жжется жесточе желчи

Жжется: в горле комками желчи с кусочками изысканных блюд, которые прожевать-проглотить едва получается. Выплюнуть бы это месиво прямо в лицо той, кто так настойчиво пред королевским двором врет. Врет и не краснеет. И Рейнире все прощают. Рейнира не старается. Врет, целуя каштановые локоны на макушке младенца, сидя рядом с белокурым мужем. Врет, все пламенные блики глаз своих, фиалковых, даря костолому в темных доспехах, что крутится подле нее вечно, подобно псу, — Алисент смеется про себя, проглатывая вставший у основания ее языка кусок утки, — тот даже на царских перинах принцессу не оставляет. Рейнира не старается. Лишь делает вид: принцессин ум — лишь комплимент в ушах, один из череды, брызжущей со льстивых уст. Она путает имена мейстеров, пока рассказывает одной из своих фрейлин, что прочла в царской библиотеке. Лепечет заигрывающе про Аметистовую Императрицу, так, чтобы было слышно всем: ту убил собственный младший брат ради трона. По ходу рассказа все шутит — так пошло. Алисент смеется вслух — легенду эту демонстративно Рейнира пересказывает уже который пир. Принцессин ум — пересказывать то, что и так всем известно. Если они способны открыть книгу и перелистнуть пару страниц. «Как она талантлива!» — какой-то фрейлины писклявый тост. Алисент поднимает бокал. Принцессин талант — разрезать облака на драконе. Алисент подносит бокал ко рту, не отпивая: «Что ж, будь дракон у каждого знатного дома, лишь дурак не умел бы седлать его, как сейчас седлают коня». Рейнира не старается. Она подмигивает своему костолому, пока все увлечены представлением акробатов, пока ее муж качает ее, — но не свое, Алисент не сомневается, — дитя на руках. А Визерис, — смотря на Рейниру, но не видя, — радостно хлопает в ладоши. Жжется: поцелуй, даже после глотка вина с гвоздикой, словно желчь, брызнувшая на губы. «Только ради короля», — королева скулой ударяется о щеку принцессы, едва не одергивая голову, будто ошпарившись о раскаленную драконью чешую. «Только ради Визериса», — на лице королевы выученная улыбка хрупким бутоном слегка распускается, как цветы с Простора, что путают лунный свет с солнечным. Жжется: то ли ядом кислой зависти, то ли горечью черствой несправедливости. Рейнира не знает, каково это — жить под «чужим именем»: «Сейра, почитай мне еще». Не знает, каково бежать к королю по первому зову, часы проводить в его покоях, играя роль «блудной дочери», которую он умолял вернуться, не покидать его, стоило только Алисент закрыть книгу и отойти к дверям. Не знает, каково улыбаться в ответ всем тем, кто клеветой кропит спину, решая, кто первый «побывал» в девичьем лоне: Старый король, его преемник Молодой король или Порочный принц. Рейнире преподносят все на позолоченном блюде. Книги, дракона, доброго мужа, целое царство. А она на дар — для многих дам, даже знатных, такой невозможный, опасный, желанный — отвечает ложью. Речь ее — какофония, среди которой отчетливее всех слышится наглое «я». Рейнира улыбается королеве в ответ. Визериса радостный возглас — звоном колоколов, взывающим к солдатам, у Алисент в ушах. Жжется: улыбка принцессина — нагло-уверенная, нагло-нежная, — пламенем в глаза, будто выжечь, выпарить их норовит. Рейнира улыбается всем: Веларионам, которых откровенно оскорбляет, сыновьям королевы, которых не воспринимает всерьез, шуту, сальностями плюющемуся, — всем-всем; так отчаянно цепляясь за титул «Отрады». Алисент глаза не закрывает, голову, короной тонко-кованой увенчанную, отвернуть не пытается. Алисент видит чужую ложь, ясно видит. И глядеть на нее не откажется — она притворяться не станет. Желчь, словно яд, во рту накапливая. Однажды — однажды, знает королева, — эта желчь станет верным орудием, что разъест лживой принцессы драконьи крылья. И та падет — и никто уже не посмеет притвориться, что этого не было.