Необратимость последствий

      — Грег?       Морроу, прошедший мимо капитана, даже не удостоив его приветственного кивка, останавливается на полпути к своей машине, припаркованной недалеко от входа в участок, и оборачивается на оклик. Дюверье, завидев, как заместитель шерифа садится в автомобиль к своему водителю, удивляется, что парочка Грегори и Томпсона ездит на работу не вместе, но, видимо, такая мнимая конспирация для чего-то им необходима.       — Надо поговорить, — выдыхает Лука, неосознанно протягивая вперед руку, чтобы успеть схватить Грега за рукав, если мужчина решит все же сбежать с поля боя.       — Мне с тобой разговаривать не о чем, капитан. Будет новый труп по делу Судьи — милости прошу в морг.       — А ты уверен, что будет новый труп? — без интереса спрашивает Лука, по дюйму подбираясь к помощнику коронера ближе.       — А ты — нет? Продвижения в деле не намечается. Преступник не особо-то и выжидает время, чтобы нанести новый удар, — хмурится Грег, но змеиные движения капитана в свою сторону не пресекает.       — А ты, я смотрю, в курсе течения расследования, — хмыкает Лука, остановившись в жалком ярде от собеседника.       — С одного удара дуб не свалишь? Я не буду участвовать в этом разговоре. Чао!       Дюверье все же хватает Грегори за руку: он не может позволить помощнику коронера сейчас просто так уйти. Луке выпал шанс извиниться и поставить жирную точку в их конфликте, и он намерен им воспользоваться без остатка и пролонгации. Ледяные пальцы Морроу обжигают кожу, его узкая ладонь идеально вкладывается в ладонь Дюверье, а импульс, посланный по телу этим касанием, шевелит даже короткий ежик волос у Луки на затылке. Пользуясь тем, что Грег не спешит вытащить свою конечность из цепкой хватки, капитан для убедительности накрывает их соединенные кисти свободной ладонью. Со стороны это выглядит как обычное слегка затянувшееся рукопожатие, но капитану кажется, что сейчас на кончиках его пальцев сосредоточен весь мир. В его руках оружие, способное снести этот пыльный и вонючий город до основания, разделить океан, взорвать все вулканы разом, пробурить все слои земли до самого ядра. Забрать у грешников души в услужение дьяволу. Истребить все живое. В его руках — вся суть существования на земле.       — Подвези меня… эм… куда-нибудь. В какой стороне ты живешь? — без пауз выпаливает Дюверье.       Морроу вопросительно приподнимает брови и осторожно высвобождается из липкого плена вспотевших от нервозности ладоней Луки:       — А где твоя машина?       — Я сегодня не ночевал дома — пришлось добираться на автобусе. Хотя бы до остановки подбрось: сейчас дождь пойдет.       — Вызови такси.       — Док… Грег. Я… торчал в участке с шести утра, чтобы разгрести завал с документами. Я… не готов к такси. И нам… нам нужно поговорить.       Грегори сдается: уставший и подавленный судмедэксперт очень хочет домой. Чем быстрее закончится этот разговор, тем скорее он станет свободен. Общество Луки доставляет в целом спокойному и беззлобному Морроу определенные неудобства, ведь со сторонящимися нормальной жизни психопатами он старался обычно дел не иметь. Сейчас же деваться некуда: совместная работа предполагает различные уступки. Жаль, что только с его стороны.       — Садись. Я отвезу тебя домой, — бросает на ходу Грег, стартуя к сияющей белизной Audi.       — Нам по пути? — уточняет Лука, семеня за своим предводителем, как нашкодивший щенок — за разгневанным хозяином.       — Откуда я знаю?! Где ты живешь?       — Вестсайд.       — По пути. Садись.       Дюверье снова погружается в хирургическую чистоту салона машины, чрезмерно громко хлопнув дверью, и тут же прижимает уши, готовясь выслушать замечания по этому поводу. Однако Морроу садится на свое место молча, тянется за ремнем безопасности и слегка задевает плечом плечо Луки. Капитану кажется, что на это место на его теле только что вылили кислоту. Он с силой втягивает носом воздух, поджимает губы и деревенеет на сиденье, не в силах пошевелить даже пальцами ног. Ему тесно в собственном теле, удушливо, горько на самом кончике языка, жарко в центре грудины, остро под ребрами. Больно, так больно… От шума в ушах начинает кружиться голова.       Морроу заводит машину, не замечая телесных страданий своего внезапного попутчика. Салон наполняется звуками музыки. Нежная мелодия, будто весенняя капель, о которой выросший в жарком Лос-Анджелесе Лука только слышал, врывается, кажется, в самое сердце. Мягкая и плавная лирика, спотыкающаяся на смене ритма, затухающая и вновь разгорающаяся, как раздуваемое пламя, словно мед затекает в уши и оседает в сознании липкой и вязкой субстанцией.       — Кто это?       Грегори слегка уменьшает звук, лишая Луку звонкой магии произведения, и машина трогается с места.       — Шопен.       — Это… красиво.       Вот и все, что он смог сказать. Слегка повернув голову, капитан оглядывает профиль Грегори, пытаясь прогнать морок. Стараясь не закрепить в голове образ, в котором чарующие звуки из инструмента извлекает не бездушный и безликий музыкант, а сам Морроу. Изображение того, как тонкие пальцы Грега легко и умело бегут по клавишам, творя настоящее чудо, создавая уникальную магию. Магию, рожденную из звуков и ритмов специально для Луки. Исключительно для него одного.       — О чем ты хотел поговорить? — устало спрашивает Грегори.       Дюверье не сводит с Морроу глаз, стараясь не разрушить волшебство момента, но все же теряет нить, за которую успел ухватиться в процессе своих мечтаний. Помощник коронера расслаблен, управляет машиной одной рукой, второй же подпирает щеку, непринужденно облокотившись на окно, — в общем, всем своим видом показывает незаинтересованность в этом разговоре. Вокруг Луки снова лишь кроваво-рыжее естество родного города, частично скрытое антрацитовыми тучами, и тоска, успевшая плотно пропитать каждую клетку его организма и воображаемого пузыря, выстроенного им вокруг себя в качестве защиты от внешних угроз. Ничего нового.       — Я хотел извиниться за наш последний разговор, — сморгнув наваждение, произносит Дюверье.       — Оу… ну, извиняйся, — равнодушно отвечает Грег, полностью переключая внимание на дорогу: вечерняя пробка плотно стискивает их в своих объятиях.       Лука прикрывает глаза, чтобы снова не сорваться. Сейчас он не может себе этого позволить. Такая привычная и понятная ему злость опоясывает тело, словно кольца удава. Тянет, душит, готовит к кончине. Дюверье из последних сил подавляет негатив и сквозь зубы шипит:       — Извини.       — За что?       — Ты издеваешься?! — взрывается все же Лука, и его визг звучит выше, чем можно было ожидать от владельца глубокого и густого баритона.       — Нет, всего лишь интересуюсь, за что именно ты извиняешься, капитан, — игнорируя выпад и по-лисьи прищурившись, спокойно отвечает Морроу. — Ты наговорил столько всего, что мне хотелось бы четко понимать, что именно из всех своих слов ты считаешь ошибкой. Мы оба — взрослые люди, но с тобой нужно разговаривать, как с непослушным малышом: путем донесения важной информации через твое собственное понимание случившегося.       — Я был неправ, когда стал приплетать твои личные отношения к рабочему процессу. И когда сказал, что сам по себе ты ничего не стоишь.       — Хм…       Дюверье замечает, что Грегори выруливает машину из плотного потока к забегаловке, принимающей заказ через окошко, и встает в очередь. Совместный ужин с Морроу изначально не входил в планы Луки, но спорить с хозяином тачки, везущей тебя домой, и с человеком, перед которым ты вроде как извиняешься за грубость, — дело неблагодарное и сулящее лишь новые неприятности.       — Что тебе?       — Что мне? Что?       — Взять поесть. Еда, обед, перекус. Manger, — с идеальным французским произношением бурчит Грег, таращась на Дюверье, как на идиота. — Я вот люблю бургер с рыбой, который здесь готовят, но запах от него, конечно, адский. Хотя все всегда свежее.       — Морроу?       — Ну что? Определился?       — Ты разве ешь в машине? — только и спрашивает сбитый с толку капитан.       — Конечно нет! Мы отъедем на смотровую площадку.       Через полчаса мужчины сидят на капоте машины, глядя на разливающийся внизу город, и поглощают купленную на свое усмотрение Грегом еду. Дождь так и не начался, что крайне радует капитана. Безжалостно съеденный в три укуса сэндвич с копченой курицей тяжким грузом оседает в желудке, но Луке грех жаловаться: в последние несколько дней он питался лучше, чем месяцы до этого, и все благодаря заботящимся о нем людям. Природу заботы о нем Хантера Дюверье может описать одним словом, а вот сердобольность Грегори все же вызывает ряд вопросов. Неудобных и неприятных.       — Я был неправ, док. Прошу еще раз прощения!       — Забей.       — Ты ведь все равно продолжишь вести себя так же, я прав?       — Как?       — Нагло, вызывающе. Так… эксцентрично.       Грегори смотрит на капитана с хитрой улыбкой и кошачьим прищуром, повернувшись к нему в три четверти. Он напоминает хищника, готового броситься на свою добычу, полностью уверенного в своей безоговорочной победе. В постепенно сгущающихся сумерках шоколад, поселившийся у самых зрачков его глаз, начинает поглощать зеленую радужку. Слегка заброшенная назад голова вынуждает тонкий локон челки, выбившийся из низкого хвостика, падать на щеку, едва щекоча своим кончиком нос. Грег морщится и сдувает прядку, заставляя медно-рыжую в вечернем освещении волну потеряться за острым выступом скулы. Дюверье понимает, что разглядывает собеседника в ответ просто неприлично пристально. В голове снова вспыхивает картинка: рука Эрика на плече Морроу. Улыбка, направленная на него. Расслабленный спокойный Грег, что-то рассказывающий Томпсону. Лука пытается отмахнуться от навязчивых образов, не понимая, как его мозг вообще создает все это. И, главное, зачем? Почему именно сейчас?       Морроу саркастично хмыкает, а после тянется к пакету из-под еды и начинает копаться в нем, не сводя с Луки мягкого взгляда. Достает из недр пакета салфетку. А следом легким движением, привычным и обыденным, таким, которому никогда не придают значения, вытирает Дюверье рот.       — Чистота тела, Лука, начинается с чистоты мыслей. О чем ты так сильно задумался?       — О тебе.       Мысленно дав самому себе по челюсти, Дюверье наблюдает, как вытягивается лицо Грегори, как напрягается его тело. Рука с зажатой между пальцами салфеткой медленно опускается вниз, а губы Морроу стягиваются в нитку, белея по контуру. Нужно было промолчать или солгать. Отшутиться. В прошлой жизни, той, о которой не принято было вспоминать, Дюверье был душой компании: всегда мог поддержать любой разговор, найти подходящую шутку, уместно вставить замечание. Но личные обстоятельства сделали его совершенно другим человеком. Потерянным, заброшенным всеми, погрязшим в последствиях каждого принятого им когда-то решения. Но в эту секунду, прямо сейчас, здесь, рядом с Грегори Морроу черная мгла, окружавшая его в последнее время, рассеивается, становится прозрачнее. Капитану впервые за несколько лет становится по-настоящему страшно.       — Задумал очередную гадость? Ты же только что извинился передо мной, хочешь оступиться на том же самом месте еще раз? — невесело уточняет Морроу. — Шишка будет. Шишка — это некрасиво и больно, Лука.       — Портить уже нечего. Шишкой больше, шишкой меньше, — обреченно произносит Дюверье, опуская взгляд на свои дрожащие ладони.       — Ну, а я с тобой не согласен.       Морроу медленно тянет молочный коктейль через трубочку и смотрит куда-то за горизонт. Крутит ступней в идеально чистой кроссовке на толстой подошве, то и дело напрягает бицепс опорной руки, слегка покачиваясь в такт звучащей из машины музыке. Его плотно обтянутая очередной водолазкой грудь вздымается размеренно и как-то по-особенному привлекательно. Дюверье старается не рассматривать открывшийся перед ним вид, а еще пытается понять, что именно значили только что произнесенные Грегом слова. Морроу считает его красивым, и шишка на лбу испортит внешний вид? Он не хочет, чтобы Луке было больно? О чем это? Что происходит? Зачем он это сказал?       — Не согласен в чем?       — В том, что нечего портить.       — Считаешь меня красавчиком?       — Хм-м…       — Грег?       — Считаю, что ты сам загоняешь себя в угол. Не знаю, что такого страшного произошло у тебя в жизни, что ты превратил себя в вечно унылое существо, готовое взорваться от неосторожно сказанного в его сторону слова, но это явно не тот повод, чтобы уничтожать себя изнутри.       — Ты не ответил на мой вопрос…       Дюверье убирает за спину пакет, все это время стоявший между ними. Двигается ближе и наклоняется к лицу Морроу так, что ему становится видно не только глаза Грега, полностью уже ставшие светло-карими, но и каждую родинку на его лице. Грегори инстинктивно отводит голову назад и удивленно приподнимает бровь, не выпуская соломинку изо рта.       — На какой? — усмехается он, зажав пластик между зубами.       — Считаешь меня красивым, док?       Внезапно помощник коронера ставит стакан на капот и резко подается вперед, вынуждая уже Дюверье возвращать себе захваченное им личное пространство. Полыхающие охрой глаза теперь не на шутку его пугают. Между кончиками их носов едва ли наберется пара дюймов, плечо Луки впивается в ключицу Морроу, явно причиняя последнему дискомфорт. Сотрясающаяся грудная клетка выдает частоту ударов сердца, но Дюверье совершенно некогда высчитывать величину пульса Грега. Капитан попадает в свой же капкан, расставленный с особым усердием и трудом.       — От моего ответа на этот вопрос зависит наше дальнейшее общение? — мурлычет Морроу, не сдвинувшись ни на дюйм от растерявшего всю спесь капитана.       — Н-нет… — сипит Лука, отчаянно хватаясь за остатки собственного рационализма.       Морроу смеется, спрыгивает с капота и оставляет вопрос без ответа. До квартиры Луки они едут в полнейшем молчании, окутанные лишь магией музыки, в которой Дюверье теперь видит лишь одно сплошное разочарование.