возьми, если сможешь

— Хочешь отправиться на рыбалку? Артур бреется, как раз принявшись за сложный участок под челюстью, когда Чарльз подходит к нему, уже прихватив две удочки, перекинутые через плечо. — Ты ненавидишь рыбачишь, — отвечает Артур, и это чистая правда. Чарльз с удовольствием просидел бы под сугробами высотой в два фута где-нибудь на природе, ожидая дичь, но Артур никогда не видел, чтобы он продержался с удочкой в руках больше двадцати минут. Он начинал нервничать. Чарльз улыбается, слегка приподняв уголки губ. — Как и ты. Но если ты хочешь провести ещё один день, сидя в лагере, тогда… — Хорошо-хорошо, — произносит Артур, брызгая водой на лицо, чтобы смыть остатки пены. — Я иду. Мы верхом? Потому что выяснилось, что какой-то воришка украл все снаряжение Рошин. Чарльз смотрит на него в ответ абсолютно невозмутимо. — Я уверен, что в конце концов оно отыщется. Нет, пешком. У меня на примете есть одно место в получасе ходьбы отсюда, если ты готов. — Если я готов, — бормочет Артур, садясь на свой сундук, чтобы завязать сапоги, добродушно ворча. — Я покажу вам, к чему именно я готов, мистер Смит. Он не особо задумывается о том, как это звучит, пока говорит, но когда поднимает взгляд и замечает, каким безотрывным и оценивающим взглядом на него смотрит Чарльз, он краснеет. Чарльз тщательно осматривает глазами лагерь, прежде чем спокойно сказать: — Я очень на это рассчитываю, мистер Морган. Прогулка вдоль берега занимает больше получаса, но это в разы лучше заточения в лагере. Легче не только от того, что здесь к нему не приковано множество взглядов. Дело в том, что Чарльз не особо много разговаривал с ним в последнее время. Точнее, Чарльз вообще не сильно разговорчивый, но обычно для Артура в его тишине нет пустоты. Может быть, он может признаться себе, как размышлял о том, что Чарльз покончил с… со всем этим, что между ними происходит, чем бы оно ни было. Чарльз разглядел в нём самое худшее, и речь не про то, как жалко он выглядел последние несколько недель. Артур не мог заставить себя винить Чарльза, если тот пойдёт дальше. Теперь он знает, что несправедливо так думать о Чарльзе, который так хорош и так добр, который прикасался к его ране с такой осторожностью, и который однажды незабываемо прижался к ней губами, когда она благополучно зажила, быстро и украдкой, когда лагерь был полупустым и никто не мог его видеть, как будто не смог удержаться от этого. Но когда Артуру не удаётся уснуть и он обнаруживает себя запыхавшимся просто от таскания вёдер с водой по лагерю, эта мысль невольно всплывает у него в разуме. — Думаю, это сойдёт, — объявляет Чарльз. Пляж узкий, несколько крупных валунов разбросаны вокруг кусочка чистой мягкой травы как природная изгородь. Да, это уединенное место, но вода чересчур мелкая, переход в глубокие воды слишком протяжен, и, к тому же, совсем без зарослей, в которых так любит прятаться рыба. — Нет, ничего хорошего, — отвечает Артур. — Мы никогда здесь ничего не поймаем. По пути я видел небольшой залив, который выглядел многообещающе, если ты… Куча людей в жизни смотрели на Артура так, как будто он идиот, но Чарльз, по крайней мере, делает это с обожанием. Он даже закатывает глаза, когда Артур переводит на него взгляд, и опускает удочки со снастями на землю. — Артур, — вздыхает он, подходя к Артуру, потянувшись одной рукой к его плечу. На какой-то миг Артур думает, что это жест утешения, но уже через секунду Чарльз заводит ногу за его ступню, ставит ему подножку и мягко толкает на землю. — Ох, — произносит Артур, чувствуя, как жар расползается вниз по шее к груди. В следующий миг Чарльз уже на земле вместе с ним, садится сверху с ногами по обе стороны от его туловища, расстегивая ему ремень с необъяснимым терпением. — Значит, мы здесь не для рыбалки, — утверждает Артур, поднявшись на локти, чтобы посмотреть. Чарльз издаёт смешок, стянув джинсы Артура до коленей. Артура бьёт дрожь от того, каким голодным взглядом Чарльз на него смотрит, как его розовый язык появляется всего на секунду, чтобы облизать пересохшие губы. — Всегда знал, что ты догадливый, — бормочет Чарльз, нежно гладя нервно поджавшийся живот Артура под рубашкой. Артуру есть что сказать по этому поводу, но у него нет времени, чтобы это обдумать. Он всё ещё не до конца твердый, когда Чарльз опускается на него ртом, но его тело чертовски быстро наверстывает упущенное. Он очень старается следить за собой, когда Чарльз делает это для него, но вид собственного члена, скользящего между губ Чарльза, стирает его лучшие намерения в порошок. — Чарльз, — с трудом выдавливает из себя он, потянувшись вниз, чтобы зарыться руками в его волосы. Первые несколько раз он так вертелся, пытаясь ничего не делать и позволить Чарльзу работать ртом, никак ему не помешав, боясь, что если он неправильно пошевельнет ногой, то это заставит Чарльза остановиться. Всё привело к тому, что Чарльз отстранился, схватил его руки и запустил себе в волосы, говоря «всё нормально, мне нравится», и только тогда Артур капитулировал. Рот Чарльза ощущался таким влажным и тёплым вокруг него, его язык безжалостно давил на щель, пока голова уверенно покачивалась вниз и вверх на его коленях. Артур ругается и издаёт беспомощный звук. Он скучал по этому; так долго его выздоровление заключалось в том, чтобы просто победить боль, но на прошлой неделе его тело снова вернулось к жизни и настойчиво напомнило ему, как долго к нему не прикасались со всяческой добротой. Артур опирается на одну руку, позволяя себе мягко потянуть за волосы Чарльза. Тот поднимает взгляд, чтобы встретиться с ним глазами, и это настолько великолепное зрелище, что Артур чувствует, как в груди что-то сжимается. Губы Чарльза обхватывают его, волосы беспорядочно разбросаны по плечам, подбородок блестит от слюны, вытекшей из плотно сжатых губ. Артур не может удержаться от того, чтобы резко дернуться ему в рот и отпустить своё возбуждение, шипя обрывающиеся извинения. Чарльз просто издаёт глубокий успокаивающий звук и широко проводит рукой по дико отбивающему в груди Артура сердцу, задрав его рубашку до середины. То, как ненадолго его хватает, смущает, но всего слишком много; приятное, мокрое всасывание, глубокий коричневый в глазах Чарльза, прикосновение его щетины ко внутренней стороне бёдер Артура. Он низко стонет, позволяя бедрам сильно толкнуться в податливый теплый рот Чарльза, сжав пальцами его волосы. Когда он приходит в себя и снова может нормально мыслить, то обнаруживает, что лежит на траве, его джинсы всё ещё спущены до колен, а рубашка задрана до половины груди. Чарльз сидит над ним, сгорбившись и прижавшись лбом к груди Артура, влажно дыша в неё в сбитом ритме, и трётся о его теплую кожу в складке бедра. Прежде чем Артур успевает его остановить, Чарльз кончает, забрызгав живот Артура и издав прерывистый, задушенный, почти болезненный вздох. Когда Чарльз после этого устраивается у него на груди в виде бескостной кучи, Артур гладит его по волосам. — Я хотел… Я бы сделал это, — тихо произносит Артур, позволяя глазам закрыться, когда Чарльз в ответ оставляет поцелуи на его ключицах открытым ртом. Чарльз посмеивается, скатываясь с него с сожалеющим звуком. Он вытирает руку о траву и говорит: — Я знаю. Я просто… не мог терпеть. — Его глаза закрыты, и он подставляет лицо под тёплые лучи солнца. — Мне этого не хватало. Артур может только издать мягкий звук согласия, хотя он всё ещё не уверен, что понимает, как ему посчастливилось завоевать привязанность Чарльза. Но прямо сейчас он слишком умиротворён, чтобы всерьёз задаваться этим вопросом. Он оставит это на ранние утренние часы до восхода солнца. Он собирается начать одеваться, когда Чарльз издаёт протестующий звук. — Что такое? — Всё в порядке, но тебе нужна ванная. Артур смотрит вниз на беспорядок из пота и спермы на своём животе, чувствуя, как румянец растекается по груди. — И кто в этом виноват? Во взгляде, которым его награждает Чарльз, нет ничего, кроме глубокого удовлетворения, в уголках его губ играет улыбка. — Ты хорошо не мылся с тех пор, как… вернулся, — говорит Чарльз, слегка запнувшись. — Иди смой болезнь и всё… остальное. — Теперь он абсолютно точно ему ухмыляется. Чарльз тяжелым взглядом смотрит на его спину, пока он раздевается, и пока какая-то часть Артура хочет убежать от пристального наблюдения, то, как Чарльз смотрит на него, вызывает в нём что-то очень приятное. Чарльз расслабленно лежит, раскинувшись в мягкой траве, и улыбается шире, когда Артур смотрит на него через плечо. — Я уверен, что тебе придётся оставить мне чаевые, если ты собрался так пялиться, — жалуется Артур, стягивая джинсы до лодыжек. — А ты планируешь танцевать? — уточняет Чарльз, поднимаясь и хватая одну из удочек с того места, где он бросил их раньше. Он достаёт щетку и кусок мыла из сумки с принадлежностями и передаёт их Артуру. Может быть, это должно удивлять его, но Чарльз всегда на пять шагов впереди — с его планами, с… тем, что они творят друг с другом, когда остаются одни. — Если да, то моя гармоника как раз при мне. — Ха, ха, ха, — отвечает Артур, заходя в холодную прозрачную воду. — Что насчёт тебя? Ты просто наблюдаешь? — Я был в ванной пару дней назад, — произносит Чарльз. — К тому же, мне нужно наловить рыбы на обед, иначе если мы вернемся с пустыми руками, Хавьер это просто так не оставит, — отвечает Чарльз и оглядывается на Артура. — Вдобавок смогу насладиться природным великолепием во время этого занятия. Чарльз прав: сейчас прекрасный день позднего лета, стрекозы низко носятся над водой, холмы Скарлетт-Медоуз раскинулись вокруг них. Он окунает голову и всплывает, разбрызгивая вокруг себя воду, но Чарльз был прав, как он бывает прав во многих вещах. Кажется, что мыло и щётка смывают с него остатки болезни. Плечо всё ещё слабое, и придётся приложить ещё много труда и энергии, чтобы вернуть телу то состояние, в котором оно находилось до теплого приёма О'Дрисколлов. Но впервые эта цель кажется не такой уж далекой. Он не выходит из воды до тех пор, пока кожа на подушечках его пальцев не сморщивается, а Чарльз не садится на пляже, вставив одну удочку в песок, закинув леску второй в глубокие воды. Чарльзу удаётся поймать несколько костистых красногрудых солнечников и одну жирную форель, превзойдя ожидания Артура, особенно с учётом его собственного барахтанья в воде. — Я смотрю, кто-то мастер рыбалки, — смеётся Артур. Он натянул джинсы, но пока что повременил с рубашкой, решив дать солнечному свету полечить его рану. Он скользит позади Чарльза, который сидит, прислонившись спиной к гладкому камню, притягивая его обратно и предлагая себя в качестве новой опоры. Чарльз так и делает — с осторожностью, убедившись, что большая часть его веса опирается на здоровую половину Артура. — Посмотрел бы на то, как ты справишься лучше, — отвечает Чарльз, разморенный от солнца и того, чем они занимались недавно. — Знаешь, это ужасное место для рыбалки. Что ж, это заслуживает некоторого возмездия, думает Артур и скользит рукой между ними, чтобы ущипнуть Чарльза за руку, разражаясь громким смехом от вопля Чарльза и выражения праведного негодования, написанного на его лице, когда он оборачивается посмотреть на Артура через плечо, прежде чем начать смеяться с ним вместе, пихнув его локтем под ребра. — Хорошо-хорошо, — признаёт Чарльз, всё ещё мягко посмеиваясь. — Намёк понят. — Он опускает голову обратно на плечо Артура, издав удовлетворенный звук, когда Артур ведёт носом линию вдоль его шеи, влажно прижимаясь губами к мочке уха, яремной вене. С Мэри не было ничего подобного, думает про себя Артур. Она была такой ладной и миленькой, как фарфоровая статуэтка, что он постоянно боялся запачкать её своими неряшливыми руками. Он думал о том, каким осторожным бы ему пришлось быть, если бы они делили кровать, как нежен бы он был с её гладкими, бледными бедрами, раздвинутыми перед ним. Чарльз неохотно попадает под его очарование, вызванное тем, с каким почтением он обращается с его телом, когда они вместе, но Артур мало что мог сделать, чтобы по-настоящему навредить ему, даже если бы захотел. Фантазии Артура о Мэри были абстрактными — буйными и туманными размышлениями о том, как её грудь будет ощущаться в его ладони, какой она будет на вкус, если разрешит ему устроиться у себя между ног. Когда он думал о ней, мягкая дрожь возбуждения пронзала его живот и сердце в одинаковой мере. Но Чарльз… обычно Артуру хватало одного взгляда Чарльза, чтобы почувствовать, как через него проходит ослепительная вспышка желания — от мыслей о его коже, ощущения собственных рук в его волосах, тяжёлом весе его члена, скользящего и дергающегося у него в ладонях. Первые несколько раз это поразило его — как сильно, казалось, Чарльз желал его, как легко ему было заставить его кончить от своих рук, рта. Нет, между ними не может быть никакого сравнения, думает Артур, проводя рукой по груди Чарльза. Может, это должно беспокоить его сильнее, но ему всё равно. Чарльз вздыхает и произносит без особой причины: — Ты хороший человек, Артур Морган. — Не особо уверен в этом, — отвечает Артур, но это не тот спор, который он хочет вести, не сейчас, в этот идеальный отрезок времени, когда его руки обернуты вокруг Чарльза, пока солнце отражается от поверхности озера и обязательства перед лагерем, Датчем так же далеко от них, как горы Гризли. Очень вероятно, что он любит этого человека, понимает он. Это не то, что он когда-нибудь просил для себя, не то, что он позволял себе искать, даже нарушая все остальные предписанные законы. Но это не ощущается грехом, а если и было бы им, — думает он, — его это не особо волнует. Артур совершил много плохих поступков — из-за своей семьи, из-за своего эгоизма, но вес Чарльза Смита, прижатого к его телу среди заходящего солнца, к таким вещам не относится. Если здесь и сидит дурак, то это Чарльз, который заслуживает большего, чем те вещи, которые Артур ему может дать. В конце концов, Чарльз сам с этим разберётся и примет своё решение, но до тех пор Артур возьмёт и сохранит так много таких моментов, как сможет. — Этот план, который придумал Датч, с Брейтуэйтами и Греями… — начинает Чарльз после долгого молчания. Артур издаёт вздох, прикрыв глаза: — Я знаю, знаю. Он засунул руку в змеиное гнездо. — Он засунул всех нас в змеиное гнездо вместе с собой, — поправляет Чарльз. — Это… Это не кажется мудрым. — Датч делал много вещей, которые не кажутся мудрыми поначалу, — говорит Артур, пытаясь вложить в свои слова больше уверенности. — В итоге хороших вещей оказалось больше, чем плохих. — Ты уверен? Вопрос повисает в воздухе между ними. Артур хочет злиться на то, как небрежно, обыденно Чарльз расспрашивает о человеке, который его вырастил. Часть его хочет быть потрясенной; Чарльз — хороший человек, не склонный к предательству или распусканию сплетен. В это же время, Чарльз — тот человек, который прожил последнее десятилетие в одиночку, подчиняясь собственным правилам, и не похож на того, кто поведётся только на красивые слова и обещания о величии. Было время, когда вещи, которые предлагал Датч, были благородными, хотя и не всегда законными, а истории, которые он слагал, не казались такими полными гнева. — Мы прошли через последствия некоторых плохих решений, — говорит Артур тихо. Существует веревка, которая неизбежно связывает его с Датчем, человеком, который научил его стрелять, читать, который дал ему кровать и семью всего лишь за крохотную оплату — его преданность. Эта цена казалась значительно ниже, когда Артур был мальчиком, а Датч — ангелом мщения, отгонявшим шакалов, преследующих их по пятам. Теперь эта веревка весит как кандалы, и кажется, что Датч перестал быть центром мира. Но цена всё такая же. В последнее время Артуру кажется, что она становится выше с каждым прожитым днём. Но такова жизнь, считает Артур. Он определил свою судьбу, и теперь ничего не изменит этого. Всё, что ему остаётся делать, это держаться неподалеку, обеспечивать безопасность людей и надеяться, как ребёнок надеется на чудо, что человек, которого он помнит по старым дням, вернётся, как видение из тумана. Впрочем, это не значит, что все остальные в банде заслужили тот ад, который им уготовил Датч. У них всё ещё есть шанс, семечко доброты внутри, которое заслуживает того, чтобы прорасти. Это стоит ему усилий, но он должен сказать. — Ты можешь уйти, — говорит Артур, закрыв глаза. — Не думаю, что Датч пошлёт за тобой кого-то. Что происходит… Что Датч запланировал… Я не думаю, что в ближайшее время что-то улучшится. — Ты мог бы тоже пойти, — быстро говорит Чарльз, так, как будто он думал об этом, и теперь не может остановить слова, вырывающиеся из его губ. Это больше всего остального ранит Артура. Да, предложение, потому что когда он обдумывает его, в его груди расцветает поразительная, безумная радость. Думать о том, как оставить прошлую жизнь, поселиться где-то на ранчо, быть с Чарльзом так долго, как Чарльз ему разрешит. Наблюдать, как вечернее солнце садится на землю, без страха за пустые желудки, гноящиеся раны или петлю на шее, затягивающуюся всё туже из-за приближающихся Пинкертонов. Это слишком яркая фантазия, чтобы смотреть на неё во все глаза без боязни ослепнуть. Но сразу за этой мыслью следует боль, потому что он не может. Он должен слишком многое, и притворяться, что у него есть другие варианты, своего рода сладкая пытка. — Не-а, — с усилием отвечает Артур. — Не мог бы. А-а, черт. Я просто не могу. Хотя я не стал бы тебя винить, если бы ты так сделал. Чарльз фыркает. Когда-то Артур считал, что его нельзя прочитать, но теперь ясно как день, что Чарльз раздражен, его прежняя сонливость сменилась неприкрытым разочарованием. Артур кладёт руки на грудь Чарльзу, желая заглушить это чувство, не совсем понимая, откуда оно взялось. — Ты дурак, если думаешь, что это возможно. — Никогда не отрицал того, что дурак, — мягко произносит Артур. Он прижимается носом к уху Чарльза, не зная, что сказать. В последнее время ему хорошо удаётся обижать людей, не желая этого, и его извинения, кажется, раздражают их только сильнее. Поэтому он ничего не говорит довольно долгое время до тех пор, пока часть напряжения не перестаёт сковывать плечи Чарльза. — Нам надо возвращаться, — признаёт Артур неохотно, но день идёт к завершению, и рано или поздно в лагере заметят их пропажу. Груз, который он носит, к тому времени, как Артур заканчивает одеваться, возвращается почти на физическом уровне. Теперь он достаточно здоров, чтобы пойти и убить тех, кого Датч скажет ему убить, чтобы добыть средства на осуществление того обещания о Таити и манговых деревьях. Это была приятная передышка, — думает Артур, наблюдая за тем, как Чарльз стоит, а солнце блестит на его тёмных волосах, пока он задумчиво смотрит вдаль, — но ей не суждено длиться вечно.