возьми, если сможешь

Атмосфера в Клеменс-Пойнт странная, пока Артур выздоравливает, или, скорее всего, так кажется из-за его лихорадки. Чарльз носит ему крепкий горький чай, снимающий боль, меняет повязки и обрабатывает гноящуюся рану на плече. Артур спит прерывисто и просыпается с паникой в горле, набрасывается на Чарльза, когда тот пытается разбудить его от ужасных кошмаров. Бывают утра, когда Артур думает, что смерть в их случае была бы куда милосерднее. — Молчи, — произносит Чарльз. — Я провёл слишком много времени с руками в твоей крови, чтобы слушать, как ты говоришь такое. — Это не какое-то мягкое утверждение; Чарльз в гневе, его слова отрывистые, резкие. Артур видел эту злость из-за сгнившей туши бизона месяцами раньше, но сейчас причина другая. Скорее всего, глупость Артура. Его поймали ещё быстрее и легче, чем тех жирных зайцев, которых Чарльз вытаскивает из своих ловушек к обеду. — Прошу прощения, — бормочет Артур. Чарльз не отвечает, только протирает рану свежим компрессом и меняет повязки. — Ты выжил, — говорит Чарльз перед тем, как уйти. — Тебе не за что просить прощения. Не проходит и месяца, прежде чем мисс Гримшоу начинает жаловаться о плачевном состоянии коробки с пожертвованиями, а Пирсон — отпускать комментарии об отсутствии свежей дичи. Одним утром Артур идёт запрягать лошадь, стиснув зубы из-за напряжения в плече, задаваясь вопросом, стоит ли ему выбрать лук, который сделал для него Чарльз; отдача его винтовки, скорее всего, вскроет рану, и Чарльз сдерёт с него заживо шкуру, если Артур испортит все его труды. Он находит Рошин, вороную арабскую лошадь, на коновязи, которая тепло приветствует его, тычась мордой. Именно она привезла его домой в полумертвом состоянии. Он прижимается лбом к её морде сбоку, вдыхая сладкий запах сена, исходящий от неё. Она мягко качает головой, прикасаясь губами к его рубашке, ища там кубики сахара. — Я тоже скучал по тебе, упрямая ты засранка, — говорит он шёпотом, роясь в сумке в поисках завалявшихся там мятных конфет. — Киран, — зовёт он после десяти бесплодных минут, потраченных на поиски его принадлежностей для езды. — Куда делось моё седло? — Извините, сэр, мистер Морган. Я… — Он возился с Бранвен, щетка всё ещё нервно зажата у него в руках. — Мистер Смит, он сказал… я этого не делал, он просто предположил, что вы могли бы, и, вот, похоже, что он был прав… Я… — Выкладывай, — вздыхает Артур, хотя уже знает, куда всё ведёт. — Он снял его, — говорит Киран, отшатываясь. Прошло много времени с тех пор, как Артур был отморозком, который запугивал полуголодного, привязанного к дереву парня в нагорье Подкова, но Киран всё ещё дергается как ошпаренная собака. Артур знает, что он плохой человек, и нервные подергивания Кирана помогают ему помнить об этом. — Я точно не знаю, куда он его положил, но, мистер Морган, вы ужасно бледны, и, может быть, вам лучше было бы остаться в лагере, сэр… — Чёрт побери, — произносит Артур, добавляя: «Я не тебе, парень», — когда Киран вздрагивает. — Все в этом проклятом лагере думают, что разбираются в врачевании. Киран неспокойно крутит щетку в руках. — Мне очень жаль, мистер Морган. Лишних рук в лагере и так нет, и — вы просто так бледны, мистер Морган, может вам стоит… Артур отмахивается от него. Господь милосердный, Чарльз, должно быть, внушил мальчику все ужасы кары Божьей, если Киран так печётся о нём. — Брось это, — рычит он и поворачивается назад в лагерь. Это движение выбивает его из колеи, земля ходит ходуном у него под ногами. Через миг Киран уже оказывается рядом с ним, помогая Артуру справиться с головокружением и спасая хотя бы остатки его достоинства, прежде чем он из-за своего шатания рухнет в кучу навоза. — Ни слова, О'Дрисколл, — предупреждает Артур, но так самоуничижительно, что Киран лишь слегка смеётся в ответ вместо того, чтобы обидеться. — Могу я помочь вам вернуться в свою палатку? — Ни за что в жизни, — отвечает Артур, освобождаясь от хватки Кирана. — Я всё понял. Но если увидишь мистера Смита, скажи ему подойти ко мне. — Да, сэр, мистер Морган. Сэр. Сердце Артура всё ещё колотит в груди; ничего общего с тем, как оно бьётся в те моменты, когда Чарльз ловит его взгляд над костром, и его тёмные глаза видят Артура насквозь. Нет, это ощущается, как будто его сердце гонит воду по его венам, его кровь жидкая и слабая. Рана на его плече больше не воняет, но его тело трусит перед лицом чертового выздоровления, отступая назад при столкновении с вещами, которые должны идти как по маслу. Если он не будет двигаться, то станет мёртвым грузом, а он не собирается быть тем, из-за кого все угодят в лапы Пинкертонов. Он думает, что здесь, в лагере, живут хорошие люди, и в мире есть не так уж много порядочной работы, в которой он был бы хорош, но он может обеспечить их безопасность — по крайней мере, попытаться это сделать. Он думает о Чарльзе, о том, каков его пот на вкус, и тащит своё тело обратно в палатку.               *               Однажды они говорили о Датче — после Блэкуотера и всей чертовщины, которая за этим последовала. Чарльз спросил, хочет ли он поохотиться на Вапити в Гризли, и Артур пошёл за ним; похолодало, было морозно и ветер пробирал до костей, но ему не пришло в голову сказать ему «нет». На третью ночь холод загнал их в запертую на зиму охотничью хижину, которую они согрели разведённым огнём и теплом своих тел, прижатых друг к другу. После этого прошли недели, прежде чем Чарльз впервые коснулся его, и его грубые руки уверенно и тепло обернулись вокруг члена Артура, когда они делили крошечную палатку посреди позднего весеннего снега. Но когда Артур мысленно прослеживает нить происходящих между ними событий, он думает о той ночи как о начале. Снег в окрестностях хижины немного растаял, чтобы к ночи снова превратиться в тонкую глазурь. К полуночи мир был одет в серебро и хрусталь, тени были такими же глубокими, как при позднем полуденном солнце. Но в эту ночь наброски Артура были посвящены хватке Чарльза вокруг бутылки с бренди, который они достали из какого-то забытого шкафа, и тому, как яркий лунный свет сиял на льду и чернильных пятнах его волос. Они опустошали бутылку с бренди, передавая её туда-обратно полузамерзшими руками. — Значит, ты ему доверяешь? — спросил Чарльз после беспорядочного рассказа Артура об ограблении, которое они совершили, когда он был настолько молод, что его голос дёрнулся и дал петуха, когда он приказал охранникам поднять руки. — У меня нет особого выбора, разве не так? — ответил Артур, натянуто рассмеявшись. — Этот человек воспитал меня во всех отношениях. Чарльз промолчал, сделав глубокий глоток, прежде чем передать бутылку обратно Артуру. Его глаза потемнели, лунный свет придавал чертам его лица четкую острую форму, и Артур отвлекся, почти позволив бутылке выскользнуть из своих пальцев. — Не думаю, что это так работает, — сказал Чарльз, тщательно выговаривая слова. Бутылка к тому времени была опустошена уже больше, чем наполовину. Артур помнит, как приготовился к тому, как в нём поднимется волна защитного чувства, которая всегда приходила, когда кто-то задавал вопросы о его верности, сомневался в методах Датча. Но этот момент наступил — и на этот раз он не почувствовал ничего, кроме смутного беспокойства, которое было похоже на эхо его собственного смятения, крутящегося в голове весь последний год. — У меня нет особого выбора, — повторил Артур, на этот раз менее бойко, голосом смирившегося человека. Он сделал большой глоток и уставился на огонь. — Было по-другому. В старые времена. Планы складывались легче. Законники оставались всегда позади. Хозия не так волновался всё время, — он закрыл глаза, сдаваясь на милость спиртному и полусформировавшимся идеям, которые оно породило, и погрузился в тепло Чарльза. Было немного неудобно, их тела прижимались друг к другу под непривычным углом, пока Чарльз не приподнял руку, чтобы обвить её вокруг плеч Артура, позволяя ему устроиться у него в уязвимом открытом месте под боком. Из-за тепла между ними и общих одеял, наброшенных сверху, в хижине стало почти душно. Пот выступил на шее Чарльза, капля медленно скатилась вниз по горлу и попала в расстёгнутый воротник рубашки. — В банде есть хорошие люди, — в итоге сказал Артур, когда единственным звуком, слышимым уже долгое время, остался треск и шипение от огня. — Люди, которым нужна защита, иначе они окажутся втянуты в губительный план Датча не успев оглянуться. — Ты бы остановил их от этого? — голос Чарльза звучал мягко, почти восхищенно, когда он раздался так близко к уху Артура. Артур передал бутылку обратно и взглянул вниз на свои руки — побитые костяшки, грязные ногти — напуганный жизнью, состоящей из вереницы грехов, которую он вёл на протяжении стольких лет. — Если будет нужно, даже ценой своей собственной жизни.               *               Артур чистит разное оружие в лагере, принося ту немногую пользу, на которую он способен. Кажется, Чарльз тайно вступает в сговор с половиной лагеря, чтобы не дать ему выйти из больничной постели. Карен не уверена, что знает, куда подевалась его запасная одежда, она попробует спросить у других девочек в лагере, может, они занимались стиркой. Киран всё ещё не в курсе, где его снаряжение для поездки верхом. Ленни с Шоном сказали, что на горизонте нет работенки, для которой он мог бы потребоваться — «да, старик, тебе лучше присесть, пока не свалился». Артур без понятия, что такого сказал им Чарльз, что они все так по нему убиваются. Он бы спросил его лично, но в последнее время Чарльз часто уезжает из лагеря, будя Артура рано утром, чтобы проверить, как заживают его раны, перед своим уходом — тогда, когда солнце наполовину ещё скрыто над горизонтом. В те моменты, когда он в лагере, большинство свободного времени он проводит с низко опущенной головой за разговорами с Сэди, Карен или Шоном; Артур даже проснулся однажды ночью по зову природы, и обнаружил Чарльза, ведущего оживленную дискуссию с Хозией у огня. Оба замолчали, когда увидели, как он замешкался, ничего ему не говоря и не объясняя. Кожу вокруг раны покалывает, но она заживает и уже затянулась, став светло-розового цвета. По крайней мере, в мире остались вещи, которые не меняются. Мисс Гримшоу не впечатлена его бездельем, как и Пирсон, который начинает упрекать Чарльза в отсутствии дичи, которую тот приносил в последнее время. И Датч. Датч всё такой же. Он приходил к Артуру раз или два, прежде чем Чарльз сбил его лихорадку, и поклялся отомстить О'Дрисколлам. Рассказал Артуру о предстоящих планах, для осуществления которых ему понадобится Артур, каком-то кровавом деле и людях, которых надо убить, о большом куше, который позволит им оплатить билеты на корабль до Таити. — Доверься мне, — сказал Датч, пока его лицо плыло перед глазами Артура в пьяном круговороте из-за обуревавшей его лихорадки. — Ты сделал ошибку, угодив к этим злобным ублюдкам, Артур, но я положу этому конец. Совсем скоро мы вместе поднимем тост над их могилами. Запомни мои слова. Ошибку. Это ещё мягко сказано. Артур был небрежен и этой ошибкой забронировал себе билет прямо в ад. Вот так он оказался жалким и бесполезным для лагеря, пока хорошие люди, такие, как Чарльз, работали вдвое больше, чтобы компенсировать его слабость. Три дня — долгий срок, чтобы провести его с плохими людьми; они оставили Шона с охотниками за головами на ещё большее время, это правда, но те практически были законниками. Не подарок, но они бы с меньшей вероятностью распотрошили человека, чтобы полюбоваться, какого цвета у него кровь, чем Колм О'Дрисколл. И, думает он невольно, они отправились за Шоном сразу, как только смогли, пробравшись обратно в Блэкуотер с оружием наготове. Спасение Шона было запланировано почти в тот же миг, когда они заметили его пропажу. Артур чувствует кислый привкус во рту, его желудок сжимается. Последнее время он жил на одном черном кофе и чае Чарльза, должно быть, всё из-за этого. Нужно поесть чего-то нормального, чтобы всё устаканилось. — Почему ты так мрачен, мой дорогой мальчик, — говорит Хозия, садясь напротив него за стол в лагере, теплым взглядом осматривая винтовку, разобранную на грубо отёсанных досках. — Просто думаю, — отвечает Артур, ловкими руками принимаясь аккуратно собирать винтовку обратно. — Больше похоже на серьёзные размышления, — замечает Хозия. — Как твоё плечо? — Честно? Чувствовало бы себя лучше, если бы мне разрешили его хоть немного использовать, — Артур поднимает глаза, упрямо вперившись в него взглядом. — Кажется, что каждый раз, когда я пытаюсь выбраться из лагеря, мои вещи продолжают пропадать. В следующий раз вы попытаетесь спрятать Рошин у тебя под шляпой. Хозия вздыхает и разводит руками. Артур узнаёт это выражение, которое он выбирает, когда хочет разыграть карту недалёкого старика, который ничего не видел — постоянного персонажа из представлений Хозии. — Само собой, я не знаю, о чём ты, Артур. Но возможно, это всё к лучшему. Если ты повторно травмируешь свою рану, вся тяжёлая работа, которую проделал мистер Смит, может оказаться напрасной. Этот тон Артуру не нравится; он никогда не был так хорош в двусмысленности, как Хозия, который так ловко владеет словами. Слова в устах такого человека, как Хозия, превращались в коварных существ; такой, как он, мог заключить в пару фраз и искру в глазах целые несказанные тома и абзацы. — Он разбирается в травах, вот и всё, — произносит Артур. Он не говорит о том, с каким пустым выражением на лице Чарльз следил за ним, как его тело было напряжено от чего-то, напоминающего страх. Поначалу рана выглядела уродливо, красные полоски расходились от неё по его шее и груди. — Нам повезло иметь такого человека, как он, среди нас, — легко отвечает Хозия. — И ещё нам повезло иметь такого, как ты, мой мальчик. — Вы бы справились и без меня, — бормочет Артур. — У нас сейчас полно хороших ребят. С вами бы всё было в порядке. Он поднимает глаза, когда Хозия в ответ не издаёт ни звука, обнаружив, что тот смотрит на него с такой яростью, что Артур снова чувствует себя пятнадцатилеткой, пойманным за прогулом своих занятий, чтобы вместо этого попрактиковаться в стрельбе. — Что? — Я воспитал тебя более умным, — резко говорит Хозия. — Думаешь, я беспокоился о членах банды? Боже правый, Артур, когда Рошин привезла тебя обратно, клянусь, я подумал, что она везёт труп. Артур помнит, когда не стало Бесси; она умерла в собственном саду, её сердце сдалось в окружении тюльпанов, посаженных у входной двери. Так Хозия и нашёл её — завернутую в лепестки, безболезненно ушедшую в лучший мир. Боль Хозии была ноющей, а не свирепой. Это был мирный конец, мягче, чем каждый из них привык ждать для себя, и казалось, что Бесси улыбалась в ту ночь, когда они её поминали. Скорбь Хозии смягчала радость тех лет, что они провели вместе, и в тот день, когда они наконец-то простились с ней, они больше смеялись, чем плакали. Это не то же самое. Черты Хозии тронуты мукой, которая кажется глубже того, чему стали причиной слова Артура. Артур не умеет читать людей так же хорошо, как и Хозия, он слишком простой по натуре, чтобы овладеть этим знанием, но то, что по его мнению, он видит на этом уставшем добром лице, скорее вина, чем горе. Это ошеломляет его, и он замолкает, винтовка, всеми забытая, остаётся лежать на столе. — Хозия, я… — Ты ужасно себя обманываешь, если считаешь, что этой семье нужны только твои мускулы, — говорит Хозия, но останавливается взглядом в том месте, где Датч громко разговаривает с Микой, с которым они по очереди засыпают друг друга похвалами по поводу какого-то предстоящего ограбления. — Хотя, может быть, твоей вины в этом нет, — Хозия вздыхает, сжав пальцами переносицу. — Во всяком случае, не совсем. Артур не знает, что на это сказать, поэтому ничего не говорит, медленно собирая части винтовки вместе, вставляя на место последний элемент. Хозия сидит с ним какое-то время, спокойное и ровное ощущение его присутствия пробуждает полузабытые воспоминания о том времени, когда Артур был просто мальчиком, и они втроём с Хозией и Датчем переворачивали вверх дном какой-то другой, более простой, более дикий мир. Он любит Хозию больше, чем он когда-нибудь смог бы любить своего никудышного отца-пьяницу, и теперь Артур как-то ранил его только одними своими словами. — Будь добрее к себе, — просит Хозия, вставая, когда кажется, что Датч и Мика закончили разговор. — И… будь добрее к Чарльзу. Лю… беспокойство может сделать нас несдержанными друг с другом, — Хозия улыбается с самоиронией. — Как я, конечно, только что продемонстрировал. — Обещаю, Хозия, — говорит Артур очень тихо. В их жизни бесполезно друг с другом нянчиться, но мягкое давление ладони Хозии на его здоровом плече ослабляет узлы в груди. Комфорт был непривычной и редкой вещью; просто тот факт, что Артур его не заслуживает, не значит того, что он не вцепится в него, когда появится шанс и кто-то решит ему его дать. — Датч, — резко зовёт Хозия, отворачиваясь. В его голосе Артур слышит ледяные нотки, но это его не касается. — На пару слов.