Alles ist schwarze Magie

Если он и считал это грязным и недостойным ни себя, ни кого-то другого, то после всех событий, что произошли с ним, это вовсе не стало чем-то обыденным. Нет. — Вы так хотите этого? — Да. Это все еще было недоступным, как и тогда, но сейчас никак не грязным, но все же порочным. Точно греховным. — Вы сами на это согласились, так извольте ohne Verlegenheit. — Ich werde tun, was du willst. Абсолютно точно греховным, именно поэтому сейчас он не видел ничего перед собой, но чувствовал, как сам дьявол, сидя на корточках, не жалея дорогих брюк, аккуратными движениями затягивал узел темной повязки на затылке. Перед ним он нагой даже в одежде, с первой их встречи там, под дождем, рядом с клубом, пронзительный оценивающий взгляд не покидал его тело ни на долю секунды. Казалось, что Воланд стоял у него за спиной даже в моменты, когда он был наедине с Маргаритой. Словно чего-то выжидал. — Wissen Sie, Meister, was von Ihnen verlangt wird? — он прислонился шероховатой, горячей от собственного тела тканью жилета к его спине и произнес точно на ухо, обдавая теплом. — Sag nichts! Wissen Sie nur eines: bedingungslose Unterwerfung. Seien Sie versichert, ich werde äußerst vorsichtig mit Ihnen und Ihrem Körper umgehen. — Darf ich fragen? — Natürlich, mein lieber Meister… Bevor wir zum Intimsten kommen, kannst du mir eine Frage stellen. — Почему вы разделяете mich und meinen Körper? — вслед за его вопросом Воланд, проведя рукой по обнаженной спине, отстранился и негромко хихикнул. — Мой дорогой, вы сами поймете, почему, — его голос с таким притягательным акцентом прозвучал прямо у его сомкнутых губ, заставляя вздрогнуть от неожиданности. Возможно, он уже понял, в чем разница, а сейчас, на коленях перед Воландом, только с повязкой на глазах, чувствовал себя более одетым и защищенным, чем раньше. Во рту за это время скопилась вязкая слюна, которую он только хотел проглотить, как его утянули в жаркий, требовательный поцелуй, а пальцы, необыкновенно холодные, сжали щеки, пропуская горячий язык внутрь. — Не торопитесь, — мягко оторвав его руки от себя и перехватив их, произнёс Воланд. — Пусть пока они останутся на ваших коленях. Позвольте мне руководить процессом, — прошептал он, едва слышно, облизывая покрасневшие губы и кусая острыми зубами нижнюю. Глаза мужчины под тёмной повязкой широко раскрылись от осознания, что их следующий поцелуй был с привкусом металла — крови, которой с каждым следующим обжигающим терзанием становилось все больше. С тихим стоном недовольства от прерванного поцелуя Воланд отодвинулся от него и, по всей видимости, прошел к резному комоду, доставая что-то неизвестное для Мастера, чье сердце билось в грудной клетке набатом так, что ему казалось, будто этот звук эхом разносился по всей Москве. — Steh auf, — и он повиновался, немного морщась от неприятной боли в ногах после пребывания в одном положении. — Сейчас я проведу кончиком ножа по твоей коже, так что ради безопасности же советую не двигаться. Если бы Мастер мог видеть, то он, наверное, заметил бы, как взгляд Воланда не может прекратить блуждать по его обнаженному телу, рассматривая его и запоминая каждый изгиб, каждую родинку, как тот слизывает его алую кровь с собственных губ, с наслаждением расходясь в улыбке, как расстегивает пару верхних пуговиц на рубашке и снимает жилет. Он бы мог это увидеть, но дозволен только чувствовать горячее дыхание любовника у его лица и холод лезвия ножа, проникающего под кожу. Боли совсем нет, скорее всего, даже нет розоватых полос, но страх от того, что если он двинется, то напорется на острое лезвие, пробегает мурашками по спине. Ему не надо гадать, чтобы понять — оно не тупое, а, зная Воланда, можно предположить, что его заточили ради этой ночи. — Молодец, мой дорогой, du machst das gut, — его голос, немного хриплый от возбуждения, заставил Мастера выдохнуть весь воздух из лёгких через плотно сжатые зубы. — Das fehlt uns. Несмотря на пронзительную боль от пореза в нижней части живота, мужчина не шелохнулся, только сжал кулаки и промычал что-то нечленораздельное сквозь плотно сжатые губы. — Ruhig, mein Lieber, ruhig, — Воланд присел перед ним на колени и прикоснулся губами к тонкому порезу. — Это верхний слой кожи, какой-то миллиметр, — пояснил. Что не стало неожиданностью, — следующий порез был сзади на правой ягодице, — Мастер почувствовал, как Воланд, все ещё прижимающийся губами к порезу, обхватывает его сбоку. — Ты wunderschön, — его, словно куклу, повернули, и Воланд тут же припал губами к новой ране, на этот раз оставляя мокрый след от языка и целуя над ложбинкой. — Ich sehe, dass du bereit bist für das Große, lieber Meister, aber lass mich dich reichlich genießen. Мужчина не видел, что происходило с его телом, но прекрасно чувствовал каждое прикосновение лезвия к коже. Чувствовал, как раз за разом его сердце останавливалось, когда пальцы, уже обжигая жаром, а не холодом, проходили там, где язык не мог. Отвечал на это громкими стонами, ничего не стесняясь, — ни собственного голоса, ни того, что в комнату кто-то зайдет и увидит его. Такого раскрасневшегося на подрагивающих ногах и со стоящим членом, реагирующего на каждое новое, словно пробивающее током прикосновение Воланда. Сквозь зажмуренные глаза Мастер не сразу понял, что повязка куда-то пропала, но почувствовал сползающий с зацелованной шеи шелк. Бьющий из окна ослепительно яркий свет дал понять, что он не в нехорошей квартире. Обстановка вокруг совсем другая, не было комода, из которого Воланд достал нож, дивана, куда Мастер сложил одежду, пианино, на котором они вместе успели поиграть. — Уверен, ты удивлен, дорогой, — такой притягательный и манящий голос громом раздался за спиной, заставляя обернуться, несмотря на обещание не двигаться. — Не пугайтесь, это всего лишь я. Лицо Воланда оказалось от него в такой опасной, но приятной близости, что дыхание на губах почувствовалось совершенно отчетливо. Не сказав ничего более, дьявол втянул его в поцелуй, жадный, властный, обжигающий укусами губы и отдающий томительной страстью. Проскользил рукой вниз по пояснице, сжал пальцы чуть ниже спины. В ответ на эти действия Мастер, не в силах уже сдерживаться, перехватил ладонью чужую руку на своём теле, чуть сжал, продвинул ее немного ближе к впадинке меж ягодиц, отчего простонал в чужие губы. — Повернись, — разорвав поцелуй, приказал Воланд. Все так же сжимая руку на своем теле, он оглянулся и только сейчас заметил двухметровое резное зеркало, в котором он мог полностью разглядеть свое красное удивленное лицо с зацелованными губами в крови и каплями слез в глазах, каждый алый засос на его шее, тонкие полосы порезов и невысохшие дорожки от языка. — Ты прекрасен, — зарывшись носом в волосы, в зеркале Воланд выглядел не менее возбужденным с выглядывающими из-за Мастера блестящими в желании глазами. Он, с наслаждением изучая меняющиеся выражение лица Мастера, надавил кончиком указательного пальца на нежный вход, чувствуя, как обхватившая его ладонь словно в страхе сильнее сжала его руку, но, успокоившись, легла на живот, рядом с первым порезом. — Тебе не стоит беспокоиться о чем-либо сейчас, — произнес, наблюдая, как рот любовника раскрывается в беззвучном крике в момент, когда палец в смазке проникает в него. — Ich werde mich um alles kümmern. — Как? — через силу произнес тот, не отрывая взгляда от ножа с резной ручкой, на лезвии которого виднелись кровавые разводы. Он буквально испарился в воздухе на глазах. — Откуда на моих пальцах смазка или куда делся нож? — свободной ладонью провел по втянутому животу мужчины и ногтями очертил рельеф груди, стараясь не задевать порезы, но оставляя белые полосы на раскрасневшейся коже. — Alles ist schwarze Magie. Мастер пытался словно что-то произнести, но слова камнем застряли где-то на подступе, и он то открывал, то закрывал рот, прикусывая и без того кровоточащие губы. Воланд смотрел прямо ему в глаза сквозь отражение в зеркальной глади и вместе с этим неспешно и томительно вводил уже второй палец в разгоряченный ненавязчивыми проникновениями сфинктер, растирая податливые стенки осторожными движениями. — Может, ты забыл, в чьих объятиях находишься? А может, он и вправду забыл после всех часов, проведенных наедине, лёгких прикосновений губ, даже не поцелуев, ответных улыбок и прочитанных страниц, а вместе с этим жарких объятий в одной кровати, кровавых укусов на его теле, секса на письменном столе и разговоров на долбанном немецком, — возможно, он забыл, что сейчас его ноги подгибались от пальцев Сатаны. Мастера удерживала от падения только одна рука на груди и оставшиеся капли самообладания. Ему шепчут что-то на ухо, но он ничего не слышит, кроме стука крови и сердца. Ему кажется, что вокруг опять темнота, а на глазах шелковая повязка, сделанная специально для него. Он не чувствует себя в пространстве, лишь собственное тело, боль и бурлящую лаву по венам — кровь. Не ощущает чужих рук на себе и его присутствия рядом. — Мой дорогой, — чужой голос слышен совсем едва, словно через толщу воды его кто-то звал. — Дорогой, все хорошо, — его плечи поглаживали теплые руки. — Я переборщил, мой Мастер. К его лбу кто-то прикоснулся губами. Кто-то. В какой-то момент, он точно не знал, какой, но спину обожгло холодом шелка, на котором он лежал, а в горле запершило. — Воланд? — спросил, удивляясь тому, как чрезвычайно хрипло и по-больному звучал голос. Вместо ответа по его скуле прошлись знакомые пальцы, а вслед за этим и губы. Они мягко, словно успокаивая, коснулись виска, уголка глаза и сжатых в полоску губ. Только после этого Мастер понял, что лицо его было мокрым от слез, а Воланд собирал соленые капли, словно самый желанный напиток. Да, похоже, Мастер все же забыл, что тенью нависал над ним сам дьявол, при одном желании которого люди сходили с ума, а атеисты враз становились верующими и в господа, и в Воланда. Мужчина же, все ещё не открывая глаза и не всматриваясь в точно довольное лицо, понимал, что слова сказанные были не случайными, а взволнованность и «Я переборщил» — ложь. Самая настоящая, подтверждающая, что забывать, кто такой Воланд, не стоит. Возможно, из-за остатков маленькой веры где-то под ребрами, там, внутри, Мастер не оттолкнул его сразу, как осознал, не произнес и слова более сказанного, — дал возможность сцеловывать соленые, как Мертвое море, слезы с его щек; гладить искусанные губы самыми кончиками ногтей, а после пропустил в свой рот его пальцы, которые словно случайно царапали десна и давили на язык так, что Мастер зашелся в кашле и все же увидел, что и ожидал. Мужчина напротив не выглядел и капельки испуганным, скорее в его глазах плясали удовлетворенные чертики. — μηδὲ δίδοτε τόπον τῷ διαβόλῳ, — едва слышимым шепотом пробормотал он же в шею на незнакомом Мастеру языке, невесомо затрагивая один из множества засосов и тут же оставляя ещё поверх, постанывая от вцепившихся в его волосы рук Мастера. — Больно, прекрати, — вслед за этими молящими о прекращении словами Воланд, не отрываясь, провел мокрыми пальцами по адамову яблоку и слегка нажал. Ничего не ответив, дьявол с поцелуями-укусами по уже истерзанному телу проходил все ниже, словно закрашивал пустоты, вылизывал опухшие порезы, заполняя слюной и тут же слизывая ее. Стонал от усиливающейся хватки в волосах, все значительнее не просто давил, а сжимал шею Мастера, перекрывая доступ кислорода. Но все же с каким-то сожалением убрал хватку. Мастер выпустил волосы, схватился за шею и зашелся в приступе кашля, стараясь набрать в горящие пламенем легкие как можно больше воздуха. С ужасом распахнул глаз, опустил взгляд и увидел… нет, сначала почувствовал губы Воланда у себя на лобке, а после, с каким-то его то ли диким, то ли переполненным желанием рыком, — на члене, который, к шоку Мастера, не упал. Какой же он мазохист, что после всего произошедшего хотел ещё. Мужчина уже не был во всем уверен, что видел, — глаза застилала пелена щиплющих слез, но это ему и не нужно, чтобы он различал ловкие пальцы на мошонке и глубину чужого рта, и так обследованного поцелуями. Чувствовал, как язык словно играл с ним, облизывал головку и щекотал уздечку, а потом мягко поглаживал, пока губы скользили по всей длине, обдавая жаром. Мастер мягко провел ладонью по растормошенным волосам и вдоль скулы, за которой он ощущал свой член особенно сильно, когда Воланд немного приостановился, поднял на него такой же замыленный взгляд и осторожно, стараясь не задеть зубами, перехватил так, чтобы член уперся во влажную мягкость щеки. Мужчина будто поперхнулся собственным голосом, захлебнулся стоном, ощущая головкой давление собственных пальцев. — Gehen Sie tiefer, nehmen Sie es tiefer, — спустя какое-то время произнес он, уткнулся лицом в сгиб локтя и прошептал: — Bitte, Woland. Но тот только с громким хлюпаньем отстранился от паха, оставляя за собой ниточку слюны, провел языком в конечный раз члену и потянулся к лицу Мастера, свободной ладонью стирая смазку с губ и подбородка и распределяя ту по податливому сфинктору. — Nur tiefer in dich hinein, mein Meister, — охрипшим, измученным голосом сказал он, уткнувшись носом в подбородок и вставляя в разреженное нутро два пальца, а большим поглаживая мягкую кожу за яичками. Словно изучая мужчину под ним заново, он потирал, разглаживал стенки и невесомо прикоснулся губами к бьющейся венке на шее, ощущал разгоряченную кожу через слой собственной рубашки и недовольно кривился от дискомфорта в штанах. Воланд то сжимал пальцы вместе, то расставлял на манер ножниц, а добавив третий, собрал их в конус, постепенно ввел до основания, уже после медленно расставляя внутри. В момент наблюдая, как его Мастер выгнул спину и, закусив руку, поддался навстречу. Воланд сжал кулак на его истекающем смазкой члене и вытащил пальцы под неудовлетворенный стон. — Убери руку с лица, will dich sehen, — Воланд отстранился от своего Мастера, свободной рукой расстегнул штаны и вытащил изнывающий член, головку которого приставил к растянутому входу. — Gib mir einen, — прошептал и притянул Дьявола, выдохнул в раскрытые губы, утянул в сладкий поцелуй, переплетаясь языками и пробуя свой вкус. Воланд покачнулся и вошел в жаждущее большего нутро, словил стоны ртом и оперся, сжав руку Мастера в замок у его головы. Двигался, постепенно проходил все глубже, ощущая, как мужчина обхватил его бедра ногами и сам все сильнее и сильнее насаживался на него. Мастер качал бедрами в такт, с каждым разом ощущая себя заполненнее… полноценнее. Он впился ногтями в плечо Воланда и почти что не закричал в его губы, когда тот прошелся членом по простате, а после чуть ли не зарыдал от накативших на него чувств с каждого нового движения их совместного танца. Частичку которого он же и разорвал, отрываясь от губ и оставляя укус рядом с лунками от ногтей. Помечая… с немого позволения Воланда, при желании которого все знаки могли растворится. Но следы его зубов на бледной, с капельками пота, такой человеческой коже не исчезли. В груди перемешалось все: чистая любовь и ненависть, слепое обожание и отвращение, а самое, наверное, главное — защищенность и уязвленность, которую он испытал минутами ранее, рыдая и не двигаясь, чувствуя предательство, а от него — опустошение. Но не сейчас. Мастер больше не тянулся за поцелуем, а закрыл глаза, примкнул губами к своему следу, отдался телом партнеру, почувствовал его дыхание и биение сердца, слышал шепот и стоны Воланда, ощущал его руки на члене и в замке у головы. Смысла в зрении не было, ведь он мог разглядеть все в подробностях так, — деталь за деталью. Поэтому он заметил, что Воланд убрал руку с его органа на бедро, аккуратно из-за наличия порезов, но торопливо, и зашелся в длительном стоне-рыке. Словно вспомнив о своей сущности Сатаны, он прервал их танец окончательно, целуя в плечо и ложась рядом на бок, но перемещая руку обратно, медленно и неторопливо двигая, лишь после неудовлетворительного взгляда Мастера сжимая ее сильнее, доводя до оргазма. — Сколько времени прошло? — мужчина раскрыл глаза и посмотрел в закрытое окно не нехорошей квартиры, за которым простиралось ночное небо, покрытое звездами и полной луной. — Не так много, как ты думаешь, мой Мастер, — он повел пальцами, испачканными в семени, в пространном жесте, отчего створки окна распахнулись, и по темной комнате разнесся прохладный воздух с запахом ночной росы, а вслед за ним словно с неба пролетело к ним шелковое покрывало. — Как это? — зевая, спросил мужчина и сжал прохладную ткань, которая изящно спланировала на их фигуры и накрыла легким холодом, остужающим не только тело, но и разум, унося его в грезы. — Alles ist schwarze Magie, — ответил Воланд, зная, что тот уже заснул.