брат. — обрывает Тизиан. Воздух вокруг сжался. — Амен, они её забрали. Стража Фараона увела Эву у меня перед носом. Прости меня, брат… Земля под ногами потеряла прочность. Сознание недоверчиво сопоставила сказанное, прокрутило его снова, чтобы удостовериться. Время ждать и время нападать. Настал час ему стать охотником в последний раз. Ноги сами оторвали его от земли. Он вскочил на лошадь и пришпорил, срываясь с места в галоп. Он слышит, стук копыт за собой. Тизиан погнал кобылу следом. У него одна попытка. Он успеет.***
Эва сразу узнает его голос. В темноте царских покоев горят его красные, как раскалённые угольки, глаза. — Убийца Богов. — здоровается она, также как и он, не называя имён друг друга. Некое негласное правило этикета между ними, которое сложились само собой. Кажется, это началось с его подачи, а она просто вторит ему. Сет обращается к Эве по имени только в том случае, когда теряет терпение. Имя - само по себе мощный инструмент власти над человеком, да и вообще над любой сущностью, как часть сакрального знания. А Сет теперь единственный, кто знает её полное имя. — Сначала любитель малолетних девочек, потом Верховный эпистат, а теперь сам Фараон. Мне следует отгонять от тебя мужчин пальмовым опахалом, как мух, госпожа? — тон его голоса мягкий, почти обольстительный, но в нем чувствуется скрытый холод, — Особо настырных могу бить палкой по морде, как невоспитанных собак. Инстинктивно Эве захотелось вжать голову в плечи. Сет раздражён и не скрывает этого. «Он был здесь всё это время? Что он сделал с Фараоном?» Она глянула на Менеса. Он всё ещё хрипит, но глаза плотно закрыты. Может показаться, что он тихо кричит во сне. — Нужно позвать лекаря! — Это не твоя забота. — он растягивает улыбку, не сулящую ничего хорошего, — Да и не придёт никто. «Значит, охрана снаружи уже...» Его глаза свирепо блеснули в темноте. — Тебе бы за себя побеспокоиться, Нефтида Меренсет. Тревоги и страхи за последние сутки вдруг показались далёкими. Наивные переживания, глупые совершенно. Всё это время рядом с ней были Амен или Ливий. Можно даже не оборачиваться, зная, что кто-то из них за спиной стоит. Эва, выросшая вдали от роскоши, может за себя постоять - тонкая, хитрая, ловкая, как кошка, смогла дать отпор даже Реммао. Но когда с тобой двое мужчин, которые никому не позволят и пальцем тебя коснуться, уверенность ощущается совершенно иначе. Под защитой, в безопасности. Всегда может попросить поддержки, не стыдясь. Не одинокая. Защищённая. Но ни Верховному Эпистату, ни лучшему лекарю не справиться с божеством. Это тебе не Тизиан, и даже не власть имеющий Менес Второй. Самому Сету под силу убивать других богов. Безопасный мир, наполненный уютом знакомых стен и тёплыми объятьями вдруг потерял всякую опору, заискрившись трещинами. ...не придёт никто. Эти слова проносятся эхом в ушах, вибрирующим звоном по телу. Страх вдруг перестаёт быть далёкой идеей и становится действительностью. Холодной и липнущей к позвонкам. Сет лениво отшатнулся от колонны и не спеша двигается к Эвтиде. Чем он ближе, тем острее ощущается лёд под кожей и в воздухе. Словно Эва увидела крокодила, стоя по пояс в воде. Он, в свою очередь, расслабленно плывет в небрежном равнодушии. Знает, что ей не убежать и просто растягивает момент. Его движения, холодная уверенность в собственной силе и ощутимая мощь так напоминают Амена. Мнимое спокойствие сбивает с толку. Затаился, словно и не собирается нападать. Складки красной накидки и украшения покачиваются в такт его шагам, и Эвтида мысленно проводит аналогию с движением крокодильего хвоста. Ритмичное, но сдержанное. В любой момент он сорвется с места. Массивный хвост рассечёт толщу воды, и через мгновенье оборвётся чья-то жизнь. Эве уже приходилось видеть, как крокодильи челюсти легко рвут живую плоть на части. Сет прожигает взглядом. Его лицо слегка бледное, а глаза сверкают от едва контролируемой злости. В воздухе чувствуется, как эта ярость сгущается вокруг него. Эве вдруг приходит осознание того, что если Сет захочет убить её, то он может легко сделать это прямо сейчас. Она одна. Ни стража, ни власть Фараона, ни Амен не помогут. Так много эмоций скрывается за его притворной холодностью. Она чувствует, как эта ядовитая сила проникает сквозь ее поры, словно сам воздух отравлен. Ярость прячется под напускным спокойствием. Искрится, как грозовое небо. Стоит лишь немного разозлить его, и он взорвется. — У нас был уговор, Меренсет. — протягивает он, — ты должна была найти Хемсета и указать мне на него. Прыгать ради этого в койку эпистата было необязательно. Тем более задерживаться в ней надолго. — Я рассказала тебе всё, что знала. — отвечает девушка натянутым от напряжения голосом, — Я не знаю где Саамон. Он получил дозволенье заниматься жреческой практикой от Фараона лично, но я понятия не имею, где он сейчас. Разум, загнанный в страхе, старается ухватиться за лазейку. Время и обстоятельства работают сейчас против неё. Фараон ей не поможет. Стража, если и жива, то без сознания - Сет уже исполнял такой трюк в Фивах, когда к Эве пришёл Ливий после нападения Реммао. Самого Ливия ждать смысла нет, как и Тизиана. Остаётся уповать лишь на хитрость. Бороться с Сетом бесполезно - убьёт и глазом не моргнёт. Убьёт ли? Ударить точно может. «Да и не только ударить. Хоть бог, хоть человек, он же мужчина...» Округлившиеся от страха глаза уставились на высокий мужской силуэт. Неприятная мысль обвила сердце, трепетно сжимая в панике. Вдруг вспомнилась фигура отчима, когда тот навис над ней. От испуга даже хрипы Фараона кажутся тише. «Амен придёт. Надо лишь растянуть время.» Мысль об Амене вдруг дарит надежду, словно спасительную цепкую руку, способную развеять любую тьму. Всегда собранный, уверенный в собственной силе. Именно сейчас Эве захотелось позаимствовать у него кусочек этой силы. Время решает всё. И одновременно ничего, в случае Эвтиды, учитывая, что даже явись сюда Амен, ему вряд ли удастся потягаться с Сетом. — Что ты сделал с Фараоном? — спрашивает она, пытаясь отвести фокус внимания от себя. — Пока ничего смертельного. Выпьет парочку этих стекляшек, из тех, что готовит для него Пеллийский. Ну, может чуть больше... — отвечает он равнодушно. Глядя в глаза, добавляет, — Тебя так волнует участь государя? — Я за себя беспокоюсь. Если Менес погибнет, мне снесут голову. — Не погибнет. Я не переусердствую с его головой. Она замечает, что Фараон больше не произносит ни звука. Его веки плотно закрыты. Сет сказал, что не собирается убивать его, и ему хотелось верить. «Вроде дышит... Как там сказал Ливий?» — Гемикрания... Значит, головные боли Фараона это твоих рук дело? Сет ухмыляется, довольный её осведомлённостью. Наречённая его именем, не просто красивейшая из женщин, но и головушка светлая. Достойна признания. Хитрая. Только Сет не просто мужчина, а бог и тоже далеко не дурак, видит все её уловки. — Мы отклонились от темы. Я решил, что раз ты продолжаешь искать Саамона через Верховного эпистата, мне следует пойти по следу, на который ты указала, во дворец Фараона — ему всё труднее сдерживать яд в словах, — Только вот я не предполагал, насколько халатно ты относишься к своим обязанностям... — Я сделала всё, что могла. — отрезает Эва, — Указала тебе на Фараона, и вот ты здесь. Если ты не можешь продвинуться дальше, то в том нет моей вины. — Этого недостаточно, шезмочка. Я дал тебе поручение и ждал, что ты его исполнишь, но пока я не наблюдаю результата. — его голос звучит так же резко, как если бы кто-нибудь точил лезвия ножей друг об друга, — Даже закрыл глаза на твои методы. — Методы? Он раздражённо дёргает щекой, цокнув. — А ты думаешь, я бы позволил эпистату брать то, что ему не принадлежит, не имея на то причин? — его медные глаза вдруг сверкнули искрой, — Я не глупец, чтобы связывать похоть с верностью, Эме. Трахайся с Белым охотником, если это поможет тебе выудить информацию о Хемсете, но не забывай чья ты, и кто хозяин твоих поступков. Паника в груди тускнеет, уступая место вспыхнувшей ярости. «Я не вещь.» — Не называй меня так. — огрызается она. Эме. Эвтида отчетливо помнит голос Исмана, годами произносивший это прозвище. Только он знал её второе имя, секретное. Это было их личное. Дорогие сердцу воспоминания, которые всегда были роднее любых стен и побрякушек. Сплетались с ней самой, становясь той силой, что заставляет лёгкие наполняться воздухом, а сердце биться. Нечто совершенно интимное, скрытое от всего остального мира. Вещи настолько сокровенные, о которых не знал даже Амен. Никто из живых не знал. Сет находит её реакцию забавной, словно он нащупал в Эвтиде нечто новое. Обычно осторожная с ним, коварная и грациозная, бывало, даже флиртующая. Но чтобы рычала и зубы ему показывала - такое впервые. — Я рассердил тебя чем-то, Эме? — невинно спрашивает он. Вся её хвалёная рациональность куда-то испаряется, подгоняемая паникой, злобой и несправедливостью. Слова Сета о ней и Амене только подстегнули. «Откуда он знает? Не Исман же ему рассказал. Он бы не проговорился, даже перед смертью.» — Не смей! — рявкает она. Сет заставил её боятся, теперь заставляет злиться. Загнанный зверь страшен тем, что грозится бороться до конца - терять уже нечего. — Я понятия не имею где Хемсет. — шипит Эва, — Раз уж сам великий Сутех не смог найти своего слугу, чего же ты ждёшь от меня?! Боль проносится по её лицу белой вспышкой. Левый глаз на секунду перестаёт видеть. Пальцы нащупывают под собой холод мрамора, когда Эва осознаёт, что от удара оказалась на полу. Больно. Сет ударил её по лицу резко и сильно. — Забываешься, Нефтида Меренсет! — рычит он, и вибрация его голоса пробирает до самых внутренностей. Боль пульсирует, как круги на воде от брошенной наотмашь гальки. Эва машинально втягивает губу, ощущая знакомый солёный вкус. Голова звенит, мысли никак не получается собрать в кучу. Интересно, Дия чувствовала подобную беспомощность, когда её вели на казнь? Она тоже злилась на всех вокруг и на себя от собственной немощности, или ей уже было всё равно? Забавно даже как-то. Дию казнили на закате, когда Атум коснулся прощальными лучами помоста, окроплённого её кровью, а Эве, судя по всему, суждено умереть перед лучами Хепри. Девушка притягивает ушибленные колени ближе к себе. Ей не повезло, в отличие от Фараона, упасть на тигриную шкуру, поэтому ничто не смягчило её падение. С ранами на ногах и головной болью шанс на побег, и без того маловероятный, резко померк. Перед глазами пляшут чёрные точки, и само зрение помутилось, как поверхность воды от масляных капель. Нужно что-то придумать, пока Сет не сделал это за неё. — Я... сделала, как ты просил... — говорит она хрипло, и сама едва узнаёт собственный голос, словно он звучит откуда-то со стороны, — Амен разделил отряд и отправил половину в Мендес. Я читала доклады Тизиана... Амен оставлял их у себя, на столе... Охотники и в Мендесе ничего не нашли. — Это я уже слышал. — отвечает Сет равнодушно. Как и Ливий, он одним ударом сбросил с себя лишние эмоции. — Я ожидал, что оставаясь с Эпистатом дольше, ты продолжишь делиться со мной сведениями. Девичьи глаза заволокло слезами. От обиды, от ссадин на коленях и разбитой губы, от того, что Амена молча предавала, пересказывая Сету тайны украдкой. Верила, что он не тронет эпистата, пока Эва сама Сету докладывает о расследовании. — Фараон предложил помощь с поиском убийцы Исмана… — продолжает Эва. — Мальчишки лекаря? И что с того? — Если Реммао был прав, то Хемсет действительно причастен к убийству моего брата. Тогда, Фараон это хороший способ попробовать добраться до него. Сет восторженно хохочет. — Ай да шезмочка, ай да затейница. Распыляешь обаяние на мужчин, чтобы своё урвать, а строишь из себя невинное дитя. — Что ты имеешь ввиду? — А для чего по-твоему, он тебя сюда позвал? — Сет кивнул на тело Фараона, — Я в его голове сижу уже давно, и можешь мне поверить, что на твой счёт у него не было ни единой целомудренной мысли. Эвтида замирает. Мысленно прощупывает его слова, прежде, чем недоверчиво прищуриться. — Он видел, что я приехала с Аменом. Видел нас вместе на аудиенции и на приёме. Мы с Фараоном просто разговаривали, он и пальцем меня не тронул... Эва остеклась, задумавшись. К хорошему быстро привыкаешь. Забываешь каково это, когда мужской взгляд проходится по тебе, не скрывая желаний. Когда по глазам ясно, что он представляет в своей голове, и какие образы в ней мелькают. Когда знакомая женским ушам мерзость оседает на корне языка вот-вот прольётся грязной пеной, руки узнаваемо потянутся к её телу. Куда спряталась?.. Ты же моя девочка? Иди, покажу, как надо… Покажу сейчас, чья ты… — Разумеется, не тронул. Старому змею Менесу не выгодно злить своего лучшего охотника. Ведь тогда и его шея будет в опасности. Ты была права, сказав, что Верховный эпистат никогда ничего не делает вполсилы. — Сет медленно склоняет голову набок. Его глаза светятся ярче, и говорит он совершенно серьёзно, — И будь старик дураком, всё равно не посмел бы тронуть. Я бы не позволил ему и тени твоей коснуться. Он любит сбивать столку, но и Эва остра на язык. Бусинки крови капнули с краешка её губ, и она вытирает их большим пальцем. — Для покровителя мужской сексуальности ты отвратительно флиртуешь. Он хохотнул, довольный её ответом, но лёд в его тоне очевиден: — Для бога ярости, я довольно терпелив, Меренсет. — Сет глядит на полосу рассвета на востоке, затем снова смотрит на Эву. Его лицо напряженное, а глаза стальные, — Сейчас из-за Саамона у всех нас много проблем. У меня нет времени на твою дерзость и медлительность. По вине Хемсета люди гибнут ежедневно. Спроси своего лекаря, сколько матерей похоронили своих детей за последние два года. «Защитник царской власти, земель египетских и его жителей» - вспоминает она. — Все мы, и боги и люди, определяемся лишь тем, что мы можем сделать, и чего не можем. — говорит он низким, почти поучительным тоном, — Хоть люди и приписывают нам всесильную мощь, на деле мы довольно ограничены в своих возможностях. Более того, божественная сила зависима от человеческой веры. Он кивнул на Менеса. — Вон, к примеру, его дальний предшественник, Аменхотеп Четвёртый стал первым человеком, заговорившем о едином боге тысячу лет назад. Не просто заговорил о нём, а утвердил законом, прозвав себя Эхнатоном. — Сет присаживается на стол, за которым беседовали Эва с Фараоном и, закинув ногу на ногу, продолжает, — Моя сестрёнка Исида тогда хорошо над ним пошутила. Не дала ему сыновей от любимой жены. Ни одного, представляешь? Беда не только для государя, но и для его царицы... По ходу повествования, Сет погружается в собственные воспоминания. Красные искры больше не мелькают в его глазах. Во взгляде притаилась какая-то невидимая дымка. Объятый ностальгией тысячелетней давности, он и сам весь словно расслабился ненадолго. — Мы с Нефертити неплохо ладили... Красивейшая из женщин своего века. Пройди она сейчас по улицам, мужчины бы тотчас себе шеи свернули. Её красоту заметили рано, лет в 14, как и твою когда-то. — он глядит на Эву недолго. Подмечает про себя её эмоции, цепляется медными глазами за ссадины на коленях и кровь на красивом лице. Отчего-то Сет смягчается сразу, — Она тоже была хитрой, стала лучшим другом своему мужу. Действительно любила его, и мысли их смотрели они в одном направлении всегда. Я даже стал слегка завидовать этому идиоту... Эва пользуется случаем, пока Сет не рассвирепел снова, осматривает свои колени. Кожа содрана до крови. Губа всё ещё пульсирует, эта пульсация отзывается болью по вискам и затылку. Звон в голове кажется тише, но на ум так ничего и не приходит. Эва просто ждёт и слушает. — Исключительная женщина, влюблённая в дурака, воистину самая страшная трагедия. Я говорил ей, что он идиот. Говорил, что ни к чему хорошему его реформы не приведут, что не надо переносить столицу, что потомки засмеют. Послушала ли она меня? Нет. Через несколько сотен лет люди, возможно, и сами заговорят о едином боге. Ещё через тысячу таких единых богов будут почитать, как нас, и о тех временах, когда существовали пантеоны, забудут. Скажут, что мы были плодом миража в пустыне, детских сказок и человеческой глупости. Только вот впервые слова о монотеизме были когда-то произнесены здесь, на земле египетской. Сколько бы песчинок не перенёс ветер, эти слова уже были брошены, и когда-нибудь люди повторят их вновь, потому что смогут это сделать. Как и смогли потомки Эхнатона зачеркнуть всё, чего ему удалось достичь. Будь он хоть трижды венчаный богами царь, без наследника не стало и продолжения его духа. Розово-золотые лучи рассвета коснулись белых колонн, охладевших за ночь. В покоях стало значительно светлее, и теперь Эва может осмотреться. Пока Сет продолжает рассказ, она ищет что-нибудь... хоть что-нибудь, что ей поможет. — Затея с единым богом не удалась. — продолжает Сет, глядя задумчиво на светлеющее небо на востоке, — Как я и говорил. Нефертити не слушала. Она, как и ты, была способна на великую любовь. Она поверила в мужа, и поверила так крепко, что в нём разрослась уверенность, перевесившая здравый смысл. Тысячу лет назад Эхнатон решил плюнуть мне и другим богам в лицо. За это Исида не дала ему наследника от любимой жены. Лишь дочерей. В его глазах мелькнула какая-то неясная эмоция. Сет затронул воспоминания, которые, видимо, вызывали в нём определённые чувства, о которых знал только он. — Мужчины считают, что их сыновья несут их имя, дух и волю. И в этом их глупость. Очередная... — фыркает Сет и глядит на Эву. В нём больше нет прежней задумчивости, но напряжение между ними всё ещё звенит в воздухе, — Наследие отцовского духа несёт в себе не сын, а дочь. Девушка глядит в ответ. Легко смотреть Сету в глаза, когда их застилают боль и обида. Она знает, что он опасен, а теперь убедилась, что он может сделать ей больно. Пощёчина, даже такая сильная, лишь малая доля того, на что он самом деле способен. Ей не нужно доказательств. Точнее, Эва не хотела бы испытывать их на себе. Если она не хочет рассердить Сета снова, ему нужно подыграть. Он, как и Менес, нуждается в послушании своего собеседника, так что лучше прикусить язык. В противном случае, собеседника могут ждать неприятные последствия. «Амен придёт… нужно ещё потянуть время…» — Почему дочь? — негромко спрашивает Эва. — Слышала когда-нибудь старую поговорку о том, что перворождённые сыновья наследуют сердца своих матерей, а дочери своих отцов? — спрашивает он. — Говорят, что перворождённая дочь есть женская ипостась собственного отца. — Нет, не слышала... Свет проникает в царские покои. Теперь Эва видит рубиновый отблеск в глазах своего собеседника. Как бы ей не хотелось, она не может просчитать его эмоции. Лицо Сета ощущается каменной маской, и никакой свет не может проявить её. — Нефертити подарила Эхнатону шесть дочерей. Ни одного сына, как и было наказано моей сестрой. Исида хитрейшая из нас, шезмочка. Она смогла обмануть даже старика Ра. — Сет встал со стола и снова двинулся в сторону Эвы, перешагнув через тело Фараона, — Не заимев наследника от любимой жены, царь решил попытать счастье с другой женщиной. — Сет вдруг усмехнулся и заговорил обманчиво мягко, — Другая женщина действительно родила ему сына. Умерла, правда, быстро. И сын, больной калека, тоже долго не прожил. Ему не было и 20 лет, когда его убили. У Эвтиды вскользь закралась мысль, что Сет как-то причастен к их смерти, но она решила лишний раз не уточнять, чтобы не разозлить его. Она пригляделась к Сету. Погруженный в себя, не искрящийся яростью он кажется другим. Разговаривает так, будто давно хотел озвучить это кому-нибудь. …Я слабею без культа. Любая сила бога заключается в человеке и его вере, иначе вы нам были бы не нужны. Так он сказал однажды. Глядя на Сета теперь, Эва цепляется взглядом за детали: тени под его глазами, чуть понурая осанка и та энергия, которая исходит от него. Он кажется каким-то другим, не таким, как в Фивах. Кажется, будто бы… Сет ослаб. Не она одна тут загнана в угол и злится от собственной слабости. «Мы одиноки.» - думает она, - «И боги тоже.» — Царица не приняла мужа назад после измены. Это разбило царю сердце. В том-то и было наказание Исиды: он сам разрушил свою жизнь, потеряв свою венценосную сестру. Его душа осталась одинокой в Дуате до скончания веков. — Зачем ты, господин, рассказываешь мне это всё? — Затем, чтобы напомнить, о возможностях, шезмочка, человеческих и божественных. — говорит он. Затем, будто это было запоздалой мыслью, он добавляет, — В конце концов, любовь ходит рука об руку с ненавистью. Слепая любовь может резко обернуться не менее свирепой ненавистью и местью. «Ты намекаешь на себя или на Амена?» Она не произносит этого вслух. Выжидает, что он сделает дальше, наблюдает, притихшая. Да и ответит ли ей Сет прямо и честно? Он подошёл совсем близко. Теперь Эве приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Сет лишил её личного пространства, нависнув над ней массивной тенью, и от этого захотелось сжаться в комок и не вставать, словно на полу ей безопаснее. — Ты права. Я не могу найти Саамона Хемсета сам. Неожиданно для Эвы он подаёт ей руку. — А ты, Возлюбленная шезмочка, не сможешь принадлежать самой себе, покуда на тебе висит долг. Сама не расплатишься, он перейдёт на твою кровь и кровь твоей крови, на всех, кому ты жизнь дашь. Эва сверлит его взглядом. Ей стоило догадаться об этом раньше. Долги родителей всегда переходят на имена их детей. Эва решила, что Сету было достаточно того следа, который она указала и тех сведений, которые тайно читала из документов Амена. Надеялась на это, во всяком случае... Сет никогда не был беспечным. Об этом говорят и мифы и его поступки. Неважно насколько он вспыльчив, он никогда ничего не делает просто так. Ясно дал понять, что не намерен терпеть от неё дерзости или неповиновения. "Строгий хозяин, но справедливый" - помнится, так он говорил о себе. Хворь сжирает Египет заживо. Бесплотная и глухая к молитвам, она заглядывает в каждый дом. Без людей и культа не станет и богов. Сет любит людей, пусть и по-своему. Не просто так его почитают не только как убийцу Апопа, но и защитника царской власти и земли египетской. Когда Египет больше всего нуждался в защите, именем Сета нарекали фараонов, как само воплощение ярости, страшнейшую силу. Где-то на краю сознания Эва понимает, что он прав. Эве придётся расплатиться с долгом до конца, хочет она этого или нет. Даже если это будет означать предательство Амена. Даже если придётся отказаться от мести за Исмана. Даже если Ливий вдруг отвернётся от неё. Иначе хворь рано или поздно дойдёт до всех, кто ей дорог. Она просто инструмент в руках Сета, пусть и для благой цели. Это начинает раздражать. Ей следовало бы впасть в бешенство, но она способна сейчас лишь различать отдаленные отголоски досады в своём сознании. Обидно. Обидно до горьких слёз, до сжатых от судорог лёгких и бессилия в ногах. Она тонет в отчаянии, как в трясине. — Я не даю ничего, что тебе было бы не по силам, Меренсет. На мне нет вины в том, что ты моя должница. — с умешкой напомнил он, хмуря брови. — Быть тебе, девица, нашей. Не просто так твоя мать нарекла тебя моей невестой. Тусклый взгляд Хаторут сверкнул где-то в глубинах детских воспоминаний. Если Эва перенесёт свой долг на своих детей, чем она лучше собственной матери? Когда же он заберёт тебя?.. Когда будет оплачен этот долг?.. Ты хочешь его очернить! Эвтида сохранила в памяти истерический тон матери, её дерганные движения, озирающийся взгляд. Глаза она помнит особенно отчетливо. Карие, как и у самой Эвы, смотрели на неё нервозно. Словно вода кипящая, бурлили безумием. О собственных детях Эва не задумывалась всерьез. У шезму их обычно не бывает; они, как правило, не обременены семейными узами, за редким исключением. Тяжело созидать новую жизнь, когда сам ты ближе к умершим или к беспокойным душам во снах. В нынешних условиях для черномагов, дети и вовсе стали безумной идеей, на которую никто здравомыслящий не осмелится. В конце концов, пока в её жизни не появился Амен, у неё даже не было прецедентов для подобных размышлений. Как и собственный дом, мысли о родных детях для Эвтиды стали не идеей, а скорее неким образом, далёким от реальности. Тихий всплеск обиды быстро сменяется яростью. Она глядит на Сета, сверкая сталью в глазах, а тот только приподнимает бровь. Ухмыльнувшись, он протягивает руку ближе к ней, молча призывая принять её. Она подаёт ему ладонь, и он поднимает её с пола одним лёгким рывком. — Поможешь мне добраться до Саамона, значит поможешь развеять хворь, обуявшую Египет. Тогда и эпистат твой и лекарь из Пеллы спокойно вздохнут. Я дам слово больше тебя не беспокоить, пока сама ко мне не обратишься. Эва сдержанно кивнула. Как бы она не злилась и не мечтала сейчас зубами вцепиться Сету в горло, в этом действительно был смысл. Эва не была бы собой, если бы не просчитывала свою выгоду на два шага вперёд. И не была бы Эва собой, окончив разговор побеждённой с поджатым хвостом, не цапнув на последок... — Завидовал царю, что он имеет любовь красивейшей из женщин, да? Помнится, Нефтида тебе тоже изменяла, даже родив твоего сына. — усмехается вдруг она, не скрывая яда в голосе. Злато-карий омут глаз озорно блеснул в тени мужского силуэта, — Не задерживаются подле тебя твои Возлюбленные. А мудрецы-то говорят, что любовь всему божественному противоестественна... Сет замирает, ошеломлённый. В это же мгновение Эва осеклась, осознав, что она ляпнула и кому. Осознание щёлкнуло, как яркая вспышка света, но пролепетать извинения она не успевает. Эва слышит собственный сдавленный от боли вопль, когда что-то на её лице дёрнулось, и глаза перестают видеть. Звук её испуганного вздоха прорезает сюрреалистическое понимание того, что бледное лицо Сета, искажённое яростью, последнее, что она увидит в жизни. Время остановилось. Её тело с тошнотворным хрустом врезается в колонну, прежде чем осесть на пол. Горло сипло захрипело, отчаянно пытаясь впустить воздух в лёгкие. Рот мгновенно наполняется кровью. На секунду кажется, что она набрала в рот воды. Будто вода повсюду, и её саму прямо сейчас сносит течением. Тело работает быстрее сознания. Эва инстинктивно вытягивает перед собой руки пытается приподняться над полом. Всё расплывается перед глазами. Мраморный пол стал одним мутным пятном. Эва захотела стать маленькой. Маленькой и незаметной. «Амен придёт… Он обещал…» Обещал, что не причинит ей никто никакой боли. Что рядом будет и в радости и в печали. Обещал, что убьёт за одну только мысль причинить ей зло. Обещания. Эва тоже обещала Амену не лгать. Сама виноватая. Та пощёчина показалась не такой уж и болезненной. Что-то происходит. Мрамор перед глазами куда-то исчезает, и её ноги оказываются в воздухе. Она чувствует прикосновение спиной к мужской груди. Знакомая сильная рука подхватывает её, словно вытягивает из водоворота. «Амен!» - пронеслось в сознании, и от этой мысли захотелось расплакаться. Обмякнуть в знакомом кольце рук и спрятаться тут, в ширине его плеч. Зрение помутилось, и всё перед глазами превращается в тусклые пятна. Самое яркое, небесно-голубое проносится перед глазами, как в бреду. Небо. Такой же цвет, как глаза Амена. Не вечернее, как ей казалось раньше, а утреннее, прохладное и свежее, ещё не раскаленное от солнца. Последовала пауза. Дерево уже знакомого стола упирается ей в бёдра. Эва борется, чтобы удержаться от дрожи и не потерять сознание окончательно. Всё тело на пределе от интенсивности её уязвимости и боли. Когда мужская рука рывком срывает подол её платья, она чувствует кожей холодный утренний воздух. Реальность ледяной водой обрушивается на неё. Амена здесь нет. Прежде чем утонуть, она видит глаза Сета. Полные голода, очи-золото. Эва закрыла глаза. Темнота сожрала её сознание. Она не почувствовала ни первого толчка в неё, ни ритмичное покачивание стола. Время перестало существовать.***