Отцовство

      Несмотря на то, насколько низко он пал и падал каждый день, несмотря на то, что он был последним человеком в мире, кто заслуживал обладать этой истиной… Энджел знал, что дети — это ценный дар. И это очевидно, что… Их нельзя принимать как нечто, само собой разумеющееся, ведь… Каждый ребенок является уникальным и неповторимым чудом. И если не ценить своих детей, не придавать им достаточного внимания, не стремиться дать им лучшую возможность жить и развиваться… То этот дар будет забран в наказание за неблагодарность и безразличие. Как бы ты не умолял, не молился, не рыдал в отчаянии, не клялся и не обещал… Пожалуй, несмотря на несовершенство и ошибки, нужно уметь быть благодарными за каждый момент, проведенный рядом… Верно? Энджел жалел о многом в своей жизни… Вся его жизнь — сплошная череда ужасных решений и проебов. Он сам являлся одной сплошной ошибкой. Была та ошибка… За которую он ненавидел себя больше всего. Которая заставляла закидываться наркотиками и алкоголем до бессознательного состояния. Которая заставляла ударять по зеркалу посреди ночи, не в силах вынести собственного бессилия и отвращения к самому себе. Которая заставляла скатываться по стене с ладонями, разбитыми в кровь. Которая заставляла работать на Валентино, чтобы заткнуть внутреннюю боль физической. Ему не было жаль себя. Он последний, кто заслуживал прощения. Тот, кто не умеет и не способен позаботиться о том, кто гораздо слабее и беззащитнее, тот, кто запросто забрасывает свои родительские обязанности и ответственность над опекой невинного маленького создания… Не заслуживает прощения. Ребёнок — это… Это дар. И когда его не ценишь, его забирают. — У нашей мисс сегодня невероятно интересные уроки, да? — фыркнул Хаск, вставая на своё привычное место, и Энджел вздрогнул от неожиданности. Он настолько задумался, что не заметил, что теперь сидит у бара не один. — Неудивительно, что ты смылся при первой подвернувшейся возможности. И, честно говоря, я оскорблен, что ты бросил меня там. Энджел постарался игриво ухмыльнуться, задаваясь вопросом, способен ли сейчас вообще на это. Всё, чего он хотел на ближайшее время, это напиться и забыться, пока воспоминания и прошлое не отравили его окончательно. — Можешь наказать меня, папочка. — промурчал он, соблазнительно облизывая губы. — Ты сделал это та-ак хорошо прошлой ночью. Хаск закатил глаза, никак это не комментируя. Энджел не был против. Их непонятные отношения… Какие-то, вызывали в нём тепло, но сейчас он просто не был способен… Он просто не мог. — Что думаешь о сегодняшней теме? — Дети? — Энджел сжал бокал, не отрываясь глядя на темно-красную жидкость. Его брови были нахмурены, а сердце… Это чувствовалось, как холодные лианы, как ледяные ножи, как острое стекло… Больно. Это не укрылось от внимания Хаска. — Я не знаю, почему Чарли решила поговорить о них с теми, у кого их даже никогда не было. Как лекции о том, что их нужно беречь и нельзя обижать, могут помочь нам здесь? — безэмоциональным тоном спросил он, не поднимая глаз. — Какая-то ерунда. Я имею в виду… Это итак все знают… А если нет, то… — дышать стало труднее. — Поэтому я и ушёл… Я… Я не… Хаск коснулся его ладони, и Энджел осекся. Какое-то время они только молчали и смотрели друг на друга… По глазам ведь никогда нельзя ничего сказать, верно? Невозможно… Никто и никогда не мог узнать… Почему тогда он выглядел таким сожалеющим? Почему сжимал его пальцы, словно знал всё то, что Энджел чувствовал. — Твой ребёнок. — наконец осторожно произнёс Хаск, отводя взгляд. — Расскажи мне. — Ты знаешь? — сказал Энджел так тихо, словно и не говорил вовсе. Конечно, Хаск догадался… Он всегда всё знал и чувствовал. — К-как… С чего ты… — Увидел всё по твоему лицу. И ты говоришь во сне. Часто зовёшь её по имени. Энджел покраснел бы при упоминании об их общих страстных ночах, если бы не… Грудь словно сжали тиски. — Я не хотел, чтобы кто-то знал. — хрипло выдавил он, бессильно опуская руки на барную стойку. Кажется, тело дрожало. — Не хотел, чтобы ты знал. Это… То, за что я виню себя больше всего. Я не хотел… Я лишился того, что мне подарили. Я не ценил этого и получил по заслугам. — Мне очень жаль, Энджи. Очень сильно жаль. — Хаск вздохнул, прикрыв глаза, словно разделяя этот момент на двоих. — Иза, верно? — Изабелла. — не задумываясь, поправил Энджел, удивляясь, насколько автоматически у него это вышло. Она была драгоценным подарком, который был доверен ему свыше. Она приносила радость, смех, любовь и надежду в его жизнь… В те моменты, когда он не был увлечён наркотиками и тем, как бы переспать с кем-то в мотеле. — В то время меня звали Энтони Джойс и мне было двадцать. Моя семья — известная преступная паутина, которая сделала меня таким… Я ушёл оттуда навсегда. У меня была жуткая депрессия, и я не придумал ничего лучше, как торговать своим телом и наслаждаться жизнью. И даже это было гораздо лучше, чем то, что со мной делал отец. — он посмотрел на свои дрожащие руки… Было страшно и странно рассказывать это кому-то. Кажется, это был первый раз, когда эта история ведается вслух. — Изабель родилась по чистой случайности и осталась со мной после того, как её мать умерла от передозировки. Я… Был слишком занят личными заботами. Был самым безответственным взрослым, понимаешь? Играл с ней в игры, но не думал о том, что ей нужно есть. Оставлял её дома одну ночью, чтобы отправиться в клуб и напиться там. Я даже не задумывался о том, что она нуждается во мне, и что семь лет это не тот возраст, когда ребёнок достаточно самостоятельный. Я думал… Что у меня всегда будет время на то, чтобы исправиться. Жаль, что я слишком поздно понял, что… — Энджел опустил голову ниже, а его голос стал напоминать хрипы раненого зверя. Что-то мокрое скатилось по щеке… И ещё, и ещё. Что это было? — Я должен был ценить каждый день с ней. Должен был остаться, когда она шептала, что ей страшно, а не успокаивать её конфетами и уходить. Должен был ценить её смех и каждый её рисунок для меня. Должен был держать язык за зубами и никогда не ругаться в её присутствии. — Если ты осознаешь это, значит, ты уже делаешь успехи. — заметил Хаск, не осуждая и не выражая никаких эмоций. Энджел не мог понять, почему этот псих ещё был здесь… После услышанного, после того, насколько жалок был Энджел и насколько не заслуживал прощения… Хаск всё ещё был здесь. Почему? — Продолжай, поговори с барменом. Это словно бы сломало что-то внутри… Слова полились рекой. — Ей было всего семь, когда это случилось. Я был дерьмовым родителем. Совсем забыл, что она должна ходить в школу. Я собрал её буквально за неделю до начала занятий. И… Изабелла так боялась, она была ужасно милой девочкой, такой милой и застенчивой… Мне жаль, что я не утешил её, что я не относился к её страхам серьёзно. Я помню, словно это было вчера… Она любила читать книги и ухаживала за цветами в горшках, которые стояли на балконе в нашей квартире… — слёзы покатились с новой силой, и Энджел зажмурился, безуспешно утирая их тыльной стороной ладони. — Я помню, как причесывал ей волосы в последний раз… Семь утра, 29 сентября 1942 года… Она была такой маленькой, с длинными каштановыми волосами, голубыми глазами и щелью между зубов… Иза задавала мне сто тысяч вопросов, и я помню, как подумал, что устал и что мне нужно выпить. Она продолжала болтать и называть… Она называла меня папа и спросила, могу ли я проводить её в школу. Я был настолько дерьмовым родителем, что даже спокойно отпускал её идти туда одну, это было двадцать минут и… В тот день я… Я мог. У меня не было совершенно никаких дел. — плечи задрожали… Он не сразу понял, что этими рыданиями на фоне были его собственные, а руки, которые обнимали, это руки Хаска. Энджел прижался к нему, чувствуя, что задыхается от слёз и головной боли. Он не мог поверить, что его обняли в ответ. — Я мог, но так хотел накуриться после особо сложной недели, что сказал ей… Она ушла одна, как всегда. И даже не возражала. Кажется, она уже знала, что я безнадежен, что я абсолютный ноль, как отец, что я… Я не понимаю, почему она обняла меня. Я ненавижу себя за то, что лишь только потрепал Изабель по голове, думая о совершенно других вещах. Ненавижу себя за то, что… Не сказал, как сильно её люблю. Энджел едва не закричал, изо всех сил прикусывая губу и не переставая дрожать, как при лихорадке. Потеря ребенка — это наказание за ошибки и небрежность. Наказание за то, что он не ценил дар родительства и упустил моменты, которые могли быть самыми особенными для его дочери. И это была его вина. Это он во всём виноват. И никогда не сможет это исправить. — Я рядом… — выдохнул Хаск, впервые не зная, как утешить это горе. Самое страшное горе, самое неудержимое, самое отчаянное. Родительское. — Я держу тебя. Энджел, ты… Он не дал ему договорить… История должна быть закончена. — А потом… Она не вернулась домой в час дня. Я подумал… Подумал, может, она гуляет с друзьями? Я даже понятия не имел, есть ли они у неё… Я ничего не знал о её жизни. — Энджел потянул себя за волосы. — Её не было в два часа, в три, в четыре, в пять… И лишь потом я… Это было дикое время в Нью-Йорке в те года. Изабелла исчезла. Она просто… Пропала. Она была на всех уроках, такой яркой и весёлой, отправилась домой… И никогда не пришла. Словно её никогда не было в моей жизни. Не осталось ни следа, ни ниточки… — Что? — Хаск нахмурился, чуть отстраняясь и чувствуя ту же нарастающую тревогу. — Что произошло? Её… Похитили. Торговля детьми?.. Тогда было полно извращенцев. — он сделал глубокий вдох, прикрывая глаза и чувствуя, как силы иссякают. Хаск провел ладонью по лицу… Он никогда не знал этого ребёнка, но почувствовал тот же страх, что и Энджел. — Скажи мне, что было потом. — Я молился, каждый день, чтобы она была в порядке… Чтобы я был там, чтобы держал её за руку. Я помню её улыбку, как она называла меня папа… Как она рисовала мне рисунки, как подавала мне воды, когда я не мог встать с постели… Я этого не заслуживал. Офицеры так никогда и не узнали, что с ней. Не было ни одного свидетеля. Я… Я не знаю, что с ней. Выросла ли она, кем она стала, прожила ли эту жизнь и как… Куда она попала… Где мне её искать. — Энджел почувствовал, словно иссох изнутри. В горле пересохло. Слезы высохли. В голове стоял туман. Пожалуй, если бы не Хаск, он бы уже давно лежал на полу. — Через пять лет, в 1947, я умер от передозировки наркотиками. Я знал, к чему всё это идёт, но не видел смысла бороться за свою жизнь. Сейчас… Я не видел её уже восемьдесят два года. У меня даже нет ни одной фотографии. Только воспоминания. — тихий смех… Яркая улыбка… Школьная форма и маленькие хвостики с неумело завязанными зелёными лентами. — Я хотел бы верить, что она попала в Рай, а не стала такой же отравленной, как её никчёмный папаша. Если же она здесь… Её уже давно зовут по-другому. Она уже совсем взрослая. Возможно, даже не помнит меня. Мы бы никогда не узнали друг друга в толпе. Эта боль останется навсегда и будет напоминать о том, насколько ужасна была его жизнь. Настолько, что он упустил другую, маленькую юную душу, которая отчаянно нуждалась в защите. Энджел не заслуживал исцеления… Но, пожалуйста, ради всего Святого, ради всего в мире, пусть всё закончилось бы иначе с ней… Мысли о том, что она умирала в страхе, беспомощно звала, что её жизнь оборвалась так внезапно, резко и болезненно, сдавливали горло. — Эй. — позвал его Хаск, и это напомнило Энджелу глоток свежего воздуха. — Ты найдёшь её. Мы найдём её. Если она в Аду, ты всё ещё можешь попытаться найти её. Если в Раю… Для этого и нужен отель, верно? — Я… Я не уверен, что смогу посмотреть ей в глаза. Я не могу… — Энджел. — Хаск нахмурился, взяв его за подбородок. — Ты хочешь увидеть свою дочь? Ответ был очевиден. Это было страшно, страшнее, чем умереть во второй раз, но… — Больше, чем что-либо. — Тогда мы найдём её. — сказал он так уверенно, что Энджел почти ему поверил. И эти тёплые чувства… Он не заслуживал испытывать их сейчас… Речь шла об Изабелле, о ребенке, чью жизнь он загубил своим равнодушием… Он не мог ничего поделать, всхлипывая и обнимая Хаска в ответ. — Спасибо за это.