Инструкция по эксплуатации: наладь отношения

Шепотки, громкий хохот и румяные щеки. Взгляды с намеками, незаметные касания и флер алкоголя в воздухе. За окном гремят салюты, музыка шумит громко, а столы в каждом из отделов студии застланы тарелками с едой, в каждом уголку помещения кто-то, да заныкал пакет, подаренный в честь праздника. Еще не время уезжать — работники не перебрали до рвоты, ведут себя адекватно; наученные горем прошлого (все помнят, как Ши Уду бедного и несчастного Цюань Ичжэня заставил собственной рубашкой отмывать пол от рвоты, которую ту допустил после первой пиалы байцзю), они не давали себе дозволенностей. Ши Цинсюань, которая воркует над ухом Хэ Сюаня, подливает в очередной раз ему алкоголь. Мужчина, на удивление, держится — даже после пятой чашечки его взгляд не мутнеет, но мочки ушей выдают легкий оттенок алого. Цинсюань довольно хмыкает, поправляет галстук на его шее, соблазнительно улыбается — Хэ Сюань перехватывает ее руки и смиряет хмурым взглядом. Девушка цокает, закатывая глаза. Ши Уду, следивший за ними, отвлекается на Пэй Мина. Он пихает мужчину в бок, заставляет отвлечься на него и Линвэнь. Женщина приподнимает уголки губ — редкое зрелище, которое можно увидеть лишь в компании Трио Опухолей. Кадр сменяется на креативный отдел. Фэн Синь и Му Цин, которых неизвестный «гений» (покинувший и променявший их на экономический отдел — Пэй Мин) посадил на места рядом, как всегда пихали друг друга локтями в бока и обменивались «любезностями» в виде оскорблений. Хуа Чен, смеривший оболтусов скептическим взглядом, качает головой. Благодаря рассказам Се Ляня, он не считал их стоящими внимания, но не старался изжить со свету, ибо те были слишком дорогими для него. Вышеупомянутый же покрылся красными пятнами на шее. Его уши горели, сам он пытался стянуть с себя рубашку и почти сделал это, но Хуа Чен, заприметив, приобнял Се Ляня за талию, тыкаясь кончиком носа в горячую кожу. — Гэгэ, не стоит одаривать этих жалких тем, что не достойно их взора. У Се Ляня мысли вязкие, вечно ускользают из его незримых ладоней, хочется зачерпнуть, но они исчезают так же быстро, как алкоголь в посуде. Мужчина куксится, проворачивая в ладонях пиалу, а затем заторможенно поворачивается к Хуа Чену: тот позволял себе слишком много. Не то, чтобы он был против, нет. Очень даже «за». Правда, ощущение, что толстый слой льда растапливается под чужим пламенем неистово, что ему только жарче становится. — Сань Лан, — голос хрипит, то ли от затягивающего комка в животе, то ли от долгого молчания, — ты слишком близко. Му Цин на противоположной стороне стола замолкает, ударив кончиками китайских палочек по костяшкам Фэн Синя, когда тот потянулся к его любимым вареным крабам. Длинноволосый их ест редко, поэтому упускать шанс набить живот до отвала не хотелось, а в желудке надоедливого некогда друга — черная дыра. Проглотит и не заметит. — Ты чего… — Хмурится стажер, не успевая закончить фразу, как к его губам прикоснулся холодный палец, не давая следующим словам выплыть наружу. Он переводит взгляд на то, куда смотрит самое вредное создание в его жизни и замирает вместе с ним. — Гэгэ, это не я говорю об этом тебе прямо в лицо при всех наших коллегах, — губы Хуа Чена подрагивают в улыбке, чувствуя флер чужого хмельного дыхания. Ему сложно держаться, когда границы человека, которого он любит все душой, стираются. Се Лянь усмехается, приглаживая шелк чужой алой рубахи пальцами, словно там были складочки. — Убери руки от моей пиалы, Сань Лан, и я не буду так близко. — Мне кажется, что тебе хватит, — не сдается мужчина, едва сдерживаясь, чтобы не впиться в желанные уста. Не имеет права преступать дозволенное первым, ждет, словно верный пес команды. Дизайнер по разработке персонажей под тяжелый вздох Се Ляня убирает его посуду куда-то подальше, в сторону пустого места их руководителя, а затем приподнимается, нежно подтягивая за собой возлюбленного. Се Лянь стоит на ногах твердо, но шатается из стороны в сторону неловко, цепляет пальцами ткань красного шелка, тянет на себя с неприсущей ему в трезвом состоянии наглостью и силой. Его уста — горькие на вкус, мягкие наощупь, чувственные подобно лепестку с целебной росой утром, — заставляют Хуа Чена незаметно вздрогнуть и обхватить непослушное тело мужчины, которое навалилось, захватив в грубые объятия. Хуа Чен не шевелится лишний раз. Слышит, как Фэн Синь давится едой и громко задыхается, а Му Цин, громко ругнувшись, встает с места и пытается помочь тому прийти в себя, сам попеременно кидая взгляды на пару, выражая стопроцентное «меня сейчас вырвет» и «какого черта?!». Хуа Чен позволил бы себе усмехнуться в обычное время, но не тогда, когда горячие ладошки возлюбленного пробираются под одежду, очерчивая пальцами ареолы сосков, чтобы потом их сжать и потянуть на себя. С силой небожителей, он отстраняется от губ Се Ляня, облизывая влагу кончиком языка. — Гэгэ, я должен защищать тебя, а не… — ему не дают договорить, упираясь пьяным, но властным взглядом в бледное лицо. — Мне лучше знать, что ты должен делать. Хуа Чен замирает и с несвойственным ему стыдом чувствует, как его член в штанах дернулся. Се Лянь, словно хищник, почуявший «кровь» жертвы, снисходительно улыбается и с неожиданной силой тянет растерянного Хуа Чена к выходу из здания, минуя столики с сотрудниками, оглядывающими их с удивлением, потерявшего сознание Фэн Синя и Му Цина, провожающего удаляющиеся фигуры в полном безмолвии. Они спускаются вниз и выходят на улицу, вбирая в легкие свежесть воздуха с примесью выхлопных газов. Хуа Чен, успевший прийти в себя, сжимает ладонь Се Ляня, пока не упирается в стену спиной. Он в силах оттолкнуть, но разгорающееся внутри желание и любовь к человеку напротив, бешеная преданность — все это превозмогало, ставило на колени, размазывая по той самой стене. Се Лянь дергает пряжку ремня на брюках Хуа Чена, ощутимо ведет по зоне паха — дразнит. — Гэгэ, давай хотя бы до дома дойдем. — Приказываешь мне терпеть? — В глазах напротив горит возмущение и искра игривого желания. Хуа Чен сглатывает скопившуюся слюну. — Прошу дать этому Сань Лану возможность исправиться в более комфортных условиях без лишних глаз. Уголки губ Се Ляня дергаются и он делает шаг назад, заводя руки за спину: он понимает, что проигран бой, но не война, и даст реванш немного позднее. Ему бы хотелось поспорить, после чего завести подальше вглубь тесного переулка между домов и отдаться клокочущему желанию, которое в трезвом уме играет где-то за кулисами. — За каждую минуту моего ожидания будут насчитаны штрафные очки, — слегка обиженно молвит Се Лянь, стоя у дороги и провожая взглядами автомобили, пока Хуа Чен судорожно соображает, прикидывая разные варианты, соизмеряя скорость решения вопроса, но по итогу откидывает все, что связано с такси, водителями и транспортами. — Долго ждать не придется, гэгэ, — наконец-то отвечает Хуа Чен за спиной мужчины, поддевая кончик уха носом. Се Ляня это касание лишь сильнее распаляет, заставляя бросить через плечо мутный, но колкий взгляд. Доиграется ведь на тонких струнах его воздержания, и будет оседлан прямо на пешеходной дорожке. Хуа Чен примирительно приподнимает обе руки, якобы сдаваясь и извиняясь одновременно, а затем по-свойски кладет ладонь на чужую талию, прижав к себе, чтобы заплетающиеся ноги Се Ляня, если и подведут, то падения не состоится. Они бредут к отелю, пока пальцы изрядно напившегося залазят под куртку с рубашкой, вычерчивая холодными подушечками пальцев витиеватые узоры, ими же и ловя табуны мурашек, которые волнами осыпаются по телу; с ним играют нечестно, прижимаются слишком близко, заглядывают в глаза, показывая открытые острые ключицы, выглядывающие из-за небрежно повязанного шарфа. Се Лянь не один раз признавал, что Хуа Чен — это дьявольское пламя, крадущее душу и подчиняющее себе. Всегда нежный и заботливый, с ним ты не чувствуешь себя ненужным и брошенным. Всеобъемлющая любовь заставляет тебя тонуть и идти ко дну из спокойствия и умиротворения, и выплывать оттуда не хочется, нет желания. Лишь растворяться бесконечно, ловить ноты из звуков удовольствия и… Он выдыхает и водит головой, прикрывая глаза, чтобы зажмуриться. — Гэгэ? — В ласковом баритоне слышно волнение. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Ты провоцируешь меня. Как думаешь, хорошо ли я себя чувствую? Вместо слов мужчине отвечают хмыканьем и косой улыбкой, которую пытаются сдержать, но попытка проваливается. Провалилось и терпение Се Ляня, когда они зашли в отель, оформляясь у административной стойки. Хуа Чен отдает баснословную сумму за непонятный номер класса «президентский», и просит не беспокоить до вечера следующего дня — теперь время Се Ляня усмехаться, одаривая Хуа Чена насмешливым взглядом. Он жмет плечами, бормочет неслышно: «а что такого?». Ничего. Совершенно ничего. Девушка провожает их до самой двери, она не сводит с обоих мужчин заинтересованных глаз, полунамеками дает понять, где и что располагается в комнате: от эфирного масла на тумбочке для того, чтобы создать атмосферу и до крепких лент на халатах из малбери. Се Лянь делает отметку насчет лент, пока Хуа Чэн принимает пожелания о спокойной ночи, отшучиваясь: «покой нам только снился». Се Лянь фыркает, прикрывая улыбку ладонью: его Сань Лан не умел создавать образ спокойного человека. А затем они заходят в комнату, стоят около секунды, осматривая друг друга. Хуа Чен наклоняется к лицу Се Ляня: целует до сумасшедшего мягко, касается его так аккуратно, словно он рассыплется, если добавит жесткости в действиях. Се Лянь кусается с долей злобы: припоминает, в чем Хуа Чэн провинился. Прижимаются одуряюще близко, мажут пальцами по мягкостям тела; Се Лянь дергает одежды, хочет сорвать, но ему не дают это сделать так быстро, как было желаемо. Се Лянь уводит от своего корпуса чужие ладони, сцепляя их на затылке мужчины, недовольно качнув головой. Штрафные очки, о которых он помнит на удивление отчетливо, не дают ему покоя, хочется подразнить Хуа Чена до изможденных стонов и просьб. Се Лянь ведет носом по линии чужого подбородка, вдыхая цветочный аромат парфюма, что вовсе не сочетается с внешним ликом хозяина, но если узнать его ближе, то понимаешь — другого для него попросту не существует. Сладкие нотки окутывают спокойствием, дарят забвение и такую драгоценную защиту. — Гэгэ, я в таком положении не могу доставить тебе больше удовольствия и, конечно же, исправиться, — вкрадчиво шепчет мужчина, следя единственным глазом за возлюбленным. Тот не торопится, словно уповая в медлительных ласках, ведет языком по шее, изредка причмокивая губами, чтобы оставить яркие следы от засосов: те багровыми пятнами, похожими на лепестки роз, распускаются на коже Хуа Чена. — Тебе не нужно исправляться, я сам исправлю твое положение, — удивительно спокойно отвечает Се Лянь, что даже мысль на минуту закрадывается о его просветлении от алкоголя, но тот забавно морщит нос от новых приступов головокружений, раздраженно прикусывая кость на ключице дражайшего Сань Лана. Второй рукой, свободной от удержания чужих кистей, расстегивает податливые пуговицы, оголяя широкую грудь, чтобы ногтями провести у ореолов сосков. Се Лянь старается считывать каждый вздох, реакцию чужого тела и ловить мурашки по коже. Трется собственным затвердевшим членом о чужой через брюки и заглядывает в глаза Хуа Чена, словно может прочитать потаенные мысли в глубинах хрустика. Хуа Чена закидывает в самое пекло: от касаний смелых, трепетом крыльев бабочек, поднимающим в нем все живое, и тепла пробуждающего, близкого и желанного — еще немного и упадет на колени дрожащие, не выдержит водопада из ощущений, что Се Лянь дарил этому жалкому, грязному псу, не заслуживающему любви и ласки. Трение через брюки усиливает импульсы, Хуа Чен тихо выдыхает в красное ухо Се Ляня, касаясь опухшими губами горячей кожи. Обсасывает, покусывает, толкаясь слабо навстречу выпуклости ощутимой — ловит слухом реакцию, довольной усмешкой реагируя. Светлый и такой родной оттенок глаз напротив заставляет вздрогнуть. Он скидывает с себя рубашку, наклоняется и впивается в губы поцелуем жадным, грешным, теряя голову от одного только биения сердца, такого же трепыхающегося и волнующегося, как у самого Хуа Чена. — Гэгэ меня в гроб сведет, погубишь ведь, — оторвавшись, шепчет он, потершись кончиком носа о чужой. Настолько уверенный ответ он не слышал давно: — Я не позволю. Хуа Чена толкают на широкую и безумно мягкую кровать. Се Лянь садится верхом на узкие бедра, прижимается упругими ягодицами к вставшему члену, и, не стыдясь ни капельки, покачивается на нем, издавая рваные вздохи. — Сань Лан такой твердый. Такой горячий. Нетерпеливый. Мужчина кусает губы, обветренные и сухие — Хуа Чен не один раз покупал ему увлажняющие крема и витамины, желая помочь избавиться от этой проблемы, но Се Лянь, постоянно занятый, забывал вовремя принять и использовать. Хуа Чен никогда не ругался, но, когда мог, напоминал, отправлял сообщения и звонил в перерывы — это давало свои плоды и степень сухости уменьшилась, но не исчезла полностью. Внезапно вспомнив об этом, он проводит большим пальцем по потрескавшейся коже и сглатывает, стоит только Се Ляню широко лизнуть палец от основания до кончика, влажно причмокнув. — Соленый. — Гэгэ… Хуа Чен действительно сходил с ума. И причина его сумасшествия — любовь всей жизни. Се Лянь из-под полуприкрытых ресниц поглядывает на свою желанную жертву: втягивает ртом чужой палец, играючи проходясь по нему влажным мягким языком, изредка прикусывая фалангу. Медленно, растягивая сам момент, расстегивает пуговицу за пуговицей у своей рубашки, а когда вторая рука тянется к нему, чтобы помочь раздеться — прокусывает до крови то, что держал в рту. Ему не хочется давать возможность действовать без его разрешения, а затем словно извиняясь, зализывает мелкие ранки, оголяя свои плечи и наклоняясь к Сань Лану. — Я запрещаю тебе что-либо делать сегодня, — шепчет прямо в губы, нежно чмокнув чужие уста и наклоняется к груди, покрывая ту дорожкой из мокрых поцелуев. В Се Ляне все клокочет, словно в жерле вулкана, и если чужие ладони лишний раз коснутся его, то не сможет сдержаться, кончив от одних только прелюдий. — Гэгэ, — раздается под ним бархатный баритон, — это очень сложно. Хуже пытки не придумать, когда желанное восседает на тебе: щекочет полами рубашки по корпусу, скользит губами по бледному телу, томно выдыхает, сдерживая стон, если касается членом его ноги. Пальцы Се Ляня тянутся к ремню Хуа Чена, ловко вытаскивая тот из джинсов и усаживается обратно на бедра. — Руки, Сань Лан, — на лице нет обыденной невинной улыбки, Хуа Чен знакомится с новыми границами, познает хитрость в уголках губ, сверкающий пьяный взгляд и послушно тянет кисти рук, понимая, что с ним хочет сделать возлюбленный. — Это лишнее, тебе не кажется, — скорее для проформы, чем из возражений отвечает Хуа Чен, ведь если ему запретили касаться, тот не коснется никогда и ни при каких условиях, до нового указа. — Знаю, но мне всегда хотелось сделать что-то такое. — Всегда? Се Лянь замирает на периферии, осознав, что сказал нечто лишнее, но отбрасывает это чувство куда-то подальше, выдавая свое смущение лишь кончиками ушей, и это, при желании, можно было свести на действие алкоголя. Он кивает, признавая, что часто думал о Сань Лане не как о добром друге или коллеге, а о ком-то большем. Затягивает ремень на кистях, больших и тонких, медленно, зачарованно. Руки мужчины, расположенные над его головой, связаны и не смогут коснуться, погладить, сжать, выразить желание через действия — и это ограничивает Хуа Чена, делает его нетерпеливым и чрезвычайно чувствительным к каждому действию со стороны возлюбленного. Се Лянь использует это, на удивление, умело, манипулируя тем, что ощущает Сань Лан — следит за ним, подмечая пьяным разумом каждое изменение, каждое дрожание ресниц. Он раздевает Хуа Чена полностью, пока он не остается нагим — и любуется. Очарованный бледностью кожи, редкими родинками и едва пробившимся темным пушком внизу живота, тянущимся до пупка, он облизывается, понимая, как все стянуло внутри. Хуа Чен дергается под ним. Ерзает, смотрит в любимые глаза пристально, растягивает тонкие уста в плутовской ухмылке — и Се Лянь торопится, покрывая от шеи до самого низа мелкими засосами и укусами мягкую, нежную кожу, чтобы понять, на сколько долго хватит Сань Лана. Вдыхает в легкие аромат одеколона, свежести цветов и появившимся дождем, что-то сродни с начавшейся грозой — голова кружится, тяжелеет. Он держится отчаянно. В темном глазе мелькает удовольствие с неприкрытым неверием. Хуа Чен, словно не понимая, чем заслужил у небожителей подобной щедрости, напрягается, но тут же расслабляется — понимает, что Се Лянь такое заметит, потому и принимает этот поворот событий с распростертыми (не на деле) руками, поглаживая бедром бок туловища Се Ляня. Тот не сдерживает себя и хлестко шлепает по бедру Сань Лана. Шумный выдох сквозь зубы и неслышный стон — манна небесная, дождь посреди засухи. Низкий бархат голоса сминает все внутренности Се Ляня, делая из них кашу — смешанная с вожделением и любовью, она дает обильные соки. И это срывает крышу. — Гэгэ так беспощаден к этому Сань Лану… Срывает крышу до потери здравомыслящей личности. Грудной рокот из груди Хуа Чена слышать приятно, настолько, что самому в брюках становится невыносимо тесно. Се Лянь избавляется от сжимающих пах одежд, блаженно выдыхая и заправляет волосы за ухо, наклоняясь к тому, что подрагивало от возбуждения. На теле алели пятна; не так много мест остались нетронутыми чужими устали. — Гэгэ, мне стоило бы принять душ перед этим, — шумно сглатывает Сань Лан, глядя на оголенные бедра. Смять их хочется, но вместо этого сильнее сцепляет свои пальцы, царапая ногтями костяшки, чтобы усмирить нарастающее желание повалить под себя, взять роль ведущего и уже наконец-то дотронуться везде, где ранее грезилось во снах. Се Лянь ухмыляется, словно считывая чужие мысли, скидывает с себя рубашку, проводя собственными руками по плечам к ключицам, далее к груди, касаясь подушечками пальцев собственных сосков, закусывая губу, чтобы не пискнуть, а после наклоняется к лобку Хуа Чена, проводя языком по мошонке. — Кажется, что кто-то с ума сходит от одного только наблюдения за мной, — констатирует факт Се Лянь, прокладывая дорожку по твердому стволу к уретре, где обильно выделялся предэякулят, слизывая жидкость, опробывая ту на вкус. — Кажется, что пришло время позволить тебе немного больше. Мужчина, не отрываясь от ласк, ведет ладонью по члену, заранее смочив ту слюной и разворачивается бедрами к лицу Сань Лана, пряча смущенный взор в чужих ногах, прошептав тихое «можно» и не дожидаясь, пока Хуа Чен перейдет к делу, берет в рот, проворачивая те же движения языком, как некогда с пальцем. Во рту пульсирует горячая плоть: солоноватый привкус отдает легкой горькостью, но Се Ляню нравится. Он наслаждается тем, что делает, вкушает — буквально, — с удовольствием, ведет языком по стволу, обводит четко ощутимые вены у стоячего и горячего из-за прилившей крови к члену. И это выплескивает последние капли бензина в костер из всех ограничений, которые когда-то преследовал тот Се Лянь, из прошлого. Этот Се Лянь — смелый, настойчивый, упертый и добивающийся своего любыми методами. Он не упустит из рук шанс на то, чего он желает — схватит за горло, прижмет к себе и вытрахает если не самостоятельно, то через касания и рот, обильно смачивающий кожу по всем доступным участкам. А потом кое-что идет слишком по плану и Се Лянь ведет бедрами навстречу, насаживаясь на горячий и влажный рот резко, быстро. Тихое «кхм» и шумный вдох через нос. Хуа Чен берет глубоко, до самой глотки и посылает такую вибрацию через мычание, что Се Лянь едва не кончает на месте. Мстительно, мужчина начинает двигать головой быстрее, едва задевая кромкой зубов тонкие вены — Хуа Чена подбрасывает на постели из дорогой ткани и он, зарывшись носом в бедрах Се Ляня, замирает, сжимая член в вакууме из щек. Се Ляню этого хватает, чтобы продолжить ритмично двигать ртом, самозабвенно увлекаясь — словно пытается удовлетворить не самого Хуа Чена, а себя. Хуа Чена это устраивает сполна. Очнувшись, в противовес быстроте Се Ляня, он сосет медленно, вылизывает влажную и блестящую от слюны головку, задыхается — руки, привязанные, дергаются, но не выбираются из плена обжигающей кожи, где тонкая часть металла царапала кожу. Желание сжать аппетитные и, безусловно, крепкие ягодицы, растет достаточно быстро, но он доволен и членом во рту — в конце концов, до задницы добраться он успеет тогда, когда Се Лянь, его дорогой и горячо любимый Се Лянь позволит, даст разрешение на порочащее богохульство. Удовлетворить и оставить довольным — только это расплывается горячим желанием по нутру Хуа Чена, скрепляя по ногам и рукам договором, заключенным немым согласием. Если они продолжат в том же духе, то кончат не дойдя до дела. Се Лянь вздыхает, подрагивая всем телом, стараясь перебороть себя и приподнимает бедра от лица Хуа Чена. В его рту было тепло, приятно и до спазмов в животе, где бабочки так и норовили вспороть ему внутренние органы. Он тянется к эфирному маслу, но передумывает, решая попытать счастье и заглядывает в прикроватную тумбочку, заметив что-то знакомое, а когда достает бутыль, довольно улыбается. — Нам страшно повезло, — он наклоняется над Хуа Ченом, целует того в уголок губ, слизывая слюну после минета и, возможно, его личную смазку. Выливает себе на руки лубрикант и усаживается на талию Хуа Чена, смазывая ободок ануса скользящей жидкостью, на пробу проталкивая свой палец, шумно выпустив воздух через нос. Хуа Чен не может отвести взгляда от картины, что вырисовывается перед его взором: подрагивающий всем телом от возбуждения Се Лянь, со спутанными каштановыми волосами, что редкими локонами ниспадают на лицо. Он подгибает колени, чтобы ткнуться уже подсохшей головкой в ягодицы возлюбленного, говоря о своем нетерпении. — Сань Лан торопится? — Мужчина, сидящий на нем, откидывается, чтобы влажными руками провести по твердому органу за его спиной и слышит сдавленный, но приятный стон. — Гэгэ… — Чш-ш, не торопись, — Се Лянь наклоняется, чтобы поцеловать Хуа Чена, щекоча щеки и скулы кончиками волос, проникает в рот проворным языком, очерчивая им же зубы, а затем отдаляется, задерживая свой взгляд на глазах, что в приглушенном освещении, словно отдавали алым, — не терпится? Глупый вопрос и не менее очевидный ответ. Хуа Чен кивает, ведь не счесть сколько раз он мечтал об этом, страстно желая, но каждый раз глушил. Просто ждал, когда первый шаг будет сделан не им, боясь спугнуть своей навязчивостью или излишней заботой. Он вздрагивает, когда его Се Лянь усаживается на член, елозит по нему, напрягая ягодицы, обхватывая мышцами ствол. Поддается вперед неуклюже, срываясь на животные инстинкты, чувствуя, как разум мутнеет. Слизистая, обильно смазанная и растянутая впопыхах, принимает возбужденно стоячий орган не сразу. Се Лянь покачивается, кусает губы алые-алые, и принимает член полностью только полуминутой спустя, замирая и привыкая к масштабности растянутости и наполненности, заставляющей забыть о том, что такое функция дышать. Хуа Чен, не коснувшийся его совершенно, ощущался пылкими ладошками на всем теле: его руки блуждали по стоячим соскам, которые Се Лянь обводит подушечками пальцев. Опускается ниже, повторяя движение глаза Сань Лана, очерчивающего узоры по всему телу: от впалого живота и до собственного члена, влажного и до больного воспаленного ласками игривого языка. — Сань Лан так радушно принял меня, — он приподнимается бедрами, движение мышц ощущается телом Хуа Чена, — так щедро наполнил меня. — Гэгэ прекрасен, — выдыхает Хуа Чен, размашисто толкаясь в ягодицы. Осознав свою оплошность по шипению со стороны Се Ляня, он плавно опускается на простыни, жмурясь, чтобы сдерживать порывы, которые рвались из него, рвались и не хотели тушиться, исчезать. — Мой Сань Лан слишком… — Он опускается на него и вновь поднимается, привыкая к размерам, — Слишком напористый. Я мало наказал тебя? Короткий и быстрый кивок сопровождается тихим смешком Се Ляня. Он царапает бледную кожу, оставляет следы принадлежности, не жалеет тело любимого — яркие и красные царапины возбуждают воображение, когда Се Лянь представляет реакцию других людей, увидевших их из-под слегка расстегнутой рубахи. Ускорение ритма и темпа оставляет ощущение горячего внутри: трение кожи о кожу сопровождается ответными звуками — шумные вздохи, они оба не успевают вовремя вдохнуть спасительной дозы воздуха, сердце загоняется, нервы, в щекотливой опасности от триумфальной концовки, цепляются друг с другом в безумном танце из похоти и нежности, выводя резкие линии из коротких вспышек перед глазами. Внутри Се Ляня все еще тесно, горячо и жарко — капли пота стекают по острым скулам Хуа Чена, он издает редкие, но низкие и рваные вздохи, но этого Се Ляню хватает сполна, чтобы ответить секундным, проникающим в самое сердце, звуком. Он чувствует, что близится к развязке и по сдавленным стонам со стороны изголовья кровати, возникает понимание, что он не одинок в своем желании. Се Лянь с трудом сдерживает себя и свои бедра, желающие насаживаться на член до последнего содрогания, он усаживается до самого основания, выпуская воздух через зубы, стараясь успокоить загнанное от быстрого темпа сердца. — Иди ко мне, — шепчет уже порядком вымотанный Се Лянь, потянув за кожаный конец ремня на себя, ныряя в кольцо из рук, чтобы сидеть друг напротив друга. Ему хочется в момент пика видеть дрожь ресниц и ловить дыхание своим лицом и губами. Трется носом о чужой нос, поудобнее расставляя колени у бедер Хуа Чена. В таком положении не грешно кончить, предаваясь чувствам до последней капли, опустошая скопившуюся чашу из вожделения к другому. — Не забывай, что я веду, — не отрываясь от взгляда Хуа Чена, напоминает мужчина, медленно приподнимая бедра, потираясь собственным членом о чужую кожу живота. По телу проходит пульсация, мышцы начинает сводить, но Се Лянь все равно не торопится, растягивает удовольствия, пока сам с ума не сойдет от переизбытка ощущения, стонет прямо в губы, изредка цепляясь зубами за скулу. Онемевшие руки Хуа Чена плотно облегают изящную шею Се Ляня, по ним мелкой рябью бегут разряды из боли прилившейся крови. Он касается языком ушной раковины Се Ляня, прикусывает кожицу. В ответ слышит удовлетворенное мычание, ощущает сжатое кольцо мышц вокруг члена. — Не забуду, — шепчет Хуа Чен и время растворяется для него в дымке тумана и смазанных моментов. Се Лянь ускоряется, трется быстро-быстро о покрытую капельками пота кожу Хуа Чена, смешивает его с естественной смазкой; их запахи становятся едиными, как и они сами — сумасшедшая какофония из эмоций и ощущений захлестывает сполна, из-за ускоренного, жадного до близости ритма, член выскальзывает из Се Ляня, и он едва вводит дрожащими бедрами тот обратно, однако этот момент становится последней каплей — Хуа Чен наполняет только принявшего Се Ляня семенем и гортанно стонет, подрагивая всем телом. — Сань Лан, — неверующе шепчут залюбленные губы. Его тело пронзает игла и, приняв в себя Хуа Чена, Се Лянь кончает чуть погодя, жмурясь и кривя губы, опадает на горячее тело. Кольцо из объятий не дает завалиться набок. Сжимают Се Ляня так ласково и осторожно, что из глаз его катятся слезы — их немного, но выражают они все и сразу. — Сань Лан, — повторяет Се Лянь, — я люблю тебя. Се Ляня обнимают крепче, они ложатся вместе на кровать. Хуа Чен обессиленно старается накрыть их одеялом, вытащив смявшийся комок из-под обмякших тел — не с первого раза, но это удается. Счастливый до одури, он мелко покрывает лицо Се Ляня поцелуями, оставляя последним едва ощутимый на носу. — Этот Сань Лан любит своего гэгэ не меньше. Тихий смех остается нерушимым. Они расслабляются, шепчутся о чем-то своем, глупом и сокровенном, приглаживают волосы, убирая локоны с лица, чтобы видеть в полумраке друг друга лучше. Влюбленные, словно юные подростки, после принятой вместе ванны, они засыпают, пока работник ресепшена, мечтательно улыбаясь, быстро листает на телефоне страницы, читая произведение в жанре даньмэй.