Обещаю

      Закатное небо алело где-то на грани горизонта, постепенно поддаваясь темноте ночи, сменяющей вечер в бескрайнем поле.       Который это день странствия для Лань Ванцзи? Он не старался за этим следить, но по его примерным соображениям, их число давно зашло за отметку пятой сотни.       Солнце слабо светило в спину, не мешая смотреть вперёд, в, казалось бы, безгранично-зелёное поле с довольно-таки высокой травой. Даже на линии горизонта не было ничего похожего на населённые людьми дома, а значит, путь для давно уже заплутавшего в мире странника продолжится ещё долго до полноценного привала.       Лань Ванцзи же словно и не видел в этом никаких препятствий. Словно он сможет идти ещё одну ночь без всяких проблем. Словно и не нуждается во сне или в отдыхе.       Словно и не жалел о том, что позволил Вэй Ину уйти в тот день.       Да и какой день был «тем»? Столько шансов, но каждый из них он собственноручно отпустил. Просьба вернуться в Гу Су, признание брату о том, что он хочет уподобиться своему отцу и спрятать человека в Облачных Глубинах… Или день, когда Лань Чжань спас Вэй Ина из устроенной самим Старейшиной Илин кровавой бани?       По итогу, все те слова, все те поступки и решения оказались практически бесполезными. Вэй Усянь умер и эта весть разнеслась быстрее ветра, звуча из каждого угла на протяжении слишком много времени, чтобы Лань Ванцзи смог сохранять привычное холодное самообладание.       Он верил, верил всем своим скрытым за кустами терна нежным сердцем, что от жестоко растерзанного юноши в красных одеждах должна была остаться хоть часть души. Хоть что-то. Порой даже посещала мысль или ощущение, что Вэй Ин рядом, смотрит на него или выглядывает из-за какого-нибудь тёмного угла его тень.       Верить, что дорогое сердцу «убожество» на самом деле живо и покажется ему — слишком смело. Об этом приходилось напоминать себе чуть ли не каждый день, прогоняя неваждение. Всё это время поиски не дали никаких результатов. Не стоит давать себе ложных надежд по типу того, что всё на самом деле обошлось.       Как и о том, что называть так мертвеца далеко не правильно. Но слишком много однотипных воспоминаний откликались при упоминании Вэй Усяня или его проделок. И каждый раз из уст Ханьгуан-Цзюна вылетало одинаковое слово с одинаковой интонацией.       «Убожество».       Раньше эти слова звучали с гневом, возмущением и недовольством на приподнятых тонах, а сейчас лишь с тоской и неприятной грустью подкидывали всё новые счастливые, как оказалось недавно, воспоминания.       Лань Ванцзи не уверен в том, что если бы он сейчас увидел Вэй Ина, не сказал бы того же, но он явно вёл осмотрительнее. Спокойнее. Может, тогда бы что-то изменилось в их взаимоотношениях.       Хотя Лань Чжань сейчас готов на любые их проявления. Пусть то даже будет ненависть, но только бы была возможность встретиться. Раз в месяц? Чаще? Реже? Это не важно, в отличии от знания того, что объект его бурных чувств жив и в безопасности. А мир тесен, встретиться ещё получится.       Только бы знать, что с человеком, вызывающим у Лань Ванцзи столько пусть и слабо выраженных эмоций и мыслей, всё в порядке. Только бы знать...       Только бы жизнь Вэй Ина не закончилась также, как свет солнца сейчас, полносью скрывшегося за горизонтом и не оставившего и капли света после себя.       Всё, что было, яркое светило забрало с собой. Остались только воспоминания о том, как было незримо, незаметно хорошо при тепле и свете.       Лань Чжань остановился посреди поля. На первый взгляд безучастный взор вперёд таил слабую надежду, почти погасшую за время долгого путешествия.       Ханьгуан-Цзюнь в тысячный, или уже десятитысячный раз, исполнит «Расспрос».       Снимая с плеча гуцинь и садясь прямо на землю, устланную травой, Лань Ванцзи не беспокоился о том, останется ли на нём грязь. Сейчас у него была единственная цель — попытаться призвать душу Старейшины Илин и поговорить. Ему нет никакой разницы до того, что будет с его вещами и что происходит вокруг: стрекочут цикады и кузнечики, шуршит и покачивается от ветра трава, в небе появились первые звёзды и на землю стремительно опускалась темнота, представляя проблему для того, чтобы видеть струны гуциня.       Но мелодию Лань Чжань заучил настолько хорошо и безукоризненно, что даже в полусне он мог бы исполнить нужные ноты, пользуясь только мышечной памятью.       Положив пальцы на тонкие струны, юноша в белых одеждах на пару секунд замер, а после заиграл.       Чёткая и приятная на слух мелодия перебила собой все естественные звуки и ни на секунду не прерывалась, чтобы дать измученным от практически ежечасной игры на гуцине рукам отдохнуть.       Ханьгуан-Цзюнь будто и не чувствовал боли от стёртых мозолей и кровящих подушечек пальцев на руках. Он не давал им времени зажить, всё шире и шире раздирая раны от постоянного использования музыкального инструмента и снова и снова окропляя его своей кровью.        — Вернись, Вэй Ин, — тихо прошептал Лань Чжань, отдавая всего себя игре снова и снова.       Нет никакой разницы от того, сколько придётся потратить времени, главное — результат. Единственной проблемой было только то, что скоро искать будет просто-напросто негде.       Нота за нотой, звук за звуком, мелодия подошла к концу. Стоило ещё пару минут подождать ответа, но что-то подсказывало Лань Чжаню, что его не будет. Как и обычно.       Пессимистичный настрой был легко объясним, и хоть крупицы надежды были, стоило смотреть правде в глаза. Раз в три месяца Ханьгуан-Цзюнь стабильно получал от брата письма, в которых помимо новостей обязательно были пожелания поскорее возвращаться Гу Су.       Лань Ванцзи вернётся. Но в двух случаях: либо он будет не один, либо вернётся его упокоенное тело.       Порой он невольно вспоминал своё детство, когда также приходил каждый месяц ждать маму на одно и тоже место, даже зная, что она не вернётся. И сейчас ситуация казалась ему чем-то похожей. До боли похожей.       Он также ждёт чуда, ответа от человека, которого уже нет на свете.       Внезапно отозвалась тихим скрипом одна из струн гуциня, словно задетая шальным ветром.       Моргнув, Лань Чжань положил руки на инструмент и, с незаметным по лицу волнением, отыграл пару нот, спрашивая:        — Кто ты?       Неупокоенная в этих местах душа? Такое бывало. Но каждый раз Ханьгуан-Цзюнь верил, что это не может быть кто-то иной, кроме Старейшины Илин.       Жаль, что каждый раз имя отличались.       И каково же было его удивление, когда в ответ прозвучало «Вэй Усянь».        — Вэй Ин? Это точно ты?        — Да.       Лань Чжаню казалось, что весь мир вокруг замер, а он слышит наяву этот голос. Такой же резвый, как и обычно, как и раньше, кажущийся настолько близким, что слёзы невольно наворачивались на глаза.       Он не будет задавать никаких лишних вопросов, только спросит, перекинется парой фраз, в надежде получить ответ… Только какой именно — он не знал. Согласится Вэй Ин — как реагировать? Что именно делать с его душой? А откажется — и как дальше быть?       Но Ханьгуан-Цзюнь знал одно: ему нужен этот разговор. Нужно поговорить. Нужно сказать всё, что он не сказал хотя бы напоследок. Попытаться.       Невольно мелко затряслись руки, когда Лань Ванцзи задел пальцами пару струн, звуки которых значили «Вернись со мной». Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, прошу…        — Не могу.       Внутри что-то оборвалось.        — Пожалуйста. Вэй Ин, вернись со мной в Гу Су.       В ответ безразлично звучала такая же мелодия, как и пару секунд ранее.        — Не могу. Прости.       Волнение и горечь подкатили к горлу Лань Чжаня, а после он сыграл фразу, что первая пришла к нему в голову, даже не думая о последствиях или смысле его слов, только о том, как вернуть себе дорогого человека:        — Забери чьё-то тело, ты же основал Тёмный путь…        — Не буду.        — Я заберу тебя, я спрячу и никто не узнает этого, прошу, только…       Мелодия звучала надрывно, порой даже с ошибками, и хоть по лицу Ханьгуан-Цзюня не скажешь, он был готов разрыдаться и умолять, лишь бы страх мира заклинателей, Старейшина Илин, вернулся к жизни. Лёгкие словно сдавило в тиски, а печаль легла неподъёмным грузом.        — Я не буду отбирать у кого-то тело.       Безжалостно. И неутешимо. Лань Чжань не видел лица Вэй Ина, не слышал его голоса, но он решил идти до конца. Отбросить все рамки приличия и в этом пустом поле под звёздным небом сыграть слова, которые не осмелился бы сказать в любой другой ситуации:        — Я не могу без тебя, пожалуйста, Вэй Ин…       Молчание послужило ему ответом. Своё сердцебиение Ханьгуан-Цзюнь слышал отчётливо в ушах, а сам он словно превратился в каменную статую, не двигающуюся и даже не моргающую, чтобы согнать пару слезинок с ресниц.       Где-то глубоко внутри него, словно одинокий кролик, душа не знала покоя, стоя под промозглым дождём и желая услышать лишь чужой голос, который сможет согреть и успокоить или отправить мёрзнуть дальше, вплоть до тихой одинокой смерти.        — Я вернусь. Придумаю способ, — Лань Чжань уже сомневался, правильно ли он трактовал эту фразу. Неужели?.. Или Вэй Усянь хочет его успокоить?        — Подожди меня, и я вернусь.       Слова звучали как несбыточная мечта, в которую Лань Ванцзи всей душой хотел верить и верил, но всё же спросил:        — Обещаешь?        — Обещаю.       Лань Чжань больше не мог сдерживать эмоции.       И без того расшатанное временем моральное состояние Ханьгуан-Цзюня не выдержало. Он задрожал, а после, прижав к себе в объятиях гуцинь, словно им был Вэй Ин, заплакал в открытую с совсем небольшой улыбкой на губах. Забыв абсолютно всё, все свои слова, желания и воспоминания, он, словно ребёнок, которому пообещали желанное, вымолвил тихое:        — Верю.