Гештальт

      Торд уезжает.       Нет, не так. Торд-бесячий-конченный-мудак-Ларссон уезжает! Звучит, как сказка, абсурд, галиматья, и, в общем-то, дребедень, но это оказалось самым реальным, о чëм Том в своей жизни мог мечтать.       Он ещë битый час переспрашивал Эдда, правильно ли его услышал. Его даже не смущало, что Гоулд от этой новости, в отличие от него, был не в восторге. Да даже глупые каламбуры не помогли, а ведь он так старался! Остановился только тогда, когда домой завалился сам виновник торжества, и Риджуэлл протретировал ещë и его, очень часто и очень сладко перекатывая на языке два слова, по отдельности ничего не значащих, но образующих так много смысла вместе.       Том был даже не против побыть в его компании сегодня. Нет, они не перестали бранить друг друга и вновь почти подрались, — "почти", кстати, только по инициативе Торда, что собирал свои манатки и цапаться с гиперактивным недругом не хотел, — просто сегодня это ощущалось по-другому. Что изменилось? Чëрт его знает, но у Риджуэлла будет ещë туча времени понять, что же значит это "по-другому" и распробовать хорошую жизнь, ведь жизнь без Торда автоматически становится лучше.       Нет, конечно, спустя столько лет вражды и сосуществования рядом друг с другом они просто не могли не обзавестись чем-то чуть большим, чем ненавистью. Но неприязнь устоялось настолько, что корнями вросла в Тома, отчего он физически не мог относиться иначе, тем более, когда Торд сам ведёт себя, как скотина, будто намеренно разрушая фантомную возможность взаимопонимания. Впрочем, Том никогда и не жалел о том, что не может поладить с этим козлом. Он в принципе мало с кем может найти общий язык, так что это правильно и привычно. Банальная аксиома — Торд и Том не ладят и это абсолютно нормально.       И ему было бы плевать, мало ли, кто там тебя невзлюбил? Но. Всë было бы просто, если бы речь шла не о Торде. Судя по всему, когда его крыша ехала в сторону — а она это уже сделала и продолжает крениться, будьте уверены, — она наткнулась на Тома, сосредоточившись на нëм, ибо объяснить это иначе никто не в силах. Ларссон ищет всевозможные пути, чтобы встать сбоку, сзади, спереди, просто быть рядом, в поле зрения чëрных глаз, всë время маячить перед лицом, причëм не из дружеских мотивов. Он Тома настолько "не переваривает", что каждый божий раз оказывается в непосредственной близости к нему, но не может придумать чего получше, — начинает стандартную ссору. И Риджуэлл не хочет ломать себе голову, думая о том, чем же вызвано такое поведение, ибо Торд — дремучая энигма. У Тома будет больше шансов, если он распишет все возможные варианты и будет кидать туда дротики наугад, ведь примерно так весь Ларссон и функционирует. Но он привык спускать всë на самотëк, к тому же, раз жизнь этому благоволит: сама предоставила подарок судьбы — отъезд Торда.       Ларссон не мог даже примерно сказать, сколько его не будет, и вернëтся ли он вообще. У него были грандиозные планы, видите ли, поехал покорять Лондон. Странно, подростковый максимализм должен был кончится несколько лет назад, впрочем, Торд никогда особым развитием не отличался, по абсолютно непредвзятому мнению Тома. Но, блять, а ему ли не похуй? Вот именно, абсолютно фиолетово на причины, ему лишь бы знать насколько далеко и надолго придурок уезжает.       И когда. О-о, это его самая любимая часть!       Завтра.       Да, спонтанность Ларссона, наконец, послужила во благо, ибо Том не выдержал бы ждать — выпнул пораньше. Но тот сделал всë сам, просто поставил перед фактом и пошëл собираться.       Под впечатлением, к вечеру Том вернулся в комнату. Почти щëлкнул замком, но осëкся — он сломан уже как месяц. Эта небольшая неприятность не стоила ровным счëтом ничего, так как у Тома было столько сил и маниакального воодушевления, что он не знал, куда себя деть. В его распорядок дня никогда ещë не входил прилив энергии, как бы грустно это ни звучало. От нечего делать он взялся за своë единственное хобби, которое мог забрасывать месяцами, но неумолимо возращался, — сел писать песню, думая, что это хорошая идея, но маленький тетрадный листок не мог вместить его гения, подпитанного эйфорией, а потому вместо гитары и ручки в его руке неожиданно, но ожидаемо, оказалась любимая фляга — второе хобби.       Вот так он и сидит на постели, задумчиво пялясь в тëмное небо за окном. Эдд настоятельно порекомендовал ему не мешать Торду спать, зная о том, как они порой любят агрессивно постучать друг другу в стену "азбукой морзе", которую Том не знал, но это ему и не мешало. И Риджуэлл реально не стучал, не по просьбе, конечно, — ох, если бы все их ссоры прерывались просьбами, то они бы и не ссорились, — а потому что лень идти до противоположной стены, когда кровать мягкая и удобная, а водка тепло разливается внутри, заползая в мозг и облепляя феерию сознания приятной истомой. Том никогда не думал, что Ларссон мог поспособствовать такому настроению, надо же. В какой-то мере он, конечно, пользовался привилегиями их вражды, как минимум, удовлетворял свой садизм на кривом тордовском лице и это тоже было хорошо, да, не настолько хорошо, но неплохо, спасибо, нахуй. Правда всë нивелировалось моментом, когда уже не по собственной воле приходилось удовлетворять и чужой садизм; фантомные ощущения удушья после этого его преследовали около недели, ха-ха. А в остальном наличие Ларссона в доме означает лишь интересное звуковое сопровождение, которое Риджуэлл неоднократно проклинал, как тот самый везунчик, что соседствовал с ним, и различные подлянки и подколки. Ничего сверхъестественного, впрочем, но и ничего приятного, опять же, потому что Торд сам от себя отталкивал. Больно надо было, фе. В общем, нужно пометить этот день в календаре, чтобы справлять, как праздник, каждый год, в противовес рождеству. Назовëм его, хм. День—       Дверь в комнату неожиданно открылась.       ...избавления от Торда.       В дверной раме показалась красная толстовка и торчащие рожки, видные и при полумраке — комнату освещала лишь настольная лампа. Лицо Тома искривилось в ответ на привычную сардоническую улыбку чужих губ. Ну конечно, нельзя же оставить столько лет вражды без финального аккорда. Финита ля комедия.       — Если ты пришёл, чтобы сказать мне пару ласковых напоследок, то иди нахуй, — гаркает Том на опережение, пока Торд не открыл свою тяфкалку. Может, утром бесить Ларссона круто, но, вот именно сейчас, Риджуэлл культурно нажирался и в компании не нуждался вовсе, так что бесили тут только его. О, а Торд лучше всех осведомлëн о том, что же его бесит, пугает и даже радует. Как же там, друзей держи близко, а врагов ещë ближе. — Хотя, нет, съëбывай отсюда в любом случае. — он завершил свою реплику обжигающим глотком и едкой улыбкой. Всë-таки тяжело испортить этот день, когда рядом любимый алкоголь.       — О-о, Иегова, не поверишь! — Торд ловко закрыл дверь на замок. Чтобы это сделать нужна определëнная сноровка и подготовка, но ему не впервой. Сам же сломал когда-то, ибо нехуй его важную персону не пускать. Теперь закрывается и открывается он с большим усилием.       Том хмурит брови. Он ненавидит пользоваться этой хернëй с тех пор, и это единственная причина почему кто угодно может так легко попасть в его комнату. Как, сука, некстати.       — Мне похуй, — излишне слащаво продолжает Ларссон.       У него имелась одна очень гадкая привычка, ну, среди дюжины его гадких привычек, — заползать в комнату Тома, когда ему скучно, так что несчастный уже привык к этим дежурным перепалкам в своей обители, пускай и не жаловал их. При одной из таких вылазок Торд и навернул замок своей шпилькой. Хуй знает откуда она у него взялась, — очередные заскоки и неожиданности, которых уже слишком много, для одного-то человека, но пользоваться он ею явно не умел. Или специально это сделал, но Том предпочитает думать, что он просто тупой, а не гениальный. В его комнате итак гения хватает.       — Блять, несносный ты кусок коммуниста, иди спать и готовиться к своему фееричному позору в большом городе, — Том откидывается на подушку, бездумно буравя трещины в потолке. Торд не любит, когда на него демонстративно не обращают внимание, а Том любит его с излишним энтузиазмом ни во что не ставить. Они как кусочки пазла, жаль, из разных наборов, но если придавить с небольшим усилием, то подойдут друг к другу, как влитые. Ему не надо даже смотреть на Торда, чтобы прекрасно чувствовать его эмоции, почти выжженные на чëрной сетчатке глаз, — Я тут праздную твоë избавление, так что будь добр. — сотрясая почти пустой флягой в воздухе, Риджуэлл думает, что добро и Ларссон вещи несовместимые, но он всë ещё надеется на чудесную магию этого дня. Ладно, оговорка, добро по отношению к Тому и Ларссон несовместимы. Иногда он умудряется быть не таким уж и мудаком, но один на один со своим заклятым другом всегда тварина та ещë. Это ещë одна необъяснимая аксиома, ага.       Торд ощутимо раздражается. Видать, тема с большим городом его реально напрягает, забавно. Том взял бы на вооружение, но оно ему уже очень скоро не понадобится.       — Оу, у меня хотя бы сил хватило встать с кровати и съехать с этого захолустья, — Торд вальяжно проходит вглубь комнаты, непрозрачно намекая, что так просто не отстанет. Как павлин, правда, перьями не перед нужным человеком светит: Риджуэлл больше по хищным птицам, а не по курочкам. — В отличии от тебя, к слову, алкашня, — добавляет он, прекрасно зная, куда давить. Опирается на стол, глядя на реакцию Тома, что зло нахмурил брови.       Торд действительно знает, что у этого пропащего неудачника тоже когда-то были мечты и планы, но они загнулись, как ветхие веточки. Сейчас у Тома нет ничего, кроме бутылки и пары таких же странных друзей. Впрочем, может, ещë компанию ему периодически составляет экзистенциальный кризис, так, для разнообразия. Целеустремлëнного и амбициозного Ларссона такое безыдейное существование ранит в самое сердце.       — Иди нахуй, — красноречиво фыркает Том, присаживаясь на кровати и заводя ссору в тупик. Отлично, осталось только повернуть еë пару раз по кругу, возможно, подраться и разойтись, как по сценарию. Риджуэлл уже и не помнит, когда у них была адекватная причина для распрей. Ха, может, когда Торд отбил у него девушку. Смешная была история, жаль, тогда Тому было не смешно, учитывая, что это был его первый опыт отношений. Особенно "приятно" стало когда Торд расстался с ней буквально через секунду. При всëм этом действии внимательно наблюдая за реакцией Риджуэлла. Конченный.       Торд нечитаемо тупит ему в лицо непозволительно долго и ломает привычную схему. Он с самого утра такой, слишком много думает, что ему может и свойственно, но всë же пиздец экзотично, и эта заторможенность бесила Тома весь день. Единственное, что веселило, так это мысль о том, что у него развивается какое-нибудь заболевание, и Риджуэлл явно этому способствовал, ведь глядел Ларссон преимущественно именно на него, как и сейчас. Причëм с такой внимательностью, будто разглядывает мерзко нарисованные тентакли в своих любимых журнальчиках, а не соседа-алкоголика. Как-то жутковато даже, хорошо, что у Тома есть иммунитет к этим его заскокам. Знаем, проходили.       Он уже открывает рот, дабы прервать этот своеобразный перформанс одного актëра и вновь послать того куда подальше, как минимум, из этой комнаты, но Торд тянется к карману своей худи и выуживает оттуда пистолет.       Вот блять.       Губы так нелепо и застывают на месте. Если честно, Том не знает даже, стоит ли ему бояться, ибо дуло за все годы жизни бок о бок с ебанутым было направлено на него так часто, что инстинкт самосохранения уже почти сам застрелился. Но ключевое слово "почти". Он осторожно сгибает руки в локтях, уже тянется поднять их, но вспоминает, что это какой-то лютый сюр и останавливает себя на полпути. И не важно, что вся жизнь Тома это одна большая, до несмешного абсурдная шутка. Нет, сука, что происходит?       — Ха-ха, Том, — загадочно посмеивается Торд, наслаждаясь непониманием на чужом лице. Риджуэлл не вдуплял преступно часто, как минимум, потому что находился в приятной алкогольной нирване большую часть времени, но сейчас он достаточно трезв, оттого непонимание жалит по нему сильнее. Торд отлипает от стола и вразвалочку движется в сторону замершего Тома, продолжая направлять оружие ему в голову. — ты такой забавный, когда не паясничаешь, прямо парадокс.       Ларссон, конечно, использовал этот нечестный приëм и раньше, во время ссор, но сейчас что-то было не так, сейчас у него не было и доли причины делать это. Пистолет в их спорах — финишная прямая, черта, за которой уже понятно, что переборщили. Но у Торда нечестная власть решать, когда же они перейдут эту черту и никто не запрещал пренебрегать полномочиями. Сейчас он беспардонно еë перелетел.       Том поблагодарил себя, что ещё не нажрался в хлам и мог, так скажем, "трезво" оценивать нестандартную обстановку. Впрочем, рассудить, что Торд на голову пришибленный он мог бы и в полусознательном состоянии, при смерти. Это заключение беспомощно захлëбывалось на самой поверхности.       — Чего тебе надо, Комми? — довольно грубым голосом огрызнулся Том. Это он ещë сдерживается и выбирает выражения, хотя раньше такой осторожностью никогда не отличался. Умеет приспосабливаться, по-другому никак.       Торд ползëт ближе, вставая уже прямо перед ним и упирая дуло в лоб. Холод и очертания оружия заставили Тома почти передëрнуть плечами от невольного озноба, но он отодвинулся от навязчиво рушащих личное пространство, действий и стойко глянул в металлические, — о, а сейчас они именно, что металлические, — глаза.       — Просто хочу оставить о себе память, — с этими словами он усаживается к Тому на колени и обвивает руками его шею, кладя голову на плечо, как бы обнимая. Рукой зарывается в острые волосы и проводит дулом от уха до затылка, играясь.       Риджуэлл сидит в немом шоке, а понимание ситуации неумолимо струится у него между негнущихся пальцев, так быстро, что не поймать. Он никогда не был гаптофобом, даже близко, ему всегда было плевать, но прикосновения Торда в таком ключе обескураживали его, ломая маленький мирок. Ведь оказалось, что его руки могут приятно поглаживать волосы, а не вырывать их, а тепло его тела не обжигающе-горючее, а умеренное, спокойное. Но Том также отчëтливо помнит, какого это — невольно всхлипывать во время их драк, ибо всë лицо разбито на осколки, а руку выворачивают под неправильным углом. Торд после инцидента с армией явно заинтересовался военной тематикой и поскакал изучать какие-то ебанные приëмы, что сильно помогли ему в дальнейшем. Теперь-то частота выигрышей Тома в их потасовках сократилась раза в два, так как ставка была только на скорость и реакцию, физически же он бесстыдно уступал. Не надо было валяться на диване, блять.       Ещë одним напоминанием того, что это грëбанная фальшь, помимо, конечно, пистолета, приставленного к виску, стала ноющая боль в бедре, где находился недавний синяк. От этого самого Торда, да, восседающего на нëм. Да.       Том неосознанно, скорее пытаясь заглушить тайфун беспардонно врывающихся событий, сопоставляет этого Торда с тем, что ходил всегда в чëрном и был закрыт на семь замков.       Тогда он появился внезапно и абсолютно непонятно, как вообще затесался в компанию к фрикам. О да, они все: Мэтт, Эдд и Том были настоящими фриками, теми самыми "страненькими", которых старались обходить. Мэтт не видел дальше своего зеркала и был похож на несмышлëнную рыбку, или потерянного утëнка, а ещë он, ну... Рыжий. Эдд ходил с ублюдской чëлкой и считал своим долгом изрисовать каждый лист, что попадал в его руки, был замкнут снаружи, но на деле являлся душой компании и тем ещë заводилой. А Том был ураганом, который вечно бушевал в его голове и инопланетные глаза только подчëркивали его прибабахность. Загадка психологии, самый сложный ребус — как же работает башка Томаса Риджуэлла. На разгадку даëтся пять святых наивкуснейших мисок хлопьев эддсворлда под мемориалом Королевы Виктории. Не больше, ни меньше!       И вот, Эдд познакомился с Тордом, скорее попадающим под категорию крутых и опасных парней, на которых вешались девушки. Репутация их компашки была довольно скверной, мягко сказать, и что Ларссон тут забыл откровенно неясно. У него ведь были все шансы пробиться в нормальное общество! Тем не менее, Торд отличался от них всех, но замечал это, почему-то, только Том, сразу невзлюбивший его, просто за факт существования. Но тогда он не мог сформулировать, что же в этой страсти к оружию, дешманским сигаретам и хикканскому образу жизни было странно. Сейчас может:       Торд был не странным, он был ебанутым.       Таким и остался, только нарастил себе страсть к коммунизму и армии, не без помощи компьютерных войнушек, коими он так упивался, но это неважно. Важно то, каким боком тут вылез Том и где конкретно он в своей жизни так нагрешил.       Том, наконец, собирается и не сильно, но всë же настойчиво пихает его в грудь, пытаясь отодвинуть. Очевидно, без резких движений, а то мозги разлетятся по комнате. Ларссон не обращает внимания, теперь уже спустившись чуть ниже, дыханием опаляя ключицы, выглядывающие из под синей ткани. Рука всë также оглаживает волосы, пропуская их между пальцев и невесомо поддëргивая.       — Стой, Торд, блять, что ты делаешь? — тише и неуверенней, чем хотелось бы, возмущается Том, пугаясь гадкой интимности своего голоса. Нет, ему не нравятся домогательства по определению, а домогательства от Торда мало того, что звучат сумашедше, так и ощущаются вдвойне странно и неправильно, отчего хотелось побыстрее избавиться от этого ебанного чувства. Анимешники же поголовно социофобы, это ещë что такое?       Но Торд всë также не реагирует и у Тома вздëргивается инстинкт самосохранения. Он уже очень ощутимо толкает двумя руками в грудь, одновременно пытаясь отползти подальше на кровати. И так на тяп-ляп заправленное покрывало мнëтся ещë хлеще, и Том злостно думает, как не будет его поправлять, ибо лень. Ларссон уверенно держится и тянет за торчащие волосы, запрокидывая чужую голову к потолку. Том шипит сквозь зубы, мысленно радуясь, что всë, наконец, как обычно, — Торд делает больно.       — Убери руки, иначе обзаведëшься дополнительным отверстием в своей тупой головëшке, — откровенно ехидничает Ларссон, с усилием вдавливая дуло в эту самую головëшку. Улыбка на его лице даже не пытается состроить привычную напускную доброжелательность, выражая лишь раздражительность, будто через силу. Как будто, блять, его кто-то заставляет.       — Сука ты, — послушно опускает руки по бокам Том, задушив свою гордость. Он делает так не часто, но своей чуйке на пиздец доверяет безоговорочно. Так вот. Эта чуйка сейчас сломала спидометр.       Только когда Торд кусает его шею, до Тома, наконец, доходит вся патовость ситуации, но он всë ещë не понимает нихуя, или понимать не хочет вовсе. Он уверен лишь в том, что то, что его ждëт не сулит ничего хорошего. Хорош лишь тот факт, что календаря у него никогда не было и выкинуть этот день из жизни будет легче.       Риджуэлл с размаха целится Торду в голову кулаком, но тот, видать, почувствовав шевеление, опрокидывает его на кровать, с силой придавливая руки своими коленями; больно упирает пистолет в плечо. На него поднимается затравленный чëрный взгляд, но в руке не дрогнул пистолет.       — Ты, блять, настолько тупой, или что? — рявкает на него Торд, пребывая в непонятном срыве. Это тяжело, сука, пиздец как тяжело. Том, как гнойник, который нужно разворошить с максимальной жестокостью, чтобы не вылез ещë раз, даже не сунулся. — Хочешь, чтобы я прострелил тебе плечо, м, Том? — губы блестят ярко-красным и он не без удовольствия показательно облизывает их, демонстрируя серьëзность своих намерений.       Риджуэлл еле узнаëт привычного Торда, слишком уж он взлохмачен и несдержан, хотя всегда строит из себя повелителя ситуации. На его памяти, Торд так выглядел ровно два раза: когда они подрались до полусмерти, — Эдд с тех пор не оставлял их двоих в одном доме более, чем на день, — и когда среди ночи бежал за сигаретной отравой в другом городе. Тому тогда реально было страшно и хер знает чего он боялся больше: незнакомых улиц и людей в час ночи, или Торда. Потому, что у того была натуральнейшая ломка.       Серые глаза нервно бегали последние два часа их туристической прогулки, но он стойко держался, дожидаясь своей любимой марки в номере. Эдд, проныра эдакая, поспорил с ним на пять(!) долларов, что тот не продержится до конца. Торд повëлся, как школьник. Уже в отеле Гоулд с Мэттом остановились на ресепшене и Эдд так отважно придумывал отмазки, почему же ему стоит тут задержаться, что даже полубухой Том что-то заподозрил, но они с, уже разрывающимся от нетерпения, Тордом всë равно поднялись на этаж. Он не помнил как вылетел вслед за Ларссоном, не помнил, когда это он стал переживать за неуравновешенного, но посчитал, что так надо, надеясь, что на утро не вспомнит и свой поступок. Но он помнил, помнил очень хорошо, как Торд со злости припечатал его к кирпичной стене, изрисованной в кривых граффити, и добротно долбанул об неë же затылком. В глазах плескалась несусветная злоба и отчаянность, которая мгновенно стушевала все попытки остановить его. Ибо нахуй надо.       Том просто ушëл в номер, еле вспомнив те несчастные два поворота, что пробежал. А Ларссон вернулся лишь под утро и причин знать не хотелось.       — Ëбнутый, — шепчет Том, глядя на визави.       На этот раз проблема не решится так просто.       — Может, ногу? — улыбаясь, Торд проводит дулом к бедру, часть которого видна совсем немного, так как на остальной он расселся. Другой рукой шарит под синей тканью, мерзко царапая торс. Кажется, на счастье, он не услышал тихий шëпот или предпочёл проигнорировать.       Том громко сглатывает и не брыкается, не желая даже открыть рот, чтобы сказать хоть что-то. Сейчас, почему-то, все гениальные слова вылетают из его головы звонким щелчком. Под светом скудной лампы нависший силуэт выглядит инфернально, а нелепые, обычно, рожки придают зловещего шарма. Риджуэлл лишь прикрывает глаза, когда Торд тянет края его худи вверх. Чтобы снять его приходится даже освободить руки, но он не пользуется этим маленьким шансом, позволяя оголить себя. Стоило синей бесформенной ткани осесть на полу, как он встречается с серыми глазами.       — Блять, я бы в жизни не поверил, если бы мне сказали, что ты хочешь сделать такое, — мямлит Риджуэлл, избегая этого гадкого слова, что сквозит через всю его интонацию. Это, блять, нож в спину и ему стыдно признавать, что на подсознательном уровне о Торде он был лучшего мнения, хотя, казалось бы, терпеть друг друга не могут. О, а он не настолько оптимист, чтобы не догадаться о намерениях Ларссона, тем более, когда тот смотрит так жадно и нездорово.       — Заткнись, — отрезает Торд, сползая с колен Тома и приступая к ширинке на его чëрных джинсах.       Он не знает в какой момент всë пошло по наклонной. Может, когда он впервые услышал оскорбление от Тома и это заставило его подростковую гордость ущемится; может, когда первый раз разукрасил его лицо, или когда буквально вынудил его попробовать сигареты. Скорее всë было постепенно, скатывалось в большой снежный ком, летевший с горы, сметая всë на своём пути.       Молния беспомощно почти рвëтся от напора, а грубую ткань резво тянет вниз. Движения сродни механическим.       Сначала он Тома просто презирал, но вступал в перепалки ежедневно, не в силах отказывать себе в этом. Они не сходились ни в чëм, а если и относились к чему-то нейтрально, то специально высказывались негативно, лишь бы позлить оппонента. О, что Торд только не успел полить грязью: от пресловутой рок музыки до плюшевых медведей. Лишь ананасы полюбил ещë больше, ха, реакцию Тома на пиццу с этим фруктом надо было видеть. Жаль, не сфоткал и не пополнил свою коллекцию выражений его лица в галерее, которая занимала прилично так драгоценного места, но такое удалять нельзя. Приходилось терпеть компанию друг друга, ведь Эдд чуть ли не плача разнимал их каждый раз. Хотя, в какой-то мере, это было забавно и изредка они могли сойти на язвительных друзей, бранившихся почти беззлобно, как-то даже шутки ради.       Торд суëт пистолет в задний карман, подальше от чëрных глаз, осуждающе протыкающих его. Он в них не смотрит, это пока выше его сил.       Потом, — хоть убейся, Торд сейчас не вспомнит, как это произошло, возможно, он был пьян, — они сошлись на теме родителей. Да-да, а от родителей перешли на те самые подростковые разговоры про несправедливость и жестокость бытия. Тогда-то он и узнал о стремлениях Тома стать рок-звездой и объездить весь мир на турах, ха, или, на крайняк, режиссëром, с его-то идеями. Он говорил много, а Торд просто слушал, беззастенчиво перебивая его временами, потому, что мысли Риджуэлла неминуемо становились запутанней и абсурдней, стоило лишь оставить его с ними на пару минут. Это было по-странному увлекательно и завораживающе.       Том сам выпутывает штанины до конца, выкидывая их в сторону. Хлëстко отбивает чужие руки от себя, самостоятельно стягивая и боксëры. Это немного неловко, но недостаточно для того, чтобы перебить фантомную клоаку, комом повисшую в воздухе.       Они никогда не отходили особо далеко от школы, никогда не приглашали друг друга в гости и никогда не обсуждали эти разговоры после, будто ничего и не было. Впрочем, это им абсолютно не мешало. Как он думал.       Ларссон вытаскивает из своего бездонного кармана бутылëк прозрачной жидкости. У Тома играются нервишки и увлажняются глаза и он свято верит в то, что это из-за блика, отскочившего от стеклянного сосуда.       Торд понял, что всë слишком плохо, когда они выкурили одну сигарету на двоих. Ни один хороший друг-курильщик не будет предлагать эту мерзость, но они друзьями не были, оттого Ларссон так хотел пристрастить отнекивающегося Тома, который, видите ли, переживал из-за того, что зубы посереют — с его брекетами это было нежелательно.       — Фу, блять, — откашливался Риджуэлл, пока Торд с дофига важным видом делал затяжку. Том мстительно затоптал так добродушно отданную ему отраву, злостно плюнув напоследок.       — Ты безнадëжен, — выпуская дым в лицо, Торд глядел на него с вызовом, ни капли этого не скрывая. Том слишком экспрессивен и горд, чтобы пропустить такую насмешку. Хотя, он сам такой же, чего уж там.       Том легко проглотил наживку — грубо выдернул бумажную палочку из чужих пальцев и тут же вдохнул во все лëгкие. Это была фатальная ошибка. На уголках глаз скопились слëзы, а лицо покраснело и он зашëлся болезненным, астматическим кашлем. Видать, организм наотрез не желал мириться со второй пагубной зависимостью после алкоголя. Прибил на самом старте.       В перерывах от смеха Торд думал о непрямом поцелуе и не понимал, почему от этой сентиментально-девчачьей мысли по его холодному телу разливалось инородное тепло.       — Дай сюда, я сам, — твëрдо требует Том, потянувшись к чужой руке, и не встречает сопротивления.       Он, осознав весь пиздец ситуации уже после, намеренно отстранился от Тома, отныне только и делая, что унижая или игнорируя его. Делать это было не то, чтобы тяжело, ведь Ларссон никогда и не был против поиздеваться над ним, ха. Амбивалентность на самом ярчайшем еë примере.       Зрачки непроизвольно расширяются, когда Риджуэлл, не жалея, выливает себе на пальцы пол бутылька. Чëрные облупленные ногти выглядят слишком аутентично вкупе с прозрачной жидкостью.       Не помогло, сука, не помогло ни разу.       Он просто переключился на ненависть, подумал, что она — соперник любви, еë антоним, но это не так. Безразличие было антонимом любви, а ненависть лишь подогрела блядские стуки в груди при виде бездонных глаз и нелепо торчащих волос.       Он аккуратно вводит в себя палец. Этого слишком мало, чтобы принести что-то кроме лëгкого дискомфорта, потому Том уверенней добавляет и второй. Торд чуть отодвигается в сторону, дабы свет лампы лучше освещал это индивидуальное представление. Лично для него, конечно же, что льстило.       Ни одна безответная симпатия не длится так долго, но это была не симпатия, это было что-то более нездоровое, под стать Торду. Что-то неправильное и искажëнное, атрофированное и изуродованное его разумом.       Раздвигать пальцы уже больнее и неприятней, но Том не шевелит ни одним мускулом своего лица, отверженно растягивая себя; старается сосредоточиться на этом занятии, игнорируя чужое навязчивое внимание. Лицо непроизвольно пунцовеет, но он вряд ли испытывает что-то больше банальной физической реакции. Гадко.       Сейчас, когда впереди были грандиозно-устрашающие, далекоидущие планы, эта слабость была некстати. Тяжëлый гештальт, который нужно вытравить из себя самым радикальным путëм. Потому, что у Красного Лидера нет и не может быть слабостей.       Торд, не выдерживая, спускает свои штаны по колени, заставляя Тома стушеваться такой неожиданности и вытащить из себя все три пальца. Он расценивает это как приглашение, выливая остатки бутылька на свой вставший член.       Риджуэлл не разбирается в размерах, — простите уж, у него никогда таких комплексов не было, чтобы интересоваться, — но он расценивает член Торда как что-то, что хотелось бы видеть поменьше. В его ситуации, лучше бы Торд был греческим богом.       — Блять, мне нужно выпить, — хрипит Том, бездумно пялясь Ларссону между ног. Вернее, была одна дума.       — Ты и так пьян.       — Для такой хуйни этого недостаточно, — бубнит он, отлипая от одной точки. Ему даже не нужны зрачки, чтобы смерить Торда презрительным взглядом.       Он с лëгкостью улавливает сомнения, царившие в рогатой голове. Так у него есть хоть какая-та совесть, ого. Том, впрочем, предпочитает игнорировать этот факт, уже запутавшись в том, как ему воспринимать Торда после всего. Хочется просто думать о нëм, как об абсолютном зле, не вспоминая ничего более. Так легче; проще, а Том всегда ищет лëгкие пути, чего только стоит алкогольная зависимость.       — Потерпи, — тихо обрубает все размышления Торд, подминая его под себя.       Том не знает, куда деть руки, куда смотреть и что вобще делать. Но, нет, ему ни капельки не стыдно за это. Перед Тордом никогда не было стыдно, ему он не считал нужным представлять себя с хорошей стороны, или притворствовать. Скорее наоборот.       Каким образом они оказались здесь?       Тот момент, когда он мог морально подготовиться пролетает в секунду. Первые сантиметры погружаются в него с глухим стоном, сорвавшимся с губ. Сука, анальный секс — днище. Он старается абстрагироваться от того факта, что трахает его именно Торд: прикрывает глазницы и мыслями тусуется с котами из космоса. Не получается. В сознании застыл образ того Торда, что был, блять, человечнее, что ли. Том редко предаëтся этим воспоминаниям, но они навязчиво лезут в мозг, особенно в пьяном бреду. Ему в самом деле нравились их разговоры.       — Смотри на меня, блять, Том, пожалуйста, — требует Ларссон обрывисто-тихим голосом, проникая глубже. Это блядское, эгоцентричное желание идëт вразрез с непонятным страхом и дрожащими ладонями. Он позорно вздрагивает, когда Риджуэлл от грубого толчка всë же открывает глаза на долю секунды.       — Пошëл нахуй, — вскрикивает Том, силой жмурясь.       Торд придавливает его к кровати, закидывая ноги на плечи. Боль сыпется со слезами из чëрных омутов — он нихуя не гимнаст.       — Бля-я-ять.. — тянет Том, вцепившись в чужие плечи, специально рвëт ногтями как можно сильнее, но Торд не удосужился даже снять худи, выказав этим своë мнимое превосходство. Его это ни разу не устраивает и он нагло тянет стороны воротника в разные стороны. Ткань скрипуче скулит, под напором расходясь в стороны.       — Ты такой несдержанный, — глумливо бросает Ларссон, почти сорвавшись на фальцет в конце — Том добрался до плеч, безжалостно раздирая их в кровь.       В отместку, он наклоняется ещë ниже, утыкаясь в ключицы, не лишая себя удовольствия замарать их кровью и гематомами. Том задушено всхлипывает и обрывисто вскрикивает, руками пытаясь отодвинуть недруга, ибо тот вошëл уже полностью и это, блять, больно, особенно с той подготовкой, длившейся от силы минуты две. Ларссон действительно привстаëт, переставая травмировать чужие приводящие мышцы и странно смотрит. Который раз за день.       Тому под этим взглядом становится аномально некомфортно. Что-то до боли знакомое проскальзывает в серых радужках, но он не может вспомнить, чувство вертится на языке, дразняще колыхая память. За размышлениями он даже не замечает, что какое-либо движение прекратилось.       По карнизу крыши Торда прилетает грëбанный валун, в очередной раз накреняя постройку в сторону. Плевать, сегодня он собрался еë оторвать.       Лëгкие Тома становятся бесполезны, ибо он забывает как дышать, когда Ларссон, на удивление нежно, целует его. Ладони ложатся на покатые плечи Риджуэлла и осторожно сжимают. Три секунды на осознание и по тордовской роже с силой проезжается кулак.       — Даже, блять, не смей, Торд, — хрипит Том, выдыхая последний воздух и закашливаясь.       Это слишком. Это было бы приемлемо, если бы Торд укусил его, больно вгрызся, но не аккуратно и невесомо поцеловал. Это неправильно, сука, так нельзя. Торду запрещено таким быть. Том не должен думать об этом после, не должен вспоминать, что Ларссон, аки мерзкий кусок мудака, так может. Да как у него, блять, хватает наглости?       — Молись, чтобы смирнофф выполнил свой долг и я забыл этот пиздец, иначе я тебя из под земли достану, — Том шипит сквозь зубы, когда толчки возобновляются, но стойко кусает собственные губы, стараясь не ронять лишних стонов. Или в попытке отмыть чужое прикосновение, одно другому не мешает.       — Очень устрашающе, Том, ха.. — вздыхает Торд, закатывая глаза. — Да, блять, как страшно, Иегова! Особенно когда ты на моëм члене, — хихикает он, вдалбливаясь с особой страстью.       Ему выбило пробки и снесло тормоза. Нужно просто войти во вкус, а то не быть ему великим лидером с такими-то жалкими слабостями. Впрочем, рядом с Томом пошатнувшаяся крыша всегда едет быстрее, что уж тут говорить о таком взаимодействии. Ебать Тома — блядский животный кайф.       Том шмыгает носом, хлюпает слезами, кусает губы в кровавую росу и до побеления костяшек сжимает в руках покрывало. Слава богу, что он не курильщик и его объëм лëгких в норме, в противном случае он бы задохнулся к чертям. Кажется, это начинает ему нравится, а гадкие слова Торда только этому способствуют. Он даже не может выдавить из себя какой-нибудь жалкий ответ на грязные замечания, которые, к слову, водопадом так и льются из чужого рта. Так быть не должно, фу. Почему человеческое тело такое падкое на удовольствие?.. Почему Тому никто не сказал, что он мазохист? Возможно это было бы не так плохо, будь Ларссон не тварью. Нет, не только расплывчатое "это", всë было бы лучше, будь Ларссон адекватным.              Торд ебëтся, на удивление, размеренно. Грубо, но чëтко, отточено, пускай временами и слишком экспрессивно. Том почти может считать такты, но путается, почему-то отсчитывая пять и восемь с половиной, а после и тринадцать в квадрате Малевича. Вот незадача.       Он не замечает, когда чужая рука ложится на член, постепенно доводя до пика. Еле слышит свой громкий, сиплый стон, зато очень чисто слышит, как удовлетворëнно Ларссон кончает следом.       Голова пустая и её очень хочется чем-то заполнить. Вернее, чем-то очень конкретным. Небрежно переворачиваясь на кровати, Том лезет под неë, по памяти нашаривая родимую бутылку. Приятное прохладное стекло холодит руку, пытаясь вывести еë из атрофированного состояния, но тщетно. Ладонь дрожит и спиртное грозится разбиться об пол, но крышка всë равно отлетает одним вызубренным движением и огонь разливается по глотке. Хоть бы этот огонь выжег воспоминания. Капли затекают на горло и грудь, обводя чужие грязные следы. Алкоголь хорошее обезболивающее, жаль, ненадолго. Он знает: если напиться сразу, то все ближайшие события забудутся, их сдует ветром, унесëт ураганом, разнесëт по закоулкам пропитого мозга. Но аксиома рушится, если в событиях участвует рогатое чучело. Если там есть хоть краешек красной худи, то он это запомнит чëтче таблицы умножения. Сейчас вся его комната заполнена Тордом, а мозг алкоголем. Итог не сулит ни черта хорошего.       Торд непринуждённо закуривает, натянув штаны для приличия, будто кому-то может быть не похуй. В заднем кармане до сих пор ледяное оружие, даже не на предохранителе, но ему плевать: пистолет всë равно и не был заряжен, хах. Ошмëтки худи висят на торсе, прикрывая его, пока что, мало интересное телосложение. Потом он несомненно станет сильнее, важнее, статней. Комплекс Мессии? Возможно, Наполеона? Без разницы, любой психиатр признает его самым адекватным и добрейшим человеком на земле, стоит лишь подставить к голове дуло. Торду нравится витать в своëм блаженном "потом", как он это делает всегда — витает в своих мыслях. О, кажется, он думал о тостерах, когда расстреливал людей в пейнтболе из пистолета. Но даже с этой приятной способностью слона в комнате игнорировать не получается. Блядские чувства одолевает рогатую голову, а природная задумчивость играет с ним злую шутку. Есть ровно один человек, который его никогда в жизни больше не признает, даже под угрозой взрыва солнечной системы. Торд молча пялится в потолок, насильно всë же переводя взгляд на Тома.       Дело сделано, пора покорять мир.       Только пять минуточек ещë. Просто посидеть рядом.