Семь секунд и два года до обряда.
Драко заткнул бы уши, а то и приложил бы Трелони старым-добрым Силенцио, посмей чудаковатая прорицательница нагадать ему подобную чушь. Со взбалмошной любительницей карт таро и кофейной гущи было бы проще: Малфой хихикнул бы, хохотнул, покрутил пальцем у виска, да и выбросил трагичную новость из головы — вон. Подумаешь, ну приложилась Трелони к фляжке с Огденом перед уроком, с кем не бывает? Однако первый тревожный звоночек прозвучал на вполне академичном занятии по Нумерологии. Сидя на первой парте через ряд от него и высунув кончик языка от усердия, заносчивая всезнайка Грейнджер сосредоточенно высчитывала своё магическое число. Хмурила брови, то и дело порхала взглядом с потрёпанного учебника до своих расчётов и обратно к учебнику. Острый взгляд как всегда вот-вот подожжёт бумагу. Да она чуть ли не прыгала на стуле. Драко мысленно скривился: безвкусные попытки гриффиндорской «прынцесски» укротить эти нелепые тёмно-каштановые кудри опять не увенчались успехом. Одна прядь постоянно лезла ей в лицо, а Грейнджер вместо того, чтобы хотя бы убрать упрямый локон за ухо, сдувала и сдувала его. Видимо, от учёбы совсем мозги у неё отбило… Драко потёр виски, осознав, что смотрит на заучку в упор. Мерлин! Все-таки вчерашняя вечеринка затянулась, но с другой стороны нужно снять шляпу перед Блейзом: под легендой благопристойного сборища слизеринских студенческих сливок Забини закатывал знатные попойки. Малфой еще не отошёл от кутежа, вот и приклеил взгляд невесть к чему — к пятну грязи. Вообще-то он тоже высчитывал, но вычисления давались с трудом. А всё козни Пэнси. — Дракклова Паркинсон, — пробубнил Малфой себе под нос, не в силах удержать яда за зубами. — Развратная, навязчивая шл… На языке словно вспыхнул рубец, и Малфой покраснел. Мама — безупречная леди Нарцисса Малфой — воспитывала его не для того, чтобы Малфой обзывал Пэнси шлюхой. В конце концов Паркинсон бегала только за ним, Драко Люциусом Малфоем. Ведомая толи его практически королевской фамилией, толи взращенным в чистокровном роду чувством собственничества, толи — не приведи Мерлин! — сопливыми девчачьми фантазиями о роковой страсти и первой любви. Любовь? Это что за глупое сочетание букв? Вздор. Подобные нюни не для сиятельного наследника Малфоев. — Драко! — с соседней парты кокетливо окликнула Пэнси. И почему Драко раньше не замечал, насколько писклявый у неё голос? Прям слух режет. — Ты уже выяснил своё счастливое число? — Ещё проверяю, — буркнул Малфой тоном, в котором между двух ровных строк всё-таки маячило «Завали». Вот сдалось профессору Вектор озадачить их этим сегодня, в дракклов понедельник еще не ушедшего воскресенья? Мол, доросли, недоросли. Вкусите же из чаши с сокровенными тайнами. Поистине, утонченное издевательство над кучей непромытых чистокровных мозгов, да? Во рту явно иссохла Сахара. Зачерствел лимон… Однако — глубокий вдох — надо собраться, Малфой. Драко с трудом моргнул раз, другой. Вгляделся в мутные цифры, приправленные рифлеными формулами. Так… хм. Двойка, единица, пятёрка… и четвёрка, не приведи Мерлин! По коже пробежал мороз: отвратительная четверка и похожа-то на виселицу, ее ни за что не обыграешь. Да и с остальными, положа руку на сердце, мало что можно сделать. Еще в раннем детстве Нарцисса учила Драко, что с магическими числами шутки плохи. Они как звёзды — родятся на небосклоне Фортуны и всю жизнь освещают праведный путь. Ещё бы хлебнуть воды и понять, куда при рождении Малфоя указал перст судьбы. К тому же, дай Мерлин, не сбиться с дороги. «Число — и провидение, и приговор, — как сказку напевно рассказывала малышу Драко мама-фея-Нарцисса. — Ты уж не просмотри его подсказки, сынок. Лети в правильном направлении. И тогда, когда-нибудь… если ты прилежен и терпелив, благороден и великодушен, чист и сердцем, и помыслами, — то появится призрачный шанс обрести свою родственную душу. Ту самую, идеально во всем с тобой совместимую ведьму, до поры до времени скрытую под покровом волшебной вселенной». Мама, мама… Драко спрятал улыбку. Надо бы проверить свой заказ на саженцы Тоффи, очень редкого сорта чайно-гибридных роз. Наверняка Нарцисса обрадуется такому подарку на день рождения, и вдруг он ее и числом удивит? — У меня тройка, — хвастнула бесцеремонная Пэнси. Неплохо. Тройка сулила безбедную жизнь и удачу в торговых и семейных делах, что для Паркинсон значило удачную охоту за выгодным мужем. Может, поэтому вчера Пэнси затащила его в нишу чуть дальше слизеринской комнаты девочек и обласкала Малфоя влажным, теплым, назойливым ртом, отчего на губах остался приторный жирный вкус переспелой вишни? И пока Драко глотал ещё Огдена, ловкие руки Пэнси сами звякнули пряжкой его ремня, вжикнули молнией брюк и пробрались вниз — к уже стоящему колом члену. Паркинсон пошло промямлила что-то вроде «Я твоя, мой Драко» и манерно опустилась коленями на голый пол, пышные бедра натянули чересчур короткую юбку. Она вся была его, грудастая, липкая — тело вынуто и разложено — только бери. Подзаборная шлю… хм… услужливая подруга. Мужская природа взяла своё. Член дернулся в искусных руках Пэнси, засочился смазкой, которую она тут же слизала юрким кончиком языка. Драко накрыла волна удовольствия. Паркинсон хоть и мала ростом, но её всегда слишком много. Он стоял на дрожащих ногах, подпирая спиной прохладную стену, вцепившись в скользкие волосы Пэнси, и молил глухого к мольбам Мерлина не дать ему опозориться еще хотя бы толчок… два… три… Тролль! Отчего податливая Пэнси Паркинсон ни разу не пожаловалась? Не отняла рта в последний момент? Не устроила скандала в ответ на явное пренебрежение Малфоя? Разумеется, Драко вернул ей должок — пальцами, как всегда пальцами. И вот тогда она громко застонала и исторгла визги и писки. Хлопнула искусственно удлинёнными ресницами, запунцовела ягодными щеками. Восхитилась его фамильным кольцом с весомой заглавной буквой «М». «М» — значит «Малфой». И «М» — значит «магия». «М»… — «мудрость многоликого мира». — Пять минут до конца занятия! — строго предупредила профессор Вектор. — Мисс Грейнджер, у вас готово? — Я заканчиваю, профессор, — задушенным голосом заверила Грейнджер. И было в её панических нотках нечто такое… Такое… Томное. Тёмное. Трепетное. Голос Грейнджер вдруг стал низким и хриплым, и мельком Драко полюбопытствовал, как бы звучал стон из этого чересчур образованного горла? Формулы расплывались у Малфоя перед глазами. Он сощурился, едва не вскочил, но все же вспомнил о приличиях. Перепроверил расчёты. Неужели?.. Бабочки вдруг запорхали у него в животе. А может? Нет, всё верно, верно! Драко таращился на число и просто боялся поверить в свою удачу. В то, что ему повезло-таки родиться не только с бриллиантовой ложкой во рту, но и под счастливой звездой. — Профессор, — хрипло позвал он Вектор, — моё магическое число… — Семь! — в львиной гордости промурлыкала Грейнджер и тряхнула спутанной гривой. Драко сломал перо. Жаль, что не шею выскочки Грейнджер.Семь секунд и год до обряда
— Ты знаешь, что из всего Хогвартса только у Грейнджер и у тебя семёрки? — с легкой завистью пробормотал Блейз ему на ухо. — Мне птичка на хвосте принесла, что у пятикурсников опять никого. И на седьмом тоже нет. Представь, только ты и Грейнджер родились под семёркой. Что это значит, а, Драко? Малфой скривил губы, наглядно показывая Забини, что думал о пошлых намеках друга. Да их фамилии в один ряд никогда не поставишь. Заучка и тут умудрялась рыкнуть: Грррейнджеррр — фу. Трещотка. Однако Драко — разумеется, сугубо из скуки — порою бесил её на свой язвительный малфоевский лад. «Гре-е-ейнджер, — тянул он с нарочитым изыском. — Тебе тупость дружков ещё мозг не проела?» Подруга Потти и Вислого краснела маковым цветом и совершенно по-простолюдински закатывала глаза. Но молчала. Молчала. Молчала… Грязнокровка, — что с неё взять. — А у тебя что? — лениво спросил Блейза Малфой. Ведь с прошлого года он так и не удосужился поинтересоваться результатами вычислений Забини. — Пятёрка. Ничего удивительного, что Блейз уродился таким любознательным. И, хоть и аккуратно, но все же по-змеиному влезал в чужие дела. Драко фыркнул: — И ты ещё жалуешься? И ещё смеешь упоминать Гре-е-ейнджер? Меж тем они почти дошли до Большого зала. Как всегда на людях, Малфой тщательно разгладил лицо, чётко понимая, что его едкие ухмылки и скривлённый рот вряд ли были уместны здесь, — на общем собрании. Хотя… если три последних курса сняли с уроков и согнали сюда, дабы чествовать таких как всея заноза Гриффиндора — грязнокровок… Все равно, инстинктивно Малфой нацепил равнодушную маску. Уж что не говори, скорее всего повод для сегодняшней суеты был отвратительный. Слишком паучье напряжение, шепотки, переглядки. В свете последних слухов о возрождении Того-Кого-Нельзя-Называть… Недоумение и опасение студентов так и витали в гудящем воздухе, к тому же приправленные новостью о чужаках в стенах школы. А все эта жаба-Амбридж и ее болотно-министерские происки. Амбридж кого угодно затянет в трясину. Мало было того, что весь прошлый год слизеринцы отбывали родовую повинность в её инспекционной дружине? Мало Амбридж было прогулки в Запретный лес и, по слухам, бурного свидания с кентаврами? Смурная тётка с блаженной улыбкой наверняка придумала очередной бред. Драко толкнул массивные двери и уставился на помост со столами преподавателей. Жаба-Амбридж чинно восседала справа от трона Дамблдора, и, казалось, за год стала ещё розовее. — Это что, цветочные прядки? — снова ему на ухо фыркнул Блейз. Драко пожал плечами, на что Забини надул губы и выдал: — Знаешь, Малфой, иногда я подозреваю, что ты на всю голову болен. Хочешь услышать, чем? Немотой. Ты эмоционально немой, Драко. — Блейз добродушно усмехнулся. — В отличие от Амбридж. Амбридж… Драко сунул руки в карманы и сжал кулаки. Троллева чиновница благоволила к Малфою больше, чем тому бы хотелось. Весь прошлый год Драко молился, чтобы не опозорить род Малфоев внезапным приступом рвоты в её присутствии. «Драко, могу я называть вас так?» — мягко погладив Драко по руке, попыталась мяукать она, но вышло разве что режущее слух кваканье. Нет! «Конечно, леди Амбридж», — скрипнул зубами Драко и растянул рот в вежливом оскале. Только бы не тряхнуть плечом. Спокойно. Спокойно, ну же, Драко. За ядрёными воланами своего воротника-жабо собеседница не распознала фальши. Видимо, и на глазах-пуговках Амбридж носила невидимые розовые очки. «Ваш достопочтенный отец, лорд Люциус Малфой, пообещал мне, что здесь, в Хогвартсе, вы всячески будете содействовать моим начинаниям. Понимаете, все эти грязнокровки… — она открывала большущий тонкогубый рот, будто ловила мух на болоте, — и даже некоторые полукровки нуждаются в узде. Мы, чистокровные, должны указать им на подобающее их низкому статусу место. Преподать урок так жестко, чтобы запомнили надолго, на всю жизнь. Воспитать, чтобы они и головы поднять не смели. Вы понимаете, Драко?» Прекрасно Малфой понимал, всё-таки обрывки разговоров родителей о скором возрождении Темного Лорда долетали и до него, и какая-то самая гадкая, мерзкая, наигнуснейшая часть его малфоевской натуры радовалась возможности утереть нос так называемому избранному Поттеру, однако… По тогда ещё мальчишески-худой спине Малфоя все равно шёл мороз. От жабы-Амбридж воняло перемерзшим болотом. Пахучими торфяниками. И каким чудом при рождении её угораздило получить нежное имя «Долорес»? Долли. Ло. «Старая карга Лолита», — как-то поглумился над нею Теодор Нотт, когда в своей комнате в подземельях слизеринцы обсуждали навязчивую министерскую помощницу. — Нотт, ты вообще слышал об оксюморонах? — фыркнул тогда Драко. Тео сделал вид, что обиделся. — Конечно, Малфой. Вот я и говорю. Ло-ли-та Амбридж. Дряхлая Лолочка, кентавр её раздери. Лолита, угу. Как же. Еще в конце четвертого курса — разумеется, чужими руками —слизеринцы отобрали у пуффендуйца Финч-Флетчли затягивающую порочную магловскую книжку, под воспоминания о которой Драко всё лето занимался рукоблудством. — Ло-ли-та, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та, — мечтательно процитировал Блейз по памяти. И тут же добавил: — А тебе не кажется, Тео, что Гумберт Гумберт напоминает твоего замшелого папашу? После смерти матери Тео любовницы Тадеуша Нотта с каждым годом всё молодели. — Поэтому твоя алчная мамаша всё никак и не захомутает его, — мгновенно куснул Блейза Нотт. Забавно, что слова Тео насчёт участи Амбридж оказались пророческими. Об этом Драко узнал намного, намного позже. Подобно дурному знамению, жаба-Амбридж неизменно предвещала беду, и с тех пор, с пятого злополучного курса, Драко непрестанно задавался вопросом… Был ли у них у всех шанс отказаться? У детей Пожирателей? Нотта, Гойла, самого Малфоя… На полном ходу соскочить с последнего вагона Хогвартс-экспресса, схватить любимую «Молнию» и улететь в закат. Был. Но, как оказалось, у Малфоя шанса и не было. Только не с новым, высокочтимым гостем Малфой-мэнора. Не с омерзительным рабским клеймом — черепом со змеёй — что с лета украшало левое предплечье Драко. Тёмная метка была углистая, шершавая, с вечно опалёнными краями, из которых все время сочилась кровь. Так Лорд приучал своих последователей к выносливости. К боли, культ которой Волдеморт возвел в Абсолют. Что ж, уже в бытность шестикурсником Малфой страстно полюбил рубашки с длинными рукавами и всегда, даже в адское сентябрьское пекло, под мантией и пиджаком носил только их. Роскошные, шёлковые, оттенка чёрного дерева или обсидиана, воронового крыла, вязкой смолы и лишь изредка, по праздникам, чернильные или графитово-синие. Со злополучного лета Драко не надел ничего другого. Он заставил себя привыкнуть к черноте, даже прикипеть к ней. Решил, что выживет во что бы то ни стало. Приспособится — ради стойкой Нарциссы. Приспособится — вопреки малодушному Люциусу. Приспособится — лишь бы не сгинуть в жернове противостояния запятнанного добра и изъеденного тьмой зла. И поэтому нынешний Драко просто играл свою роль. Просто существовал и всего-то изо всех сил притворялся — по-прежнему гордым и значимым наследником рода Малфоев, подвижной статуей — олицетворением богатства древней чистокровной династии. Иронично, как за этот тяжёлый год Драко похорошел. Стал красивым, о чём Пэнси прожужжала ему все уши. Зеркало в Ванной старост будто насмехалось над ним, являя потухшему взору не юного Малфоя-волшебника, а глиняный слепок потрескавшегося от времени Малфоя-волшебника. И пусть острые черты лица из угловатых превратились в точёные, а серые глаза на бледном, едва ли не потустороннем лице сверкали хрустальным льдом. Пусть Малфой двигался как хищник, с грацией Нарциссы и уверенной поступью Люциуса, всегда с идеально прямой спиной, непременно гордо вскинув голову, увенчанную платиновым нимбом отросших волос. Пусть. Пусть. Пусть… За чересчур длинной челкой не было видно ни скорбного излома русых бровей, ни частенько припухших глаз, вообще выражения лица. Кто такой Драко? Не волшебник, а черно-белый набросок, в котором тьмы значительно больше чем света. И плевать, что запястья прокушены — все равно никому не видно. И плевать, что от бессильного «мой отец узнает об этом» осталась только какофония перемолотых звуков… Уж Люциусу в своих душевных терзаниях Драко ни за какие коврижки не признавался. Не желал слышать очередное якобы заботливо-отцовское «Слабак». Лорд Малфой так и не узнал об уникальной «семёрке» сына. Едва прочитав письмо Драко, Нарцисса спешным ответом предупредила его молчать об открытии. «А как же попечительский совет, разве отцу не доложат?» — удивился тогда Драко. «Сынок, подобные интимные вопросы не обсуждают на собраниях школы. Да и Люциусу сейчас не до этого». Не до этого, верно мама подметила. У Люциуса Абраксаса Малфоя — в первую очередь преданного последователя Тёмного Лорда, и только потом семьянина — всегда находились другие дела, более высокого порядка и смысла. Тем более теперь, в Азкабане, после смехотворного проигрыша Поттеру в Отделе Тайн. Вряд ли, наслаждаясь отдыхом в ледяной камере под присмотром дементоров, Люциус ударялся в философствования о магии чисел. Единственное, от чего сейчас кроме холода трясся родитель — так это от страха за свою шкуру. «Не провались, Драко, — исступленно шептал Люциус во время их единственного свидания. Под личиной высокородного лорда проступило истинное нутро, в котором сила малфоевской воли и твёрдость малфоевского духа просочились сквозь щели в полу грязной камеры. — Не подставь меня. Ты — Малфой, Малфои не проигрывают. Ты всё понял?» Грудь заныла, и Драко мечтал лишь о том, чтобы поскорее уйти. «Да», — не поморщившись, выдавил он, до крови прикусив щёку. Люциус смотрел за него, на решётку и оскорбительный сизый факел не-магического пламени. Тот не грел заключенных, не прогонял тьмы в полных шорохов крыс углах, не отпугивал безглазых дементоров. «Хорошо». Хорошо? Ты доволен, правда, отец? Не приведи Мерлин твой без-пяти-минут-убийца сыночек подведет Малфоев, ударит в грязь лицом перед обожаемым Темным Лордом, который этим самым лицом отнюдь не блистал. До этого лорду Малфою было дело? Очевидно, ведь это Люциус свёл Драко с Амбридж. Люциус подмял свободу Драко под Амбридж. Одержимую чистотой крови Ло-ли-ту — жабью кошатницу — Амбридж. И сейчас престарелая розовая нимфетка в нелепом жакетике с окантовкой из пыльных роз красовалась на трибуне. — Дорогие студенты! — приторно квакнула она, — сегодня нас ждет любопытный магический эксперимент. Мы проводим его по просьбе главы Отдела Тайн. Нужно будет… Большой зал всколыхнулся. Гул сотен голосов заглотил слова чиновницы и выплюнул, не пережёвывая. Со своего места почти у дверей Малфой ни тролля не услышал. Ну чего она снова хотела? К Амбридж неспешно приблизился Дамблдор. Ученики тут же притихли. — Позвольте мне? — с мягкой настойчивостью директор отстранил Амбридж от трибуны. — Как вам угодно, — угодливо уступила та. Наверняка и в Азкабан Амбридж всех отправляла с этим маньячным «как вам угодно». Дамблдор поднес древко к горлу, дабы усилить голос Сонорусом. И спокойно и зычно начал вещать: — Тревожиться не о чем. В Отделе Тайн сварили новое зелье, и оно совершенно безопасно, я опробовал его на себе. — О, ради мошонки Мерлина, будто это гарантия. Малфой хмыкнул: ничего этого Дамблдора не пронимает. Ни отравленная медовуха, ни проклятое ожерелье. Живёт себе и в ус не дует, как заговорённый. Размахивает веером чёрных пальцев. Однако следующие слова директора впились иглами в мозг: — Мы всего лишь проведём ритуал обретения родственных душ. Что? Какого… какого драккла? Какого тролль их всех пожри драккла? Разве у министерства есть право?.. Разве позволено вот так, напоказ?.. Щёки Малфоя запекло, и он ничего не мог с этим поделать. Как и не мог скрыться от вездесущего голубоглазого взгляда из-под очков-половинок. В тонкой улыбке бывалого интригана угадывалось ласковое подтрунивание. Дамблдор знал. — Чушь! — где-то рядом благоразумно возмутился Нотт. — мы не обязаны это пи… В руках каждого внезапно оказался медный кубок, до краев наполненный перламутрово-фиолетовым зельем. Драко принюхался: запаха нет. Самые опасные зелья как раз ничем и не пахли. Веритасерум, напиток Живой Смерти… А теперь и это, безымянное, однако не менее ядовитое. — Дружный глоток, все вместе! — поторопил Дамблдор. — И… ррраз! На вкус как вода. Что ужасно. Хуже грёбаного Империуса. В наступившем безмолвии Амбридж наконец-то смогла расквакаться всласть: — Вот видите, ничего страшного! Если у вас здесь, в Хогвартсе, найдется родственная душа, вы просто учуете её. И это станет прорывом в магической науке! Мы решили назвать зелье в честь первой найденной здесь пары! Медь под его скрюченными пальцами едва не скукожилась. Драко с трудом удержался на ногах, и то, пришлось прислониться к стене. Магическое ядро взбунтовалось, по венам потекла чистая, бурлящая лава. Низ живота запылал от нестерпимой пульсации. Оголенные нервы едва не рассыпались искрами. Будто в приступе лихорадки, Драко зашарил глазами по залу, вглядываясь в лица знакомых ведьм. Надеясь, надеясь… но надежды для него не было. Паркинсон — мимо. Гринграсс — мимо. Полукровка Трейси Дэвис — увы. Кого Драко обманывал? Как точно заметил Блейз, под семерками рождены только Малфой и Грейнджер. Нехотя и одержимо Драко нашёл её глаза, — огромные, карамельные. Её кудри, вдруг буйные, тёмно-каштановые. Грязнокровка кусала дрожащие губы, лицо исказилось. Умное, веснушчатое лицо в благородной форме сердечка. Драко потянуло к ней так сильно, словно его за невидимые магические вожжи дёрнула сама Венгерская Хвосторога. Он напряг ноги, и, чтобы удержать себя на месте, вцепился в ручку двери обеими руками. А Грейнджер вцепилась ладонями в плечи рохли-Вислого. Малфой сузил глаза, пусть только посмеет… Если грязнокровка сейчас выпустит Вислого — Драко её уничтожит. Если Вислый дотронется до Грейнджер интимно — Драко уничтожит его. Накажет. Накажет… её. Себя… Мысли путались. Он медленно выдохнул. — Ты в порядке, Драко? — обеспокоенно спросил Забини. — Разумеется, — ровно вымучил Малфой. Сердце выпрыгивало из груди, пускалось вскачь к другому, родному-чужому, но это так… мелочь. Лишь бы не поняли. Лишь бы никто ничего не понял, не догадался, что по выверту шлюхи-судьбы безупречно чистокровный Малфой и отвратительно-грязнокровая Грейнджер магически слились в одно целое. И тем самым подписали себе приговор. — А вот и наши родственные души! — взвизгнула Амбридж. Мир дрогнул, и Малфой невольно вздрогнул — всем изгвазданным нуждой телом. Взмахнул слипшимися ресницами раз, еще раз. Розовые перчатки жабы-Амбридж указывали в центр Большого зала, — туда, где Грегори Гойл под жидкие хлопки всяких кретинов неприлично страстно целовал Милисенту Булстроуд. И та стонала. Слава Мерлину. На миг Малфой закрыл глаза и кивнул сам себе. Слава Мерлину и его достопочтимым яйцам. Никто не заметил связи Драко и Грейнджер, все пялились на чужие мокрые лобызания. Никто не поймал мига, когда счастливое число Драко стало проклятием. Действие горе-зелья схлынуло, потную спину облегчённо захолодило, а издёвка Блейза прозвенела симфонией: — Зелье обретения родственных душ имени Гойла и Булстроуд. Да здравствуют умнейшие чародеи Отдела Тайн славного Министерства магии. Весельчак-Нотт уже пританцовывал: — Ай, да Лолитка, ну и выкинула коленце. Или лучше сказать, хрустнула перепончатой лапкой? Грег и Милли, надо же, господа! Лучшая пара Слизерина! Родственные, мать их, душеньки! Отпразднуем? Давайте закатим вечеринку, а? Блейзи, у тебя в чемодане наверняка припрятан старый-добрый Огден. Голова нещадно кружилась, однако Драко всей кожей почувствовал, как она — Грейнджер — робким котёнком пробралась мимо него, в паре густых, трескучих метров, и выскользнула в коридор. Уколола, царапнула одну на двоих магическую нить — и была такова. Ну уж нет, так просто грязнокровку он не отпустит. Ей нужно вправить мозги, чтобы выскочка Грейнджер не обольщалась. Не накручивала себе всякой сопливой чуши про судьбоносную связь. И заткнуть этот бесцеремонный рот лучше немедленно. Пока не узнали её друзья, а с ними и худшая половина Хогвартса. Кое-как Драко отделался от своих собственных друзей, за уши притянув дела старостата. Наплел ахинею про срочные изменения то ли в расписании, то ли в графике дежурств… мутную, наимутнейшую муть. Де, троллева труба трубит, и трубчатые трубы горят синим пламенем. Нотт хихикнул, Блейз сверкнул белозубой улыбкой. Оба милостиво сделали вид, что поверили в сказку о дохлой малфоевской совести. И он пустился на поиски, да только её и след простыл. Никто её не видел, не слышал. Не то чтобы Драко справлялся о Золотой девочке. Искал сам — напрасно. По коридорам, залам, чуланам с инструментами Филча. Даже во дворе и в теплицах. Ни намёка на Гермиону Грейнджер, вот просто нигде. Грязнокровка как сквозь землю провалилась. И для неё же лучше остаться там, в подземной слякоти, иначе Драко её… что? Высечет? Выпорет? Жестко вытрах… Под манжетами рубашки запястья чесались, так зудело вонзить в них зубы. Наконец Малфой поплелся на ужин, хоть во рту и стояла горечь. Должна же заучка проголодаться? Но там, за гриффиндорским столом, Вислый и Поттер сиротились вдвоём, без своей умной-разумной подружки. И тогда до изнурённого Драко дошло. Храбрая львица Грейнджер пряталась от него. Где? Где для неё самое безопасное место? Ну конечно. И предсказуемо. Как можно настолько тупить, Малфой? Он развернулся, изящно обогнул просиявшую при виде него Пэнси и, пока все набивали животы в Большом зале, помчался на четвёртый этаж, перепрыгивая через ступеньки. Отдышался. В обители мадам Пинс туманилась тишина, клубился покой, и Грейнджер ожидаемо нашлась в самом дальнем углу, — у Запретной секции. Ну разумеется. Сидела прямо на полу, вся растрёпанная и жалкая, согнув ноги в нелепых бордовых гетрах. В руках книга, и что у неё там? «Любовная магия»? Грейнджер сошла с ума? С минуту Малфой наблюдал за нею — своей нежеланной родственной душой. В ушах от бега и от неясного, смутного чувства стоял дикий грохот. У Драко раздулись ноздри. Что ж, грязнокровка, держись. Шаг. Грейнджер вскочила, и Драко буквально разделил с нею вдребезги разбитое сердце. Шаг. Она прислонилась лопатками к полкам. К старым, потрёпанным корешкам пыльных талмудов. «Способы разрыва магических обетов». «Как обойти кровные узы». «Отлучение от рода». Вечно такая заучка, вон куда тебя понесло. От тебя в глазах красные пятна. Шаг. — Гре-е-ейнджер, — прошипел Малфой, зажав несносную ведьму в тиски. Не касался, положил руки по обе стороны от неё. Так, чтобы теперь не сбежала. Та вздёрнула подбородок. — Чего тебе? Отойди от меня, — смелые требования тонким, сбивчивым голоском. Даже в ловушке Грейнджер отравляла его своим гриффиндорским упрямством. Глупая. Драко ещё не закончил. — Что читаешь? Малфой спрашивал только ради этих сдавленных ноток в её низком музыкальном хрипе. Наклонился к ней ближе — настолько, что рассмотрел золотистые росчерки в карамельных радужках. А ободок чернильный, надо же… Значит, и в Грейнджер таилась тьма. Она упёрлась ладошками ему в грудь и попыталась оттолкнуть, и правда думала, что сдвинет Малфоя с места? Лишь раздразнила. Медленно, плавно и предельно хищнически Драко поднёс ладонь к её хрупкой шее и погладил по горлу кончиками пальцев. Неестественно бархатная кожа грязнокровки оскорбляла своей нежностью. Гортань ломко перекатывалась от запрятанного в глубину чувства, бахромы из догадок… Малфой… Грейнджер… Малфой и Грейнджер. Сцеплены, сплетены, сплавлены судорогами суки-судьбы. Драко облизнул губы. Скользнул рукой выше, к её затылку, к совершенно вульгарным кудрям. Испачкался в бисеринках пота. В нос заполз запах какого-то распутного персикового шампуня, от которого у леди Малфой случился бы удар. — Пус-ти. — Беззвучный всхлип. — Пусти, Малфой. Драко сжал пальцы на её волосах, напряг предплечье и потянул. Ниже, ниже. Грейнджер запрокинула голову, заколотила кулачками по его животу, затопала ногами. Не кричала, и он не отпускал. Ниже. Она — ниже него. Малфой и сам опускался. Ей было больно, ему — невыносимо. Ей было невыносимо, ему — непростительно. Ниже. Грязнокровка упала на колени. — Заруби на своем мерзком носу, я не буду выплясывать перед тобой. Никто никому ничего не должен. Этот бред про родственные души ничего не значит, — выплюнул Драко, глядя на неё сверху вниз. Наступил каблуком на ее юбку и протянул ту по полу. Порвал. Скривил рот в своей худшей ухмылке. Его зверски тошнило, шея горела. — Я… — И держи свой поганый рот на замке. Разболтаешь, я сдам тебя Пожирателям. — … найду как избавиться от этой связи. Умная? Умная. — Дура! — напоследок обозвал её Драко и ринулся прочь. Ужин все ещё не закончился, но аппетит напрочь отбило. В подземелье пока не спуститься. Там, в гостиной Слизерина, ненормальные Нотт с Забини наверняка станут чествовать счастливчика Гойла, и Драко по опыту знал, что попойка затянется далеко за отбой. У него все расплывалось перед глазами. Малфой ткнулся в Выручай-комнату и несколько часов безуспешно проковырялся с Исчезательным шкафом. Он устал, свинцово устал. О сне не могло быть и речи, разговаривать ни с кем не хотелось, а тем более слушать пьяные шутки Нотта или восторженный храп Гойла. Да и красноречивое молчание Забини было сейчас не к месту. На Хогвартс налипла тьма, не только ночная, но и зловещая, с затхлым душком перемен. Вяло, засунув руки в карманы, Драко брёл вниз… со скоростью идущего на казнь. Однако вместо того, чтобы вернуться в спальню, он украдкой выскользнул из замка и направился к трибунам на стадионе. Пробрался в раздевалку сборной Слизерина по квиддичу. Схватил метлу, без разницы, чью — всё давно было оплачено Малфоями. Вышел на поле. И взмыл в воздух. Вся измождённость — и весь внешний лоск — мигом сошли с первым порывом свежего ветра. Он летел вверх, к облакам, выше и выше. Драко Малфой вознёсся выше всех. И там, на безумной, опасной высоте, он крутанул метлу в финте Вронского, с трудом выровнял полёт сложным, бреющим маневром, а потом… распался. Из глаз брызнули слёзы, из горла вырвался крик. Громкий, оглушительный, отчаянный… лопавший перепонки. Малфой летел и рычал. Летел и визжал. Выл, ревел, бросил древко и рвал на себе ненавистные белесые пряди. Платина, на кой ему сдалась эта платина? В ушах свистело, скулы заиндивели, руки сковало льдом. Метлу, зажатую лишь бёдрами, мотало в разные стороны, и Драко удерживался на ней с огромным трудом. Он так хотел — отпустить себя. Взлететь и рухнуть — на волю. Разбиться — на воле. Выплеснуть себя там, где никто не увидит, никто не узнает, не станет ждать и не потребует. Где проклятые малфоевские волосы высветит лишь Луна, одинокая, равнодушная. Та, кому не было дела до прокисших предрассудков. Спустя вечность, еще в воздухе, Драко все-таки наколдовал себе зеркало. Расхохотался. Красавец, ну да. Гриндиллоу — и те привлекательней. А он — сущее чучело. С гнездом вместо волос и сосульками на щеках. С незнакомыми самому себе штормовыми глазами, такими дождливыми, что заметь его кто — заподозрил бы в них человечность. Но в небе над Хогвартсом слизеринского принца Драко Малфоя никто не заметил. Даже старый волшебник, что смотрел вдаль с Астрономической башни.Семь секунд и семь месяцев до обряда
— Гре-е-ейнджер. Шагнув влево, Малфой преградил ей дорогу, но несносная гордячка шмыгнула мимо, в принужденной ласке мазнув по его вскинутой ладони персиковым пухом волос. Почти сквозь него. Даже запятнанного чернилами носа не вздёрнула. Носа, что после их яростного свидания в библиотеке будто стал еще острее? И глаза Грейнджер потухли. Упёрлись Малфою за спину столь отрешённо, что он заподозрил её в скрытом даре прорицания. Или там, в её буйном воображении, дают знаменитый балет в трёх актах «Страсти Морганы по Мерлину?». Скорее уж, страсти Мерлина по Моргане. Драко потёр мочку уха и оглянулся, чтобы обрушить на Грейнджер язвительную усмешку, вместе с ушатом помоев. Однако напоролся лишь на стылый коридор сумеречного Хогвартса.***
— Гре-е-ейнджер. Нет ответа. Мерлин, вот бы откусить себе язык. Малфой стал замечать её — не мог не замечать её. Он заметил, что с первой встречи в поезде всегда замечал Грейнджер. Выделял грязнокровую зануду среди сотен учеников. Ещё тогда, когда она не утёрла ему нос своими блестящими оценками по всем, мать её, предметам. До того, как стала лучшей подругой Избранного, который отверг неловкое предложение дружбы от Драко. А юный Драко ведь не знал, как. Не умел ничего кроме презрения, не доверял сверстникам, что сами хотели его дружбы. Его, маленького, но такого важного Драко Люциуса — скрип зубами — Малфоя. Это было из-за отца? Из-за гор золота в самом глубоком хранилище Гринготтса? Драко милостиво терпел Крэбба и Гойла — лишь потому, что тем недоставало мозгов ездить на статусе наследника Малфоев. Однако с Поттером… Благоговейные шепотки вокруг почти сакрального имени сделали своё дело — Драко протянул Поттеру руку, за что был наказан отказом. Да, высмеял Вислого. Да, выбрал самый снисходительный тон. Драко не умел по-другому. И рядом стояла она, Грейнджер. Девочка а-ля «вы не видели жабу?» Он замечал её. Запыхтел паровозом, чуть ли не закоптил, когда накануне учебного года «случайно» высмотрел Грейнджер в Косом переулке. Мисс гриффиндорская беспардонность чуть ли не галопом скакала, нарезая круги вокруг улыбчивых женщины и мужчины в странных магловских голубых брюках, похожих на робы Филча. Наверное, родителей? Их белоснежные зубы сверкали на солнце и слепили глаза всех прохожих. Вот отец Грейнджер, неуклюжий, непотребно лохматый долговязый магл, наклонился дугой и ласково дёрнул ту за кудряшку, а Золотая девочка легко прыснула смехом — на весь квартал, ей-Салазар! Буквально от Гринготтса до Дырявого котла. Драко куснул щеку изнутри, тихонько издал протяжный выдох. И как её воспитывали? В бескрайнем поле? Посреди стадиона? На другой стороне улицы Люциус, за которым хвостом плелся Драко, негодующе стукнул тростью о мостовую. И тогда Драко позволил себе чуть сморщить потомственный аристократический нос. Ну и хохот, — не хохот, а гогот кентаврихи, не дай кому Мерлин. Расходится каскадом, будто камнепад. Гоблины в своих пещерах поди дружно зажали уши. Он замечал её. И оттого на роковом чемпионате мира по квиддичу сразу смекнул, что Грейнджер надо срочно уносить с ноги из палаточного лагеря. От жутких мантий Пожирателей и особенно от оскалов уродливых масок юного Драко едва не хватил преждевременный старческий удар. Что уж говорить о грязнокровках, за которыми шла охота? Лютая, кровавая… Драко нутром чуял, знал, был совершенно уверен, что кто-то пострадает. Она. Грейнджер. Грязнокровка Грейнджер была в опасности. Она — подруга Избранной мишени бестелесного пока Волдеморта, может попасть под горячую руку Люциуса и его бешеных благородных приятелей, тем более что вдалеке палатки каких-то бедняков уже занялись огнём. Растирая холодные кончики пальцев, Малфой хаотично метался по смрадному от гари полю, кое-как борясь со слабостью в песочных ногах. Где она? Где? Ну же… Пламя перекинулось на палатки намного ближе, и уже вспотевший Драко припустил вон, в сторону хрусткого леса. Он давился частым дыханием, глох от треска на кончиках платиновых волос. Начали тлеть? Голове было холодно. Морозно. Льдисто… Малфой сам не помнил, как оказался рядом с рвотным трио. Остановился — застыл столбом. Так нельзя. Он дышал и не мог отдышаться. Сердце зашлось в бешеном стуке. Он — Драко Малфой. Хоть земля пусть разверзнется и все канут в её жадные жирные ямы, Малфой должен блюсти себя. С изрядной долей сарказма Драко окликнул их и — лениво цедя фразы — велел нечёсаной зазнайке убираться восвояси. А потом до самого начала учебного года гадал, вняла ли Грейнджер его совету. Его — Малфоя, заклятого врага. Малфой замечал её. Замечал. Замечал. Замечал. И, что ещё трагичнее, он замечал за собой то, что за последние шесть лет слишком часто замечал грязнокровку. Узнай Лорд об этом, Люциуса пронзила бы молния, если не Авада Кедавра. Мол, узрейте, чистокровные лорды и леди, какой безобразный скандал: искоса, украдкой, в отражениях стёкол и крупицах зеркал Драко непрестанно замечал Грейнджер. Особенно в этом году. В Большом зале, в коридорах, на совместных уроках Гриффиндора и Слизерина. Она исхудала, стала ходить медленнее, заторможеннее. Поди совсем мало спала. Вот и теперь, ссутулилась за своей первой партой, наискосок от Малфоя, и с угрюмой усталостью тёрла опухшие веки. А его левую руку и вообще левый бок щекотало, колотило, мягкой приятной волной, запретной — лишь оттого, что она была рядом. За первой партой, а Малфой — за последней. «Гре-е-ейнджер». Нет ответа. Ни разу, ни на секунду его так-называемая родственная душа не пожертвовала Малфою ни взгляда, ни вздоха, не говоря уже об упрёке. Даже не соизволила повернуть к нему головы. Её бархатный голос цитировал только лаконичные страницы учебника. С голосом Грейнджер у Драко сложились свои отношения, единственно в мыслях, в его непотребных и опасных фантазиях. Малфой разлагал этот низкий голос на ноты, на границе контральто: ми — ре — до. Ми… «милый» — стон. Ре… «решительный» — рык. До… «дорогой» — хрип. Тембр Грейнджер был кроток, послушен и музыкален. И Драко играл на нём, стоя под ледяным душем, с руками в паху, и сочащейся кровью гнилостной Тёмной меткой. Решительный? Ревнивый… редкостный… подлец. Взгляд заволокло снежным алым туманом. Малфой впечатался затылком в скользкий кафель, во власти экстаза, которого он не хотел. Не хотел. Не желал, не жаждал. Не, не, не… Сперма брызнула горячей струей прямо на его попранное достоинство. Совсем крышу снесло. Он замечал её.***
— Грейнджер, ты совсем нос в книги зарыла? Где твои манеры? Ой, да о чем это я? Грязнокровки же плодятся в хлеву. Мысленно Драко поморщился, это надо же было Пэнси настолько сфальшивить. Не «Грейнджер», а «Гре-е-ейнджер». Сладким конфитюром на кончике языка. — Ух ты, Паркинсон, ты знакома с хлевом. Не понаслышке? — сухо огрызнулась Грейнджер и неловко оторвала заусенец. Маленькие руки с тонкими изящными пальчиками давно не баловали маникюром, но кого это волнует? Малфой издал громкий вздох. Слизеринцы гурьбой топтались на пороге «Трёх мётел», не давали гриффиндорке протиснуться на улицу. А вот Вислого и Поттера нигде не было видно. Что-то слишком часто Избранный бросает лучшую подругу одну. Наряженная в какую-то вязаную шапку нелепого ржавого цвета и пальтишко на рыбьем меху, Грейнджер скуксилась точно воробушек в змеином гнезде. Её ротик приоткрылся, нос хлюпал. Болеет. Драко стало душно в своей подбитой мехом соболя мантии. Тем временем Пэнс изгалялась: — Ты бы приоделась, Грейнджер, что ли. Хотя ради чего стараться? Такую щепку на бал-то стыдно позвать. Хоть в пальто, хоть в манто… Правда, Драко? И донельзя горделивая Паркинсон повисла на его израненной рабским клеймом руке. Метку пронзило огнём, Драко дёрнулся, зашипел. Сколько можно-то, ну? Ядом плеваться на мили вокруг. В глаза ему пялиться, томным и мутным взглядом, снизу вверх. Тереться о него грудью, с напором двурога. Мол, Драко, «я-вся-твоя-бери-меня-жёстко». Сейчас что ей надо? Оваций за идиотский всплеск фонтана спеси? Похвалы, ком-пли-мен-тов, Моргана её вразуми? С тех пор как Паркинсон убедила себя и всех остальных слизеринцев в том, что отныне Малфой её парень, она трещала о своем высочайшем статусе направо и налево. Хвасталась, что Малфой — между шипящими стонами, сквозь воровские толчки в каморке для лопат и граблей Филча — позвал её на рождественский бал. И то, лишь в ответ на «Ну Драко, пожа-а-алуйста, а». Не признавалась, что Драко всего-навсего позволил. Позволил Пэнси сплетничать, позволил слухам разрастись, расползтись по коридорам Хогвартса, от подземелий и выше, через Большой зал — к башне Гриффиндора. Он позволял Паркинсон трогать себя, ласкать, сосать. Так глубоко и влажно, как отличница горловой подготовки Пэнси чуть ли не с рождения умела. И изредка, едва ли не в отместку, Драко давал ей пальцы и член. В придачу ко всё еще почётному титулу «девушки Малфоя». Нахмурив брови, Грейнджер юркнула вбок, к Забини. — Что, нечего ответить? — всё не затыкалась Паркинсон. — Не трачу время на бездарное графоманство. Блейз засмеялся с поистине итальянской свободой и пропустил её. Её — не его — Гре-е-ейнджер. Отодвинулся слегка, на какой-то жалкий миллиметр, так что Грейнджер пришлось задеть мулата плечом. А Забини ещё хватило наглости ей подмигнуть, что-то пророкотать в маленькое красное ушко. Дракклов ведьмин угодник ко всем подбивал клинья. Он хоть знает, на чью?.. Малфой сглотнул. На чью ведьму Блейз покусился? Грейнджер вышла. Дверь за её спиной скрипнула, впустив порцию декабря в гостеприимный паб мадам Розмерты. Резанув чуткие уши Малфоя диссонансом нот, будто скребком кинжала по льду. Он чувствовал, как магическая нить родственных душ покрывалась узловатыми комьями снега. Не таяла, а ломалась в колкое, острое крошево. Но ведь Драко начал есть персики. По вечерам. Стояла зима, на них был не сезон, однако по его капризу эльфы Малфой-мэнора исправно заказывали особый сорт «Мадлен Пуйе» с юга Франции. Драко слизывал тягучий сок с губ, смаковал упругую мякоть, вдыхал солнечный аромат. И обламывал зубы о косточку. Иногда ему, на коленях и вовсе без юбки, служила потная, усердная Пэнси. Сцепив липкие пальцы перед собой, Малфой откидывал голову на спинку кресла. Жмурился. Вскидывал бёдра и таранил рот Паркинсон. «Гре-е-ейнджер».***
— …ейнджер деньги на платье? — ехидно фыркнула Булстроуд. Из-под ресниц Драко взглянул на сидевших на соседнем диване Милисенту и Дафну Гринграсс. Очевидно, в мрачном уюте гостиной Слизерина ведьмы обсуждали вчерашний фееричный поход в Хогсмид, когда в ателье мадам Малкин случилась небывалая глупость. Толпа покупательниц накинулась на рождественскую коллекцию изысканных вечерних нарядов: блеснуть на балу хотелось буквально всем. Из ярмарки для чистокровных устроили магловский балаган. Вот только причём тут Гре-е-ейнджер? Учебник по ЗОТИ, «Лицом к лицу с безликим», который Малфой читал вот уже два часа, тут же был забыт. Вдруг стало не до безликих. Со знающим видом Дафна накрутила на палец упругий белокурый локон, прикрыв прозрачно-голубые глаза. Этой спокойной, благородной грацией она немного походила на Нарциссу. И загадочной полуулыбкой сфинкса — тоже. — Ну, либо Грейнджер заплатила сама, либо это сделал её кавалер. Видимо, влюблен в принцессу Гриффиндора по уши, раз наскрёб триста галеонов. И это ещё не считая туфель. Малфой поднялся выше и скрестил ноги — кресло вдруг показалось ему жестковатым. Это что ещё за благие вести? Платье — за триста? Дорогая дешёвка. В груди полыхнуло чистое драконье пламя. Он смял зубастую картинку с инферналами, однако даже не заметил шуршания бумаги. Ни с того ни с сего добродетельная скромница — его и не совсем его родственная душа — Грейнджер взяла да и превратилась в содержанку? Приняла от кого-то платье и… приглашение? А ещё на какие цацки-ласки Золотая девочка согласилась, так сказать, в довесок? Малфой сам выложил кругленькую сумму за чересчур белую шмотку для Паркинсон, лишь бы та отстала от него со своим нытьем. Однако уж кто-кто, а Грейнджер не ныла и ничего не клянчила, не по нраву гриффиндорской выскочке так унижаться. Тогда зачем она?.. Под ложечкой засосало. Нет. Ни-ни-ни. Малфой сидел и кипел, чистейшая волшебная кровь бурлила, вены исходили паром. Тем временем Булстроуд разразилась неприятным икотным смехом, точно пьяный гиппогриф. Выпуклые щёки Милисенты румяно блестели, глаза занесло поволокой. Вся такая масляная, довольная, счастливая. Она… колыхалась. Под стать батону-Грегу. Лучшая пара Слизерина. Да Салазар самоубился в могиле. Вместе с крестным Малфоя, да. Если б Снейп прочел мысли Драко, побежал бы докладывать Лорду? Отправил бы крестника в пасть Нагайне? Возможно, вполне, разумеется… Но Драко все равно думал, не мог не думать, крутить-вертеть. Кто её пригласил? Кто её, блядь, пригласил? Поттер? Вислый? Или какой-то желторотый пуффендуец? Хотя Грейндж… — блядь! — Гре-е-ейнджер — скорее бы спелась с напыщенным когтевранцем, типа зануды Голдштейна, от которого на собраниях старост у Драко почти дёргалось веко. О, Малфой насквозь видел таких снобов не от мира сего. Моралистов-либералов, угу. И терпеть их не мог. Мимо него проплыла размытая тень брюнетки и робко остановилась перед Дафной. Булстроуд уже освободила гостиную от своего тяжелого присутствия. Слава Мерлину. Выдохнув через рот, носом Драко вдохнул запах фиалок, на которые у него с детства была жуткая аллергия. Шею и затылок сразу же закололо. Он чихнул. Да что за проклятый день! — Драко, ты знаком с моей младшей сестрой Асторией? Тень обернулась, явив его мутному взору ясные голубые глаза, прозрачные и какие-то слишком наивные. Какие-то слишком пухлые и слишком пунцовые щёки. Слишком закушенные изнутри губы. — Привет, — буркнул Малфой неприветливо. — Здравствуй, Д-драко. Приятно п-познакомиться. Д-дафна, я уже, наверное, п-пойду. Малфой вскинул бровь. — Поговорим вечером, сестрёнка, — не по-слизерински тепло попрощалась Дафна и пожала тонкое запястье Астории. Миг — и та просто растаяла. — Скажи ей сменить парфюм, — велел Драко и, так как перед ним сидела тайная любовь всей жизни Забини, добавил: — Пожалуйста. Внимательный взгляд Гринграсс приструнил его сужением мерцающих век. Сама благопристойность. — Драко, Стори чистая девочка, что всё ещё ждет своего единственного принца. Того, кто предназначен судьбой, она в это верит. И поэтому Стори никогда не станет потасканной. Кстати, у тебя на горле след от укуса. Пэнси залютовала? С невозмутимой рожей вместо лица Драко сжал и разжал кулаки. Мерлин свидетель, он посадит Паркинсон на целибат, не считая горла. Хоть рука отдохнет. — А я думал, вы с Пэнси дружите, — подначил Малфой с изрядной долей яда. Но Гринграсс не дрогнула. — У меня нет подруг, Малфой. Только семья.***
«Гре-е-ейнджер». Накудрявленный и надушенный Нотт прыгуче елозил облачённой в смокинг задницей по небрежно заправленной кровати. В руках у друга танцевала бутылка старого доброго волшебника — Огдена, коего Тео весьма чтил. Намного сильнее, чем некого папашу Тадеуша Нотта. Наверняка отмечает отставку очередной любовницы родителя. Значит, скоро эти самые «крали» — ноттовское словцо — будут на пару лет моложе наследника рода Ноттов. — Ты серьёзно, Малфой? — прогундосил Тео. — Ау, это, блядь, бал. Ба-а-ал, а не похороны, Драко. Малфой заставил себя не отводить взгляда от зеркала. Даже не фыркать. Иногда с Тео было трудно дружить. Но без него — невозможно. Без него и пройдохи Блейза. Драко обрёл друзей позже, но хотя бы не слишком поздно… Пусть никогда не раскрывался им до конца, да и сам не копался в грязном белье Нотта-Забини. Мало ли, вдруг соседи по комнате решат, что око за око, зуб за зуб. Захотят откровенности. И узрят настоящие похороны. Знал бы Тео, что для Малфоя весь год похоронный. Драко похоронил любовь к Люциусу, похоронил веру в защиту Нарциссы. Похоронил свою мечту о счастливом будущем. Не то чтобы он мог открыто нажаловаться. Тёмная метка сочилась согласием, тихостью и безмолвием, крови стало меньше, но к концу дня все равно приходилось отдирать от неё шелковую ткань рукава. Незавидное ощущеньице. Пластырь, сорванный с гноящейся раны. Тео не унимался: — Драко, красавец ты снежный. Повторю для глухих, это рождественский бал. А ты снова весь в чёрном? Чёрные брюки, чёрный пиджак. — Вообще-то, Нотт, пиджак нефритовый и брюки цвета лунного затмения в полночь, — поправка вышла и вправду высокомерной. — А сорочка так и вовсе иссиня-графитовая, в честь праздника. — И чёрная удавка галстука, — настырно пробормотал Тео, на гребне своей огневиски-волны. Он приложился прямо к горлышку, сделал очень щедрый глоток. Удавка. Драко обернул модную узкую ленту вокруг заострённого воротника рубашки. Затянул. Стиснул челюсть. И оскалился, одними губами, по-праздничному. Из зеркала его кололи серые, ледяные глаза. Сегодня он накажет её. — Гре-е-ейнджер. Снова возле Запретной секции, только не на полу. Не сидела в клетчатой юбке, а стояла в рубчатых джинсах — о, Малфой выяснил название этой возмутительно обтягивающей её ноги жёсткой брони, вызова для любого здорового члена. Юбка в их прошлую встречу здесь треснула под его каблуком, а с джинсами что Драко сделает? Распустит по швам? Он шумно выдохнул, но заучка ничего не заметила, уткнувшись веснушками в «Биографии основателей Хогвартса». На кой драккл они ей сдались? Ищет компромат на старину Салазара? Сглотнув, Драко сделал резкий шаг вперед и выхватил фолиант из её узких ладоней. — Отдай, — сердито выкрикнула Грейнджер, вскинула подбородок и сразу осеклась. — Ты. Её музыкальный голос высох как река в засушливых прериях. Мгновенно. Из бурного потока — ни ручейка. И большие, карамельно-карие глаза тоже померкли. Взгляд вбок, в пол, на малфоевские грёбаные остроносые туфли из кожи Гебридского чёрного дракона. Куда угодно, лишь бы не на него самого. Но нет, так дело не пойдет. Малфой был сыт по горло этими жалкими пресными лужицами вместо водопада эмоций от Гре-е-ейнджер. С насмешкой над нею и, конечно, собою он приказал: — Смотри на меня. Иначе… — Грейнджер подняла на него безразличный взгляд. — Умница. С кем ты идешь на бал? Её глаза расширились. Зрачки — тоже. Тьма зрачков слилась с чернильным ободком карамели, но пухлые невинные губы так и остались скованы упрямством. Грейнджер протянула вверх руки, в смехотворной попытке дотянуться до книги. Драко просто швырнул ту на верхнюю полку. Придвинулся к Грейнджер плотнее, чтобы ведьма не вздумала достать талмуд палочкой. — Что, гриффиндоская принцесса язык проглотила? — ближе к ней, ближе, чтобы унять незнакомую тяжесть в груди. — Я не отдам тебе книгу, пока не признаешься, — сипом в ушко. Грейнджер качнулась назад, к стеллажам, и Драко как на привязи качнулся вперёд. Его магическое ядро зарыдало. Кровь устремилась к паху, и не было под боком ни холодного душа, ни доступного выносливого горла на всё готовой Паркинсон. Была только онемевшая Грейнджер, с капризными кудрями, что благоухали, блядь, персиком. — С кем? — опять потребовал он, топча каблуком уже свою гордость. — Отвечай живо. М? Драко знал, что природная честность не позволит ей врать. Только не ему, Драко-Малфою. Её родственной душе — Пожирателю смерти. Внезапно захотелось рвануть на себе волосы — и рубашку, сбросить дерюгу чернильного шелка, обнажить перед Грейнджер метку. Ткнуть её носом в ту жадную тьму, в которую Драко вляпался из-за отцовского фанатизма. Золотая девочка поняла бы его? Приняла? Гре-е-ейнджер. Как во сне Малфой наклонился вперед, нежно целуя ее в макушку. Губы запели. Персик… Драко проглотит их тонну. Пальцы в её спутанных прядях. Кончиком носа — по нежной скуле. Выдох в приоткрытые губы, резкий, рваный. Дрожь. Сладкое дыхание, одно на двоих. Он сейчас рухнет — на спину, чтобы она упала сверху. А потом сразу её перевернет, подомнёт под себя. Будет главным. — Гре-е-ейндж… Ай! Лодыжку обожгло плетью огня. Грейнджер невербально бросила в него жалящее. И пока Малфой вымучивал слово «Блляяяддь», произнесла тихим, стальным тоном: — Я не должна тебе ничего. Ровно как и ты ничего мне не должен. Пусти. И Драко её отпустил. Отпустил. — Люблю чёрные удавки, — холодно сообщил он Нотту. — С ними пикантнее. — Пэнс вконец тебя избаловала, — припечатал Тео.***
«Гре-е-ейнджер», — роковое имя щипало его веки, пока Драко вёл Паркинсон в медленном вальсе. Плавном, тягучем узоре, в котором каждый шаг был отточен вековыми традициями чистокровных. Не важно, кого Малфой приглашал на танец, что за ведьму поддерживали его руки — все движения сливались в одно: Ла — ла-а-а — ла. Ла — ла-а-а — ла. «Где ты, Гре-е-ейнджер?» Ла — ла-а-а — ла. Едва заметно Малфой шарил глазами по украшенному волшебными огнями Большому залу, однако в пёстром букете мерцающих вечерних платьев он никак не мог отыскать миниатюрной фигурки с венцом кудрявых каштановых прядей. Устремлённая в потолок ель с наваленными под нею бутафорскими подарками мешали обзору. Грейнджер тоже кружилась здесь? Или утирала слюни своим хромоногим дружкам? Навряд ли Поттер страдал по грации в своем детском чулане? А в норке у Вислого и подавно было слишком тесно для светских раутов: выводок рыжих Вислят уж точно не давал как следует развернуться. Предателям крови что едальня, что спальня… крохотное недоразумение мэнора. Весь на иголках, Малфой прокалывал взглядом толпу. Ла — ла-а-а — ла. Гре-е-ейнджер. Мелькнула. Драко едва не споткнулся, забыл, как дышать. Через силу наполнил грудь воздухом, стараясь не опозориться и не сбиться с рождения привитого ритма: Ла — ла-а-а — ла. Гре-е-ейнджер. Одетая в мистическое платье роскошного оттенка безлунной полночи. С оголёнными плечами и прямым вырезом, что не жертвовал и намека на ложбинку меж небольших грудей. Тугой корсет на невероятно тонкой талии переходил в пышную, летящую многослойную юбку из полупрозрачной паутины, усыпанную брызгами звезд. Грейнджер была восхитительна. Драко заскользил взглядом вверх, по острым ключицам, изящной шее, не затенённой облаком ее густых волос, по щекам, на которых разливался румянец. Грейнджер кусала губы, неловко переступая с ноги на ногу в объятиях Вислого. Что? Так вот с кем она?! С Рональдом, мать его, Вислым? И этот увалень посмел тронуть её. Лапать её. Водить ручищами по её хрупкой спине, толстыми пеньками пальцев теребить завязки на кружевной шнуровке. Ла — ла-а-а… Малфой крутанул Паркинсон так резко, что в них едва не врезалась другая пара. Повёл танец совершенно в ином направлении. Стилетом каблука Пэнс наступила ему на ногу и возмущённо пискнула прямо в горящее ухо, но Драко не обратил на её барахтанье ни малейшего внимания. Острая боль в мизинце лишь подзадоривала. Каждый такт вальса приближал его к цели. К возмутительной трагедии красавицы и уродца. Да он так их унизит, что гриффиндорцы будут валяться у Малфоя в ногах. В дюйме от мерзкой парочки он сквозь зубы процедил Инкарцеро и связал Вислому лодыжки, умудрился даже без палочки. Тот кулём рухнул на пол. Всплеснув руками наподобие бабочки, Грейнджер полетела следом, но с молниеносным инстинктом ловца Драко выбросил вперед правую ладонь и поймал её за запястье. Тяжело дышал. Не смог. Не смог Малфой отпустить её, — Гре-е-ейнджер. Позволить упасть. Вокруг них уже собралась гудящая толпа, подскочил Поттер, Лонгботтом, кажется, Финниган, еще какие-то львиные прирычалы. Паркинсон назойливо теребила его за рукав. Со всех сторон на Малфоя орали. А он всё стискивал и стискивал обруч на яростном запястье с мило выступающей косточкой. Пальцы ломило. Вот её место. Его тиски — драгоценный браслет. Знай свое место, Гре-е-ейнджер… Зал стих — так внезапно, что Драко заподозрил коварно брошенное Муффлиато. Все заткнулись разом: и Пэнс, и Поттер-Вислый, и даже музыка оборвалась будто лопнувшая надежда. В оглохших ушах послышался звон, серебристый и нежный колокольный перелив. Динь-дон… еле уловимо… динь-дон… По коже взбудораженно заплясали мурашки. Грейнджер ахнула, попыталась высвободить запястье из его мёртвого плена, но безуспешно. Драко не ослабил хватку. — Что ты устроила тут, гриффиндорская потаскуха! — завизжала Паркинсон безнадёжно. В гробовом безмолвии. Обессиленно. Она всё трясла и трясла Малфоя за плечо. Всхлипнула: — Драко. Драко! Но враз очерствевший Малфой смахнул Пэнси с себя. Колокольчики хрусталем заглушали любые лишние звуки. Кроме дыхания, её — Гре-е-ейнджер. Частого и поверхностного, как у маленькой загнанной птички. Влекущего в сети греха. Он ничего не видел, кроме омутов её карамельных глаз, расширенных зрачков и обречённого взгляда — поверх его макушки. Драко заставил себя запрокинуть голову. Моргнул, не веря своим глазам. Прямо над ними, в безветренном воздухе извивались веточки магической омелы, сплошь в белых мелких цветах. Томным искушением, что ужасно, прекрасно и… необратимо. Мерлин… это ли не судьба? Он снова уставился на Грейнджер. Зыбкая паника на её красивом, умном лице слегка привела Драко в чувство. Ей не всё равно? Она… чувствует это? Жестокую игру шлюхи-Фортуны, которая на сей раз зашла с козырей. Проигравших не будет, а победителей, как известно, не судят. Осознание плескалось в её глубоких глазах. По точёным скулам Грейнджер разлился очаровательный персиковый румянец. Крепче сжав тонкое запястье, — хотя куда уже крепче, право! — Малфой дёрнул зазнайку к себе, широко расставил ноги. Попалась, львёнок. Магия омелы не отпустит без дани. Им придется поцеловаться. Драко усмехнулся. Вот он её и накажет. Одарив Грейнджер острым, изучающим взглядом, Драко буквально вцепился в её глаза. Нахмуренные брови Золотой девочки лишь подстегнули его. Не сбежишь, Гре-е-ейнджер. Ведь Хогвартс-то замок со взбалмошным нравом: насылает сюрпризы, когда не ждёшь. Не думала? Не гадала? Ты же так любишь магию, Гре-е-ейнджер, да? И сейчас ты застряла в магической ловушке. Оказалась во власти Драко, законно. Родственная душа. У которой нет выбора. Двумя пальцами Малфой решительно обхватил добычу за подбородок, не давая ей шанса отпрянуть. Другой рукой распустил собранные в пучок волосы, тут же наматывая упругие локоны на кулак. Склонил её голову набок, чтобы было удобнее. Перевёл взгляд на плотно сжатые губы. Ну-ну, ты же не веришь, Гре-е-ейнджер, что удастся отделаться простым чмоком? Ни за что, только не со ним. Будешь терпеть, пока не сдашься. Неотвратимо Малфой приблизил свое лицо к ней, ласково погладил её языком, сначала верхнюю губу, потом нижнюю. Скользнул в рот и потёрся о строптивый заслон зубов. Маленькое тело в его жёстких оковах мелко дрожало, Грейнджер вся была словно натянутая струна. Ничего, львёнок, Драко исправит, докажет тебе. Чего ты стоишь, чего Малфой стоит. Он с силой всосал её нижнюю губу, а потом… укусил. Ахнув, Грейнджер открыла рот. И Драко пропал. Зарылся ладонью в мокрый затылок — глубже, теснее — и нырнул в бездну, будто окунулся в нежнейшее персиковое суфле, мягкое, воздушное, такое горячее, что его язык плавился, но не мог остановиться. Драко вылизывал Грейнджер, он её поглощал. Вбирал её отклик, пока его родственная душа молотила кулачками по его ноющей груди. Его сердце тоже бешено колотилось, под частыми ударами рубашка прилипла к телу, а головка налитого жаждой члена яростно терлась о шов на брюках. По всей коже пульсировали волны безбрежного удовольствия. Самого яркого, чистого. Искреннего. Драко сместил пальцы с подбородка Грейнджер на её хрупкое горло, нашёл жилку. Та сладко, сбито гоняла кровь. Бум. Бум. Бум. Грейнджер схватилась за лацканы его пиджака, Малфой ощутил, как её ноги ослабли, и она перышком повисла на нём. Только твёрдая рука слизеринского принца в мягком пуху её персиковых волос всё ещё спасала гриффиндорскую принцессу от падения в омут стыда. Только его губы, зубы, язык питали её нужду — Драко чувствовал это, так же верно, как и то, что их общая магическая нить натянулась бриллиантовой леской, а потом скрутилась в спираль. Вспышка под веками, и его Гре-е-ейнджер неумело шевельнула губами, будто девственница, что совсем, абсолютно не умела целоваться. Салазар Великий, Золотая девочка и впрямь не умела. Одержимо Драко пил нектар её неопытности, нетронутости… чистоты. Она испустила низкий, контральтовый стон. Ми — ре — до. — Миона! Завеса омелы спала, почти растворив наваждение. Какого драккла? Рот саднило, на щеках кожа треснула от огня. Малфой отступил назад, сузил глаза. Гадко ухмыльнулся красному как помидор Вислому. — Учись, Вислый, — истинно по-малфоевски. Смакуя триумф. И сразу Драко заметил, как Грейнджер отёрла искусанные им губы тыльной стороной ладони. Бледная, белее снега, снежнее его самого́ в худшие дни. Перед глазами Малфоя замельтешили бурые пятна. Он — Драко, гром-его-порази, Малфой. И он истёк ядом: — Что, совсем не понимаешь изысканного вкуса? Куда тебе, грязнокровке? — Опять его грубый рывок, тело к телу, лихорадка в паху, её задушенный вскрик, и порция отравы уже ей в ухо: — Понравилось тебе моё наказание, Гре-е-ейнджер?Семь секунд и три месяца до обряда.
Драко Люциус Малфой дрожал. Дрожал, едва переставлял ноги, но всё-таки плёлся в Выручай-комнату, к зловещему Исчезательному шкафу. Медлил как перед казнью, да это и была казнь. Гармония Нектере Пассус — как иронично, по-салазарски. Гармонии нынче не светит никому, а вот страданий Хогвартс хлебнёт немерено. Драко бы оказался за миллионы миль отсюда, вне этого мрачного готического замка из ржаво-бурых камней, с острыми копьями башен… Но за шесть лет Хогвартс стал домом, приютом, что вот-вот будет разрушен. Стены останутся, и останутся витражи, лестницы всё ещё будут чудить, но живость ума в них исчезнет. Горло зажгло, и на секунду Малфой подумал, что заблудился. Но нет, ноги привели его туда, где он в глубине своей окаменелой, чернёной души на самом деле желал очутиться. Драко стоял перед портретом Полной Дамы, у входа в гостиную Гриффиндора. Ему нужно сделать выбор, сейчас, сию же секунду… но выбор давно предопределен. Разве нет? Выбор сделан. Ещё с тех пор, как Драко впервые сел в вагон Хогвартс-экспресса, и его опрометчивая рука, протянутая Поттеру, безответно замерла в воздухе. С тех пор, как вместо того, чтобы принять выгодное предложение Драко, Поттер запятнал себя дружбой с нищим отпрыском семьи предателей крови… а ещё с грязнокровкой. Его грязнокровкой — Гермионой Джин Грейнджер. Под свежими шрамами от злосчастной Сектумсемпры — прощальным подарком тупицы Избранного — сердце изошло кровью. Вдали от неё сердце скукожится и усохнет, — таков его мрачный удел. Жаль, Драко так и не спросил, удалось ли всё-таки Грейнджер найти что-то по их связи, какой-то способ обойти её. Не разорвать, нет, конечно. Драко прекрасно понимал, что душу нельзя разорвать. И Грейнджер не призналась в их тайне Поттеру, ведь до сих пор тот не набил Малфою морду. Всего-то запустил в него режущим проклятием, — сущим пустяком, ерундой. Может, Снейпу и не стоило вмешиваться? Заклинание Вулнера Санентур залечило плоть, но не исцелило духа. Осторожно, и всё же настойчиво Малфой потянулся к магической нити. Послал волну желания-просьбы-приказа сквозь замо́к Полной Дамы. Пальцы, что через десять минут поднимут древко на самого Дамблдора, опалило. Губы, что произнесут самое страшное непростительное, уже покрылись гнойными язвами. «Авада Кедавра». Со рта будто сдирали кожу. Ему не пришлось ждать Грейнджер слишком долго. Приоткрыв дверь лишь на ладонь, она вытаращила на него невозможные, карамельно-карие глазищи. Веснушки чернели тревожными брызгами. Разомкнула губы. — Чего тебе, Малфой? Как же Драко отвык от её настоящего голоса. Он своей фамилии в её не-сухом тоне. — Послушай, Грейнджер. Тебе… вам нужно срочно уйти. Не трать время на сборы. Хватай Вислого и Потти. Бегите из Хогвартса. Глаза его родственной души превратились в блюдца. — Что? Почему? Что ты такое бормочешь, Малфой? Она выскользнула в коридор и встала перед ним, требовательно задрав нос. — Гре-е-ейнджер, — захрипел Драко и невольно дёрнул рукой, чтобы заправить ей за ухо своенравный локон. — Не дошло ещё? Сегодня начнется война.Семь секунд и полтора месяца до обряда.
— Пересядь, — жёстко зашипел Драко, полоснув Паркинсон лезвием взгляда. Какого драккла Пэнси посягнула на первую парту? Теперь всегда пустующую. Ну, до сего дня, пока Паркинсон с какого-то перепугу не решила отодвинуть уже запылившийся стул и усадить свою упругую, наглую задницу на место Грейнджер. — Брось, Драко, это теперь что, заповедная территория? Из Пэнси фонтанировал клокочущий визг, что за партой, что под партой. Драко уставился на неё, уже с немым приказом. «Свали нахер отсюда». Разумеется, Пэнси не понимала. Да, Драко мог бы брезгливо исторгнуть, что это место замарано грязнокровкой, и тогда до его глупой гусыни-любовницы бы дошло. Запросто мог бы опять сыграть набившую оскомину роль высокомерного наследного гада. Однако Драко не мог. Враньё спало с него, как и маска Пожирателя смерти, в тот злополучный вечер после смерти директора. Малфой корчился и корчился под благословенным Круциатусом Лорда. За то, что в момент истины рука никчёмного наследника Люциуса дрогнула. За то, что губы тоже жалко дрожали. За то, что предатель Снейп успел заавадить Дамблдора вместо Драко. Больше Драко не мог. Ведь на самом деле вовсе не Грейнджер замарала в Хогвартсе всё. Это сделал громила Роули, что без Таранталлегры плясал на обгоревших брёвнах хижины Хагрида. И теперь лысый безбровый Торфинн заведовал охраной Хогвартса. От кого, скажите на милость, Роули всех охранял? Неужто от атак остроумия? Любой первокурсник мог запросто сразить Пожирателя Роули парой едких словесных игл. Это сотворила собственная тётка Малфоя Беллатриса и её злая, сбрендившая волшебная палочка. Драко воочию наблюдал, как Лестрейндж разбивала витражи в аккуратном кабинете покойного Дамблдора. Жгла редкие книги, которые стенали, отказываясь сгорать. Слышал её лающий хохот сквозь водопад истеричных Авад, брошенных просто так, забавы ради. В никуда. В ладони, пол-ладони от самого Драко. Это учинили близнецы Кэрроу с их липким, масляным взглядом и тягой к едва отученным от маминой юбки подросткам. А Тео ещё издевался над Амбридж? Да безобидная Лолочка сидела себе посреди болота освежёванного Министерства и ловила мелких комариков. А Кэрроу… Особенно Амикус — сеть сухих морщин на ветхом пергаменте кожи. Вот кто был грёбаным Гумбертом Гумбертом, только отнюдь не таким щепетильным. Вот кому подавай освежеванных Лолит на позолоченном чистокровном блюде. Сразу после назначения Амикуса Кэрроу преподавателем ЗОТИ Драко аккуратно посоветовал Дафне отослать Асторию домой. Как под Конфундусом, Паркинсон отупело ёрзала на стуле Грейнджер. Драко вскинул бровь. Пэнс? Чего медлить? С лязгом отшвырнув стул, Пэнси фыркнула и пересела. А Малфой остался, замер, завис. Напряг оба предплечья. Теперь каждый студент Хогвартса знал, что Тёмная метка паразитировала у него на руке, но Драко всё равно остался верен рубашкам с длинными рукавами. Прятал метку от себя самого. — Мистер Малфой, присаживайтесь. С ватой в ногах Драко рухнул на первую парту, на место своей — не своей Гре-е-ейнджер, и маньячно втянул воздух. Аромат персиков выветрился. От наждачной бумаги в тоне Макгонагалл хотелось исчезнуть, взять и сгинуть к троллям. Макгонагалл была неизменно вежлива и смотрела не на ученика шестого курса факультета Слизерин Драко Малфоя, а сквозь него. Это кололо сильнее, чем если бы в пустых выцветших глазах профессора полыхала ненависть. Драко предпочитал правду. Любил ненависть. От старухи Маккошки, от Блейза и Тео, которые вместо заслуженных упрёков пытались утешить его. Хлопали по спине, молчали, хлестали с ним огневиски… Отрешившись от строгой лекции по превращению кошек в мышек, Драко уставился в одну точку за окном — куцый шпиль башни Гриффиндора. Писклявое мяуканье, что раздавалось со всех сторон, не достигало его ушей. Он ждал, ждал… И резко вздрогнул при трели звонка. Урок окончен? Малфой не узнал ничего. Не услышал ни слова из объяснений Макгонагалл, ни единого слишком высокого рыка. Вот если бы Драко мог трансфигурировать аромат… Тот самый, сладкого персика, насыщенного солнечной лаской. Поймать его, собрать в пузатый фиал, чтобы потом выпускать по вдоху глухими ночами… Он выполз из класса последним и в коридоре наткнулся на младшую Гринграсс, которая, видимо, только его и поджидала. Почему Астория до сих пор здесь, во взрывном Хогвартсе? Или Дафна врала насчёт семьи? Гринграсс робко приблизилась к нему и вперила глаза в пол. Всё такая худая. На щеках болезненно-пунцовые пятна. — Д-драко? — надломленно промямлила Астория. — Я могу… можно мне… надо поговорить с тобой. Малфой опёрся о стену, скрестил руки на груди. — Говори. Его не тянуло чихать: Астория пахла иначе. Не фиалками, а душной ноткой нежнейших гибридных роз из любимого сада Нарциссы. Изысканной прохладой, даже льдом. Лютым морозом, как в Малфой-мэноре. Позвоночник проткнуло сосульками. Что фиалки, что розы… Новый аромат младшей Гринграсс Драко ни капли не привлекал. — Я у-уезжаю сегодня. — Восхитительная новость. Наконец-то, отец-Салазар. А Малфой причём? — Хотела сказать тебе… у меня семь. Драко свёл брови. — О чем ты? — Мое магическое число. Семь. Как и у тебя. Теперь Астория приподняла подбородок и со значением смотрела прямо ему в глаза, своими прозрачно-голубыми, влажными и смятёнными. — Откуда ты знаешь? — мягко спросил Драко. Астория была совсем девочкой. Ребёнком. Плоская, скромная… Того и гляди хрустнет как веточка под каблуком. Он терялся в поисках лучшего ответа. Хотя бы выслушает её до конца. Она пожевала губу. — В-вычислила. — Сама? Но ведь тебе пока рано. Вроде бы Астория на четвёртом курсе? Или того хуже — на третьем? А профессор Вектор дает формулу только на пятом. И это отнюдь не простые расчёты. К ним лучше оказаться готовым. — Мне нужно было узнать, — уже настырнее объяснила Гринграсс. В ней-таки проснулось родовое упрямство. — Я прислушалась к своей интуиции и оказалась права. Ты и я… — Забудь, — по-прежнему мягко оборвал Драко. Испустил тяжёлый вздох. — Это ничего не значит. — Но почему? А вдруг мы родств… Он мотнул головой. По-че-му? Да потому что Драко был не мёртв и не жив. Потому что с него словно срезали оболочку — до самого мяса. Искромсали магическое ядро. Потому что каждое утро, до не-спасительного душа, трусливой пробежки и пустого чая, он нервозно пожирал заголовки газет, и при виде «Пророка» из гортани накатывал такой океан желчи, что горло ломало в спазме. Как безумец Драко вчитывался в лживые строчки, боясь найти худшее. «Нежелательное лицо номер один». А рядом… Тёмно-серые кудри на пастельно-сером лице с глазами цвета серого торнадо… Ни ямочек на персиковых щеках, ни полумесяца лёгкой улыбки. И поперёк — оттиск печати презрения: «Особо опасная грязнокровка». Волосы дыбом. Кислый, прогорклый пот. Безразличное лицо Пожирателя-Малфоя на уроках. Любезности с Амбридж. Любезности с Кэрроу. Молчанка со Снейпом. Лучше уж честно. Так живут принцы? — Я не смогу быть с тобой, Астория. Никогда. — «Ведь я несвободен. Я проклят. Проклят смертельно, как и проклята Грейнджер». — Прости.Семь секунд до обряда.
— Сколько ты готов отдать ей, Малфой? — перебил его Уизли. — Ещё не поздно, Гермиону можно спасти. За счёт твоей жизни. Ну? Ей остались секунды. Сколько ты можешь отдать? — Семь. — Семь чего? — блядь, этот заумный рыжий дурак Уизли сделает его глухим калекой. — Чего семь? Часов? Дней? — Семь лет, — совершенно против воли оттарабанил Малфой. И уточнил как болванчик: — Я отдам Грейнджер семь лет. Рот тут же распахнулся, челюсть позорно отвисла. Язык, нёбо, губы — всё онемело. Слова сказаны — роковые, и решение принято — бесповоротное. Драко мог лишь считать эти грейнджеровские секунды. Минуты, дни, месяцы, года… Он сполна вернёт ей столько, что упрекнуть будет нечем. Все равно другого выхода не было, ни у Грейнджер, от которой теперь ни тролля не зависело, ни у самого Драко. Да и что это за выбор, Мерлин его просвети? Этот пройдоха-Мерлин, мать его, поди смотрит с небес или куда он там вроде вознёсся, поигрывает кустистыми бровями… Наверняка такими же нелепыми, как у Дамблдора. Фу! Малфоя передёрнуло. Только воспоминаний о полоумной улыбочке старика директора ему сейчас не хватало. Драко расправил лопатки и напряг торс, мысли метались взбешёнными пикси. Все роем вокруг одного: Сейчас или позже — вот в чём вопрос. Умереть сейчас — окончательно, в жуткой агонии — вместе с Грейнджер. Влачить существование бездушного мертвеца. Или достойно уйти позже — медленно, сухо, но на семь лет раньше положенного… Стиснув кулаки, Малфой подавил рык. Плевать, вопреки краже у самого себя Драко собирался жить так долго, что какие-то жалкие семь лет погоды не сделают. — Гарри, выведи Рона отсюда! — бесцветно велел Уизли. Вислый что-то заверещал, звуки из губастого рта сливались в противное гавканье. Гав-«не позволю»-гав-«с хорьком»-гав-«он не тронет Миону… убью его сам». Миона, ха! Грейнджер что, у них тут вместо собачки? Гав-гав-гав… Бред, Вислый. Бред, Поттер. Какого драккла вы тратите драгоценное время своей лучшей подруги? Старший Уизли тоже не выдержал, и заорал уже хлёстко: — За дверь, я сказал! Добби! С хлопком эльф наконец-то вышвырнул горе-дружков Грейнджер вон. — Что теперь? — вымучил Драко. — Ляг на неё. Быстро. Что? Малфой оцепенело моргнул, и после шипения Уизли неуклюже выполнил приказ. Будто споткнулся о бревно лютой зимой, такой на самом деле мёртвой была крохотная фигурка Золотой девочки под Малфоем. Или Драко самого лихорадило? В ушах дико гремела кровь. Сквозь этот грохот Малфой едва уловил брошенное Уизли Эванеско, но вот свежий воздух мазнул по голым плечам, спине, ягодицам… И Грейнджер тоже осталась голой под ним. Не сама Грейнджер. Хладный труп Грейнджер. С Драко словно сняли верхний слой кожи. Без привычной пелены тьмы на идеальном теле слизеринского принца все его трещины и шрамы стало саднить. Мистический антрацит шелковой рубашки и шерстяной обсидиан брюк служили пусть хрупкой, но всё же броней, которая сейчас взяла и рассыпалась прахом. Оставив на нём лишь Тёмную метку — жирный росчерк сажи на сливочно-белой коже. — Переплети с нею ноги, крепко возьми за руки. И когда я скажу, выдыхай ей в рот. — В голосе Уизли звенел металл. Драко шевельнулся как велено, остро ощущая клеймо Волдеморта на левом предплечье. Оно оскверняло чистую кожу Грейнджер, столь ледяную, что Малфоя пробрала крупная дрожь. Её сердце не билось, совсем. А его — буквально выпрыгивало из груди. Надо напрячься, попытаться унять этот отвратительный озноб. Но как это сделать, когда Малфой и вдохнуть-то еле способен? Все его тело застыло, и, если бы не чересчур морозные соски Грейнджер, Драко бы точно поверил, что его приложили Ступефаем. Малфой крутанул запястьем, чтобы позорное доказательство его рабства смотрело вниз, и с трудом подтянулся к обветренным губам Грейнджер. — Готов? Он прикусил изнутри щёку. Что за вопросы? Готов. Всегда, тролль раздери тупых мудрецов Уизли! Хотелось презрительно стрельнуть рыжему в ответ чем-то вроде «Повежливее, предатель крови», но свой же гадкий язык распух так, что перекрыл доступ воздуха. Поэтому Драко лишь стеснённо кивнул. Под ложечкой засосало предчувствием неминуемой катастрофы. — Лигаре Соулмате Иневитабилис Максима! Дыши давай в неё. — Малфой попытался, разжал склеенный рот, напряг грудь… Ничего. В глазах потемнело. Рыжий приложил его жалящим, слегка и всего-то по пятке, бахнул: — Ну! И Драко выдохнул жизнь в скованное смертью тело его родственной души. В синюшные губы Грейнджер. Почувствовал мгновенный укол пронзительной боли внутри, в самом магическом ядре, душу самого Малфоя скрутило в спираль, и вместе с годом жизни он упал в бездонную яму. Секунда… Секунда. Секунда. Слабый, сиплый вздох. Грейнджер засопела неслышно, затаённо, и жилка на её шее слегка забилась. А Драко закрыл глаза, чтобы под веками ослепнуть от радужной пульсации звезд. Самых ярких во всем мироздании… Тук-тук-тук… Едва уловимо, но Грейнджер все-таки задышала. Задышала первым подаренным им годом, хвала пресловутому Мерлину! Однако Малфою не дали никакой передышки: — Лигаре Соулмате Иневитабилис Максима! Ещё. Драко послушался с рвением марионетки. Потёр ее ладони пальцами, те ощутимо потеплели. И ступни тоже. Словил её первый судорожный выдох, поморщился от неизбежного свиста. Ей наверняка тяжело под ним. Грейнджер начинала заходиться в трясучке. — Лигаре Соулмате Иневитабилис Максима! Снова. Наклон головы и покорный выдох, очередным годом жизни в жаркие ведьмины губы. Её дыхание всё ещё было неровным, рваным, вдох, вдох — жадный и судорожный, потом выдох. Выдох, который упоительно словил Драко. Он сможет. Спасёт. Сбросит долг. Сил ему непременно хватит, обязано хватить! Осталось то всего-ничего, жалкая половина. Он дышит, Грейнджер дышит, они дышат вдвоем. Вместе. — Лигаре Соулмате Иневитабилис Максима! Ослабевший Малфой чуть не свалился с её крохотной фигурки, хоть и накрывал Грейнджер буквально со всех сторон. Он лёг поудобнее и коленом раздвинул ей бёдра, чтобы врезаться тазом прямо между её стройных ног. Какая же Грейнджер потная, влажная. А её горячее мягкое лоно… — Лигаре Соулмате Иневитабилис Максима! Вся кровь Малфоя устремилась к паху. Он задыхался, в унисон со своей родственной душой. Запах Грейнджер сводил его с ума. Ее аромат… терпкого призывного мускуса, такой не спутаешь ни с чем другим. Из глубины рта Грейнджер в его рот вырывался огонь. Первобытный, лихорадочный и калёный. Он не жёг, а сжигал сущность Драко, обращал его выдержку в пепел. Ягодицы ломило от беспощадного желания двигаться. Однако Грейнджер еще не очнулась, а Малфой не был варваром. Он был Малфоем. — Лигаре Соулмате Иневитабилис Максима! С мучительным стоном Драко сдался и подал бёдра вперед, остервенело раздвинул языком её сухие раскалённые губы, нагло скользнул в податливый рот. Её дыхание осело сладостью на его горле, сахарными перьями, которые Грейнджер так любила посасывать в хогвартской библиотеке. И пот её тоже пах сладко, приторно, жжёной персиковой карамелью. Драко не терпелось измазаться в нём. Он тёрся о Грейнджер всем телом, грудью, животом и членом, — конечно, налитым кровью членом! Покрывал её своим собственным запахом, своим собственным вкусом. Крал её бурное, живительное дыхание. — Лигаре Соулмате Иневитабилис Максима! Выдох. Вдруг Грейнджер всхлипнула, сжала его ладони, впиваясь ногтями в кожу, и сама шевельнула губами. Драко отпрянул и резко открыл глаза. Из восковых щёки Грейнджер стали румяными, персиковыми. Веснушки больше не походили на следы от драконьей оспы, а скорее казались брызгами солнца. А её глаза… карамель в них расплавилась, уступив место чёрным, взбудораженным зрачкам. — Дра… — Знакомый перелив голоса звенел в его ушах хрустальными каплями: — Кап… Ка-ап… Ка-а-ап… — Напоите её. Она хочет пить, — обессилено прошептал Малфой и мёртвым грузом свалился в обморок.