У тебя платье просвечивает

Ещё немного и от необъяснимого эстетического наслаждения у Макарова скулы начнёт основательно сводить. Притом с такой страшной силой, что на небольшой уютной кухне будет слышен глухой скрежет его зубов. Однако внешне он выглядит довольно спокойно, всем своим неотразимым видом показывая привычную ему невозмутимость. Проникая через окно, оранжевые лучи закатного солнца падают на тонкую ткань девичьего платья, от чего лёгкая одежда просвечивает, и пристальному мужскому взору предстаёт стройный женский силуэт. И сколько бы Владимир не силился, не может оторвать хищный взгляд от округлых бёдер и худеньких гладких ножек. На маленькой кухне светло, чисто и по-домашнему комфортно. Белая льняная скатерть на столе. Потихоньку испускает жаркий пар недавно вскипевший чайник. Вместе с душистым теплом по небольшому помещениию медленно расстилается пряный запах терпкого чая. На подоконнике стоит прозрачная ваза с бордовыми розами на длинных стеблях — и это то, чего здесь ни в коем случае не должно быть. Инородное тело. Острая заноза, что болезненно засела глубоко под кожей, вызывая противное зудящее чувство, которое мешает окончательно расслабиться. К счастью, заноза легко извлекается — одним стремительным полётом вазы в стену, но вот мерзкое зудящее чувство мучительно остаётся… Но внешне Макаров всё ещё исключительно сдержан. Вот только гадкое недовольство внутри тотчас нарастает, делает это моментально и неуклонно, как снежный ком. И в скором времени превратится в жуткую злость, которая, несомненно, безудержно найдёт свой выход. Из-за этих чёртовых цветов мужчина, к своему собственному удивлению, не может определиться с правильным ответом, что же так тошно выводит из себя — сам факт подарка и чужого внимания к девушке, либо наличие на подоконнике каких-либо посторонних вещей. Подоконник должен быть пуст. Всегда неизменно пуст. С того самого раза, когда Владимир впервые на нём по-варварски взял свою ненаглядную и такую желанную Машеньку. Одним порывистым движением руки сметая глиняные горшки с цветами на пол, освободил пространство. Изначально не хотел… Не хотел так грубо, нахально, так бесцеремонно вторгаться в эти хрупкость и нежность. Нарушать и сокрушительно уродовать эти поразительные для него спокойствие и безмятежность. Думал, будет по-другому. Не смог. Не получилось. Что-то подло и беспощадно взяло над ним верх. Голодное влечение, с каждой минутой только всё яростнее накатывающее густыми удушливыми волнами? Собственная неуёмная жадность до женского тела, или ненасытное желание обладать и подчинять? В тот самый момент, точно по щелчку пальцев, всё его крепкое тело накрыло губительной волной, которая подчистую снесла все незримые нравственные барьеры, безвозвратно унося куда-то в тёмную даль остатки здравого рассудка. Что-то вскружило голову, как какому-нибудь юному неопытному мальчику. Миниатюрное тело? Упругие бёдра и грудь? Мягкие губки? Глаза? Волосы? Не-е-ет! Это, несомненно, божественно! До глубоких мучительных стонов и трясущихся поджилок потрясающе! Но… так поверхностно и до неприличия примитивно. Было что-то ещё. Что-то, что не оставило и малейшего призрачного шанса трезвости и здравомыслию. То, что низменно и непростительно возбудило до лихорадочного жара. Физическое преимущество. Чёртово физическое преимущество! Оно с потрохами поработило холодный мужской разум. Остро чувствуя свою абсолютно превосходящую силу над этим хрупким стройным телом, Владимир в тот момент отчётливо осознал, что получает полную свободу действий над ним. Эта тяжёлая дьявольская мысль стала будоражить и приятно щекотать под ложечкой. И в тот самый момент совершенно всё для него потеряло любую ценность. Всё, кроме его Машеньки, которая ещё, видимо, не до конца понимала, во что так безрассудно ввязалась. Наплевав на все проклятые нежности, мужчина оттрахал миниатюрную девушку так, точно пытался наказать за собственную потерю контроля. За его окончательно слетевшее с катушек тело она неимоверно тягостно расплачивалась своим. Безобразно непристойно. Примитивно. От порваной одежды и до боли выкрученных на запястьях суставов, до вывороченной и судорожно сокращающейся дырочки, что тщетно старалась принять обратно свой размер, после усердно работающего в ней крепкого члена. Безнадёжно охреневший от немыслимого удовольствия Макаров назидательно превратил Машу в измученную тряпичную куклу. Себя же низменно довёл до состояния полной скотины — оголтелой и грязной. Погрузился во что-то непомерно запредельное, абсолютно ни с чем несоизмерное до этого наслаждение. Он ни с кем и никогда ранее не испытывал такого… В тот момент в него словно безумную похоть вперемешку с едкой кислотой огромными порциями заливали. Море синего всепожирающего огня, и ничего кроме него. Ничего нельзя было различить в этом адском пламени. Мужчина сгорал изнутри. — Цветы на работе подарили, — замечая тяжёлый взгляд Макарова, невзначай поясняет девушка и аккуратно ставит кружку на стол. Густой пар от чая плавно вздымается вверх. Дурманящий запах небольшого знакомого помещения вкупе с едва уловимым пьянящим запахом девичьей кожи, потрясающе смешиваясь с тёплым воздухом, сплетаются вместе. Превращаются в одну невесомую массу, что упоительно-нежно окутывает тело со всех сторон, создавая ту самую атмосферу, которая поразительно сводит с ума. Всё окружающее пространство просто насквозь пропитано неприкрытой чувственностью и невероятно откровенным вожделением. Такими живими, яркими и кричащими. Но, твою ж мать, что-то не так… Макаров нутром чувствует — всё не так и всё не то. Этот чёртов дискомфорт такой мерзкий, громкий, который не заглушить даже осознанием того, что его заветное сокровище буквально в нескольких метрах от него приветливо разливает горячий чай по кружкам. Он ощущает, как никогда, что здесь и сейчас безвозвратно теряет что-то важное. Это мерзко нервирует. Злит. Отзывается в груди тягучей острой болью, точно отравленными иглами её щедро напичкали. А яд уже скоро начнёт паскудно сочится сквозь поры, густыми тяжёлыми струйками стекая по разгорячённой мужской коже. И чем сильнее попытка привести собственные тревожные мысли в порядок, тем отвратительнее на душе. Владимир безошибочно знает — настанет тот самый момент, и злость его зашкалит до критической отметки. Тем не менее, снаружи мужчина — сама непоколебимость. Довольно внушительная груда натренерованных тугих мышц, что всем своим внешним видом являет какое-то удивительное спокойствие. Чёрт. Эта ненавистная ваза смотрелась бы лучше не на подоконнике, а разбитая вдребезги, где самый большой и острый осколок, прорвав тёплую плоть, засел глубоко в горле того, кто подарил эти ебучие цветы. Эта мерзко хлюпающая собственной горячей кровью мразь, довольно бы красиво растеклась по полу багровой лужей. Восхитительно! Дурная мысль приятно греет душу. Место этой твари на смрадной свалке, среди гниющего мусора и воворачивающей наизнанку тошнотворной вони. Зачем они ей? Зачем оставила? Она же не любит цветы. Макаров что, неожидано проснулся не в том мире? Какая-то до неприязни странная обманчивая близость. Девушка по привычке поправляет волосы, аккуратно заводя непослушную прядь за ухо. Одежда на ней слегка помята. Маша чуть вспотела под одеялом, из-под которого выбралась пятнадцать минут назад, разбуженная нежданным звонком в дверь. Скорее всего, постель ещё едва тёплая, а одеяло и простыня пропитались запахом её миниатюрного нежного тела. Женский аромат! не перебитый духами и дезодорантом — её собственный естественный и чистый. С ума сводящий. Одуряющий мужчину до невыносимой тянущей боли в паху. У Макарова предательски тяжелеет внизу живота, а через два слоя ткани член уже начинает мучительно пульсировать. Во рту пересыхает, а язык становится шершавым и неприятно липнет к нёбу. Чувствуется, что уже скоро его могучее тело неизбежно покроется горячим солёным потом, а проступившие наружу прозрачные капельки пропитают одежду и заставят ткань противно липнуть к зудящей от желания коже. Хочется немедленно расстегнуть верхние пуговицы на белой рубашке. Но пока девушка возится со второй кружкой, стоя к нему спиной, поморщившись, Владимир лишь слегка оттягивает двумя пальцами ворот и едва заметно крутит шеей, ведь ткань, точно тугой ошейник, прочно сдавливает ему горло. Сейчас бы опустить руку на промежность и через плотную ткань поправить напряжённый ствол, стараясь хоть едва уменьшить на него давление. Несомненно, лучше было бы расстегнуть ширинку, спасительно освобождаясь от невыносимого плена одежды. Лёгкое девичье платье всё так же соблазнительно просвечивает. А у Макарова дикое колотящее давление в паху и под столом ноги разведены в стороны до неприличия широко. Глаза словно маслом растоплённым заливает, и он уже почти не различает девичье тело, только лишь стройный силуэт. Нестерпимо томительно. Безмерно и непосильно. Словно все кости в теле смертельно разом рвут плоть. Давно его так губительно не накрывало. Давно… Тёмные глаза блестят безумным блеском, и выразительные скулы уже заметно заострились, но мужчина с завидной стойкостью всё ещё непоколебимо держит себя в руках. Что он вообще здесь делает? — У тебя платье просвечивает, — Владимир хочет, чтобы Маша сейчас об этом знала. Чётко понимала, что он внимательно смотрит на неё. Она молчит, едва улыбается в ответ и наконец присаживаетя за стол напротив него. На маленькой кухне повисает глубокое молчание, нарушаемое лишь слабым шелестом осенней листвы за окном. — Ты помнишь, как на этом самом подоконнике я впервые взял тебя? — Помню, — не медля ни секунды, спокойно отвечает девушка. И вот, пожалуй, сейчас Макарову понадобится всё его железное самообладание, чтобы окончательно не лишиться здравого рассудка.