Сломанная

Город опускался в прохладу летнего вечера, разбавленного чуть удушливыми нотами дорожной пыли. Вдоль дорог потянулись жемчужные нитки фар, неярко поблескивая в жидких сумерках лилового заката, а вдоль тротуаров медленно и неспешно будто в сонной неге тянулись потоки людей, прочь от офисных коробок, в тень листвы парков и скверов. Неровные световые круги желтых фонарей периодически вытаскивали из разношерстной, но безликой толпы отдельных людей, чтобы снова отпустить их в синь аллеи. Легкий гомон чужих разговоров, шуршание шин, шорох теплого ветра в раскидистых кленах, медленно ползущие машины. Все это наводило какое-то странное состояние, пограничное между трансом и дикой усталостью, лишь только редкие всполохи красно-синих огней проблесковых маячков скорых выводили из состояния ментальной дремы. С трудом выбравшись из душной глотки метрополитена, стараясь не сталкиваться с влажными телами прохожих, миловидный шатен буквально выпал к уличной кофейне, где крутились обросшие рюшечками и кружевами девочки, больше похожие на десерты на тонких ножках, как по команде обернувшиеся на него. Пить хотелось нестерпимо, но терпеть эти взгляды от напомаженных нимфеток не хотелось. В наушниках звучал привычный голос старого друга – не более полугода назад, случайно листая эппл мьюзик он наткнулся на знакомое имя в описании. Ничего удивительного, что Чон Хосок, еще в школе обладавший талантом уболтать самого дьявола, взялся за подкасты. Гости, конечно, у него были мягко говоря, незвездные — сноубордисты, мечтающие об Олимпиаде, молодые тревел-блогеры, трейни из айдол-агентств второго эшелона, однако, стоило отметить, что аудитория с каждым выпуском росла. — И сегодня у меня особенный для меня лично гость, писатель, редактор издательства «Селиум» и просто мой хороший друг — Ким Сокджин. — Привет, Хоби! Или тут тебя нельзя так называть? – прозвучал еще один до боли знакомый голос. — Тебе Джин можно все, что угодно, кроме кринжовых историй из школы. — Как жаль, – картинно расстроился Джин, и в голове появилась картинка, как он передергивает широкими плечами и опускает ладонь на стол в шутливом расстройстве. — Я как раз приготовил список ваших с Чимином фэйлов. Услышав это в эфире, парень немного дернулся и вернулся в реальность, где на него вопросительно-ожидающе смотрел бариста. Неловко, позади уже собиралась очередь недовольных и в прямом смысле разгоряченных людей. — Ванильный мокаччино, – прочитал он первое попавшееся название, написанное мелом на малюсенькой доске. — … наше издательство занимается поиском талантов среди молодых авторов, и скажу тебе, дружище, это в наше время очень нелегко. Молодежь предпочитает писать второсортную гей-порнушку, ой, наверно это тоже под запретом? – осекся Джин и прервал эмоциональную тираду. — Нет, нет, все нормально, — ухахатывался Хосок, видимо за заказом напитка отдаленно напоминающего кофе, парень пропустил шутку от Сокджина. Безобразие из сиропа, взбитых сливок и крошки из печенья слабо утоляло жажду, скорее наоборот вызывало сушняк покруче, чем с похмелья. До госпиталя оставалось три квартала. До дежурства сорок с лишним минут. Голоса из прошлой жизни в наушниках уволакивали сознание в нестройные воспоминания о школьной жизни, которые эхом «старческих» шуток Джина от стен столовой, и щекочущим смехом Хоби разносились волнами легкости по телу, останавливаясь холодными пальцами на шее – холодно и остро. Даже не надо было визуализировать, чтобы порезаться об этот взгляд и надменные шуточки. Мысли явно уползали не в ту степь. Из незапланированной ностальгии его вырвал рингтон мобильника. С легким раздражением, будто его разбудили до рассвета, он достал мобильник из рюкзака и раздражение только выросло. — Да, родная, я помню, что завтра мои родители придут к нам на ужин, да…— парень приложил трубку к плечу, пытаясь реанимировать лед в своем стакане с мокаччино. Но тот бессовестно растаял, превратив и без того убогий напиток в полнейшую мерзость – сладко, ванильно и без какой-либо крепости кофе – все как в их разговоре. До больницы оставалась еще пара кварталов, надо было срочно найти любой магазинчик с напитками, лишь бы перебить эту приторную дрянь, от которой и слюна, и слова, и мысли стали вязкими, как патока. — Нет, я не буду задерживаться, — вздохнул он слишком резко, и поняв оплошность добавил, — я куплю вина и пирожных, не переживай. Все, целую тебя, мне надо еще заскочить в магазин. Подкаст успел закончиться и тишина в наушниках оставила его наедине со своими мыслями. Визит родителей, конечно, не самое приятное событие, но не до такой же степени. Нервно передернув плечами, парень наконец отправил надоевший стакан в попавшуюся на глаза урну. Глубокий вдох, и все вроде в порядке. Умение брать себя в руки в сложной ситуации он списывал на профессиональную деформацию, а возникновение той самой ситуации — на не самые теплые отношения с отцом, но родителей мы не выбираем, хотя он с удовольствием бы махнулся семьями с кем-нибудь из друзей. —Твое поведение недостойно твоей фамилии! – гулким набатом прогремело в голове, одновременно со звоном колокольчика маленького супермаркета. Отец повторял эту фразу всегда. Когда был разочарован его поведением, или проще сказать – всегда. 12 – завоевал серебряную медаль на чемпионате по кендо — недостоин, и все лето в мучительных тренировках, когда друзья на отдыхе и шлют ему бесконечные приветы в мессенджерах. 14 – проколол уши – недостоин. Обошлось без порки и наказаний. Но даже в свои 26 он снимает серьги перед родительским домом. 16 – хочешь заниматься танцами? – недостоин, и дальнейшее обучение в закрытом пансионе с якобы военным воспитанием. После решения стать врачом, а не юристом, как того хотел отец, испытывая видимо эгоистично-маниакальное желание сделать свою династию прокуроров, он не разговаривал с сыном два года. Эти годы молодой доктор и впрямь считает едва ли не лучшими в жизни. Потому что в тот момент он чувствовал, и даже не «себя собой», «легкость и свободу», он просто чувствовал, вспоминая забытые где-то в районе старшей школы эмоции и радость. Но потом случилась эта проклятая статья, потом научная конференция в Нью-Йорке, интернатура в престижной клинике и отец вновь вспомнил о своем отпрыске. — Привет, Чимин! Тебе как обычно? Мальборо? – пролепетал молодой индус на кассе. Парень лишь кивнул в ответ, немного нервным движением сбрасывая со лба прилипшую челку. — Тебя давно не было, не дежуришь? Загорел наконец, а то все ночами шляешься. — Я был в отпуске, – и чуть помявшись добавил, сам не зная зачем. — С невестой. — Ооо, — протянул кассир, расплываясь в щербатой улыбке и пытаясь криво подмигнуть парню, от чего Чимин с трудом сдержал желание закатить глаза как можно дальше. Почему все, кто узнает, что у него есть невеста, пытаются или засунуть свои носы либо в вопрос свадьбы, либо в вопрос деторождения. Вопрос скорее риторический, поэтому сделав вид, что не заметил грязных намеков извращенца, он схватил бутылку воды, пачку сигарет и вновь вышел на еще не остывшую улицу, глубоко вдыхая прелый пыльный воздух, будто тут дышать было легче. Приемный покой встретил как обычно полумраком, немного нервными медсестрами и бирюзово-мятными стенами. Легкая суматоха — обычное явление для отделения интенсивной терапии. Но сегодня эта суматоха нагнетала, словно муравейник копошился перед дождем. Снующий персонал, уставшие посетители на скамейках вдоль стен. Даже автомат с напитками в конце коридора горел тускло, будто на последнем издыхании своих диодных ламп. — Доктор Пак, вы опять в ночную? – искренне удивилась девушка на ресепшн, хлопая наивными глазами. — Да, Нари, я сегодня опять в ночную смену, – тяжело вздохнул парень, цепляя бейджик с именем к бирюзовому костюму униформы. – Что у нас сегодня? — Ваша невеста, наверно очень огорчается… — вздохнула девушка, опуская взгляд. — Нари, что с пациентами? – немного резко ответил парень полностью проигнорировав комментарий коллеги, чувствуя, что сегодня будет тяжелая смена. Мало того, что она первая после отпуска, так еще и весь мир решил засунуть нос в его личные дела. — Доктор Пак, — резко, словно звон бьющегося бокала, раздался голос в конце коридора, из-за огромных двойных дверей приемного отделения выглянула низкорослая девушка парамедик. Ее специфичный японский акцент только усилил ощущение тревожности. — Чие, что там у тебя? – на ходу ускоряя темп шага и доставая из кармана стетоскоп, спросил Чимин. Чие Накамура была одним из самых опытных парамедиков Сеула. Эту девушку сложно чем-то напугать или удивить, слишком много ужаса она видела за годы работы. Паку она очень нравилась, как коллега, никакого самодовольства или излишнего героизма, но все, что она могла сделать, она делала с полной самоотдачей. А главное — она никогда не лезла с вопросами вне медицинской тематики, ее не волновало, почему Чимин дежурит по ночам больше других врачей, почему он уже 2 года помолвлен, а о свадьбе ни слова и почему он так не любит обращение «доктор Пак». — Суицидник — машина сбила на мосту на Северном объезде. Пока погрузили и довезли, чуть 2 раза не «ушел». — Вроде не весна, а у этих психов опять обострение… — проскрипел он сквозь зубы залетая в приемный покой, – третий за неделю. На каталке практически у дверей отделения лежал молодой мужчина, в просвете между спинами промелькнули седые волосы пострадавшего, комьями слипшиеся от свернувшейся багровой крови. Из-за большого количества людей вокруг не сразу можно было разобрать возраст и характер повреждений. — Разойдитесь, — неожиданно громко крикнул Чимин, надевая стетоскоп и протягивая пальцы к шее «суицидника». Парамедики и медсестры наконец расступились. А дальше была тишина, до звона в ушах, походившего на кардиодатчики. Из легких будто выбили весь воздух, и парень так и остался стоять с протянутой рукой, словно боясь прикоснуться к коже человека на каталке – вдруг она холодная. Призрак из недалекого, но пугающего прошлого лежал здесь перед ним и грозился стать призраком в принципе. Секундное замешательство, но голос Накамуры на задворках сознания возвращает в реальность будто из ночного кошмара. И пальцы ложатся на сонную артерию. Затем распахивают уже разорванную парамедиками рубашку, и взгляд цепляет лиловое пятно в области брюшины. —15 кубиков норадреналина и в пятую операционную его! – командует Пак, пытаясь сморгнуть наваждение, но картинка перед глазами не меняется. Персонал в мгновение ока увез каталку, оставив ошарашенного доктора в приемном покое. И это единственный покой, который ему сегодня светит. Уже по пути в предоперационную, он мысленно оценивает риски остановить внутреннее кровотечение и отдает распоряжение отправить пациента на экстренную томографию головного мозга и кардиограмму. Пока будут готовы результаты есть пара минут на переодевание, мытье рук и приведение себя в порядок. **** Такой жары, как и красочных закатов давно не было. Даже под кондиционерами плотно набитый сотрудниками офис плавился и растекался – панорамные окна, считавшиеся изюминкой известной редакции, сейчас играли злую шутку, открывая солнцу простор. Ни единого облачка, ни намека на ветерок за окном и вот к вечеру город внизу уже затягивается желтоватой дымкой пыли, размывая очертания домов как ретро-фильтр для фото. В редакционном гомоне и без жары сложно было сосредоточиться, поэтому наушники стали постоянным другом Джина. Он слушал все подряд, от металкора до андеграунд-рэпа. А не так давно наткнулся на подкаст школьного друга. И стал постоянным слушателем. Хоби будто родился для этого, хорошая речь, ни капли стеснения перед микрофоном и вот, Джин уже постоянный слушатель незатейливой болтовни по средам. Репост в твиттере с поздравлением, и вот он уже гость программы. О чем они будут говорить парень не знал до последнего, но главное, что не о школе. Это Хосок озвучил сразу же после того, как пригласил его в студию. Да уж, лучше рассказывать про нелепые и сопливые романчики, которые без устали пишут юные «дарования», чем вспоминать последний год в их элитном интернате. Он вновь окинул взглядом пространство вокруг, проверяя закончился ли женсовет за соседним столом, и потянулся, разминая затекшие плечи и снимая наконец наушники. — Ооо, кто-то тут решил похвастаться плечами? – раздался голос. За перегородкой, отделяющей его стол от прохода, стояла высокая блондинка с веснушчатым лицом. — Уфф, Микки, — не пугай меня так, фыркнул парень. — Прекращу, когда перестанешь меня так называть, – показала она ему язык. — Я не виноват, что, когда тебя спросили, какой твой любимый писатель, ты ответила – Микки Маус. — Я тогда корейский только полгода изучала! – деланно возмутилась девушка. – Тебе тут прислали. — Мне? – удивился Джин, принимая от девушки увесистую бандероль. — Да. Лично на твое имя, даже не в адрес редакции. Ты ж суперзвезда на литературном небоскребе Кореи, – хмыкнула она, увозя тележку с почтой дальше по проходу. Микки работала в редакции секретарем уже 2 года. Сама про себя она говорит, что в Сеуле она потому, что дважды влюбилась, сначала в парня из Тиндера, ради которого переехала из Австралии. А потом и в Корею, поэтому и осталась тут, несмотря на разрушившиеся отношения с «мелкочленным извращенцем», как она сама называла своего бывшего. Поначалу ей было крайне тяжело: ни знаний языка, ни малейшего представления о культуре, ни понимания корейских ценностей и традиций. Надо отдать должное, своим неиссякаемым оптимизмом и энтузиазмом она подкупала и подкупает всех, у главного редактора просто не было способа отказать шикарной загорелой и абсолютно не говорящей на местном языке блондинке, когда она стояла на коленях в его кабинете умоляя дать ей шанс. За 2 года, правда, из всего вышеперечисленного она только язык выучила. Проводив коллегу взглядом, парень вернулся к загадочной бандероли. На желтом конверте из плотной бумаги не было ни одной марки, только аккуратно приклеенная наклейка с распечатанным адресом редакции и припиской «Ким Сокджину лично в руки. Не вскрывать!». Внутри оказалась толстенная рукопись, страниц в 700, не меньше, скрепленная с одного бока нитками. На том, что видимо было обложкой, не было ни имени автора, ни обратного адреса. Очередной гений графомании решил доказать всему миру, что достоин, как минимум Пулитцера. Из груди вырвался тяжелый вздох, и он отправил этот талмуд на угол стола к остальным заданиям от главреда. Сломанная Основано на реальных событиях Чимин сидел на кровати школьного общежития и уже полчаса теребил кончик форменного галстука. Мысли парня явно были далеко, взглядом он отрешенно скользил по полу, будто пытаясь выучить все трещины в старом рассохшемся паркете Он явно чем-то был расстроен и обеспокоен. — Тэхен, мы же не в чертовом Хогвартсе, — голос от напряжения был нервным. – Тебе не обязательно сидеть здесь все каникулы, раз твой отец за границей. — Я знаю, просто хочу побыть один, – вздохнул брюнет, отрываясь от подоконника и белесого пейзажа за окном. — Но это же Рождество! – вздохнул Пак, наконец отрываясь от разглядывания пыли на полу. — Ты можешь поехать со мной, если хочешь… — Да ты и сам-то ехать не хочешь, — усмехнулся брюнет, возвращаясь к своему занятию. За ночь все окрестности их школы укутало плотным покрывалом липкого и яркого снега, в тени от гор приобретавшего сизо-синеватый оттенок. Ему и правда хотелось остаться наедине с этой белой тишиной, когда единственным звуком вокруг будет скрип влажного снега под ногами. И шум воды в незамерзающей полынье от источника в озере неподалеку от спортивного корпуса. Хотелось подумать самому, в жизни за последнее время слишком много всего происходило, и происходило оно в замкнутом пространстве интерната. Адский котел, в котором смешивались амбиции, агрессия и гормоны подростков, да еще и из непростых семей. Нет, в их школе, гордо презентовавшей себя, как «лучший трамплин для успешного старта в стране» была горстка стипендиатов, получивших место по итогам олимпиад и отборов, но ни для кого не было секретом, что большая часть учащихся — это дети богатых и влиятельных родителей, у которых попросту не было ни времени, ни желания заниматься воспитанием потомков, поэтому они тут заперты как звери в зоопарке. Ким Тэхен был сыном известного архитектора. Его отец, в данный момент строил очередной монумент победы роскоши над здравым смыслом в Арабских Эмиратах, и на рождество приехать не мог. Тэ уже привык к такому отношению, отец и правда лучше ладил с инвесторами, заказчиками, да даже со строителями на объекте, чем с родным сыном, он попросту не умел общаться с детьми. Он был желанным ребенком в семье. Правда желанным только матерью, для отца он был продолжением любимой женщины, хотя стоит отметить, что и внешне, и внутренне они с отцом были похожи больше, чем тот мог себе представить, а Тэхен рано это понял, как и то, что общий язык им не найти, пока парень не научится отличать Пикассо от Кандинского и антаблемент от пилястры. А ему это просто было неинтересно, гораздо больше его увлекали человеческие души. Проводив последний автобус до железнодорожной станции и кое-как запихав в него упирающегося и чуть ли не рыдающего Чимина, он молча побрел в сторону озера, оставляя за собой цепочку нестройных следов. Впереди неделя прекрасного и всепоглощающего одиночества, где наконец можно будет разобрать сумбур мыслей. Когда тебе семнадцать события вокруг настолько быстро меняются и каждый день настолько насыщен, что побыть наедине с собой — это истинная роскошь. На льду озера виднелись заметенные за ночь следы. Тэ немного смутил этот факт. Потому что вчера перед снегопадом они сидели на занесенных мостках с Хосоком и курили, болтая ни о чем, стараясь не касаться важного, дабы не разбить и без того треснувшие юные сердца, а озеро было абсолютно чистым. Следы вели к полынье у источника и приходивший явно был не один. С некоторой опаской ступая по заснеженному льду он вышел к бурлящей в проталине воде настолько, насколько это было безопасно. Кислород на вдохе застрял в легких, и даже всплески потоков воды, омывавших гладкие шипы льда по краям померкли. Прямо посередине ярким пятном на черной перине ледяной воды лежала девушка, открыв к небу мертвые пустые глаза. На ней было белое платье, кажется из костюмов к осенней постановке Шекспира, белесо-голубая кожа трупа почти сливалась со светлой тканью. А в темные потяжелевшие волосы, едва различимые на поверхности воды были вплетены алые камелии. Тэ поймал себя на мысли, что прекраснее он ее еще не видел – ни высокомерно поджатых губ, ни резкого изгиба бровей и усмешки в глазах. Он прекрасно знал ее – Ли Хеджин, она была для него и его друзей ночным кошмаром номер один в течение этого года, темная тень этого богом проклятого места, угрожавшая разрушить все ради собственного каприза. Рука сама потянулась к карману за смартфоном. Пара снимков. Чтобы убедиться, что это не галлюцинация и не мираж Ким набрал не коменданта и не дежурного преподавателя. Он отправил фото Юнги, с одной подписью. — Стерву все-таки прибили. Он уже шел назад в общежитие, подбирая слова, чтобы сообщить о находке менее радостно, когда пришел ответ. — Жаль не я это сделал.