«Один» — бремя власти. «Два» — трусость страсти. «Три» — грёзы жизни. «Четыре» — песнь тризны. «Пять» — рок прозренья. «Шесть» — суть рожденья. — Прочь, все ненастья! «Семь» — сущность счастья.
Еще семь минут, и Грейнджер умрёт.
— Кап… Триста двадцать три. — Кап… Капля свисла с неровного бурого выступа на низком потолке, а потом наливалась целую вечность. И… упа-а-ала. Триста двадцать четыре. — Ка-ап… Вдох? Выдох? Со свистом, сквозь шершавое горло. Драко сбился со счёта. Нежный стон воды в подземелье Малфой-мэнора выморозил его слабые потуги. Заиндевевшие ресницы хлопнули, раз, другой… медленно. — Ка-а-ап… Триста двадцать пять… или уже шесть? Или семь? Семь. Семь, будь оно симежды неладно. В другой день Драко бы закатил глаза. Однако Малфои глаза никогда не закатывали. Кто там считал семёрку счастливой? Магической. Многообещающей. Сулящей груды и груды счастья, особенно для семнадцатилетнего «взрослого волшебника» Драко Малфоя. Его совершеннолетие друзья отца отпраздновали с размахом, и весь последний месяц Драко провёл в более чем изысканной компании. А сегодня, седьмого июля тысяча девятьсот девяносто седьмого года он воочию убедился, насколько абсурдны числовые суеверия чистокровных волшебников. — Кап… Кап… Кап… Кап… Кап… Голос хрустальных капель всё звенел и звенел скорбной трелью, глох в земляном полу, но хранил отзвуки криков. Её криков, визгов, мольбы — истошной, беспомощной, взывающей к нему — Драко Малфою. Она до крови впивалась зубами в синюшные губы и упорно молчала, но низкий певучий хрип всё равно разрывал ему перепонки. Ему, Драко. Дураку Драко-лизоблюду Люциусу-мерзавцу Малфою. Гнусному Недо-пожирателю недо-смерти среди наигнуснейших Пожирателей смерти. Пропащему волшебнику, что обрёк Грейнджер на страдания и тем самым предал её — свою родственную душу. И неважно, что тем же самым… Драко спас Грейнджер жизнь? Слабое оправдание. Тем более, уже ненадолго. — Кап… Кап… Малфой скукожился, съёжился и, остервенело дёрнув левую манжету рубашки, вырвал из рукава ониксовую запонку вместе с клочком ткани. Та упала с глухим щелчком. Он не услышал. Врезался кулаком в рот, вцепился зубами в запястье, свирепо, зло, до искр из глаз и острой иглы вверх по венам. В горло брызнула ржавчина, приправленная благородной солью. С её-то жуткими ранами, сколько ещё Грейнджер протянет? — Кап… Триста тридцать сколько-то.Ей осталось всего шесть минут.
Разгрызанное запястье пульсировало агонией. Поделом. «Я мог бы подлечить тебя, Грейнджер». «Н-не у-утруждайся, М-малфой», — рыкнула она с лязгом упрямых гриффиндорских резцов. Из её рта вылетело облачко пара. Надменно цокнув, Драко с силой царапнул решётку камеры и ринулся вон. Грейнджер, — чего с неё взять. Всегда и везде, мать её, Грейнджер. Глупая гордячка с глупой гордостью. Гадкой, гнусной, гиблой гордыней. Малфой рванул несчастную дверь в свою детскую спальню, грохнул створкой, наложил заглушающее. А потом опрокинул в себя стакан Огневиски, кентаврову дозу усыпляющего зелья и провалялся хладным трупом двое следующих суток. За это время Грейнджер насладилась двумя визитами донельзя гостеприимной тети Беллы. Так шепнула Драко Нарцисса, когда её безупречно одетый, хотя и весьма помятый на лицо сын соизволил-таки спуститься в столовую на поздний ужин. «Мама? Что это?». «Еда для… для…» Вообще-то Драко имел в виду пасмурные круги под мамиными потухшими голубыми глазами и невесть каким чудом выбившуюся из пучка прядь белокурых волос. «Давай сюда. Я сам отнесу». Нарцисса вздрогнула и с облегчением вручила ему жестяную миску и завёрнутую в батистовую салфетку ложку с выгравированными на ручке инициалами дома Малфоев. И хмурый, покачивающийся ото сна Драко поплёлся вниз. Мерлин… Три дня назад Грейнджер уже не вставала. Еда — густой сырный суп с сочными рюшами бекона — осталась нетронутой… аромат сливочной копчёности не перебил затхлого воздуха нынешних покоев Золотой девочки. Наутро Петтигрю скрысил усмешку и схватил пленницу за волосы, походя пнув миску с уже засохшим варевом. Петтигрю тащил Грейнджер волоком, её босые ноги шлепали по ступенькам. Видит Салазар, притихший за выступом камина Малфой вместо дежурства в гостиной с удовольствием забился бы в самый дальний угол библиотеки, но он заставил себя смотреть. Заставил едкую желчь утихомириться в горле. Оглушительно тихо, под палочкой Беллатрисы Грейнджер пришла в себя. Круциатус с кем угодно сотворит пробуждение, уж то Драко было известно не понаслышке. И сразу карамельные глаза ведьмы, что родилась с половиной души Малфоя, стеклянными осколками врезались в него. Молча, молча, молча. Грейнджер не выдала тайны. С каждым днём молчания грязнокровки безумие Беллатрисы раздувалось прокисшим тестом и оседало на Грейнджер болотным дыханием. Вопли мадам Лестрейндж шатали висюльки хрустальной гранд-люстры, туда-сюда: «Откуда у тебя взялся мой меч? Украла? Что ещё ты украла? Отвечай, паршивка! — Но Грейнджер лишь хрипела безмолвием. По мраморным щекам капали слёзы. — Дрянь! Не хочешь? Диффиндо!» Белла вспорола ей кожу на скулах, чтобы Грейнуджер скулила. То был беззвучный, безгласый скулёж… Карамельные глаза. Мольба о забвении. Драко молился, чтобы его не заставили пытать Грейнджер. Как он смог бы пытать самого себя? Каждое выпущенное в Грейнджер проклятие кололо магическое ядро Малфоя раскаленной иглой, с каждым разящим лучом из палочки тетки его выдержка истончалась. Сегодня ткань терпения Драко истёрлась до дыр — было совсем невмоготу. Если бы он не был окклюментом… ему и всем Малфоям тут же настал бы конец. Маме, Люциусу. Древнему чистокровному роду. Чересчур ретивая Беллатриса плясала вокруг крохотной, хрупкой фигурки измученной маленькой ведьмы, ломанно и рвано, словно на досуге перебрала дурманящей настойки. Лестрейндж кормила хаос. Упивалась хаосом. Угождала своим демонам-изуверам, снова и снова. Вот кудрявые волосы Пожирательницы взвились чёрными змеями, древко в её искусных руках сделало пируэт, а полный изъеденных зубов рот снова любовно шепнул — на обволакивающий манер её обожаемого Тёмного Лорда: «Круцио». Жгучий поцелуй чистой боли. У Грейнджер тоже лопнули губы, а Драко — смотрел. «Что делать? — стучало в потных висках. — Мы никто друг другу. — Она всего лишь грязнокровка, о чьи губы он однажды замарался. — Что мне, блядь, делать?» Малфой не мог ничего. Смотрел, и смотрел… и смотрел. Э-т-о продолжалось ещё три тягостных дня. Пока не смогло дольше. «Круцио!» — затряслась Беллатриса в больном экстазе. Чёрные кляксы глаз закатились. — Круцио!». Бескровная Грейнджер молчала. Драко кромсал во рту щеки. Не кричать. Не орать. Не выдать. «Круууциииоооо!». Его золотая девочка пискнула — Драко услышал. Пискнула первый раз за семь дней. «Не надо»… Голос совсем не её, сорванный донельзя. Миг — стихийным всплеском Малфой исторг магию такой силы, что та на доли секунд сняла с мэнора чары ненаносимости. «Добби, Добби», — отчаянно воззвал он к бывшему эльфу Люциуса. Миг. Люстра. Скрип. Грохот. Шквал хрустальных осколков. И хлопок аппарации Добби с потерявшей сознание Грейнджер. Его привёл в себя брызг слюны Беллатрисы. «Щенок! — бесновалась тётка. — Что ты наделал? Что натворил? Это ты виновата, Цисси!» Драко обтёр лицо. Плевать. Она свободна. Свободна, свободна… Мерлин, где скрылась Грейнджер стало неважным. Нить её волшебной силы истлела, по связи родственных душ Драко чувствовал это. Затухающий пульс её жизни. Онемевшее эхо. Совсем скоро Драко станет свободным. Свободным и… пустым. А пока, в одних тонких шерстяных брюках и скользкой рубашке, сгорбленный Малфой сидел на ледяном голом полу. В том самом углу крохотной камеры, где Драко в последний раз застал Грейнджер. Век назад, но на самом деле только вчера. Он подглядывал за нею из-под бесцветного полотна дезиллюминационных чар. Дышал медленно и прерывисто — в рваный такт с Грейнджер. Изломанная Золотая девочка свернулась клубком, поджала под себя сбитые в кровь синюшные ступни — в тщетной попытке поймать хоть крупицы призрачного тепла. Напрасно… Земля Малфой-мэнора не приветствовала надежду. Разве самая яркая ведьма поколения не чувствовала чёрного капкана отчаянья? Если б мог, Драко поведал бы ей. О том, что родной Малфой-мэнор осквернён психопатами. И о том, что его затхлое подземелье навсегда стало склепом, где кровь и пот жертв ярости Беллатрисы служили их единственным саваном. О Сивом и его мерзкой своре. Однако Малфой смолчал. Тоже смолчал обо всем. После порции истязаний Грейнджер швыряли сюда, а Драко пил Огневиски, тыкался в двери, считал патрули. И молчал. Мог бы он с ней аппарировать? Не сбежать, просто вытащить её отсюда. Нет, от пыток Грейнджер он сам едва держался в сознании. Да тронь её Драко, Грейнджер тут же расщепит… не то, чтобы он хотел. Малфой никогда её не хотел. Рождественский бал не в счёт. Круцио Беллатрисы слишком привычно кипело под кожей, но Драко хотя бы мог сам ходить. А Грейнджер… От жалящих проклятий её смехотворные магловские штаны совсем прохудились, блузка в прорехах не прикрывала выступающих рёбер. Сквозь пелену на зрачках Малфой глядел на крохотную девичью фигурку, на её унизительно высунутый язык, что ловил скудные капли воды с низкого потолка. Для Грейнджер вода капала слишком медленно. — Ка-а-ап… Ка-а-ап… Тогда — вчера — Драко понял, что это конец. Конец их постыдной связи — общему секрету грязнокровой принцессы Гриффиндора и чистокровного принца Слизерина. Об их тайне никто не знал, и тем более не знал Темный Лорд. Мерлин, да только ради сокрытия этого позора Драко и освоил чертоги окклюменции. Обнаружил в себе природный дар. Сначала он маялся сам, по книгам, на которые набрёл в закоулках знаменитой малфоевской библиотеки, а позже, когда клеймо родственных душ нашло забвение в зеркальном ящике его разума — занимался со Снейпом. Декан Слизерина ни разу не открыл тот наглухо заколоченный ящик. Наверное.Страданиям Грейнджер длиться ещё пять бесконечных минут.
В углу камеры Грейнджер отвратно воняло. Кровью, потом, мочой. Драко морщил нос, едва не блевал, но терпел, хоть от гадливости и сводило желудок. Все здешнее зловоние — от неё, от Грейнджер. Хруст накрахмаленного воротничка опрятной гриффиндорской отличницы сменился тошнотворной слизью её агонии. Шесть дней. Грейнджер провела в заточении шесть грёбаных дней, а её тупые дружки — святой Поттер и «король» квиддича Вислый — каким-то чудом спаслись от погони Сивого. Назло шлюхе-судьбе Драко сидел и глубоко дышал. Вбирал тот же воздух, что и она. Не смел зажать пальцами переносицу. Не смел вырвать из памяти карамельно-карие глаза. Её глаза. Умные и красивые, чуть раскосые, кошачьи. Обессиленные. В них читалось слишком привычное разочарование. Всё-таки всхлипнув, Малфой рухнул на сырой ледяной пол, плашмя на спину, прямо под выступ с едва сочащейся бурой водой. Высунул язык — совсем как она — в попытке словить редкие капли. — Кап… Бесконечность. — Ка-ап… Бесконечность в бескрайних пустотах вечности. — Ка-а-ап… Бесполезно. Язык сох, слюна противно горчила. Из-за огня в предплечье его била мелкая дрожь. Драко не смог вытянуть затёкшие ноги, лишь упёрся пятками в каменную стену. А Грейнджер бы здесь растянулась… Ляг она рядом, её нос едва достал бы до его сердца. Но Грейнджер не потерпела бы подобного неравенства и уж точно бы задрала подбородок. А Драко склонился бы к ней, ближе. Оказался бы совсем рядом. И одержимо бы не моргал, утонув в нелепой игре в гляделки. В карамельно-карих глазах… Под шрамом от Сектумсемпры его сердце скукожилось. Наверняка последний, мутный и грустный взгляд Грейнджер станет преследовать Драко до последнего вздоха. Пусть. Малфой заслужил. Как только поднимется наверх на второй этаж, он сразу же проберется в кабинет Люциуса и сольёт воспоминание в фиал из прочного стекла, чтобы потом обратиться к её образу в Омуте Памяти. Он будет помнить… о ней. О Гермионе. О Гермионе, которую он всю жизнь дразнил «Гре-е-ейнджер» — по её безродной фамилии. И «грязнокровкой». Грейнджер тоже фамильничала: «Малфой, — чуть скривила губы. — Малфой, — сморщила нос. И снисходительным тоном: — Не обращайте на него внимание, мальчики. Что с него взять? Ведь это Малфой». Он того не стоит. Малфой, Драко Люциус. Не узорчатое имя, а камень. Прозрачный и прочный, сияющий острыми гранями льда алмаз. То был его крест, его непосильная ноша, позднее сожаление, — о том, что две родственные души зародились в телах непримиримых врагов.Грейнджер мучиться ещё четыре минуты.
Малфой. Улыбки Грейнджер всегда были не для него. Ему не досталось улыбки, когда на уроке полётов с мадам Трюк святой Поттер поймал идиотский шар-напоминалку растяпы Долгопупса. Нет, что вы, как можно! Улыбка гриффиндорской выскочки досталась её дружку Гарри, — гляньте-ка, нате-ка! — новому ловцу гриффиндорской сборной по квиддичу. Не ему Грейнджер улыбалась и в конце первого курса, когда ныне прискорбно покойный шарлатан Дамблдор присвоил Гриффиндору сто пятьдесят очков, а вместе с ними подарил львятам и Кубок Школы. И это за якобы победу Поттера над Лордом, а-ха. Быстренько обыграл? Первокурсник бессмертного тёмного волшебника? Халтурная работёнка, Избранный. Разумеется, не Драко любовался жемчужным рядом внезапно ровных зубов Грейнджер после снятия пресловутого проклятия Дантисимуса. Еще бы, вместо этого Малфой выслушивал никчёмный лепет угроз от Вислого. Меж тем карамельные глаза Грейнджер сияли, щеки налились здоровым румянцем и голос — голос нежил рыжего недоумка. Худо Драко обернулось Грейнджер добром. И когда после месяца магической комы Грейнджер влетела на обед в Большой зал, её яркая улыбка вновь озарила лишь «мальчиков Гарри и Рона». А её подлинно ослепительная улыбка на Святочном Балу? Не ему — бугаю Виктору Краму. Звёздному звездуну. Груде мышц без словесной английской изысканности. Её довольные ямочки в Клубе Слизней, куда она притащилась зачем-то с Маклаггеном. Её мечтательно приоткрытый рот, когда Грейнджер на уроке зельеварения вдохнула пары Амортенции. Звенящий шёпот: «Свежескошенная трава, новый пергамент и…» Красноречивый взгляд в сторону Вислого. Вислого, что сбежал вместе с Поттером. А Грейнджер осталась. С Сивым, Лестрейндж и… Малфоем.Ещё три минуты агонии Грейнджер.
Грейнджер застряла. В родовом поместье Малфоев. В проклятом праведным Мерлином, но отнюдь не коварной Морганой, мэноре. Как Драко и Грейнджер вообще докатились до такого исхода? Каким чудовищным чудом вышло, что Драко вдруг понял — на целом свете нет никого дороже неё? Гермионы Джин Грейнджер. Блестящей невыносимой всезнайки. Кудрявой заучки с вечно вздёрнутым веснушчатым носом. Дор…й, люб…й, обож…й ведьмы. Левая рука Малфоя дико горела. Кое-как, закусив губу, он задрал рукав до локтя. Взгляд размылся, Драко гневно зажмурился и с силой распахнул веки, лютой ненавистью сверля татуировку со змеёй, что выползала из черепа. Ну конечно, конечно… Малфой даже фыркнул. Дракклова благословенная связь и тут не дала ему спуску. Аккурат поверх гнилой Тёмной метки на обугленной коже предплечья возник контур свежего шрама, — от проклятья, коим Золотую девочку угостила щедрая Беллатриса. Г-р-я-з-н-о-к-р-о-в-к-а. Через магию душ клеймо передалось и ему. Плевать. Плевать на её сомнительную кровь. Ведь Драко видел яснее ясного, чересчур близко — кровь Грейнджер была такой же алой и ржавой, как у него, чистокровного Малфоя в одиннадцатом поколении. Он понял это слишком поздно. Ещё минут семь… семь секунд… семь вдохов и выдохов… и Гермионы не станет. И прозревшей души Драко не станет, не станет его чёрствого сердца, его поганого, онемевшего языка, —только об этом Грейнджер уже никогда не узнает. Разве что в следующем цикле жизни? Хотя вряд ли им так повезет. — Кап… Кап… Кап… Кап… Кап… Симфония капель — переливчатая, как и ручеёк её искреннего смеха — глумилась над Малфоем своей скупостью.Ей отмерено всего две минуты.
— Бывший хозяин Драко. Что ещё за голоса в голове? — Бывший хозяин Драко, — повторили дрожащим шёпотом. Ему не почудилось? Малфой приоткрыл глаза и скосил взгляд вправо. Нет, это не игра окончательно сбрендившего сознания. Рядом с Малфоем, на той же сырой земле, сидел ныне свободный эльф Добби. Добби — здесь. Драко отупело моргнул. Героический эльф что, и впрямь снова пробрался в мэнор? На сей раз к Малфою в подземелье. И теперь беспорядочно водил босыми ногами по сырой земле. Раскачивался вперёд-назад, обхватив себя за худенькие углы плечиков. Орошая совесть Драко градом слёз. Под ложечкой засосало, решетка камеры завертелась будто одичалая карусель. Выходит… всё? Мороз пополз по прохудившейся коже Малфоя, со всех сторон тело сковало могильным льдом. А в висках билось: «Ты этого хотел? Ты этого хотел?» Нет. Нет, Драко хотел вовсе не такого исхода. Однако он все еще чувствовал отпечаток светлой души Грейнджер на своей. Тот врос в его собственный отпечаток дырявым кружевом. И колыхался, вяло, едва уловимо… Но Драко его до сих пор ощущал. — Зачем ты вернулся? — безжизненно выдавил Малфой. — Бывший хозяин Драко, мисс Грейнджер… Она… Эльф зарыдал. Невыносимо. Невыносимое хныканье и Добби шмыганье носом превращало мозги Малфоя в застывшее желе. — Она, что? — с трудом подтолкнул Драко. — Она говорил-ла. Пот-т-том б-бредила. — Эльф стал заикаться, и Драко захотелось как следует встряхнуть маленькое тельце в забрызганной кровью курточке. Драко знал, чья это была кровь. Неужели перед смертью Грейнджер вспомнила о нём? Малфой приготовился к удару. — Ну? Говорила, что? Семь секунд тишины. Уши Добби встопорщились и опали. — Её последние слова были о вас. Мисс Грейнджер хотела, чтобы вы знали, бывший хозяин Драко. Она не держит зла на вас. Она желает, желает… — эльф уже совсем тихо всхлипнул. Слёзы Добби ничем не отличались от слёз любого волшебника. И вздохи были вздохами живого, страдающего существа. — Чтобы вы забыли её. Были счастливы, когда всё закончится. Спазмы от сердца пошли по всему телу, Драко на миг онемел, а потом вскочил на ноги и приложился макушкой об острый выступ на потолке. Место удара прожгло мгновенным языком пламени. Блядь. Он вскинул руку и пригладил слипшиеся влажные пряди, оцарапав при этом ладонь. Сердобольная Грейнджер отпустила ему грехи, так что ли? Да как… Как она смеет? Перед глазами заплясали багровые пятна. Как Грейнджер смеет решать за него? Умрёт и повесит на него этот долг, чтобы тот оттягивал шею Драко всю его никчёмную жизнь? Главный урок, которому Драко научил Люциус — никто никому ничего не должен. С тех пор мысленно Драко перестал звать Люциуса отцом. «Отец» — только по строгой необходимости, холодная констатация прискорбного факта, лишённым эмоций тоном. Чересчур крепко Драко схватил Добби за уши и по-люциусо-малфоевски приказал: — Аппарируй меня к ней. Эльф беспомощно пискнул, замотал ручками. — Что вы, бывший хозяин Драко! Добби не сможет, Добби не… — Мне плевать, куда. С кем она. Что будет дальше — к троллю всё. Я должен, обязан… Сказать ей то, что давно хотел. Наконец-то. Сказать Грейнджер то, о чём Драко в глубине души знал, всегда-всегда, но трусливо не признавался себе. Пока Грейнджер ещё все-таки дышит, Малфой должен обрушить на неё это дракклово униженное признание.Минута до смерти Грейнджер.
— Экпеллиармус! Палочка вылетела из безвольных пальцев, резко, вихрем, скорее всего в руки Поттера, но Драко даже не повернул головы. Пусть подавится, хоть сломает. На тролля ему… Малфой разом споткнулся и упал на колени — почти рухнул на Грейнджер. Алая шея, алые руки, ноги, живот — на белых как снег простынях в какой-то тряпичной комнате. Спёртый кровавый запах. Скрипучий дощатый пол. Драко склонился к её раскрашенному сетью трещин лицу, в котором вечность вымарала пятнами всё человеческое. Щёки Грейнджер ввалились, заострив скулы, а круги под глазами зияли провалами в бездну. — Грейнджер, — безысходно просипел Драко. И ласково, знакомо: — Гре-е-ейнджер. Стук сердца. Бум. Бум. Кап-кап-кап… Ток крови. Его — только Драко. Но не её. Не Грейнджер. Она… Не видит. Не слышит. Больше не… Уже без сознания. Обеими ногами за гранью. Его магическое ядро накалилось. — Отвали от неё, мразь! Когтями Вислый вцепился в плечо, в ворот рубахи. Попробовал оттолкнуть. Драко дёрнулся как от назойливой мухи, вырвался, — к ней. Ниже, ближе, ещё ниже… осторожно дотронулся алыми от крови пальцами до синюшных губ. Откуда у неё столь мягкая кожа? Сухая, наждачная, бархатная. Ниже. — Не смей, — его било в истерике. Вислый тряс его так, словно Малфой был не волшебником, а дырявым кулём с мукой. Голос Драко сорвался: — Не смей желать мне, блядь, счастья, Гре-е-ейнджер. Он снова мазнул её по губам. Бледный сухой рот распахнулся, и вдруг с рыком Грейнджер дёрнула головой, чтобы впиться в его израненное запястье. Малфой застонал от душного, липкого, стихийного экстаза, его выгнуло под странным углом, вбок и назад, и обратно — к ней. Прямиком на её соленые губы. Он облизнул их, всегда хотел. Её грязная кровь была не солёной, а сладкой. — Отвали от неё! Слева Вислый впечатал в него кулак, попал кривыми пальцами по виску. И сквозь звон в ушах до Малфоя донеслись причитания Добби: — Родство душ! Гарри Поттер, мистер Уизли, не трогайте бывшего хозяина Драко. Нельзя, им нельзя! Родство душ! — Ч-что? — кажется, проблеял Поттер. Или Вислый? Трепыхания этих придурков не волновали его. Драко нужно было ещё. Он цеплялся за кудри Грейнджер, приподнял её голову, чтобы опять припасть к сладко-солёным губам. Ему нужно, нужно… — Все назад! Хлопок — и Вислого, вместе с клоком малфоевских платиновых волос, оттащило к стене. Вот это заклятьице, мать его. До пятен в глазах. Самого Малфоя тоже за волосы отволокли от Грейнджер и наградили несильной пощечиной. — Родство душ? Добби, что ты заметил? Уверен? — потребовал кто-то из Уизли, — выше Драко, с отросшими рыжими патлами и росчерком шрамов на шее. — У бывшего хозяина Драко с мисс Грейнджер. Родство… Когда он дотронулся до неё… Его кровь… это, это… её кровь. Эльфы видят. Язык Добби всё больше заплетался. — Я понял, — заткнули эльфа. — Тихо! Лигаре Соулмате Максима. Разряд молнии прошил позвоночник, Драко хлебнул искры и дёрнулся. Хлёсткий голос изуродованного рыжего бил наотмашь кнутом. Драко было плевать. Как болванчик он мотал головой, туда-сюда. Наблюдал. Грейнджер уже не хрипела, не сипела, не — блядский Мерлин, как ему это всё пережить? — не дышала, и в груди Малфоя, в солнечном, мать его, сплетении, запульсировала чёрная дыра. Пусть убьют его, прямо здесь. Над ней. Закопают с ней. — Билл? Что это? Вскрик— Вислого. Всхлип — Поттера. Значит Билл… просвещал впавшего в ступор Избранного. Неуча дракклого. И в то же время крепко держал Малфоя за плечи. — Ещё не поздно. Слышишь? — Голубые глаза какого-то Билла Уизли вскрыли нервы Драко заточенным лезвием. — Малфой, сколько? — С-сколько? О чём рыжий бормочет? Тело Драко обмякло словно под действием проклятья ватных ног. Мысли путались. Глаза закатились. Пощёчина. — Ты готов рискнуть? — рявкнул Уизли не по-уизлевски низким угрожающим тоном. Что за идиотский допрос. — Блядь! Да! Я гот… — Сколько ты готов отдать ей, Малфой? — перебили его. — Ещё не поздно, Гермиону можно спасти. За счёт твоей жизни. Ну? Ей остались секунды. Сколько ты можешь отдать? Мельком он опять посмотрел на неё. Мёртвая грудь, мёртвые губы, мёртвые карамельные глаза под мёртвыми закрытыми веками. Он сможет увидеть их блеск снова. — Семь. — Семь чего? — орал Уизли. — Чего семь? Часов? Дней? Умный рыжий дурак. — Семь лет, — отчеканил Малфой. — Я отдам Грейнджер семь лет.