Люсиль будет жить

Он стоял около островка в центре этажа, опираясь на серую однотонную балку. За стеклом напротив мерно подскакивала полоска пульса на мониторе, почти в такт легонько вздымающейся груди пациентки. Она глубоко и крепко спала, пережив интубацию и две срочных операции за последние сутки. Хаус не помнил, во сколько он поднялся, но спать получалось с трудом — они были опасно близки к проигрышу, что обычно означало близость и к разгадке. Как правило, в этот самый момент все обращали на него полные отчаянной надежды взоры, ожидая от него очередного чуда, какой-то колкой фразы, которая четко скажет, что делать дальше. Чтобы они все могли чувствовать, что участвуют, что-то меняют. Первый взгляд всегда был от Кадди. Она становилась неуловимо мягче, податливее, реже попадалась ему на глаза, чаще отпускала Чейза с дежурств в клинике, притворяясь, что это совпадение, и даже не злилась, когда Уилсон в очередной раз задерживался у Хауса в офисе и приходил домой поздно. Второй всегда была Кэмерон — она начинала не так часто встревать в споры, иногда поступалась этикой или колкими замечаниями о необходимости ее соблюдать. В ней становилось в два раза меньше возмущения и в два раза больше заботы и сочувствия. Возможно, против своей воли, но Кэмерон тоже ждала, что Хаус совершит чудо, стоит только немного сбавить привычное осуждение в его сторону. Форман обычно был последним. Он сопротивлялся, как мог, но бесчувственным не был, и когда все рациональные и логичные предположения исчерпывались, а пациенту становилось все хуже, он сдавался в руки доверия к Безумной Гениальной Идее, Которая Нагрянет В Последний Момент. Хаус тяжело вздохнул у своей балки, отставив трость. Он изучал глазами пациентку вдоль и поперек, мысленно прокручивая ее хрупкую фигурку как проекцию с подписями. Он тряхнул головой, и слова, летавшие вокруг девушки, рассыпались, и начали появляться снова. Рядом с указательным пальцем возникло "не замужем, есть парень"; над сердцем выскочили показатели с мониторов. Справа возникли родители — женщина среднего возраста и безликая фигурка отца, на которой большими буквами горело "рак легких, 4 стадия, два года назад". Быстро восстановив все имеющиеся данные, Хаус принялся вглядываться в цифры, буквы и изображения, представляя, что еще мог упустить. Он мысленно провел пациентку от каждого ее шага с момента пробуждения до середины рабочего дня, когда сбоку в него ткнулось что-то большое, теплое и мягкое, спугнув картинку с девушкой, стоящей за тремя сковородками на ресторанной кухне — Люсиль-или-как-ее-там была поваром. Скосив взгляд и вынырнув из проекции, Хаус наткнулся на блондинистые чистые волосы, пахнущие мятным шампунем и немного свежим пластиком. Конечно, кто бы еще это мог быть. Подхватив трость, он доковылял до диванчика — палату пациентки оттуда все еще было видно. Чейз упал рядом; Хаус необычно нежно запустил руку в блондинистые волосы и принялся перебирать их, а потом поставил подбородок на родную вихрастую голову и тяжело вздохнул, обеими руками обхватывая обманчиво хрупкое тело и прижимая к себе, как плюшевую игрушку. Чейз почти тут же выпутался из его объятий и удивленно поймал кобальтовый взгляд. — Что, неужели все так плохо? — спросил он. В его голосе не было ни надежды, ни тоски, и это приятно грело душу. Чейз и Уилсон, они были единственными, кто никогда не присоединялся к всеобщему ожиданию хаусовского озарения. Джеймс как обычно болтал и смеялся с ним, осуждал или порицал его, но никогда не показывал, что все изменилось. Когда-то он сказал, что с давлением в такие моменты прекрасно справятся и остальные, но даже такие гении, как Хаус, должны понимать, что имеют право на ошибку, пускай даже и кажется, что подобные озарения и спасения жизней — единственное хорошее, что мир и социум получают от Хауса, и если их не будет, то можно его и возненавидеть, ибо причин любить не останется. Джеймс не говорил, но давал понять, что некоторые любят без причин. Например, лучшие друзья. А Роберт... — А ты почему не дома? — вопросом на вопрос ответил Хаус, оставив мысли в стороне. — Шел бы спать, уж капельницы медсестры менять умеют. — Там пусто, одиноко и холодно, — произнес Чейз с наигранно мелодраматичной интонацией, вызывая легкую усмешку на до боли знакомом лице, и улыбнулся этому уже искренне. — Да и к тому же, даже если медсестры умеют ставить капельницы, готов поспорить, что они не умеют такого, — он развернулся в руках Хауса и быстро, но вкрадчиво поцеловал его. Хаус поймал ладонями его лицо, на несколько секунд замер, позволяя мягкому теплому внутреннему свету, исходящему из светло-травянистых глаз, проливаться на его щеки, а потом поцеловал — необычайно, непривычно нежно, в противовес их обычным колким, острым или страстным поцелуям. Когда он целовал Чейза, он чувствовал, как изъезженная, засмотренная до дыр мысленная карта пациентки растворяется, как ее края облетают мягким пеплом, как в душе расплывается легкая укутывающая дымка, немного промозглая, как дождь ранним утром. Под закрытыми веками вспыхнул образ: они сидели на берегу океана, терзаемого легким предгрозовым штормом. Позади насыщенно-зелеными влажными листьями трепетали пальмы и низкорослые тропические кусты; под их ногами рассыпался рыхлый холодный песок. Почти неощутимый ветерок гладил их по затылку и локтям. Это был остров, затерянный далеко-далеко остров, где они мягко целовались на берегу, и во всем свете существовал лишь только этот клочок земли, укутанный сероватым мокрым туманом, обнимающим за плечи курящиеся сопки, острые края естественных бухточек и их самих. Хаус видел, как они оба, замедлив дыхание и прикрыв веки, легли на песок и навечно уснули. И на их лицах было какое-то внеземное, поглощающее умиротворение. Он распахнул глаза, встретив затуманенный взгляд Чейза. Он как-то притих и успокоился, сползая Хаусу на колени головой, перекидывая ноги через ручку дивана. Тот снова принялся перебирать волосы, пропускать их через пальцы, укладывать на висках и тормошить, растрепывая обратно. — К слову, медсестры так тоже умеют, — сказал он лениво. Чейз приоткрыл один прищуренный хитрый глаз, поймал хаусовский взгляд, расплылся в улыбке и закрыл его обратно; немного поелозил, устраиваясь удобнее. — Не вижу ни одной в округе. Придется тебе довольствоваться тем, что есть. — Какой кошмар. Может, мне стоит скинуть кому-нибудь из них на пейджер, — Хаус щелкнул его по носу, за что тут же чуть не получил по носу в ответ, но успел перехватить такую знакомую ладонь и переплести их пальцы. Чейз удивленно распахнул глаза вновь. — Я смотрю, сегодня ты мне поспать не дашь тоже. Что с тобой такое? Нет, подожди, я проведу дифдиагноз, — Роберт вскинул вторую, свободную руку и принялся загибать пальцы. — Белый мужчина, сорок восемь лет, симптомы: внезапная тяга к романтике, бессонница, сентиментальность. Ну, тут все очевидно. Извините, я боюсь, это неизлечимо, — скорбно произнес он, понурив голову. — Вы стареете, сэр. Хаус фыркнул, распутал руку и ухватил Чейза за задницу, прижимая к себе и с жаром целуя кожу шеи прямо под ухом. — Сам ты стареешь, — отозвался он, убирая волосы так, чтобы был виден засос. — А мне в душе пятнадцать. Закрой-ка глаза. — Учти, все твои штучки я с первого курса знаю, — сказал Чейз с послушно закрытыми глазами. — Ты меня этим не запугаешь. — Ага, ага, — поддакнул ему Хаус, доставая из кармана маркер для доски и осторожно снимая колпачок, чтобы не щелкнул, и быстро принимаясь что-то писать прямо под засосом. Роберт засмеялся, пытаясь не дергаться, чтобы не смазать надпись. — Он тихо открыл фломастер и думает, что раз я ничего не вижу и не слышу, то не могу чувствовать этого исключительно приятного запаха спиртовой краски, — нараспев произнес он. — Черт, — притворно сокрушился Хаус. — Постоянно забываю, что у людей есть эта маленькая противная штука на лице для обоняния. Готово, можешь открывать. — Ну и что же там написано? Я все равно ведь не увижу, — посмеялся Роберт. Хаус повертел головой, но ничего похожего на зеркало рядом не нашлось. Спихнув Чейза с колен, он доковылял до островка медсестер и пошарился в нескольких ящиках, и, победно вытащив из одного крохотное искривленное зеркало, кинул в направлении дивана. Чейз ухватил его и с интересом принялся рассматривать шею. — "Собственность Грегори Хауса"? Признаю, был неправ, — сказал Чейз, снова укладываясь головой на коленях у вернувшегося Хауса. — Тебе не пятнадцать, тебе пять. — Ага, нынче так просто соврать о своем возрасте, со всеми этими поддельными паспортами. Не говори Лизе, а то она расстроится — так эксплуатировать... — тут Хаус замер, задумчиво остановившись взглядом на пациентке. Тем самым взглядом, после которого... — несовершеннолетних, — закончил он и подорвался с места, быстро зашагав в сторону палаты. Чейз смирился, что этой ночью не поспит, и радостно пошел за ним — догадывался, что Люсиль уже не грозит смерть от того, до чего бы там Хаус ни догадался.

***

Уилсон проснулся раньше будильника — много раньше, чем от себя ожидал. Но заснуть обратно все никак не удавалось, а тревожить Лизу не хотелось, поэтому он решил начать день в четыре утра. Приняв быстрый душ и перекусив тостами, он поехал в Принстон-Плейнсборо, оставив Лизе записку. Он видел, что Чейз вчерашним вечером довольно поздно заворачивал в душевую, и значит Хаус тоже едва ли пошел домой. Хотя бы найдется компания, подумал он. Да и за Люсиль можно присмотреть, если они вдвоем уже устали. У Джеймса было настроение творить добрые дела, и поэтому он остановился в круглосуточной кофейне, чтобы прихватить всем чего-нибудь вкусного и горячего. Парковка у больницы была ожидаемо полупустая; накрапывал легкий дождик, а небо было предрассветно-туманное, будто солнце поднялось, но туч на себе слишком много, чтобы было ярко. Вместе с приятным запахом двух капучино, рафа с мятным сиропом и шоколадных круассанов Джеймс занырнул в приветственную Принстон-Плейнсборо, скрываясь от начинавшего расходиться дождя, и вызвал громко пиликнувший лифт. В переговорной было неожиданно темно. Толкнув плечом стеклянную дверь, мужчина поморгал, привыкая к полумраку, и увидел Хауса, спящего на диванчике, и свернувшегося у него на коленях Чейза с ногами, перекинутыми через ручку дивана — в той привычной позе, в какой они спали довольно часто на памяти Уилсона. Он тихонько тронул Роберта за плечо, только сейчас замечая засос, ведущую к нему стрелочку и надпись, и усмехнулся. Чейз встряхнул головой и сел на диване. Джеймс без лишних слов вручил ему картонный стаканчик, получая полный благодарности кивок в ответ. Зная, что будет дальше, Уилсон решил снять пальто, вежливо отворачиваясь к вешалке. И все равно краем глаза в отражении стекла заметил, как Чейз ласково и в то же время резко целует Хауса, легонько бодая его головой в щеку. — Тут свежий кофе подвезли, — сказал он. Джеймс развернулся и помахал рукой. Хаус потер лицо и взял свой стаканчик. — Как там Люсиль? — поинтересовался он. — Будет жить, — ответил Чейз, улыбаясь. — С ней все в порядке, мы уже начали правильное лечение. Они оба посмотрели на Хауса. Это были не два недостающих взгляда слепой надежды, веры в чудо, ожидания лучшего; это были два простых, честных взгляда, в которых горела лишь одна фраза: Люсиль будет жить. Несколько лучей рассвета прорезали туманную дымку и засветились на полу. Наступило утро.