Пересчитай свои кости

Взгляд не останавливается на месте в попытках ухватиться за что-нибудь. Смысла не давало. Он не знал, что это за место, где он, а что на нем надето и подавно. Мир бы отчистился, если бы без всякого труда в голове вырисовывались буквы своего имени? Вот именно. Но наряду с этим оно болело поганым клеймом, ощущение первого слога где-то в районе спины. На вкус еще хуже. «Т», мягко звучащее. Тэнэ? Вроде бы. В его гардеробе никогда не было ничего подобного. Свою одежду Кениг мог посчитать на пальцах. А откуда он знает, что это не его? Интуиция никогда его не любила, но что он может сейчас сделать? Как ни поверни, даже если это и можно было бы опровергнуть, у него не выйдет, юноша просто не помнит. Футболка серого машинного цвета и чёрные, с первого взгляда можно понять, что не новые, потертые джинсы. Кениг хвалит свою память за поношенные кроссовки — единственное, что отлично держится поплавком в его памяти, но дотронуться до развязанных шнурков уже не выходит, пальцы ввязываются в нечто густое и неясное, не пропуская к цели и заставляя парня остолбенеть. Тэнэ молчит, прощупывая на ощупь тишину, после чего теряет к себе интерес и осматривается вокруг, почему-то оттягивая момент и дергая канитель. Ничего. Темнота. И не то чтобы он чувствовал дискомфорт, но ощущение, что что-то было не так, витало над ним в воздухе в виде грозовой тучи. Тэнэ педантично пытается отогнать эти нагнетающие мысли, все еще оглядываясь. Он спит, что ли? Смеет предположить, что так и есть. Увидеть Дэма здесь было бы не менее забавным. Жестикуляция, скоростное болтание и удивительное выговаривание при этом каждой буквы нуждаются в нем так же, как и он в них. Это без всякой суровой поддельности смешно. Что-то щемит в собственных ребрах, похожее чем-то на криогенное хихиканье на самом дне, но все же нет. Келлермана сюда не пустишь и на день, это предельно ясно. День… А течет ли здесь вообще какое-то время, а существует ли здесь вообще такое слово? Кто это, Дэмон, и почему он вообще засел в голове? Кениг его не знает, он его не помнит, но теперь мозг будто специально делает все возможное, дабы его не забыть дважды. Взявшееся из ниоткуда чувство дисфории испаряется. Всё передается в руки только крепчающей тревоге, ведь впереди что-то есть, что-то, что он не с первого раза замечает. Большое, кажется, извилистыми линиями вычерчивая и напоминая человека. Огромный камень скатывается с его души, Тэнэ выдыхает. Он не один, хорошо. Неплохо. Раскрыв было рот, из уст с секундной задержкой вылетает лишь небольшое количество воздуха. Неоднозначные чувства, его лёгкие словно подожгли. Тэнэ щурится от боли, но отлично терпит. Благодаря больничным тонам слезятся глаза, отчего он жмурится и вновь начинает в открытую пялиться на стоящего человека вдалеке. Не лучшие ощущения приносит напряжение всех мышц лица, дабы разглядеть в тени знакомый силуэт, но ему облегчают задачу в тысячу раз. Это нечто делает первый шаг, причём слишком уверенный, как будто он определённо знаком с юношей. Чувство безопасности пропадает, ощущение, как будто вышло детское время, заглянула судная ночь. Ощущение отвратного диссонанса бьет по вискам. Он отчего-то рад, но отчего-то ему и страшно. И когда оно делает ещё шаг, а затем ещё, Кениг вытягивается как по струнке, а потом его глаза и вовсе расширяются до неизведанных размеров. Сердце уже давно копает гроб своему горе-владельцу, откладывая нахер все церемонии под эгидой, что так лучше. Он улавливает на своих щеках пот, на лбу же выступают ощутимые морщины, а в голове только сейчас возникает мысль, наконец-то воспринимая происходящее так, каким оно является — что он здесь действительно не один. Это больше не похоже на галлюцинации. Страшась пошевелиться, он шепчет, чувствуя на кончике языка это противное слово. Хочется вырвать этот бесхребетный язык. Он ругает себя, что имеет каждому привычный мир воспоминаний. Несуществующий город, несущий за собой ответственность за слова, ключи от дверей, всю правду и всю жизнь. Мир сгнившей памяти. Во рту сразу же пересыхает. Хочется забыть. Отец. Широкая фигура, угрожающе покачиваясь, явно не говорит о чём-то хорошем, приближаясь и намекая, что ему здесь не место. Но Тэнэ будто корчит дурака, не понимает и стоит, походя больше на столб, чем на что-то живое, показывает всеми фибрами души и алертностью, что на него это не работает. Ни одно нечеловеческое движение не внушает ни капли отчаянья, тревоги или чего-то, что заставило бы Тэнэ почувствовать на себе великую тяжесть в ногах. Ни пространство, деланное под Обливион, а косившее больше под психбольницу с некоторыми побочными эффектами, ни само оно. Или правильней будет «он»? Что это, мать вашу, вообще такое? Вообще, хотелось бы никак не затрагивать абстрактную тайну, перестать смотреть туда, но силуэт начинает идти быстрее, любым способом напоминая о себе. С каждым неповоротливым, тяжелым шагом, остепенённое тело медленно приходит в норму. Где-то же на задворках плачет инстинкт самосохранения, зажатый парамимией, и слушает, как нечто вкладывает в каждый следующий шаг все больше уверенности, тишина растворяется вместе с его самоуверенностью. А Тэнэ прилип, честно, и даже признаётся, что лакирует, что замер по большей части от любопытства. Но что-то взаправду не так, так как шестое чувство вмиг звенит возле ушей, оглушая, ревя и просто делая все возможное, чтобы парень хотя бы дрогнул рукой. Подумал ещё несколько раз, гуляя по всем стенам своего сознания. Это серьезно то, чего он хочет? А вдруг это точка конца и враждебно настроенный фантом — последнее, что видит Тэнэ в своей жизни? Раз уж он спит, то почему в голову лезут не самые чистые мысли? Почему на повторе играет одна и та же скрипучая мелодия? Бежать. Просто беги. На периферии сознания тянут за рубильник. Свет. Он делает свой первый шаг, назад, домой. Напоследок боковым зрением видит вытянутую когтистую лапу, хозяин которой являлся точно не его отцом, и если перейти на откровенности, это был даже не человек. Добивает громкий, до ужаса дикий рев. Теперь Кениг точно в этом уверен. Надежда бьется о стенки разума, как дикое животное в неволе, но сердце уже как определенное время настукивает — убежать не получится, оставляя его в одиночку с желанием вновь вернуться в густую темноту, самому. Не слышать ни единого звука, кроме своего дыхания и гуляющей крови в ушах. Не слышать неразборчивый говор, который вряд ли имеет хоть какой-то смысл. Кениг закрывает глаза до появления фосфенов, сжимает свободной рукой ткань своей футболки, как панацею, и снова повторяется. Нужно просто потерпеть. Еще шаг. Вдох, выдох. Дыхание стремительно спирает напрочь, когда на фоне бешеного вопля отчетливо слышится лаяние собаки. Очень знакомое, распирающее дыхательные пути в щепки и намазывающее клеем неповоротливые ступни. Затем скулеж, разрывающий чужое горло окончательно.Скулеж Элисон. Толчок. Неизведанная волна несет его к полу, мощная рука хватается за его волосы, растрепывая, что Тэнэ не успевает даже вскрикнуть, испугаться, и проходится головой по поверхности материала, точно мелом по доске, кроша череп об доски. Душа уходит в пятки, ноги полностью теряют свою функциональность, блядские колени проламываются, как деревянные палки, с удивительной легкостью и бабушкиным хрустом. Сквозивший страх можно собирать ведрами. Его голова встречается с полом вновь, оставляя после себя глушащий треск. Еще раз, и еще, и еще. В такт этому билось сердце — с такой же болью и звериным ужасом. С готовностью выпрыгнуть, оставив бездыханное тело в одиночку с еще едва функционирующим мозгом, давая возможность мучительно слушать каждый второй удар. Что, мать вашу, происходит? Лицо начинает с запредельной дикостью печь, можно представить, как после ребяческой игры в детстве, что можно было застать сплошь и рядом, и даже участвовать. Разбитые колени, и если у кого-то на лице красовалась россыпь веснушек, то он мог похвастаться только царапинами, перетягивающими все внимание на него, хорошо отпечатывая в памяти удивленные взгляды. Ему приблизительно на восемь лет меньше, нежели сейчас, он лишь пробует этот мир на вкус. Мальчишка, непреднамеренно упавший в один из кустов крапивы. Да лучше, если бы все было примерно так. Одним глазом Тэнэ замечает испачканную в чем-то руку, крепко держащую разбитую бутылку, от которой на деле осталось исключительно слово и жутко несло спиртом. Длинные запутанные волосы, сгребенные под одну кучу большими колтунами, отчетливо вырисовывающиеся скулы, тот самый взгляд. Взгляд, готовый сделать большее — без церемоний накинуться и просто прикончить. И господи, Тэнэ был согласен даже на это, просто… Черт. Скажите, что это все неправда. Ему же мерещится. Ощущение раскаленной жидкости, размазавшееся по всей макушке, словно брызнувшая лава с кратера, принуждает осмотреться. Он чувствует это на бедрах, как все двести с лишним костей пропитаны этим, он весь в крови. В своей? Вероятнее — да, чем нет. — Ты думаешь, что сможешь так легко отделаться от меня, а, сука? Не мерещится. Ударили снова. Чем-то, что намного тяжелее. Грязный чужой ботинок наступает на предплечье одной из рук с поврежденными в мясо ногтями, что на некоторых пластины и вовсе не было, демонстрируя во всей красе кровавое ногтевое ложе. Он передавливает лучевую кость и вызывает у Кенига глухое шипение. Скрип. Запястье насквозь продырявливает что-то острое, задевает лезвием сухожилия. Сосуды лопаются один за другим, будто специально не торопя весь отвратный процесс. Тело не выдерживает, он не выдерживает. Наружу пробивается истошный крик. Его голос раздается эхом в собственных ушах. Он, в попытках скрючиться, прижимает голову к содрогающейся груди в беззвучном прерывистом хлипании. Пальцы, сжатые в кулаке еще целой руки, вдавливаются в ладонь, с желанием пробиться до ёбаных мышечных тканей. Свое эхо звучит так напугано, несколько жалко, что Тэнэ прикусывает нижнюю губу и открывает недавнюю, не успевшую до конца зажить рану. Счёт времени давно потерян. Свой голос стал неузнаваемым, чужим, поэтому у него хватает сил удивиться самому себе. Как же давно он его не слышал. — Думаешь, блять, умный такой, да? — каждое слово как новое лезвие, новый гребаный геморрой, специально произносящееся после каждого удара. С охрипшего горла вновь вылетает растянутый всхлип. — Тварь! Он все еще слышит Элисон, сменяющего лаяние на безудержный вой, и так по кругу, а еще свое дыхание, лихорадочное, судорожное, что умереть лучше, чем продолжать слушать нескончаемую монотонную шарманку. Что он сделал? Почему это происходит? Он, блять, ничего не понимает. Собственно тело, над которым мозг и полностью теряет контроль, уступая страху, начинает раздражать, а бойня становится бессмысленной. Свое бессилие пугает даже больше маячившего ножа, что без угрызений совести сажают ему в спину раз десятый. Тэнэ уже представляет как этот нож, куда изредка попадает его отражение, с легкостью перерезает ему горло, превращая комнату в кровавую баню. Но что-то с этим не торопят. Вот сраный ублюдок, он же его сын, разве нет? Или это всего лишь несколько уродливых букв? Хочется надеяться, что Кениг просто обознался. Нескончаемые попытки выбраться в виде подергиваний и отчаянного мычания не приносят особого успеха. Позволяют лишь выть на одной безумной ноте. Дикий страх рвет тело до мяса, уродливыми червями выгрызая кусками верхние слои, что ходи только по комнате и собирай как пазл. Тогда зачем он вообще это делает? Кристально ясно, что шансы на побег малейшие, но надежда, увы, умирает последней. — Неблагодарная мразь, сука! Дохну я, блять, или нет, тебе настолько похуй! — последнее слово утопает в надрывном смешке. Это истерика. — Что, думал, ебучий ублюдок, ты кому-то нужен здесь, кроме меня? Да нихуя! Тэнэ хочет что-то ответить, но лишь сглатывает противный ком в горле, он прекрасно чувствует на деснах привкус металла. Да и что он скажет? Кто он, чтобы сейчас что-то пиздеть этому сумасшедшему? Безысходный, жуткий скулеж собаки прекращается, Тэнэ сквозь скрипящие доски едва ли, но слышит, как что-то на заднем плане с диким грохотом ударяется об пол и замолкает, не излагая из себя больше ничего, кроме пугающей тишины. Хруст. Еще один. Он сводит брови к переносице, насколько ему позволяют силы. От боли, физической и той, что горит внутри жгучим пламенем. Всё. — Что ты можешь, дрянь блядская, кроме как постоянно развозить таблетки и дохнуть под солнцем? Ни мать твоя, шлюха, тебя не любит, ни меня она не любила, слышишь?! В который раз влетая головой в дряхлые доски, он чувствует, как вонь крови и своих же внутренностей выходит наружу и распространяется по комнате, которую он наконец-то опознает. Он помнит свою мятую постель, старые книги на полках, и каждая прочитанная, вероятно, раз пятидесятый. Он ведь помнит этот скрипучий шкаф, в котором он просиживал свое детство, в котором наверняка все также пылится коробка с мамиными вещами. Он откашливается, точно пытаясь забыть этот тошнотворный запах, от которого хоть топор вешай. Эту боль, этот сон. Но остается лишь зажмуриться и просто ждать. Ждать, когда этот ад закончится как можно быстрее. Ждать, когда его существование прервется, как выключенная пультом телевизионная программа. Становится плевать, как на прилипшую набело одежду к телу, что стирали лишь в густой крови и нигде больше, так и на нарастающие болевые разряды. Его бьют, пинают, как тряпичную куклу, не щадя ничего, что когда-то называлось Тэнэ Кенигом. Слезы несчастно брызгают наружу, но он вряд ли чувствует эту влагу на щеках. Может, даже это ему уже кажется? Он ничего уже не сделает, он не сможет, он не хочет. Лишь в который раз выплевывает багряный сгусток, когда жжение начинает отдаваться железнодорожными путями по всей спине. По нему словно проехался поезд. Тело сжимает судорога, а глотку перекрывает немой крик. Даже при том, что сломанные пополам ребра защемили легкие. Перед собой уже давно вырисовывается исход кровавыми, неаккуратными буквами. Одна-единственная мысль, знакомая до дрожи в коленях: «Умру». Становится тихо. Повторяющиеся действия вмиг прекращаются, заставляя Кенига выдержать долгую секундную паузу и с опаской приоткрыть глаза. Отсчитывает первые десять секунд, взамен не получая ничего. Что? Почему тот прекратил? Он смеет лишь предположить, что все закончилось, но кому он, сука, пытается повесить лапшу на уши? Нихуя ведь не закончилось. И неизвестно, когда кончится. Ладно, может, он гиперболизирует, ему осталось точно недолго, но ради, блять, всего сущего. Каким хуем он все это заслуживает? Тэнэ вслушивается в темноту и своё колотящееся сердце, ведь внутри просыпается что-то новое — тяжелое любопытство. А может, он действительно это все заслужил, просто не помнит? Чтобы тебя не трогали, ничего не делай, молчи. Чтобы ты не умер, не спрашивай, не дергайся, не скрипи и без того дряхлыми досками. Скажут принести алкашку, принеси, без слов, не напоминая лишний раз о своем существовании. Желательно, чтобы вдобавок ко всему этому тебя не видели — Тэнэ уяснил это давно. Заучил, как дважды два — четыре. На первый взгляд все довольно просто, но есть еще и вторая сторона монеты — не всегда это работает. — Чего молчишь, а, сынок? Говорить разучился? Будто ожидая некого представления, над ним нависает фигура отца, из-за чего приходится замереть, пряча, как можно дальше пихая свою рванную отдышку, отдающуюся эхом, в самые недры, и молясь. Просто молясь, что его растопчут так же быстро, перемалывая на мясо, как на котлеты. Что темнота настанет в момент, больше не терзая его и так растоптанный и стертый с лица земли разум. Но нет. — Ну ничего, ничего. Сейчас папочка тебе поможет, — и кровь вмиг стынет в жилах, Тэнэ уже неспокойно. Нет. Ему не просто неспокойно, ему ахуеть как страшно, никогда еще не было настолько страшно. Противное шарканье отдаляется, выбивая Тэнэ из колеи полностью. Свободной рукой он отчаянно пытается смахнуть жгучую пелену с глаз, размазывая липкую кровь по щеке, словно его здесь кто-то видит, и не один человек, и даже не десять. Дает себе возможность сделать несколько немалых вздохов, быстро выплевывая все скопившиеся содержимое, смесь из крови и слюней, пока дрожащее, фанерное тело отца, стопроцентно забитое до горла каким-нибудь дешевым пойлом, скрывается из виду. Он мокрый, липкий, перемешанный в каше из своих же останков. Его кости сломаны, а ногти в снедь и фарш, которые скребли дерево до последнего вздоха, думая, что поможет, а на спине уже сгущаются и чернеют гематомы внушающих размеров. И не только они. Это только первичный анализ, но Тэнэ уже чувствует, как своя же кровь на руке сворачивается, покрываясь темной коркой. Не то чтобы Тэнэ этого хотелось, но там наверняка было на что посмотреть. И каким-то образом после всего перечисленного он все еще жив. Почему? Где эта сука, и в каком смысле «поможет»? Надолго ли он вообще ушёл? Его пощадили? Зачем? Тэнэ приподнимается на одном локте, падая обратно и сдавлено шипя. Он прослушал больше половины. Боль волной проходится по всему телу. И в какой-то степени он даже рад лишь нарастающему адреналину, бьющему по вискам, ведь ему, можно сказать, еще повезло. Он еще не чувствует всего ада на кончике языка со следами от зубов на нем, что только вступает в позу готовности, но затем по итогу когда-то выстрелит свинцовой пулей в кроваво-красное яблоко; выиграет новую игрушку в тире, да что угодно. Главное, просто добьет, после чего действительно пожалеешь, что вообще родился на этом свете. Захочешь залезть обратно в утроб матери любым только образом и затихнуть, попросту не чувствовать. Он хотел бы поднять голову. Увидеть повод расслабиться, ведь отец ушел. Лучше будет задать себе вопрос, насколько все плохо. Однако хватает только смелости взглянуть на поврежденную, проткнутую тогда руку, чем-то из далека напоминающую недоделанную глиняную скульптуру, такую неаккуратную, просто ужасную. Вода, обволакивающая глазное яблоко соленым слоем, заслоняет все, портит и так плохое зрение, и Тэнэ быстро моргает, смахивая непрекращающиеся слезы. В некоторых местах слезла, как кора с дерева, кожа. Откуда столько крови? Всё настолько плохо? Брови напряженно сходятся в переносице еще сильнее, когда он теребит дрожащими пальцами, что-то не так. Он же чувствует, что впереди далеко не конец. И он прекрасно слышит приближающиеся шаги. Он не выдержит этого опять. Тишина заканчивается так же быстро. Паника закипает, скребя стенки до кровотечения, вновь пробираясь к самой глотке. Одним глазом он замечает что-то большое. Топор, так легко качающийся из стороны в сторону. Кажется, его мутит. Было ощущение, словно чёрное пространство сужалось и готовилось раздавить Тэнэ в щепки, вместе с этим забрав у парня весь имеющийся критически малый запас воздуха. Он еле как глотает последний комок слюны, несмотря на пересохший насухо рот. Отчётливо слышит пульсирующую кровь, которая бессовестно отдаётся в ушах. Попытки успокоить собственное тело, неровно вздымающуюся грудь не дают нужного результата, а только усиливают парестезию. Нет. Его крыша просто едет к черту. И кажется, не у него одного, потому что мощное, неповоротливое тело замахивается. Кениг жмется к полу, конечно, неосознанно, и рывком прячет лицо в плечевую кость, которая каким-то боком не пострадала. Лицо горит, будто его окунули в бочку химических веществ и вдобавок вывели на солнце, но сейчас не ткнешь пальцем, утверждая, что это самое главное. Тридцатая секунда, затем Тэнэ теряет счёт времени. Нет. Далеко не главное. Потому что громкий удар сопровождается сочным, омерзительным хрустом. Это был треск костей. Деревянный пол окончательно разбивает ему лоб. Блять. Нет. Это же не то, о чем он сейчас думает? Правильно? Секунда, две. Он тянется к затылку. Содрогающийся пальцы встревают во что-то мягкое и клейкое, странно согревающее, проваливаясь, точно в зыбучие пески, из которых обратного пути нет. Кипяченная жидкость ошпаривает ладонь, фонтаном брызгая в разные стороны. Течёт по шее ярко-заметными полосами, проходя сквозь одежду. Закладывая уши. Тэнэ просто не верит, до последнего держится за спиной у предположения, что это уже очевидное додумывание. Он не хочет верить ни во что, но тело не слушается, служит лишь себе, напрочь забывая, кто его истинный хозяин. Он перестает что-либо понимать, только чувствует, как челюсть проламывается, а зубы крошатся, один за другим. Все замирает. Переворачивается набок, на здоровую руку, чует и трогает свою же кровь, что растекается по полу, проникая под доски. Гадкая тишина. Скрип и тиканье старых часов. Он наконец-то встречается взглядом с ним. Не отрывая напуганных глаз, смотрит. Смотрит на человека, кого он раньше считал самым близким, нужным, на это животное. И как будто его мысли бессовестно прочитали и раздели догола, ведь эта блядь заметно смелеет, намного уверенней держась за топорище со стекающей с полотна кровью, чем в начале. Будто это была лишь разминка. Тэнэ слышит звук падающих капель и не понимает, успокаивает его это или же наоборот. Холод пробирает до дрожи и мурашек, что кажется, легкие сейчас сделают свой последний вдох. Неясно как, но на фоне зудящих намыленных мышц его кости плавятся. Теперь его одежда ничем не отличается от чужой, они оба как с войны. Тесак взлетает якобы что-то легкое. И это последнее, что видит Тэнэ перед тем, как непроизвольно зажмуриться. Это максимум, что он может успеть сейчас сделать. В уши дует тихий свист — так лезвие легко расчленяло воздух пополам. Что-то треснуло с чрезмерным чавкающим плеском, но Кениг способен лишь на догадки, почему в спине зарождается новая боль, а ниже чрева он не чувствует ничего. Тело отключает мозг, останавливая функциональность в полном смысле этого слова. Живот. Это ебучее безумие. Он смотрит туда даже сквозь головокружение, в черную дыру, из которой торчал воткнутый топор, просачивалась и до отвращения громко хлюпала мясная каша. Серая футболка или по крайней мере то, что он нее осталось, слилась с темнотой. А потом замах, последовал второй хруст. Лезвие всадилось еще раз намного глубже, вонзаясь пяткой топора в уже пропитанные кровью и спиртом доски. Полотно прошло через, задевая за собой поясничный отдел, рубая поровну кишки, которые напоминали червей, гадко вываливаясь наружу. Тэнэ открывает рот, однако попытки четны — он лишь хрипит, захлебываясь кровью, пока в груди только начинает ощущаться нарастающее жжение. Странно, что на замену страху быстро приходит облегчение, какой-то флегматизм и покой. Хочется спать, только этому противостоит стальное желание не закрывать глаза ни на одну гребаную секунду. Почему? Понятия не имеет. Просто так нужно. Он больше ничего не делает, не думает о том, какой по счету был тот или иной удар, не рассуждает, какие конечности еще можно спасти. Лишь изредка подрагивает телом столкновении инструмента с туловищем и не до конца наклоняет голову к выставленной руке в стороне, которая будто бы тянулась к двери, к выходу. Темнота сменяется на что-то яркое, а веки тяжелеют с каждой попыткой моргнуть. Тэнэ казалось, что прошли года, а может, и не только они. Сколько он тут лежит? Когда засохла кровь, окружающая всю его комнату? Не знает, да и уже как-то не хотелось знать. Кто-то касается его лба, из-за чего он пугается и дергается уже по привычке, а затем рука приступает к волосам. Ещё одна горячая ладонь прикасается к запястью, что Тэнэ не может даже разобраться, приятно ему все это или нет. И без того раскалённая отчего-то голова неприятно гудит, все это вызывает у Кенига чувство дежавю, этот голос он уже словно слышал где-то, только вот… не помнит. Нетактичные движения вновь повторяются. Крепкая рука неустанно прижимается к чужому лбу намного храбрее, чем в прошлый разы. Тэнэ позволяет себе не видеть этого и закрывает глаза, ерзая от боли, но все же принимает все невыносимые касания, пока ловкие горячие руки только поднимают градус. — Черт. Поздравляю, у тебя жар, — что-то внутри, как стекло, отпето трескается на части. Это не голос отца, совсем на него не похожий. Молодой, звонкий и чистый — полная противоположность тому, что сегодня ломало ему слух. И почему-то все касания уже не кажутся чем-то отвратным. Ему даже немного спокойней, ему хочется в это верить. Ему хочется наивно верить этому голосу. Весь сон как рукой снимает, заставляя распахнуть веки. Картинка сменяется. Глаза, щиплющие от смены нахождения и наступающих слез, которые только было привыкли к отталкивающему белому цвету, погружаются во тьму. Рёв где-то за спиной вмиг прекращается, отталкиваясь эхом о невидимые стены, таким образом напоминая о себе, и знакомая комната погружается в тишину. Тэнэ оглядывается, он снова чистый, снова дома. Снова живой. — Господи, блять, наконец-то! Вставай. Но не один. Все плывет. Тэнэ не разбирает ни одного слова и быстро моргает, пытаясь привыкнуть к новому месту и тьме. Только после секунд-таки пяти видит единственную включенную настольную лампу, и не успевает ничего сказать, как замечает, что уже находится в сидячем положении, а перед его носом оказывается открытая бутылка воды. Но далеко не это привлекает к себе внимание, Тэнэ безмолвно разглядывает Дэма, голубые глаза и родные белые пряди. Дэмон, настоящий, но в то же время совсем нереальный. Растрепанный и хмурый. Только он, все та же келлерманская комната и все еще стойкий, раздражающий слизистую носа запах крови. Дэм протягивает кулак и неспешно раскрывает, Кенигу требуется ровно шесть секунд, чтобы увидеть крошечную таблетку. И на все эти фокусы следует ответная реакция — никакая. Тэнэ молчит, вновь теряя способность двигаться, словно это вмиг вернет всю восприимчивость. Вдруг его снова обманывают? Однако ему искренне хочется верить человеку рядом, да даже если его обманывают, господи, он… — Глотай, — слышит этот настойчивый говор слишком уж отчетливо и разборчиво. Слишком уж. Может, ему стало лучше? Хотелось бы верить, даже после того, как руки отчаянно стараются дотянутся до бутылки, а рот открыться. Лишь скрипя зубами, не выходит. Господи, он просто скучал. — Давай, Кениг, — отдается где-то в ушах, после чего бутылку аккуратно суют ближе. А Тэнэ попросту не может. Честно пытается, но в то же время ничего толкового и не делает, лишь продолжает пялиться, не нарочно проверяя на прочность чужие нервы. Наверное, усидчивость Келлермана уже идет по швам, уже закладывая мысли о том, что Кениг просто дурак. — Сейчас тебе это нужно. Да, дурак. Потому что тишину можно резать ножом. Да, дурак, настоящий, потому что это был всего лишь сон. Выдумка и ерунда, склеенные своим же мозгом фрагменты, взятые из проблесков жизни. Не что-то страшное. Сон — то, что не должно никак тормошить душу, то, что ни разу не должно пугать. Это вовсе не то… — Тэнэ? Что должно его тревожить. Так же, как и тревожить Келлермана. Тэнэ это не нужно, Келлерману это не нужно. Он все еще ощущает на своих руках засохшую кровь, запеченную, кажется, уже очень давно. Ему мерещится, что Дэмон тоже вязнет в этом багровом сиропе, и Тэнэ воротится от единственного светила в комнате, ибо уже и гребаная лампа проклинала его до ужаса багряным. Кажется, что он заражает Келлермана своей болью, что он делает лишь хуже. Он не хочет вредить. — Что такое? — но вместо того, чтобы сдаться и бросить затею связаться с космосом, Келлерман напрягается, садится напротив и наклоняет голову набок, пытаясь найти на чужом лице ответы на свои не совокупные загоны. — Эй, посмотри на меня. И Тэнэ бы посмотрел, если бы все не было написано на лице. Да лучше бы он взял эту чертову воду. — Пожалуйста, — говорят ему, прося этим дурацким до мурашек тихим обеспокоенным голосом. Не новость, что Дэмон так может, но ниоткуда взявшаяся злость присутствует, отвратительно звеня над ухом. На себя. Благодаря этой мыльной нежности на душе щекотно. Почему-то это бьет по нему сильнее, чем должно, безмятежно будя в Кениге то самое дремотное, ненасытное чудовище. Ну вот зачем он так с ним? Чужое «пожалуйста» никак не пропихивается дальше пищевода, застревая большим комом. Хоть слово скажи, он сделает самому себе еще хуже и маска непоколебимости не выдержит, раскалываясь на множество осколков. Правда, Келлерман об этом не знает. На кончике языка не впервой вертится одно: почему Келлерман, блять, не проживая с ним большую часть жизни, словно все уже давно понял, и именно по этой причине специально лезет ближе, чтобы заглянуть в глаза. Смотрит на то, что от него тщательно пытаются спрятать, и словно слышит то самое дикое стучащее сердце, которое слышать не должен. Зарождается ощущение, что они знакомы не какие-то там несколько месяцев. Ощущение, что Дэмон и не появлялся в его жизни, он всегда в ней был. — Тебе плохо? И ведь не отстанет, хоть замотает их вместе в один толстый слой скотча, хоть Кениг решит вернуться в старое место жительства, удалит его номер нахуй и больше о нем не вспомнит, да что, сука, угодно. Но он добьется своего. Как сейчас, разрушая всю построенную чужими руками непоколебимость. Самое смешное, что это работает, хрупкая конструкция с треском ломается. И по какой-то причине Тэнэ больше не противится, он попросту не может. Дамба пропускает через себя всю воду. Он поднимает голову, как будто собираясь на казнь, теряется в чужих глазах и начинает оперативно что-то искать. Трясётся, походя на осиновый лист, но отважно держит взгляд на келлерманских больших веках, одаренных большими белыми ресницами, словно под ними в точке собралась целая вселенная. Считает каждую, чтобы отвлечься, но это не выручает. Тёплый свет от настольной лампы подсвечивает радужку глаз нежными тонами, правда, ничто из этого не спасает, никого не щадит — Дэмон все равно прекрасно видит, как в стеклянных глазах отражается он сам. Тэнэ не знал, что еще сделать, что сказать. Он не знал, стоит ли вообще эта ситуация хоть каких-то слов. Волнение скреблось показаться на публику, пойти хвостом за учащенным дыханием. Он не знал, что скажет Дэмон. И как обычно, лживые опасения оказались далеки от реальности. На секунду ему показалось, что Дэм не собирается говорить ничего. Он не выдал в ответ негативной реакции, если честно, он не выдал вообще никакой реакции. Келлерман будто и не собирался, таким образом издеваясь, что ли. Не сказать, что это плохо, но и хорошим чем-то тоже не являлось. Но через мгновение Келлерман моментально реагирует и подсаживается еще ближе, однако все еще придерживаясь какого-то расстояния, при этом удивлённо щурясь. — Что случилось? — глупый вопрос, который не имел позади ответов на другие. Дэмон ощущает себя придурком, так как ничего и никогда не шло по его плану, прямо как сегодня. Келлерман плохо владеет голосом, даже сейчас к горлу уже поступает что-то горькое с диким желанием сломать. Нежность от этого никуда не девается, но ему кажется, что этого мало. Подрагивающие пальцы аккуратно ложатся на чужое плечо, это действует как кипяток. Тэнэ загнанно дёргается в неконтролируемом порыве отдёрнуть, чуть ли не подпрыгивая от минимального, чего мог Келлерман сделать. Но ощущение, что это действие нанесло ему тонны ущерба. Все это забирает секундное спокойствие, он вновь тревожен и взвинчен, словно оголённый и натянутый до предела нерв под высоким напряжением. Взгляд беспокойно мечется, а сердце отчего-то сжимается. Келлерман открывает было рот, собираясь то ли что-то сказать, то ли просто с мыслями, но все же вовремя себя останавливает, потому что чувствует поступившие к глотке слова. Автоматично и быстро отклеивается одним движением от Кенига в полном недоумении. Еще пару секунд назад в голове гостили мысли и не раз, что Дэм наступает на одни и те же грабли — накручивание без повода, раздирая руки до незаметных царапин. Но все сомнения рушатся в крах, когда по ушам проходится это учащенное шумное дыхание. Нет, его уверенность зашкаливает. Всхлипы начинают бить по ушам все чаще и сильнее, заставляя Келлермана найти взглядом чужие глаза. Тэнэ почти что задыхается, и при этом всем он все равно молчит. Он сам напуган происходящим, чем-то похож на зажавшегося испуганного кота, и если несколькими секундами ранее сохранял хоть какое-то самообладание с собой, то сейчас… Дэмон просто его не узнает. Прерывистое дыхание заполонило каждый угол спальни. И что с этим делать, до сих пор неясно. Дэмон не умеет с таким сталкиваться, Дэмон не умеет не касаться. Он сглатывает горячую слюну и неспешно поднимает руки на уровне груди в успокоительном жесте. На практике он понятия не имеет, работает ли вообще эта хуйня. И что-то в голове Дэма непроизвольно щелкает. Он чувствует огромную ответственность за то, что сейчас происходит. Он боится навредить еще сильнее, но слишком много думает. Тэнэ отталкивается руками от кровати, в попытках встать, рвануть куда подальше, чтобы его не видели таким, но в итоге оказывается пойманным. Келлерманские руки перекрывают проход. — Эй-эй. Нет, стой. Послушай… Да, я знаю, это тяжело, но послушай меня сейчас, пожалуйста, — надтреснуто, при этом сохраняя ласковость в голосе, просит Дэмон, словно пару секунд назад он определенно знал, что должен был говорить. Никогда не привыкнешь, смотря, как кто-то плачет, но с другой стороны, это для него далеко не в новинку. Приходилось неоднократно утирать слезы с чужих щек, уже свыкшись с бурным характером матери, правда, сейчас Дэм ощущает себя совершенно по-другому. Это совершенно разное, а он снова дурак, потому что сравнивает двух совершенно разных людей. — Сейчас все хорошо. Ты в порядке, все закончилось. Я рядом. Нет, на самом деле ничего не в порядке, и даже не доходит до средней отметки. Кениг в точности как желе, растекается прямо на глазах, что Дэм на полном серьезе начинает верить, что он действительно превращается в мелкие ошмётки чего-то и неспешно исчезает. Что он такого вспомнил? Или же конкретной причины здесь нет? Но он взаправду слушает, по крайней мере старается, и Дэмон рефлективно тянет кривую улыбку. Его грудь не останавливалась, делая рванные и хриплые вздохи все более пугающими. Выдавали его лишь глаза. Заспанные, но отдающие нездоровым и такими, черт возьми, родным блеском, ласковые, бегающие из стороны в сторону по понятной Дэмону причине — долбанная растерянность и нарастающая паника. Казалось, Тэнэ готов был взорваться, а таймер отсчитывал последние секунды. — Давай, вместе… Вдох, выдох, — Дэм показывает на себе. Два громких вдоха и два не менее громких выдоха. Понимает, что срабатывает, слыша, как дышать они начинают в унисон. Главное не отрывать глаз. — Я рядом. Проблема никуда не ушла, но Тэнэ заметно притихает. Привычно хмурится, но вся концентрация уходит на другое, дабы Дэмон этого заметил. Как так вообще вышло? Может, приснилось что-то? Дэм нисколько не догадывается, что то был за кошмар, но зная Тэнэ, он бы не реагировал бы так на обычный кошмар. Он бы даже об этом не сказал. — Вот так. Молодец, ты просто умница, — продолжает он, медленно кивая, резко прокручивая голос до шепота. Неконтролируемые руки вытягиваются, останавливаясь почти что перед чужим лицом. Отчего-то его ломает похуже наркомана, хочется прикоснуться. Дэмон сначала борется с сомнениями, но после режет пополам секундную тишину и хрипит, ожидая положительного ответа: — Я… могу? И он его получает, следя за беспрерывными качками головы, и бережно захватывает щеки в свои ладони. Аккуратно и почти что невесомо, боясь повредить трясущееся тело, он проводит рукой по чужим волосам и останавливается на шее. Дэмон не нашел ничего лучше, кроме как заставить Тэнэ прижаться лбом ко лбу. Он прекрасно чувствует контраст, эту чужую поднимающуюся температуру, пока сам Кениг утопает в приятном холоде, ловя фриссон. Ему заметно легче. Сердце взволнованно трепещет, как птица в клетке, пытаясь найти выход. Это слишком. Тэнэ чувствует, что не заслуживает всего этого, не заслуживает Дэма, этого чувства безопасности и желания жить. — Я придурок, — это ляпается чисто по случайности, это бьет по ушам, перебираясь на спину, издевательски прыгая по позвоночнику. Мозг не дает перекусить свой непослушный язык. Мурашки непроизвольно пускаются в пляс. Что-то давит в груди и заставляет Келлермана молчать, пялясь на то, как съезжавшееся, все также дрожащее тело пытается уменьшиться до незаметных размеров. Будто это что-то постыдное, то, что надо спрятать и никому не показывать. — Что? — тихо переспрашивает Дэмон. Он переварил в желудке каждое сказанное слово, и ему критически нужно было больше времени. Но присутствует ощущение, что сейчас он думает в правильном направлении. Такому поведению есть причина, прячущаяся где-то на самом дне, правда, Дэмон решает ткнуть пальцем в небо. — Ты дергался и что-то бормотал во сне. Тебе… что-то приснилось? Чужие ресницы дергаются, Тэнэ молчит, что оставалось только наблюдать, как он прокручивает что-то в собственной голове, мрачнея с каждым новым увиденным фрагментом памяти. Дэмон получает кивок. — Но это все так глупо, — хрипя говорит Кениг, даже не пытаясь откашляться. Говорит, чтобы не молчать, чтобы в мертвой тишине вновь ненароком не услышать знакомые шаги. Голос такой же хрупкий и надломанный, как и сам его хозяин. Почему-то они перешли на шепот. Тэнэ выдыхает, все еще концентрируясь на дыхании, все еще не отрывая взгляда от белоснежных шторок ресниц. Конечно, он идиот, верить какому-то сну. Он настоящий идиот, потому что заражается тупой сентиментальностью с тех пор, как ест и спит в келлерманском доме. Что он так просто потерял над собой контроль, теперь сидя перед Келлерманом по горло в соплях, которые даже остановить не в силах, а вишенкой на торте была ебаная температура. На правду не должны обижаться. Он придурок. И твою мать, скажите ему кто-нибудь, как это работает? Ему и вправду легче после сказанного. Но злость на себя никуда не девается, зря он все это продолжает. Он стойко держится, дабы ничего из происходящего не переступало черту, стекая дорожками по щекам, что действительно в себе восхищало, но… проблема как раз и заключалась в том, что этого не происходило. Тэнэ не успокоится. Ему не станет хуже, но и легче тоже. Дэмон сам такой. Не любит, когда зрение размывается, а жжение отдается по всему телу. Присутствие ебучего адреналина мучает твое сердце и это все происходит на глазах у того, кому бы ты последним делом показался так обнаженным, потому что боишься осуждения, ведь этот человек… важен? Тебя пиздец как колышет все, что косвенно и не косвенно связано с ним. Ты хочешь, чтобы с ним все было идеально, без единой торчащей нитки из пальто. Дэмон такой. Но иногда, даже через нескрываемую ненависть к этому, поделиться чем-то являлось самым правильным. — Почему? — он не заостряет внимание на пропущенном мимо ушей вопросе. Кениг не спеша расстаётся с приятной кожей, пожевывая внутреннюю часть щеки. Делает это со слабым, однако очевидным упрямством, не хотя. Для себя он подмечает, какие мышца лица дрогнули, чтобы понять, правильно ли он поступает. Дыхание постепенно уравновешивается. Он угрюмо бубнит себе под нос что-то нечленораздельное, нечаянно задевая ресницами чужие щеки, вынуждая его снова сделать неконкретное движение, только уже от щекотки. Возвращается то, чего Келлерман очень ждал. После себя Тэнэ оставляет не только тепло, но еще и… влагу. Дэмон касается своей щеки и видит, как отдают блеском его пальцы. На вкус даже пробовать не надо, это слезы. Он выдерживает паузу, раздумывая над тем, что ответить. В голове всплывает вещь, о которой он хотел спросить еще первым делом: — О чем был сон? — но почему-то это звучит спонтаннее, нежели это было проговорено в голове. Шмыгая носом, Кениг прячет глаза за рукой, что служит хорошим платком от слез. Его будто испугал этот вопрос. — Он идиотский, — в голосе слышится какая-то насмешка. Сначала Дэмона одолевает немой ступор, а через несколько секунд он, тяжело выдыхая, тянется головой вперед, разжевывая каждый слог: — Тогда почему плачешь? Заставляет Кенига врасплох, продолжая наблюдать за тем, как быстро меняется чужое выражение лица, как быстро подлетают к верху брови. Тот замолкает, у Тэнэ нет на это объяснения. Он больше не говорит, Дэм больше не спрашивает. Лимит исчерпан, да и это будет просто не правильно. Давить будет не правильно. Чуть ли не касаясь мизинцем чуждой руки, Дэмон со жгучей болью в животе набирает полные легкие воздуха. — Если тебе хочется плакать — плачь, станет легче. Не нужно этого стыдиться. Если тебе плохо, поделись этим со мной, ведь… — он тотчас замолкает, не решаясь продолжить, а Тэнэ кажется, что для него наступает конечная, — Бля, я просто переживаю и… Мне бы хотелось, действительно хотелось бы, — Дэмон не замечает, как переходит на шепот, слыша собственную кровь в висках. — Как-то помочь тебе. Он специально выделяет последнюю строчку, Тэнэ только сейчас поднимает мокрые глаза, и вопреки всему, он отрицательно машет головой, кривясь. — Не хочу плакать, — бросает он, неловко отводя взгляд. — Они сами, блять. И это звучит до щелчка в ребрах смешно. Дико смешно. Дэм даже не успевает заметить, как губы сами по себе растягиваются в улыбке. Он бесшумно прыскает, ощущая, как легкие вновь позволяют заполонить себя воздухом. Как камень с души. Распростертый шквал эмоций полностью его одурманивает, что идиотская паника никак не может отстать, катаясь на самодельных, построенных из дерева качелях. Дэм чувствует невероятный стыд, откусывающий за куском его тело и со стрекотащим звуком ломая кости за потерю контроля, даже при том факте, что Тэнэ подхватывает волну, уже тихо посмеиваясь в такт, также зная причину, ненарочно созданную им самим же. И если добавить хоть пару слов, то первое предложение обретет новый смысл. Тэнэ не договорил: «Не хочу плакать перед тобой». Дэм слышит, как эти слова немо растворяются в голове самостоятельно. Не обязательно снова услышать звучащее в слух «ты», Келлерман все понимает. Он бросает извиняющий взгляд, подает голос и снова улыбается. Мягко, виновато, отчего-то измученно и так по-детски. — Я давлю? — пауза. Тэнэ прикусывает губу и опускает взгляд. — Знаешь, ты можешь не говорить. — Я хочу с тобой этим поделиться, — он звучит твердо, но в то же время до безумия нежно, проглатывая некоторые слова. Так умел только он. — Но я не знаю как. Дэм пару секунд лишь тупит взгляд. — Говори все, что придет на ум, — вдруг подбадривает он, но за мгновение своя же легкая улыбка меркнет. — Наверное, я думаю об этом слишком поверхностно, но… Тэнэ неприметно склоняет голову в сторону, дрогнув бровями. — Что? — Слушай, мы можем попробовать говорить вместе, чтобы это не было похоже на монолог. Или… типа, по очереди? — Вместе? — не понимает Тэнэ, снова сверля взглядом. — Ну да. Например… Я могу говорить о том, что непривычно рассказывать мне. А потом ты сделаешь то же самое. Поровну, — Дэмон снова чувствует стыд, ведь каждое слово пропитывается дебильной задорной наивностью, так по-детсадовски. Это напрочь отличается от того, как молча смотрит на него Кениг, словно на водопад из звёзд. Будто он выиграл в лотерее самый большой, главный приз. Через какое-то время он шатко кивает, прерывая раздумия, однако продолжая наблюдать за тем, как келлерманские щеки розовеют с каждой секундой. — Просто трудно понять, с чего начать. Я никогда не… делился чем-то личным, да и в целом не привык говорить о себе, — он наконец сглатывает стойкий ком, но даже так последнее выходит крайне разбито. — Даже с отцом. От этого «даже» почему-то под ложечкой начинает ныть сильнее. Дэмон прикусывает губу. — Я тоже, но знаешь… скорее всего, не стоит бояться начинать говорить именно о самой первой мысли, пришедшей на ум. Люди, большинство из них до сих пор так не делает, но мне бы хотелось, чтобы это не считали чем-то странным. Дэмон смачивает губы и усаживается поудобнее. — Мои родители постоянно пропадали на работе, отвозили меня к бабушке, либо же оставляли дома. Я часто приглядывал за Эбэль, а когда… обзавелся проклятием, одной ответственности стало мало, — не то чтобы это было чем-то невероятным, чем-то ранящим его душу, но определенно необычно рассказывать так открыто кому-то о подробностях своей скучной жизни. Дэмон говорит спокойно и на секунду ловит себя на том, что не может остановиться. Это как пластырь на рану, суперклей, прикладывающий последнюю частичку сердца к полной картине, клеймо, которое по ощущениям должно было быть на нем всегда. — Несмотря на то, что многих я интересовал, друзей у меня не было. Из-за этого, — Дэмон берется за одну из белых прядей, что при контакте с лампой лишь светлеет. — Все вокруг считали, что я ни в чем не нуждался, это происходит даже сейчас. Что раз уж у сопливого пацана были деньги и любящая, блин, семья, у него не было своих… проблем и… загонов. Что-то похожее на злость промелькнуло где-то отдаленно, успев исчезнуть, прежде чем показаться наружу во всей красе. Прервала тихая грусть. — Да, я в любое время мог получить все, что захочу, но в то же время у меня не было ничего, — добавляет он скорее как запоздалую мысль. Тэнэ опускает взгляд. — Они тебя не знали, — говорит он почти что без лишней хрипотцы. Дэм проходится взглядом — цвет кожи стал на оттенок здоровее, — Одна из причин, почему я долгое время не хотел с тобой говорить, заключалась как раз в этом. Я был уверен, что ты просто богатенький мальчик, — в ответ на это он получает очередной смешок, замечая, как свои уголки губ берут пример, мелко подрагивая в гору. — Поверь, в моей голове ты был не лучше, — улыбчиво машет головой Келлерман, слыша тихое с нотками иронии «Да-да, помню». — Красноречием тебя тогда не наделили, — добавляет Тэнэ, привязывая к себе пару глаз. — Ага, а ты что, типа, порядочнее был? — ехидно спрашивает Дэм без какой-либо значимой серьезности. Непонятно как, но Тэнэ чует гребаный запах уюта. — Не был, я такой и есть. — Очень смешно, — несильно закатывает глаза Дэм, борясь с желанием оголить белоснежные зубы напоказ. Привязать на поводок не получается лишь взгляд, застывший на месте, разглядывая спокойное, но уставшее лицо. Это действует как магнит — Тэнэ ловит чужие глаза моментально, после чего боясь пошевельнуться, будто он находится под дулом пистолета, лишь моля одними мышцами лица о пощаде. Но ничего такого не происходит. Дэмон всего-то легко кивает и смотрит так, мол, делиться чем-то — все это не так уж и страшно, но при этом во всех действиях было громко выражено понимание. И плевать, что за всем этим скрывается мандраж величественных размеров. Теперь уже его чуть ли не трясет, ощущение, что если Дэм сейчас не скажет это, он сделает что-то не правильное, что-то потеряет. — Можно я… можно тебя обнять? Три секунды уходят на тишину, а затем следует нервное хриплое: — Да, — Тэнэ милый, от чьих привычек Келлермана буквально распирает на части. Было замечено недавно, но кажется, если парня накрывало волнение, его голос падал до уровня скрипучей двери. Дэмон разубеждает себя не взять того за руку. Едва лишь пододвигается ближе, чтобы рукам было удобней скользящими движениями ловко добраться до спины. Тэнэ перестает дышать, когда оказывается замкнутым в теплом круге объятий, воздушных, будто нереальных. Сердце с каждым поглаживанием выпирающих лопаток и позвоночника замедляется, ноет, распространяя зуд по всему телу. Чужие пальцы вначале прощупывают почву, будто ища ловушки в виде мин, но затем прилипают к ткани келлерманской футболки, сливаясь в одно целое. Тэнэ кладет голову ему на плечо. Время замирает. — Мне приснился отец, — говорит он, чувствуя, как после этих слов Дэмон напрягается. Кениг сглатывает, бегая глазами. В голове лишь одно: стоит ли продолжать? — Я… был в своей старой комнате, а потом из ниоткуда появился он и начал меня бить. Он даже не знает, хотелось ему видеть сейчас лицо Дэма или нет. — Он убил меня, и все то, черт возьми, время, как меня расчленяли топором, присутствовало ощущение, что это все… реально, что ли? Мне было даже больно, что уж там говорить за то, как мне было пиздецки страшно. Отчего-то он жмурится, но ни одна мысль из всей мнимой каши не совпала с реальностью. Да, молчание, но его тело сжимают только крепче, словно нарочно пытаясь задушить, словно Тэнэ сейчас убежит. — Ты реальный придурок, но только потому что считаешь это все глупым, — раздается где-то возле уха, разъедая. Тишина тоже разъедает, но в отличие от тишины в своем собственном доме, эта приносит ему необъяснимый экстаз. Тэнэ не может объяснить, его тело больше не дергается, голос не дрожит, но почему-то он готов взорваться. В другом времени, в другом случае, Тэнэ бы хмыкнул, еще долго смеясь потом над этим прямо Келлерману в лицо, так же, как и над всей сопливостью. Семя слов пускает в нем корни и распускается, как цветок. Он разрастается до невероятных размеров, и Тэнэ обнаруживает, что переполнен любовью. — Мне жаль, что тебе пришлось пережить. И… я не считаю, что этот сон глупый. Это, скорее, грустно немного. Да. Он набит ею настолько, что грудь разрывается. Ее с лихвой хватит на всех, на весь мир, на каждого, кого он когда-либо знал или будет знать, даже на тех, кто причинил ему боль в прошлом. Страх подметает за собой, собирая манатки и возвращая весь забранный когда-то воздух. С ним возвращается и умиротворение. Впервые за этот час ему удается закрыть глаза. — Возможно, ты прав. Сколько они были в таком положении, сколько сейчас времени? Это было слишком хорошо для того, чтобы за этим следить, слишком тепло, слишком по-правильному, просто слишком. В какой-то момент Дэмон отстраняется, тоже нехотя. На его лице можно было прочитать сомнения, но остановить его это не смогло. Пряча истину за белоснежным прядями, Келлерман нелепо сползает с кровати, просверливая дыру в уже готовом для сна мате, но чуть ли не рвет футболку. Ткань натягивается, и можно было предположить, что Дэмон просто за что-то зацепился, но… — Стой, эм… ты… не хочешь остаться? Дэм поворачивает голову и видит Тэнэ, напуганного, держащегося за как раз-таки ту самую футболку. О боже, сейчас он точно… — А можно? — выдаст какой-нибудь бред, еще и смотря так, будто в последний раз видит это не менее удивлённое лицо. — Я бы не предлагал, — нервно фыркает Тэнэ, после чего Дэмон громко сглатывает, прячет голову в плечи и неуклюже начинает забираться обратно на край кровати. Неловко все это. Во-первых, потому что такое ему предлагают впервые. А во-вторых, потому что… это Тэнэ. При этом его всегда было сложно прочитать, особенно в такие моменты, как сейчас, когда лицо не выражает попросту ничего, сливаясь с темнотой. Он не напряжен, но и не расслаблен, и Дэмона это бесит. Второму лишь оставалось наблюдать за тем, как Келлерман не торопит события и укладывается словно не на кровать, а на раскаленную печь, медленнее улитки. Сердце начинает биться быстрее, пробуждая весь организм, когда Дэм ложится на вторую половину постели. Тэнэ уже сто раз успевает пожалеть о содеянном и поражается своему самообладанию. — Стой, ты реально не против? — еще раз взволнованно спрашивает Дэмон, подпирая под себя локти и приподнимаясь, но резко замирает. — Дэм, — Кениг закатывает глаза и закрывает их от раздражения, скрывая за этим пунцовые щеки. Он снова берет того за футболку и легким толчком вниз прижимает Келлермана обратно к кровати. — Просто ложись, быстрее. И меньше бубни. И больше ничего. Никто вообще не рассчитывал, что кровать настолько маленькая. И забавно, что несколько каких-то там несчастных секунд они касались, только и делали, что говорили, а сейчас даже взглянуть на друг друга не могут. Дэмон думал, что этим все и закончится. — Спасибо, — вперемешку с выдохом слышит он, в чьем теле уже просыпалась ненасытная тварь, которая рвалась с явным желанием наружу — дотронутся, во что бы то ни было взять Тэнэ за руку и не отпускать. На стенках разума созревает множество разных вопросов относительно того, что Дэм сделал, идя плясать на поводу у ситуации и своего сердца, прямо под чужую дудку. Это очень тяжело, переварить их все, каждое слово, даже запятые и знаки вопроса, но это не перебарщивает так же, как желание не выключать свет, поговорить еще. Келлерман долго молчит, разжевывая темноту, как жевачку, которая долго держит свой вкус. Тэнэ слышит ворошение, а затем и голос. Но не видит лица, и слава богу. Потому что Дэмон, как последний придурок, выдает самое тупое, что имелось в словарном запасе: — За что? Тушуется, однако продолжает смотреть в забавно моргающие глаза. — Просто говорю, слово же такое охуенное, — смущенно огрызается Кениг. После чего выдерживает небольшую паузу и тихо добавляет. — Просто за все. Все это полнейший бред, но этот полнейший ступор зарождал внутри него не иначе как новую форму жизни. В Дэмоне что-то дергалось, щекотя его внутренности до потери памяти. Келлерман на секунду даже забыл, что от него ждут завершения. — Не за что. Спокойной ночи, — бормочет он, следя за тяжело поднимающиеся грудью и тем, как Тэнэ тянется к лампе, превращая комнату в место, где собраны все келлерманские ненасытные кошмары. Он понятия не имеет, сколько прошло времени с момента, когда потух свет, кладя всю оставшуюся работу на лунную дорожку за небольшим незакрытым шторами куском окна. Тэнэ давно уже спал, подрагивая изредка шторками ресниц. У него чуткий сон, из-за чего Дэму было страшно лишний раз шелохнуться и нечаянно разбудить его. Вертеть головой не менее напряжно по той же причине, однако Келлерман все равно в который раз оказывался повернутым к Тэнэ, не стесняясь разглядывать бледную кожу. Что-то снова замыкает, в плохом смысле. Дэмон вздыхает, втягивая полные щеки воздуха, и невесомо, стараясь делать все максимально аккуратно, медленно и боязливо берет чужую ладонь. Отпугивает сонное ворошение, отчего брови снова содрогаются и в конечном результате сходятся к переносице, а пальцы разъединяются, оставляя все как есть. Дэмон выдыхает весь накопившейся воздух, бросая задуманное на половине пути. Только Тэнэ не спал. И когда он набирается храбрости и на сто процентов становится уверенным, что Дэм погружен в царство Морфея, рука находит запястье и касается ладони, большим пальцем оглаживая голую кожу и задевая все хорошо ощутимые мозоли. Он осторожно касается чужих пальцев и берет юношу за руку, полностью захватывая ее в свои объятия и получая взамен на это щедрую порцию тепла. Его не отталкивают, и даже дурак поймёт почему. Только вот Дэмон не спал.