О лисьих следах в высокой траве

      В чужих глазах ни один не находит тепла.       Цвет радужки Предвестника — застывшее перед грозой северное море, до поры безмолвное, но скрывающее под обманчиво спокойной поверхностью бездонную пучину: не гляди, засмотришься, утонешь! На поверхности — ни единого светлого блика, ни намёка на бушующее под толщей воды что бы там ни было. Лезть в эту глубину, в душу Тарталье, рыжему бесу, себе дороже... Да и была ли на деле душа у этого Фатуи с руками в крови по локоть?       Бай Чжу не касается чужого нутра дольше, чем полагается лекарю. Каждый имеет право на тянущие душу горькие, страшные секреты; травник позволяет Предвестнику безмолвно хранить свои. Не ему искать откровенности. Глаза самого лекаря даже не принадлежат ему самому: взятые взаймы по контракту с Чан Шэн золотые капли, порой сверкающие особым холодом из-под мягких ресниц, напоминают Бай Чжу о его обещании всякий раз, когда травнику приходится видеть своё лицо; по-змеиному лукавый прищур вкупе с вежливым смешком стал привычным щитом, скрывающим терзающие тело лекаря последствия его собственного милосердия.       Ни один из них не верит чужой улыбке при встрече: ни той будто бы легкомысленной, служащей отвлечением, даже игрой, в которую Чайльд, кажется, верит сам; ни той притворно вежливой, медово-сладкой от будто бы неспособного на искренность Бай Чжу.       Оба, впрочем, однажды соглашаются подпустить друг друга к своему тусклому, похороненному глубоко под нутром, но отчего-то бесконечно нужному теплу.

***

      Это случается в тихий вечер, когда на постели лекаря отдыхают двое. Под стук капель, доносящийся от прикрытых окон, мысли будто сами превращаются в вязкую грязь, которая заполняет дороги во время дождя; разговор не вяжется, но Бай Чжу лениво думает, прикрыв глаза, что он сейчас не слишком-то и нужен.       Аякс считает иначе.       Прерываясь на оглушительные зевки, Предвестник негромко, с улыбкой болтает о чём-то совершенно неважном. Излияния души в речах Фатуи нет; лекарь их и не ждёт, слушая через слово и поддерживая разговор сонным хмыканьем, по-змеиному греющийся около чужого тёплого тела и куда более увлечённый подсчётом тонких свежих царапин на плече Тартальи.       — ...А я ведь даже испугался на миг тогда, — смеётся Чайльд, и Бай Чжу с любопытством приподнимает голову с подушки. Отчего-то чужая фраза вырывает из сонной неги, и лекарь задумчиво глядит на своего вояку, пытаясь понять, почему что-то в словах Аякса прозвучало непривычно.       — Испугался?       Интересно. Вот оно: вышедшее из образа, непривычное; сколько травник знал Предвестника, ни разу от того не случалось услышать что-то про страх. Знал Бай Чжу рыжего беса, конечно, не так уж и долго...       — Может быть... Скорее, да, чем нет, — пожимает плечами Чайльд в ответ на чужой вопрос, сбивая неспешный ход чужих мыслей. Удивлённый откровенностью — будто бы сквозь толщу моря на миг оказалось видно его дивное дно — лекарь приподнимает брови, ожидая продолжения, и Тарталья не разочаровывает.       — Мне же самому бояться нечего, знаешь ведь, я чему только в глаза не смотрел. А малые мои... Когда я только в письме и могу увидеть, что там с ними творится, вот, знаешь, жмёт чего-то внутри нехорошее: вроде и под защитой семья, а нет-нет, да и думается, мол, лучше бы я там сам был. Возвращаться всякий раз немного страшно: вдруг случилось чего, о чëм в письме не сказали...       Бай Чжу молчит, слушая Фатуи. В груди поднимается горечь: как давно чужое море стало прозрачнее родника, обнажив сокровище, а он не заметил?       Плеча Аякса касается бледная ладонь, и Бай Чжу ловит чужой взгляд, неумело нежа открытость партнёра чем-то теплее обыденной вежливости.       — От тебя не стали бы таить что-то важное... А тревогу и страх слушать нельзя: взбудораженный разум готов придумать множество сценариев, далёких от реальности, но похожих на неё настолько, чтобы свести с ума за достаточное время. Возвращаться стоит с радостью; даже если что-то случится, как ты сможешь помочь, уже изъеденный переживаниями?       От Предвестника доносится мягкое хмыканье. Прохладной ладони тот с себя не сбрасывает, прикрыв глаза.       — Удивительно честно для вежливого лекаря.       В комнате теплеет.