Белый шум

Поздний вечер выдался на удивление спокойным. Проезжающие мимо редкие машины орошали мелкими каплями слегка изношенные серые ботинки и почти не обращали на себя никакого внимания. Фонари, ровными рядами обрамляющие полупустую дорогу, бросали на влажный асфальт мягкие желтые блики. Густые тяжелые облака низко и шустро плыли по затянутому сумерками небу, а из широких прорех между ними то и дело выглядывал голубой сияющий диск луны. Молодой парень прислонился спиной к фонарному столбу и затянулся только что закуренной сигаретой. Дурной привкус растекся во рту. Дешевая марка, но он не жаловался. Помимо табака, пахло недавно прошедшим дождем и свежей осенней прохладой. На противоположной стороне возвышалась большая неоновая вывеска кинотеатра, под ней — нерабочая касса и запертые двери, за которыми покоилось фойе с погашенными огнями. Здание еще полностью не обесточили, но отсутствие посетителей обрекло его на скоропостижное закрытие всего через несколько месяцев после постройки. Вид был одним из тех, что вызывал только ненавязчивое уныние и какое-то неопределенное, томное сожаление о чем-то упущенном. Решив не задерживаться на одном кинотеатре, юноша выдохнул струю никотинового дыма и прошелся глазами дальше по улице. Яркие вывески различных магазинов и заведений сменялись одна на другую, поблескивая и немного переливаясь в октябрьской сырости, как тянущаяся вдаль разноцветная гирлянда, чей свет отвлекал от чернющих пятен заколоченных окон и безлюдного тротуара. Слабый ветерок тем временем с большого расстояния доносил до слуха негромкое песнопение множества детских голосов. Тягучее, словно патока, нежно и несколько приглушенно льющееся сквозь хлипкие окна сиротского приюта с соседней улицы — старенького двухэтажного здания с потрескавшейся черепицей на крыше и облупленными кирпичными стенами. Убаюкивающий хор мальчиков и девочек своей припозднившейся ежедневной репетицией наполнял воздух каким-то мимолетным, призрачным волшебством, контрастирующим со скучным безмолвием засыпающего города. Поначалу юноша почти не слушал, совершая очередную затяжку и с головой уйдя в собственные мысли, но вскоре ненароком подметил знакомые слова и мотив: «Тихая ночь, дивная ночь. Дремлет все, лишь не спит В благоговенье святая чета, Чудным младенцем полны их сердца.» Он озадаченно хмыкнул, покосившись в сторону, где из-за невысокого хостела выглядывала узенькая башенка с крестом на макушке — единственная часть приюта, которую доводилось отсюда разглядеть. Уже не в первый раз он в сумрачные вечера, что плавно перетекали в ночь, слышал, как поют здешние воспитанники. Каждый раз это были какие-то незамысловатые детские песенки, иногда молитвы. Но сегодняшний вечер казался крайне необычным, ведь восхваление новорожденного Иисуса, что обычно исполняют колядующие на заснеженных дорожках в канун Рождества, больно уж не сочеталось с мрачным преддверием скорого Хэллоуина. В голове проскочила щемящая догадка. Возможно, несчастным детям иногда хочется поверить в чудо немного чаще, чем раз в год?.. Скривив уголки губ, Кен перевел хмурый взгляд куда-то в сторону. Он не хотел об этом думать. Его голова и так была слишком тяжела от всякого рода проблем, чтобы зацикливаться на чем-то столь неприятном. Песнь кружилась тоскливыми вихрями, периодически останавливалась и продолжалась распевным многоголосым мычанием, в котором знакомый мотив открывался как-то иначе и пробуждал внутри нечто очень-очень далекое и сокровенное… Но сколь бы ни были оно теплым и обворожительным, ему было не по силам разогнать густившуюся где-то внутри тревогу, вызванную мыслями о намечавшейся сделке. В попытке чуть унять ощетинившийся в груди колючий холодок парень затянулся посильнее, а затем бросил докуренную сигару на землю и слабо притоптал носком ботинка. Настороженно оглядевшись, достал из кармана захудалых брюк крохотные позолоченные часы, ярко выделявшиеся по сравнению со старой потертой одеждой, и проверил время. Ровно восемь часов. Пора. Спрятав часы обратно в карман, он быстрым шагом направился к давно заученному темному переулку в девяти домах от того фонаря, под которым тускло дымился раздавленный бычок, пока отдаленный неторопливый хор пел все тише и тише: «Тихая ночь, дивная ночь…» Встав у самого края, юноша, помешкавшись и переступив с ноги на ногу, в очередной раз проверил, нет ли поблизости кого постороннего, после чего с неохотой двинулся вглубь узкого кирпичного прохода, что встретил его спертым запахом застоявшихся помоев, кучками хлама, дряхлой пожарной лестницей, уходящей куда-то ввысь, и парой перевернутых мусорных баков. В отличие от прошлых вылазок, в этот раз рядом не оказалось ни одной бездомной кошки или облезлой упитанной крысы, копошащейся во влажных отбросах и перепуганно убегающей при первом же намеке на незваного гостя. Только назойливые мухи жужжали над ухом и действовали на и без того шаткие нервы. Появилось чувство, что даже бродячее зверье начало избегать подобных мест. Кен морщился, но продвигался по переулку крайне аккуратно, тихо перешагивая слякоть из размякших картонных коробок и черных порванных пакетов. В надежном полумраке впереди, оперевшись боком о стену, его уже поджидал покупатель, держащий руки в карманах длинного неброского пальто и опасливо озирающийся время от времени. Кен сделал еще несколько нерасторопных шагов и остановился в полутора метров от него, в самой середине перехода, едва досягаемый для блекло-медового света с улиц. — Принес? — Ага, как обычно. Прокуренный, чрезвычайно сиплый голос покупателя сегодня казался нетерпеливее и раздраженнее обычного, в то время как Кен старался говорить максимально непринужденно, внутренне при этом оставаясь начеку. Он чувствовал, хоть и не видел, как его с головы до ног прожигал внимательный неморгающий взгляд. И оттого в висках так яростно стучала кровь, лоб под густой угольной челкой покрывался холодным потом, а мозг трусливым шепотом подсказывал схватить рукоятку крохотного раскладного ножа, припрятанного глубоко в кармане. Так, на всякий случай. Но делать этого он не стал. — Выкладывай давай. Поживее. Как бы парень сам ни старался, единственное, что ему в отместку удавалось разглядеть в высоком и угловатом силуэте мужчины, между прочим, выдававшем в нем настоящего амбала, — смутные, грубые черты лица, слабые отблески на неприкрытой лысой голове и изредка вздрагивающие широкие плечи. Как подметил Кен в ходе своего наблюдения, последнее происходило все активнее с каждым новым визитом. Нарочито хмыкнув, он расстегнул свою темно-синюю куртку наполовину и достал недрожащей — или, по крайней мере, изо всех сил старавшейся таковой быть — рукой из-за пазухи бумажный сверток, плотно обмотанный со всех сторон клейкой лентой. Но протягивать заказчику пока не спешил. — Сначала деньги, вы же знаете. Он не любил этот переулок. Как и не любил то, ради чего ему приходилось сюда приходить. Мужчина недовольно фыркнул, но послушно принялся чем-то шелестеть, вынимая это из своего пальто, бормоча и пересчитывая. Закончив, он вытянул вперед руку со стопкой денежных купюр и саркастично добавил: — Вот. Не забудь оставить себе на мороженное. Кен постарался сделать вид, что проигнорировал эти слова, хотя сам отчетливо почувствовал, как до боли заскрипели зубы, а все же легонько дрогнувшие пыльцы в напряжении немного смяли товар и оставили на нем едва заметные следы. С трудом вновь отбросив мысли о припрятанном оружии и бесшумно выдохнув через ноздри, он протянул сверток. Обмен произошел буквально в мгновение ока, и уже в следующую секунду в руках парня находилось долгожданное вознаграждение, которое он, шурша банкнотами и насупив брови, принялся сосредоточенно пересчитывать. — Но… здесь же не все. В пачке оказалось лишь две трети от нужной суммы. Он поднял возмущенный взор исподлобья, безмолвно сверля здоровенную и, вероятно, ухмыляющуюся фигуру, как вдруг приметил поблескивающий в тусклых янтарных отсветах кастет, который собеседник, видимо, решил продемонстрировать в качестве очень не завуалированного намека. В горле на мгновение образовался горький и до тошноты противный ком. — Спасибо за передачку, пацан. — Вы же прекрасно понимаете, что поставщик это не одобрит. — Да мне плевать. Не у него одного сейчас трудные времена! — мужчина навис над парнем массивной грозовой тучей, отчего тому пришлось поспешно отступить на один шаг и задрать голову, дабы смотреть туда, где у громилы приблизительно были глаза. На таком расстоянии от него несло чудовищным перегаром и дешевым виски, а его хриплое, шумное дыхание напоминало запущенную стадию туберкулеза. — А теперь я бы советовал тебе не выпендриваться и идти своей дорогой, пока есть такая возможность, ты меня усек? По спине прокатилась волна леденящих мурашек. Спрятав ладонь вместе с деньгами в карман куртки, Кен кое-как подавил в себе гневный оскал и острое желание плюнуть собеседнику в лицо, вместе с тем где-то в недрах сознания радуясь, что его отпускают так просто, живым и без побоев. — Усек. Он осторожно попятился назад и, отойдя на несколько метров, развернулся и быстрым шагом поторопился покинуть переулок, пока оставшаяся позади громоздкая фигура мужчины, очевидно, никак не заинтересованная более в курьере, скрылась в сумраке, полном мусора и глубоких непроглядных луж, в которых отражалось бездонное и беззвездное небо. Улица практически никак не изменилась за те несколько минут, что юноша провел в переулке, оставившем в сознании черствый клубок невыплеснутой злобы и отвращения, присыпанный крупицами страха, за исключением того, что полностью замолк щемящий душу рождественский хор, а дорога полностью очистилась от спешивших домой водителей запоздалых авто. В похолодевшем воздухе повисла тишина, которая переплеталась с завываниями ветра в водосточных трубах. Город окончательно опустел. — Не за что, мудила… — процедил Кен себе под нос, тем самым отвечая на услышанную ранее «благодарность», и еще раз пересчитал деньги. Этого едва ли хватит. Черт. Не будь у них разница в росте добрых полметра, он обязательно высказал бы этому недоумку все, что думал. Или даже больше. От досады Кен с размаху пнул пустую банку от газировки, бесхозно валявшуюся на тротуаре. Нужно было хоть как-то выпустить пар. Луна, окруженная сворой бесформенных и вечно мчащихся куда-то облаков, круглым блюдцем мирно сияла на небосводе и, словно серебристое всевидящее око, пристально наблюдала за парнем, пока на ее фоне бесшумным крохотным силуэтом пролетал пассажирский самолет. Немного успокоившись, юноша устало и тяжело вздохнул и опять прошелся взглядом по безлюдной улице. Внимание его снова приковал оставленный и позабытый всеми кинотеатр, что теперь походил на труп умершего и начавшего постепенно разлагаться кита, глядящего на него в ответ мертвыми серебристыми глазами-огоньками над совсем еще новенькой афишей, разверзнув огромную черную пасть. Он ведь так и не сводил туда младших братьев и сестренку…

***

Витавший в теплом воздухе сладостный аромат спиртного с щепоткой невысохшего древесного лака перебивал запах помоев и низкосортного курева, что прицепился и неотступно преследовал юношу всю дорогу до небольшого бара на углу, как доставучий репейник, став неким подобием вездесущей ауры сегодняшнего вечера. Несколько лампочек накаливания в стальных плафонах уверенно освещали золотистым светом помещеньице с несколькими круглыми столиками, создавая хоть и не слишком яркую, но довольно уютную атмосферу. Из недорогого музыкального автомата сочился блюз, тихонько шепелявя помехами и бубня нерасторопным баритоном неизвестного исполнителя. Почувствовав, как за спиной бесшумно закрылась дверь, Кен опустил обе руки в карманы и чуть прищурился, позволяя глазам привыкнуть к переменившемуся окружению. Он довольно долго топтался снаружи, понимая, что часть вырученных денег, которую он обычно оставлял на «утешительный приз», сегодня придется использовать, дабы восполнить недоплаченную клиентом сумму. Но пока что возвращаться домой ужасно не хотелось, а в трудные минуты ему как никогда был необходим совет напутствия от старого приятеля. Поэтому, как и прежде, после прошедшей сделки он все же решил заглянуть в заведение, с которым его связывало не мало воспоминаний. По ту сторону барной стойки, держа в жилистых руках грязно-серую тряпку и лениво протирая ею пивные бокалы, стоял коренастый мужчина лет пятидесяти, облаченный в довольно солидный, хорошо выглаженный наряд: коричневые штаны на подтяжках, зеленую рубашку с маленькими черными пуговками и опрятный галстук-бабочку. Приметив вошедшего, он поднял усталый и несколько удивленный взгляд из-под густых бровей. Юноша смотрел на него зажато, растерянно и нерешительно заминаясь у входа. — Здравствуй, Кен! Тихая сегодня выдается ночка, да уж? — Да уж, — вздохнув, с безразличием и каплей какого-то скрытого омерзения вымолвил в ответ юноша и наконец-то двинулся с места по направлению к стойке. Похоже, что дощатый пол под ногами был совсем недавно хорошенько и дотошно вымыт. Кен, оставляя за собой цепочку грязных следов и нерасторопно переставляя ватные ноги, невидяще шел вперед и лишь краем своего пустого взора задевал обстановку вокруг, что придавала бару некого домашнего, но неумолимо увядавшего со временем антуража: некогда бархатистые, обвисшие красные шторы на нешироких мутных окнах, ввинченные в бревенчатые стены миловидные старенькие светильники, давно не горевшие и ставшие простой декорацией, и висевшие там же черно-белые фотографии в аккуратных рамках с запечатленными посетителями. Последнее почему-то всегда напрягало. По правде говоря, впервые оказавшись здесь, Кен не верил тому, что видел на этих снимках. Никаких заплывших лиц заядлых алкоголиков, никаких хмурых физиономий всяких сомнительных личностей с темными полумесяцами под глазами, коих нынче развелось неподобающе много в подобных местах. Только счастливые влюбленные пары, добродушно улыбающиеся пожилые люди и просто полные жизни и уверенности молодые парни и девушки. От всего этого веяло какой-то фальшивостью, знобящей щекотливым холодком по коже. Возможно, от осознания того факта, что это всего лишь статичные отпечатки былых, навечно ушедших времен… Парню казалось, словно сам бар являлся какой-то застывшей в прошлом фотографией, выцветшей, поблекшей, но сохранившей прежние очертания и формы. Словно мумифицированное тело, которому только и было нужно, чтобы его лишь иногда протирали, перекрашивали и следили, чтобы внутри не завелись всякие паразиты. Что, к слову, хозяин, а по совместительству единственный работник и бармен, делал на протяжении многих лет. И причем весьма успешно. Некоторые столики, как и барная стойка, блестели свежевыкрашенной древесиной, чья густая темно-коричневая поверхность шустро высыхала в теплом помещении, а потому парень мог без колебаний положить на нее руки, не страшась запачкаться, сев на круглый стул без спинки прямо напротив мужчины. — Будешь что-то заказывать? — поинтересовался бармен, не отвлекаясь от своего занятия и совершенно не внимая тому, что на паркете теперь красовалась уродливая вереница следов от подошвы. Кен молча покачал головой, не решаясь поднимать на него глаза. На барной стойке рядом с уже протертыми бокалами, выставленными в два перевернутых ряда, лежала недочитанная газета, возле нее — пепельница с дымящимся окурком. — Дашь закурить? — попросил парень и закусил левую щеку изнутри. Его терзали сомнениями касательно того, как преподнести дурную новость ничего не подозревающей матери. Бармен вынул из нагрудного кармана сигаретную пачку и протянул гостю в открытом виде, после чего достал откуда-то из-под стойки серебряную зажигалку. Как ни в чем не бывало спросил: — Тебя что-то беспокоит? — Сам знаешь, — затянувшись так, что потом пришлось откашливаться, произнес юноша. — Он опять не доплатил? — Ага. Уже в третий раз. Хренов ублюдок, — Кен оперся лбом о ладонь, зарылся пальцами в копну нечесаных смоляных волос и прикрыл глаза. Мужчина одарил гостя, ссутулившегося над пепельницей, коротким оценивающим взглядом — его тонкие и болезненно бледные руки, трясущиеся, точно осиновый лист в ветряную погоду, и его худое лицо c небольшими провалами в области щек, измотанное частыми недосыпами и кое-как видневшееся сквозь челку, — и изложил вполне себе логичное заключение: — Знаешь, странно, что он в принципе еще что-то платит. Кен от недоумения распахнул веки и поморщил нос, но по-прежнему не поднимал на него взгляд. — Что ты имеешь в виду? — Кен, скажи мне, ты давно в зеркало смотрелся? Ты же похож на труп ходячий! Такого, как ты, достаточно по лбу щелкнуть, чтобы он потерял сознание. Меня искренне удивляет, что ты еще жив, имея дело с этими людьми. Парень промолчал. В словах друга не прослеживалось ожидаемой и столь необходимой поддержки, взамен давая лишь язвительные упреки и недовольство. Выдохнув никотиновый дым, Кен сунул руку в карман и вынул часы, глядя на время. Он как раз успеет вернуться домой к тому моменту, когда мать уйдет на ночную смену. Заметив эти часы, взгляд бармена как-то ощутимо потяжелел. Он совершенно не подал виду, но в этот момент в его груди что-то болезненно сжалось меж ребер. — Что бы сказал твой отец, если бы сейчас был здесь? — То же, что и всегда, — юноша в торопях убрал часы обратно, подальше от чужих глаз, и стряхнул пепел с сигареты. — Что я бесполезный, жалкий слабак, неспособный постоят за себя. — И это дает тебе право заниматься всем этим? Работать наркокурьером? Всучивать дурман всяким мерзавцам? Рисковать подарком покойного отца, который мог бы финансово помочь всей твоей семье? Рисковать своей жизнью, в конце-то концов? Наконец Кен удосужился взглянуть на своего собеседника сквозь растрепанную челку, и взгляд его был пронзительным и суровым. Кен понимал, что до него старались донести. Понимал, что у него не было на это абсолютно никакого права. Не с его многодетной матерью, которая кое-как сводит концы с концами и работает на нескольких работах. Не с его непослушными братьями, что вечно вляпываются во всякие передряги и за которыми нужен постоянный присмотр. Не с его маленькой сестренкой, которой нужен кто-то, к кому она могла бы приходить посреди ночи в грозу и плакаться о том, как испугалась страшной молнии, мелькнувшей за темным окном, чтобы потом ее ласково потрепали по голове и сказали, что бояться нечего. Он хорошо это понимал. Но не мог принять и впустить в себя. Просто не мог. — Я уже говорил тебе, что я не буду продавать эти часы, — немного рассерженно и твердо вымолвил парень. — Отец оставил их мне, значит, мне же и решать, что с ними делать. Тем более мне это ни к чему, ведь я могу помочь маме и остальным своими собственными силами. — Как сегодня? — подметил мужчина. — Заткнись, Уол, — огрызнулся Кен и опустил голову, попытавшись таким образом прекратить диалог, зашедший, по его мнению, в тупик. Бармен, которого в действительности звали Конрадом Уоллесом, тяжело вздохнул, отставляя последний протертый бокал к другим таким же, и вытер руки тряпкой. — Что ж, твое дело, — пожал плечами и произнес он спокойно и беззлобно, кажется, принимая факт своего поражения. — Но позволь напоследок показать тебе одну вещь. Предполагаю, что это заставит тебя передумать. И с этими словами он взял газету, открыл на заглавной странице и положил перед парнем. Под большим титульником простилалась новостная сводка на тонком, слегка помятом листе, от которого пахло типографской краской. Ощущая уже ставший родным озноб в области лба и спины, юноша нехотя вчитался в малюсенькие строчки, на которые ему указал Уол. «В ночь на 26 октября на территории спального района в мусорном контейнере было обнаружило два изуродованных тела…» В ту же секунду музыкальный автомат, располагавшийся у зашторенного окна, перестал извергать из себя осточертевший монотонный блюз. Сие событие ознаменовал краткий зычный щелчок, за которым последовала гулкая тишина, погрузившая весь бар в зловещий безмолвный омут. Следующая пластинка бесповоротно заела. Никто даже не шелохнулся, дабы посмотреть, что же послужило причиной поломки едва ли не полувекового аппарата. Образовавшееся молчание, изредка прерываемое скрипом винила, позволило услышать приглушенный и далекий вой полицейской сирены, раздавшийся где-то снаружи. Где-то посреди тихой, дивной лунной ночи…