И так драконы танцевали день за днем, и крик был песней им. И шут топтался вокруг них, смеясь от страха, пока септоны прятались средь каменных келий, с опаской наблюдая, как пламя выжигает двор.

Жжется: в горле комками желчи с кусочками изысканных блюд, которые прожевать-проглотить едва получается. Выплюнуть бы это месиво прямо в лицо той, кто так настойчиво пред королевским двором врет. Врет и не краснеет. Рейнире все прощают.

Хелейна оглядывается отрешенно, растопыренными пальцами в густом дыме фантомного пожара увязнув, пытается отстраниться от знакомо-неведомых фигур, внезапно вспыхнувших перед ней и объятых зеленым пламенем. Эйгон не поднимает глаз со дна приросшей к его ладони чаши, в которой вино плещется, как море в шторм о берега.

Тусклый свет слабо очерчивает ее лицо в темной комнате, но Ник видит Эби перед собой четко-четко. Он любуется ею: тем, как прелестно она выглядит, чувствуя себя потерянно, как трясется еле заметно, явно сдерживая себя от паники, как вина сияет в ее взгляде, когда она решается посмотреть на него и глаз не отводит от пятен крови на его одежде, как артерии выступают на ее шее, вздрагивая вместе с каждым частым ударом ее испуганного сердца. У Ника из груди вырывается звериный вой.

Лукас постоянно предлагает Зои жить вместе в полуразрушенном амбаре, обещая, что совсем скоро его берлога превратится в занимательное место, безопасное, и там до нее родители никогда не доберутся, а даже если они забредут туда, то выйти оттуда целыми уже не смогут. «Ты можешь положиться на меня, Зои, помнишь — как в старые-добрые». Зои в чистоту намерений брата слабо верит.