***
— Догоняй! Ну же! Россия. Славянские времена. Что может быть лучше для семьи Навь? Здесь, средь крестьян, средь деревень и лесов, средь полей, огородов и болот… Здесь, в родной, привычной среде, Навь цвела, рождая самые лучшие бутоны и раскрывая их. — Ортега! Неужели ты потерял форму за два дня болезни? Весëлый смех лился по струнам его души чем то живительно прекрасным, как вода льëтся по сухим комьям земли. Под ногами — узкая дорожка, трава скользит, а песок обжигает. — Да бегу я! Тут просто… — Что? Правда слабоват? Подросток замер на спуске холма, усмехнулся и взглянул на приятеля, стоявшего на вершине. — Стой… — Ортега упëрся руками в колени. — Дай… Кх… Отдышаться. — Некогда отдыхать! — донеслось до него. — Ты хочешь стать гаркой или нет?! Нужно готовиться! — Нам до этого ещë как до Китая… — фыркнул парень, скатываясь по скользкой траве к ногам друга. — Да ну! Если так думать… Но что планировал сказать парень мы так и не узнаем, ибо в ту же секунду Ортега толкнул растерявшегося друга, и тот повалился на землю на манер мешка с картошкой. — Орте-ега! Шасов сын! — Что? Нужно опасаться удара в спину, привыкай! Гаркой ещë себя называет! — Ой, отстань, а… Навы поднялись с земли, торопливо отряхиваясь. — Всë! — тот, в чьих глазах мелькало больше темноты, недовольно надул губы. — Я ведь обижусь сейчас за такое! — Ну Санта-а-а… — Нет! — подросток почувствовал свою власть. — Сказал обижусь — значит обижусь! — Сантьяга-а-а, хорош… — его друг притянул парня к себе поближе. — Ну реально, хватит. — Не! Сантьяга прописал любвеобильному брюнету подзатыльник и вырвался из объятий, уже убегая в другую сторону, как вдруг врезался во что то. — Эй! Малышня, ты вообще под ноги смотришь?! Парень торопливо заморгал, крутя головой. — Ты слышишь? Одна из фигур в чëрных плащах потянулась к своему поясу, словно за оружием, но другая жестом остановила еë. — Тихо. Он не специально. Так ли, мой мальчик? Подросток робко открыл рот, закрыл его и подал руку подбежавшему Ортеге. — Наверное, ты знаешь, кто я. — говорившая фигура оттеснила других. Сантьяга улыбнулся, в его антрацитово-чëрных глазах мелькнуло понимание. — Здравствуйте, мой повелитель. — кивнул он, но не поклонился, лишь выше поднял подбородок, в то время, как его друг уже склонился в три погибели. Князь заглянул в лицо парню, но заглянул без агрессии, заглянул с интересом. А затем щëлкнул пальцами, не спуская с мальца взгляда. Перед взглядом Ортеги всë затуманилось, а голову будто прошили; между ушами словно протянули невидимую нить, прямо через череп и мозг, а затем стали за эту нить дëргать, вызывая дикий диссонанс. — Ортега! Ортега…! — второй мальчишка торопливо затряс поникшего друга за плечи. Глаза парня полностью почернели, прямо с белками, а уши заметно заострились. У Сантьяги такого не наблюдалось. — Верните его! — подросток повернулся к повелителю Тьмы. Тот лишь молча кивнул, щëлкая пальцами. Ортега вновь ожил и удивлëнно покосился на фигуры в тëмных плащах. Князь, тем временем, вновь обратился ко второму парню: — Мой мальчик, ты — особеннен. А потому можешь стать великим, действительно великим. — повелитель Тëмного Двора протянул наву руку. — Пойдëм со мной, и ты увидишь, как прекрасен этот мир… Сантьяга нервно поджал губы. — Я… Я буду один? — К сожалению. Ну, почти. Я буду рядом, обещаю тебе, мой маленький нав. Обещаю, будущий комиссар. Брюнет задрожал. Мечта — воистину мечта! — стать кем то великим… Она присуща любым детям и подросткам, она присуща всем. Поэтому парень, не сильно размышляя, подал мужчине руку. И вдруг столкнулся с удивительно печальными глазами, пробудившими в нëм то, что, казалось, на секунду утонуло в жажде власти. — Удачи, Санта. — улыбнулся Ортега, помахав растопыренной ладонью. — Нет! — мальчик резко вырвал руку и подошëл к другу. — Пожалуйста… Мой повелитель… Можно он пойдëт со мной.? Князь сощурился, вздохнул и кивнул. — Но учти: он никогда не сравнится с тобой. Нужен ли тебе такой друг? Сантьяга улыбнулся и прошептал: — Мне безразлично, кто он. Но он мой друг, а значит, он поддержит меня до конца. А значит, я поддержу его до конца. Хозяин Тьмы усмехнулся и пожал плечами. — Другого ответа от тебя я и не ожидал. А Ортега, стоящий рядом, тем временем склонился в низком поклоне. — Я не знаю, как отблагодарить вас, комиссар. И я рад, что удостоился такой чести. И, не смотря на комичность ситуации, ибо из уст двенадцатилетнего мальчишки эти слова звучали несколько высокопарно, Сантьяга понял, что в голосе друга нет ни капли иронии. Понял и улыбнулся одними глазами. Очень счастливыми глазами, глазами, не верящими своему счастью.***
— Я так не могу! Я не могу!!! Сантьяга уткнулся лицом в плечо друга, бессильно стуча по нему кулаком. Но Ортега не чувствовал этого, лишь видел, как истязается объект любви, а это было гораздо хуже, чем удары. — Почему?! Почему он такой… Почему?! Чем я заслужил это?! Комиссар Тëмного Двора часто убегал из-под крыла Князя к верному слуге. Потому что это было страшно. Это сводило с ума. Это… — Он опять! ОПЯТЬ, ОРТЕГА! СНОВА! МНЕ… МНЕ ТАК БОЛЬНО! Парень прижался к гарке ещë крепче, пряча лицо, пряча глупые и неуместные крики и всхлипы. — Пожалуйста, не плачь, Санта… — тихо прошептал мужчина, обнимая шефа за плечи. — Пожалуйста, он ведь… Он ведь… — Он козëл… — Да! Да, он козëл! Но слезами горю не поможешь… — Ортега отвëл взгляд. Потому что не знал, что предложить. Потому что ему самому хотелось плакать и истерить, смотря на страдания столь близкого друга. — Нужно… — Нужно стать лучше. — неожиданно резко произнëс нав. — Я не это имел ввиду. — Я знаю. Ты бы никогда меня не упрекнул… — Никогда. — Потому что любишь? — Да. Сантьяга поднял голову, смотря в чëрные глаза кудрявого друга. — А если бы… Если бы я был не прав? Если бы… — Ты всегда прав, Санта… — мягко улыбнулся помощник, запустив пальцы в пряди командира. — Для меня ты всегда прав… Только не плачь. Я слишком люблю твою улыбку, чтобы терпеть, как ты еë вот так вот портишь… И парень улыбнулся. Улыбнулся чисто и уверенно, улыбнулся с этой вот надеждой, такой приятной… Потому что знал — подручный не врëт. Подручный любит. И это просто прекрасно. «…Даже если весь мир будет против тебя, Улыбнись, твоих слëз не увидит чужой…! Я улыбку твою беззаветно любя, Буду верен тебе, буду рядом с тобой…»***
— Да тихо! Очень, очень редко знаменитая вежливость Сантьяги давала трещины. Но, всë же, это случалось. Гуго Дэ Лаэрт и Ярина, чуть не начавшие даже не драку — мордобой! — переглянулись между собой и опустили стилеты, задумчиво взглянув на нава. — Что то ты больно нервный нынче… — недовольно буркнул чуд, сощурив карие глаза. — Неужели с Князем какие то проблемы…? — осторожно предположила Ярина, неловко улыбнувшись. Комиссар, уже было отвернувшийся к окну, резко провернулся на каблуках и схватил люду за ворот зелëной рубашки. — Ещë раз ты что нибудь скажешь про меня и Князя, я тебе язык вырву, слышишь…? — тихо прорычал брюнет. А в его глубоко запавших глазах на секунду промелькнуло столько ненависти, что воевода невольно опустила взгляд, поджав губы. — Сантьяга, я не хотела тебя обидеть… — прошептала она. — Просто… Это странно… У вас же вроде всë наладилось, нет…? — девушка мягко накрыла своей ладонью руку нава, вцепившегося в еë воротник. Зелëные глаза потеплели, и парень понял, что в них светится что то иное. Даже не партнëрское — дружеское… — Это да… — любовник Князя медленно отпустил коллегу, нервно потëр запястье и добавил: — Просто, в последнее время, Его Величество… Как бы это сказать… Ревнует меня к моему помощнику… И не бессмысленно. Ярина потëрла рукой подбородок. — Так ты любишь своего хозяина? Или нет? — Люблю. — Потому что он дал тебе всë? — несколько язвительно спросил Гуго, за что был награждён косым взглядом от явно более лояльной зелëной колдуньи. — То есть… — Ты права. — как-то отстранëнно продолжил за девушку комиссар. — Я не могу разобраться в своих чувствах к ним. Ортега преданен мне до гроба, с ним мне хорошо, но Его Величество… Он смог понять меня, но не себя… Это сложно. Не важно. — Сантьяга улыбнулся, махнул рукой и пробормотал совершенно другим тоном: — Давайте уже займëмся делами… Дэ Лаэрт и Ярина обменялись взглядами. Как бы это странно не звучало, но они начинали беспокоиться. И далеко не за свои шкуры.***
— Ты долго ещë у зелëных проторчишь? А то у шасов тут вечеринка намечается… — Бога брал за привычку бесить коллегу, что так часто мотался по всяким, прямо скажем, ебеням из-за желаний комиссара. «Угу, блин. Сидит там, с Домом и Тамиром наедается, а я пашу за четверых…» Но вместо того, чтобы высказать это всë недовольство коллеге, Ортега лишь сильнее прижал трубку к уху и пробурчал: — Ещё пару дней как минимум… — Ха! Лох. — весело отозвалось на том конце. — Чë ты там делаешь то хоть? — За дружинниками приглядываю… Бога разразился смехом, чем то отдалëнно напоминающим крики чайки. Помощник Сантьяги нахмурился. — Ладно, не буду отвлекать тебя от столь важного дела… — гарка был уверен, что друг закатил глаза. Затем пошли короткие гудки, и Ортега, грустно вздохнув, положил телефон в карман. Людские дела, если честно, не самая интересная тема. Ну, бегают эти белобрысые, делают что то… Помощник понимал, что ветряный шеф, скорее всего, просто сослал его «куда подальше», а сейчас развлекается либо с Князем, либо с каким нибудь деловым партнёром. Впрочем, это не было чем то шокирующим; гарка знал, что любим больше, чем все эти жалкие «партнëры», что любим на равне с самим Повелителем, — в голове у него потекли невидимой рекою воспоминания о самых лучших в его жизни ночах — о «тройных» ночах, — с которым он, если вдуматься, равняться был вовсе не против, совсем нет… А значит и поводов для каких то подозрений не имеется. Ну и к чëрту. Мужчина одëрнул чëрный пиджак и быстро направился к новой точке — теперь следовало проверить берег реки, где проводились учения молодых дружинников. «Ещë и малолетки… Может, Сантьяга меня недооценивает? Или просто не придумал чего то по-убедительнее?» Занятый своими думами, нав и не заметил, как быстро добрался до нужного места. Там он присел на лавку, облокотился на корявый ствол дуба, росшего рядом, и, скрестив руки на груди, стал высматривать среди толпы мелких сошек хоть кого то, мало-мальски похожего на «командира». «Да, он просто меня недооценивает… Ну и как доказать ему, что я способен на большее, чем присматривать за малолетками? Ещë и в такое время… Я же должен быть рядом с ним, помогать ему… Может, Санта чем то расстроен? Да, на последней нашей встрече он выглядел немного потрëпанным, но не грустным… Так что же произошло? Чем я могу ему помочь… Не дай бог на моë солнышко опять наползут тучи…» — Эй! Мужчина! Вы что тут делаете? Ортега вздрогнул и перевëл взгляд на появившуюся, как будто из ниоткуда, люду. — Здравствуйте… — заученно кивнул он, доставая удостоверение. — Великий Дом Навь в моëм лице приветствует вас. Я — Ортега, помощ… — Я знаю, кто ты. — недовольно отрезала девушка. — С чем пожаловал, нав? — Наблюдение за учениями — моя работа. Мне сказали, что недавно Дом Людь слегка… Распоясался. Поэтому комиссар попросил за вами приглядеть. А я только рад. — За нами не нужно приглядывать. — Мой шеф думает иначе. А как думает мой шеф… — Так думаешь и ты. — закончила за него колдунья, присаживаясь рядом. Гарка невольно заметил, что девушка чуть заметно выпячивает свои «красоты». «Дура. Круглая дура.» — Я — фата Наеведа. — медленно произнесла собеседница, проникновенно заглядывая в глаза Ортеги. Тот лишь поморщился. — Извини, если привлëк. Я гей. У тебя ничего не выйдет. Иди и не мешай мне работать. — сухо кинул кудрявый брюнет, нарочито небрежно доставая из кармана солнцезащитные очки и водружая их себе на переносицу. — А почему ты один? — назойливая блондинка, видимо, не планировала отлипать. Мужчина чуть слышно цокнул языком. — Я уже сказал — послали только меня. Комиссар не утруждает себя столь мелкими делами. — Но, почему то, высылает тебя на такое. Тебе не кажется, что… Уши гарки резко заострились. — Не смей говорить что либо в адрес моего командира. — процедил он. — Усекла? Наеведа усмехнулась, явно довольная результатом своих взысканий. — Тобой играют, Ортега… — томно прошептала она. — Разве такой умный нав не может этого понять…? — Прекрати. Но внутри мужчину заел маленький червячок страха. «А что, если она права…? Если…» Где то в глубине души Ортега прекрасно понимал, что зелëная мразь либо планирует его соблазнить, либо подорвать веру в комиссара, а ни того, ни другого допустить было нельзя. Иначе всë — «фаталити». Как он потом будет смотреть в глаза Сантьяге? Но в душе сидели и подозрение, и обида на столь плëвое задание, и изголодавшееся тело, и… И ещë много всего. Поэтому, когда девушка ласково и вкрадчиво положила ему руку на плечо, гарка не стал еë скидывать.***
— Сотрите Зелëный Дом в прах. Эти слова показались ему ударом колокола. Эти слова убили всë последнее, что родилось в нëм, чтобы не проснуться. Эти слова… Но он… Он увидел эти два чëрных, как ночь, глаза, увидел в них счастье, увидел нечто, о чëм давно мечтал. Вновь увидел любовь. «Он просит это для себя. Он этого хочет…» И наплевать гарке, что возлюбленный просит об этом ради мести. Мести одному из «партнëров». Он говорит, что хочет. А значит, так и будет. — Конечно, комиссар. — Я так тебя люблю… — Сантьяга потягивается и улыбается, как довольный кот. — Ортега, поцелуй меня. И он целует, с наслаждением окунаясь в сладость губ цветка Нави. Целует, чтобы через пять минут выбежать из кабинета, оставив другу на прощание пару засосов, а в ответ получив «жду тебя сегодня вечером»… Целует, чтобы вбежать в кабинет к Боге. К единственному наву, знающему о той страшной измене. Целует, чтобы упасть в кресло, встретиться долгим взглядом с подчинëнным и громко-громко спросить, громко, но обессиленно, чувствуя, как отвратительный ком подтекает к горлу… «ПОЧЕМУ Я ХОЧУ ЗАПЛАКАТЬ?!» А Бога медленно опускает голову, не выдерживая тяжëлого взгляда коллеги. Опускает, а затем слышит слова, что окончательно отрубают все концы, сжигают все мосты: — Бога… Собирай гарок. Этой ночью, к пяти часам, мы пойдëм на северную часть Лосиного Острова войной. Передай, что это приказ комиссара. Кто не повинуется ему — на плаху. «…Но коль смерти желает ей моя госпожа, Не найду в себе силы, чтоб ей возразить, Хоть предательским блеском сверкают глаза… Почему эти слëзы мне не остановить?!..»***
— Ты сделал это ради меня? — нежные пальцы гладят скулу и щëку. — Да… — Ортега мягко накрыл ладонь Сантьяги своей рукой, улыбнувшись. — Только ради тебя, моя любовь. — Ты такой хороший… Что бы я без тебя делал… — Как там дела с Князем…? — чуть помолчав, спросил гарка. Глаза нава чуть помутились, но он тут же сморгнул едва не появившиеся слëзы, изобразив на лице вялую улыбку. — Всë… Правда хорошо… — Он отбирает у тебя силы… — Ты решил так, потому что я был недостаточно покладист? — усмехнулся комиссар, но в его глазах мелькнули грустные огоньки. — Нет, я это чувс… — Тс-с… — наверное, Ортега ещë никогда не видел такого выражения лица. Такой светлой грусти, нежной, успокаивающей… «Всë будет хорошо» — шептали чëрные, как смоль, глаза. «Всë будет хорошо…» — Я делаю ради тебя всë, Санта… Но почему ты мне не доверяешь? — Я доверяю. — улыбнулся парень. — И лишь поэтому ты сейчас обнимаешь и целуешь меня. Доверяю и люблю… И не только потому что ты готов ради меня на всë. — Я тоже люблю тебя, Сантьяга… — зашептал гарка, нежно гладя комиссара по взмокшей голове. А перед глазами у него стояло плачущее женское лицо с двумя огромными зелëными глазами, обрамлëнное блондинистыми волосами. «…На подносе хрустальном и сердце, и душа, Лишь бы ты улыбалась, принцесса моя…»***
Ортега знал, что рано или поздно, но всему приходит конец. Рано или поздно, но всë кончается. Рано или поздно, но мятежный народ поднимает голову. Знал, а потому не испугался, когда двери открылись с ноги и Бога крикнул, что ничего не выйдет. Что армия истощена. Что дворец не отбить. А ещë знал, что ни Князь, ни иерархи не пойдут спасать Сантьягу. Потому что бессмысленно. Но испугался, когда Сантьяга сказал, что действительно пойдëт. Жила в гарке ещë какая то надежда, какая то вера в то, что несгибаемый комиссар хоть чуть-чуть превознесëт свою гордость, переборит еë и убежит, успеет, скроется, спрячется… Но нет. Просто «нет». И тогда Ортега понял, ради чего жил. Ради чего любил. Ради чего надеялся на ответную любовь. Ради того, чтобы однажды… «…Но хоть перед Богом и доказана вина, Кто за тобою придëт, тот поплатится сполна…» Он сжимал его запястья, не давая сопротивляться, другой рукой зажимая ему рот. Он понял, что спасти можно, только хоть чуточку навредив. А раз комиссар не хочет спасаться сам — будет спасëн насильно, будет спасëн специально. Но главное то, что будет спасëн. — Скорее, Сантьяга. — Нет… Нет, пожалуйста, оставь меня! — командир гарок задрожал. — Почему ты спасаешь меня?! Мы живëм не в мелодраме, каждый должен сам расп… — Я тебя люблю. — улыбнулся Ортега, накидывая на голову другу капюшон. — Я тебя очень люблю, Санта, я тебя так сильно люблю, что готов умереть за тебя. Разве не такой должна быть любовь? — Нет! — Да. — Но это мои грехи! — кажется, наклëвывалась истерика. — А значит, я должен расплачиваться! — Нет, солнышко. — усмехнулся кудрявый, приобняв шефа за плечи. — Я знаю, кто ты. Я и только я знаю тебя с самого детства, знаю, кем ты был и как это разнится с тем, кем ты стал теперь. И знаю, что ты в этом не виноват. Виноваты лишь Князь, с которым у тебя ничего не вышло, — мужчина качнул головой, отбрывая любые попытки сопротивления и отрицания. — И нелюди вокруг. Ты… Ты невиновен, ты чист, моя любовь… — Но… — Не волнуйся. — отмахнулся гарка. — Чуды и люды нас не различат. Мы для них все на одно лицо… — Я не об… Двери распахнулись. — Беги же… — тихо прошептал Ортега, толкая любовника под рëбра. И он побежал. Знал, что надо было остаться, но что то в этих мутных глазах велело ему бежать. И он побежал. Прочь-прочь-прочь… «…Я твоя госпожа, ты — простой беглец-слуга, Двух печальных близнецов разлучил рок шальной, Но если проклятой небом считают тебя, В своих венах ношу ту же проклятую кровь…»***
Он был чист. Люди и нелюди вокруг были грязны, а он был чист. Князь поселил в него часть себя, сделав ненавидимым. Князь сделал его своим, только своим, и это убивало. Даже если им и удалось сохраниться, понять друг друга, пройти долгий путь от ненависти до всепрощающей любви. Но травма — травма никуда не пропала, пройдя рваным шрамом по сердцу самого неприкасаемого нава. Он получил поддержку, но получил ли он любовь? И стоит ли понимать это, как любовь, или же это было зависимостью? Надеждой на то, что «коль привяжешь, то полюбит»? Он полюбил, но как же объяснить это фигуре, продолжающей его ломать? Как закрыть дыру внутри себя, дыру, где должны были быть чувства…? И лишь Ортега знал. Ортега помнил и понимал. И старался помочь. Потому что любил. И знал, что его любовь будет оправдана. Он его пожалел, пожалел своего повелителя, ведь… Ведь любил, преданно любил с самого детства. «…Много-много лет назад, за тысячью морей, Жили люди с душами, что были Тьмы черней, Лишь одна единственная светлою была, Что правила на троне — моя милая сестра…»***
В толпе было полным полно самых разных «посетителей» — шутка ли: казнят величайшего интригана всея Тайного Города! Казнят самого Сантьягу! Дружинники дома Людь, нервно проводящие ладонями по волосам, странно косящиеся на Мечеслава. Никто не знал, что Мечеслав не раз видел Сантьягу рядом. Людские ведьмы и дружинницы, удивлëнно поднимающие брови при взгляде на Ярину. А воевода знала, что отведëт взгляд, когда страшное лезвие пойдëт вниз, ибо не сможет сдержать скупых слëз. Гуго дэ Лаэрт не явился. Как и великий магистр. И тот, и другой сейчас сидели в зале Замка, молча смотря друг на друга. И Гуго плакал — просто плакал. Ибо впервые хотел убить лучшего друга. Просто убить. А Франц… Франц тоже хотел себя убить, хоть и понимал, что поступил правильно. Гарки стояли низко опустив головы. Бога дрожал. Кортес держал за локти плачущую Яну. Артëм и Инга отвернулись. И средь всей этой толпы, средь нелюдей и людей, людов, чудов, челов, навов, осов, эрлийцев, шасов, морян, концов, приставников и всех, всех, всех… Средь них потерялась маленькая фигурка в чëрном плаще. Маленькая фигурка, чьë лицо было скрыто капюшоном. Маленькая фигурка, дрожащая от ненависти к ним ко всем и к себе в отдельности. Здесь, под землёй, в царстве осов, всегда проводились казни. И Москву не тревожат, и собрать всех можно — шикарный выбор… «…Вот уже почти час искупленья настал…» Фигурка задрожала. На эшафот вышел он. Гордый. Смелый. Сантьяга знал, что выходя он сам, вышел бы также. Ортега был прекрасным актëром…«…Улыбнись, твоих слëз не увидит чужой…»
И он улыбнулся, превозмогая слëзы, солëными реками скользящие по покрасневшим щекам, затекающие за ворот и капающие на ключицы…«…Я улыбку твою беззаветно любя…»
Сердце дрожало в груди, тупой болью отзываясь где то в рëбрах. А кудрявый любовник клал голову на плаху, надменно улыбаясь… «…Прошептав мне до боли знакомые слова…» — Ах, — улыбнулся Ортега. — Настало время… А затем его фразу оборвал визг спущенного лезвия. Внутри Сантьяги всë оборвалось. Как будто он действительно до последнего верил, что случится чудо. Что единственный, кто его понимал и любил, вовсе не умрëт. Что… Но визг лезвия, как крик, как рычание спущенной с цепи собаки, оборвал всë, что было. Сердце на секунду замерло, а затем застучало, словно пытаясь порвать грудную клетку, застучало, как копыта лошади, пущенной галопом, забилось, налитое кровью, ненавистью и слезами… А бесчувственное тело сползло с колодки. По другую сторону упала голова. Чëрная, вязкая, как битум… Кровь, навская кровь, слëзы навской души. А на бесчувственных, словно ватных губах — улыбка. Мягкая и всепрощающая улыбка. Два пустых чëрных-чëрных глаза, почерневших прямо с белками, но всë ещë сохранивших подобие живости. «Всë будет хорошо…» Мертвец. И это лицо Сантьяга запомнил навсегда. И убегая оттуда, убегая, сжав зубы и закрыв глаза, убегая в петли Московских улочек, он помнил это лицо, оно стояло у него перед глазами. На веки вечные. Его простили, но он никогда себя не простил. Так и погиб великий навский цветок. Так и погиб сын Тьмы. Нет. Погиб лишь один из сыновей Тьмы. И цветок не завял, просто укрылся под покровом снега. Но для него всë завяло и погибло. Всë, кроме одного единственного слова.Месть!
И скользя по тëмным улочкам Москвы, выберясь из метро, он улыбался. Улыбался сквозь слëзы. Но улыбался страшно, не улыбался, а скалился.МЕСТЬ!
***